Читать книгу Крысоед - Елена Костадинова - Страница 3

«Ну, я-то не сумасшедший», – сказал себе Жуков, И решил на инструкции инженера Фролова, подробно изложенные в письме, внимания не обращать. Поэтому просто подошел к кассе и попросил один билет до Пятиозерска на сегодня.

Пожилая кассирша, чью объемную грудь облепила форменная рубашка, а складчатую шею – игривый платочек, заперебирала толстыми пальцами по клавиатуре, покачала головой и раздраженно выдала,

– Поезда там не останавливаются, вроде вы не знаете, можно доехать до Аренска или Морского.

Жуков пожал плечами и выбрался из очереди. Надо где-то присесть, чтобы переварить неожиданное препятствие. И вообще, перечитать письмо. Там много всякого, не менее бредового, вчитываться просто смешно, вот Виктор и не вчитывался. Он просто настроился на небольшой отпуск у моря за деньги редакции. Может, с рыбалкой, может, с курортным романом.

Как показали дальнейшие события, нельзя было отправляться туда в таком расслабленном настроении. А все-таки сесть где-нибудь в тихом месте, достать листочки из школьной тетрадки в клетку, исписанные круглым почерком, и вчитаться во весь этот бред. И, главное, поверить. Как бы все это дико ни звучало.

Но ничего этого Жуков делать не стал, все казалось столь очевидным – просто маленький отпуск рядом с морем за редакционные командировочные.

Ближайшее будущее Виктора Жукова, заведующего отделом социальных проблем столичной газеты «Милениум» было столь неправдоподобным, что, если бы ему о нем рассказали, он посмеялся бы, оценив это как образчик черного юмора.

Он отправился в южный городок, расслабленный и спокойный, не услышав первого звоночка, тревожно звякнувшего возле кассы. Внутреннего звоночка, что на пару секунд перекрыл вокзальный гул. Только пистолет уложил на дно спортивной сумки. Сам не зная, зачем.

Впрочем, перечитывание письма не слишком бы ему помогло там, в Пятиозерске. Просто, может, он морально подготовился бы к приключениям. Нет, ничем не помогло бы ему перечитывание письма. Помогло ему чудо.

Жуков оглядел кассовый зал, нашел незанятое кресло у стены, обитой темными панелями, и направился туда.

Ажурное сидение опасно скрипнуло под ним, в поясницу ударил вокзальный сквознячок. Жуков вытянул длинные ноги, расслабил плечи и принялся размышлять.

Хрень получалась конкретная и, что самое удивительное, вписывающаяся в бред инженера. Что значит – поезда не останавливаются? Как это может быть – не останавливаются? Это что – разъезд энный километр? Это ж полноценный город, когда-то прославившийся каким-то экспериментом. О котором Жуков так и не посмотрел в интернетах.

Он откинулся на непрочную спинку пластмассового кресла и вспомнил то письмо, из-за которого собирался уйти в запой. И ушел бы, если б не командировка. Смыть впечатление от того письма должно было путешествие на Юг. Оно, в результате, и смыло, напрочь. Потому что таких приключений, как в южном городке, ему переживать не приходилось.

Письмо, пришедшее в редакцию на прошлой неделе, казалось эдаким насквозь ироничным. Как там у Хемингуэя: «Ирония и Жалость. Когда ты узнаешь… О, дай им Иронию и дай им Жалость». Оно казалось веселым, это письмо, легкое, логичное, умное. Хотя в самом конце абонент ненавязчиво говорил о своем решении покончить с собой.

По всем параметрам, процентов на девяносто восемь, получалось, что суицидов в таком настроении не совершают. Если человек находит душевные силы взглянуть на обстоятельства с юмором, значит, кризис позади, дело идет на поправку. Но что-то в письме не давало Жукову покоя.

Самое мерзкое, что он оказался прав – читая в понедельник утром милицейскую сводку, ежедневно присылаемую газете центром общественных связей МВД, он увидел фамилию ироничного парня – ночью в ванной тот вскрыл себе вены. Там было сухим протокольным языком написано: «Такого-то числа во столько-то времени гражданкой такой-то был обнаружен труп ее сына такого-то года рождения в ванне, наполненной водой красного цвета».

Жуков долго утром ходил, курил возле “Деймоса”, хотя давно оставил эту «вреднейшую привычку», как говорила мама Валерки там, в их провинциальном городке. Представлял эту воду «красного цвета» и пытался соврать себе, что на конверте не было адреса, потому-де он не мог… Но сам понимал, что все он мог, потому что при желании одной фамилии достаточно – с милицией у редакции отношения задушевные, сдобренные не одним литром коньяка и декалитрами пива.

Жуков представлял, как ему быстренько находят адрес парня, как он приходит к нему и тот сначала дичится, а потом они вечерок сидят за пивом и разговаривают. Парню просто не с кем было поговорить, вот Жуков и посидел бы с ним, парень ведь умный, судя по письму.

Эти несостоявшиеся посиделки с умным человеком вывели из равновесия. Потому и бредовое письмо Фролова из Пятиозерска Виктор читал без того цинизма, что рано или поздно приобретают журналисты. Потому и решил ехать. Если б через пару недель в прессе появилась новость, что в Пятиозерске инженер Ф. перестрелял всю смену, а сам повесился на главной трубе завода, Жуков сокрушался бы до конца жизни.

Начавшийся с утра отпускной зуд подмывал Жукова ринуться в путешествие прямо сегодня, но, судя по всему, приходилось следовать инструкциям сумасшедшего инженера.

Как там у него? До Морского на завтра, на такой-то поезд, в такой-то вагон. У Жукова оставался шанс достать письмо и внимательно перечитать, но делать этого он не стал. Имея великолепную память на цифры, он и так помнил, что нужно именно до Морского, и на завтра, и вагон номер семь.

Это самое Морское, кстати, в отличие от недосягаемого Пятиозерска, располагалось на берегу моря, в бухточке уютной, со всех сторон закрытой небольшими возвышенностями. Если, конечно, карта в их кабинете не врала. И будь жуковская воля, он бы в этом Морском остался. Только б его и видели в химическом и неприветливом Пятиозерске, где поезда даже не хотят останавливаться. Но воля не его, как и командировочные.

Он снова встал в очередь, но в другую кассу. Впереди стояли несколько парней с тяжелыми рюкзаками. Жуков с завистью посмотрел на экипировку: палаточки, спальные мешки, потертые карематы. Вот так, с палаткой, он бы с удовольствием рванул в это Морское. И девочки у парней классные, девочки-хипповочки. С разноцветными волосами, в кожаных фенечках бохо-шик на руках и ногах, в топиках и шортиках.

Но долго предаваться мечтам о костерке у моря и девочке на коленях Жукову не дала потная, задерганная мамаша с двумя близнецами, лет четырех. Они, как молодые лайки зверя, раздирали ее в разные стороны. Мамаша попросилась в очередь перед ним, Жуков, конечно, пропустил. И тишина в углу у кассы кончилась. Близнецы решили во что бы то ни стало открыть сумку, что, отдуваясь, их мама еле донесла до очереди. Они терзали молнию и пытались оторвать маленький замочек. Нервная мамаша только вскрикивала: «Миша! Митя!» Но ни Михаил, ни Дмитрий ее не праздновали, а продолжали тянуть сумку в разные стороны. Перед самой кассой она догадалась шлепнуть одного из братцев, тот разревелся, и тут же в унисон зарыдал басом второй, а мамаша, пользуясь передышкой, смогла, наконец, выпростать руки и купить билет.

О вокзальные своды билось эхо людских голосов, оно перекрывалось объявлениями о прибытии и отправлении поездов. Вначале мелодично звучали три ноты, затем мягкий женский голос с полувопросительной интонацией говорил: «Уважаемые пассажиры»!

Твердая стойка упиралась Жукову в спину. Отсюда открывался неплохой обзор на весь вокзальный зал и суетливых «уважаемых пассажиров». Их вокзал превращал в юрких мышей, торопящихся в норки.

Вокзал был мини-вселенной со своими инопланетянами – иностранцами. Неторопливая респектабельность, добротные чемоданы на колесиках, свободно расправленные плечи и спокойный взгляд вызывали не столько уважение, сколько зависть. Аборигены же вокзальной вселенной: взмокшие под тяжестью клетчатых сумок “челноки” и снующие по своим орбитам воры, нищие и проститутки вызывали любое другое чувство из богатой палитры, отпущенной человеку, но никак не уважение.

Изящные пальчики молодой брюнетки за кассовым окошком быстро набрали нужные коды, и билет до Морского Жуков получил вместе с тенью улыбки на брюнеткином лице. Седьмой вагон оказался купейным, даже место – нижнее.

Жуков направился к выходу, вежливо обходя народ, что на переполненном вокзале было делом сложным. Вдруг раздался истошный крик – «украли»! И вокзальные своды отразили его несколько раз. Оглянувшись, он увидел ту самую мамашу близнецов из его очереди. Она кричала, указывая в толпу. А между людьми, изворотливо лавируя, бежал парень в кепке с яркой сумочкой в руках.

И Жуков понял, что, если сейчас рванет изо всех сил, то догонит. Он рванул, догнал и схватил парня за руку. Народ вокруг расступился. Парень тут же бросил сумку. Он смотрел на Жукова темными глазами, в глубине их бурлил непритворный ужас. И повторял побелевшими губами: «Мне нельзя в тюрьму! Мне нельзя в тюрьму». Жуков, разгоряченный погоней, сжал руку крепче. И понял, что рука, как птичья лапа – худая, без мускулов. Заостренный нос парня, близко посаженные глаза напомнили ему голубя, чью тушку они вчера завернули в пакет и вынесли на помойку. И долго подметали под зеркалом, вытаскивая из него острые обломки. Потное и бледное лицо воришки контрастировало с алыми ушами. Он уже не шептал о том, что ему нельзя в тюрьму. А просто смотрел на Виктора, не отрываясь, как в замедленной съемке шевеля губами. Народ вокруг шумел, слышалось – «позвоните в милицию»! Слева, у входа, мелькнули серые рубашки милиционеров. И Жуков разжал руку. Пацан рванул сквозь народ ко второму выходу, растворяясь в толпе. А Жуков пошел к выходу, выслушивая, «Зачем отпустили», «Этих скотов расстреливать нужно». Яркая сумка, что бросил воришка, уже была у мамаши близнецов. Михаил и Дмитрий сидели тихо на лавке и во все глаза смотрели вокруг. Испугались.

Жуков прибавил шаг, потому что увидел, как дернулась в его сторону мамаша. Обойдемся без благодарностей. Он шел, перекатывая мелочь в кармане. Прикосновение монет успокаивало.

Выходя на оживленную привокзальную площадь, Жуков приостановился и опустил несколько монет из кармана в пластмассовый стаканчик нищего, что маятником раскачивался в дверях. И услышал вслед злобное шипение: «Чтоб ты с–сдох»! Виктор оглянулся и сплюнул. Ясное дело, они тут все друг друга знают. И этот злобный нищий, конечно же, видел, как удалец-молодец догнал тщедушного карманника. Фу, короче. Осадочек. Одно утешало – мамаша близнецов не понесла материального ущерба.

* * *

Весь следующий день с утра Жуков убирал в квартире. Это нужно было делать хотя бы по субботам, но руки не доходили. И этот свободный день он решил отдать уставшим от пыли комнатам и мутной раковине с остатками щетины. Закончив, принял душ, осмотрел сияющую квартиру, похвалил себя, представив, как приедет в чистое жилье через две недели и раскинется звездой на свежих простынях. Загорелый и отдохнувший. О том, что он долго не появится в своей квартире, будет пару месяцев отлеживаться на даче у главного редактора после поездки в Пятиозерск, он и предположить не мог.

Уезжал Жуков вечером, когда жара спала, и солнце вот-вот должно было уйти за горизонт. Поезд подошел вовремя, обдав горячим ветром людей на перроне. И тут же начал заполняться оживленными пассажирами, желающими уехать в южном направлении.

По перрону вышагивали к своим вагонам знойные дамы в сопровождении солидных мачо, разноцветные юбки развевались, шпильки врезались в асфальт. Распаренные мужики с многочисленной поклажей, рассовывали чад и домочадцев в нужные вагоны. К проводницам подбегали безбилетники, в надежде все же уехать, и те перекрикивали перронный шум,

– Валя, у тебя есть свободное, у меня занято все?!

На что Валя утвердительно кивала, и ее рука призывно манила, приглашая жаждущих присоединиться к счастливцам с билетами. Скорей всего, по тройной цене.

Жуков со своей спортивной сумкой зашел одним из последних, пропустив множество народа и удивившись, как они все тут поместятся.

Но поместились все, вагон потихоньку затих, купейные двери, шелестя роликами, закрылись.

Виктор подошел к своему купе и притормозил, потому что там царила пожилая толстуха, с сопением сующуя в свою полку неподъемные сумки, опасно наклоняясь и демонстрируя кружево дешевой комбинации. В купе витал запах земляничного мыла и зеленого лука, Когда сумки разместились в полке, запах лука исчез.

Чтобы не мешать, Жуков вышел и таращился на перрон, где с завистливыми лицами стояли провожающие, пока в купе не наступила тишина. Тогда он бросил сумку в полку, уселся удобней, и, наконец, смог насладиться видом попутчицы, так сказать, анфас. Она оказалась красавицей. Бывшей, конечно. То есть, все там было красиво, все черты лица: и точеный носик, и пухлые все еще губы, и черные большие глаза. Только глаза совершенно оловянные. Как монеты. Лицо ее в давние времена, видимо, можно было сравнить с персиком, сейчас же цвет напоминал менее экзотический плод – томат.

Толстуха сидела, разгорячено обмахиваясь пестрым платком. Взгляд подозрительно ощупал лицо Жукова, короткопалая рука непроизвольно потянулась к декольте, проверить наличие денег на мощной груди.

Ощупывание жуковского лица, видимо привело к положительным выводам, потому что, вытащив из сумки лимонад, тетка заговорила неожиданно звонким голосом.

– Откройте бутылочку.

Что Виктор и сделал. Открывалкой, расположенной в нижней части купейного столика. Любезно улыбаясь.

Наконец, всё затихло, провожающие перецеловали уезжающих, по вагону прошла проводница. Звуки мягких шагов растворились в тамбуре, а в купе ввалился совершенно пьяный мужичонка, что вызвало в бывшей красавице новый приступ подозрительности.

Он членораздельно констатировал,

– Это вагон. – рискованно качнулся в сторону толстухи, что руку от декольте не убирала. Сосредоточенно, не разуваясь и не раздеваясь, мужичонка наступил на полку Жукова, на общий столик и за пару секунд оказался наверху, где все-таки ударился головой о стенку. Постель, сложенная в ногах, мужичка мало беспокоила, он сразу засопел, без тени брезгливости уткнув нос в грязный матрас. Всю дорогу ни видно, ни слышно его не было.

А когда за окнами поплыл перрон, в купе Виктора вошел четвертый попутчик, возникший в дверях, как привидение. Он тут же расплылся улыбкой в сторону бывшей красавицы.

Округлый лысый гражданин, типичный командированный, с ходу принялся расточать комплименты пожилой красавице, заворожено глядя на более чем впечатляющие формы.

Толстуха на флирт не клевала, всем своим видом давая понять, что к выручке от южных овощей и фруктов враг не подберется.

Жуков постелил на матрас чуть влажную простыню, и включив над головой свет, улегся с книжкой.

Поездка обещала быть спокойной. Пьяный мертво спал, лысый командированный всерьез приставать к толстухе не собирался, чутьем бабника со стажем определив, что здесь не отколется.

Невинно игривый разговор между ними вскоре иссяк, когда бывшая красавица твердо заявила, что хочет спать, и толстяк послушно полез наверх. Кстати, в разговоре выяснилось, что едет командированный домой, в Пятиозерск, и Виктор решил завтра с утра расспросить о городке подробно.

Негромко стучали колеса на стыках, по голубому пластику стен бежали огни, глаза Жукова стали слипаться, он выключил свет и быстро уснул, убаюканный монотонным перестуком.

Проснулся Виктор в пять, бодрый и свежий. Поезд стоял. За окном из тумана выступал какой-то большой город, вокзал нависал над поездом осыпавшимся фасадом. Мимо окна шли люди с серыми утренними лицами. Двигались они в другие вагоны, и все, похоже, ехали к морю, судя по пляжным зонтикам и широкополым шляпам. На соседней полке явственно храпела попутчица. Женщинам непозволительно так толстеть, пожалуйста – храпит!

Командированный с верхней полки исчез, а мужичонка напротив него свернулся калачиком, подобрав под себя руки и ноги. Замерз.

Жуков взял полотенце, зубную щетку, достал из пиджака сигареты и отправился в тамбур.

Курить он бросил, как только перебрался в Столицу. Весь предыдущий опыт показывал, что если человеку нужна соска, значит, он потенциальный неудачник. Уж кем-кем, а неудачником Виктор быть не желал. Потому приложил все усилия, чтобы этот порок из своей жизни вычеркнуть. Но вот подержать во рту вонючую палочку, если надо для дела – это он мог. Самый идеальный способ разговорить курящего человека – делать то же самое. Зеркалить, то есть.

Попутчик стоял в тамбуре, но от вчерашнего благодушия и вежливости не осталось и следа. Он тоскливо глядел в окно, прокуренные легкие натужно сипели. Застарелый табачный дух тамбура перебивался свежей сигаретой.

– Отличное утро! – бодрым голосом сказал Жуков.

Лысый повернулся, и Виктор мысленно крякнул. В глазах попутчика светились такая тоска и безнадега, что Жукову стало не по себе. Толстяк криво ухмыльнулся и утвердительно кивнул,

– В Морское едете.

– Да нет, – легко сказал Виктор, – в Пятиозерск.

Он так и не прикурил свою сигарету, вертел в пальцах, внимательно наблюдая за реакцией попутчика. Реакция последовала более чем странная.

– Что, – дернулся тот, вглядываясь в Жукова внимательней, – Как Пятиозерск? – в глазах полыхнул страх, и Виктор многозначительно дожал, не отводя взгляда,

– Да, в командировку.

Попутчик залепетал что-то: «не предупредили», «как же так», «у нас всегда»…

Жуков прервал его светским вопросом,

– И как у вас там, в Пятиозерске, дела идут?

Толстяк стоял по стойке «смирно», сигарета в руке быстро догорала и вот-вот должна была обжечь пальцы, но он этого не замечал. Пот каплями собрался на лбу.

– Вам плохо? – спросил Виктор, с недоумением наблюдая, как сереет физиономия попутчика, приобретая цвет несвежего мяса.

– Да, вот, как-то с утра… Попутчик открыл тамбурную дверь,

– Извините, я туда, – и юркнул в туалет, откуда послышался шум воды.

Странно начался и оборвался разговор, ничего нового не принесший Жукову. У него опять заворочалось желание достать письмо Фролова и перечитать. Может, рассказать о письме этому жителю Пятиозерска, похоже, совсем не желающему возвращаться в свой городок? Нет, не стоит. Судя по реакции на самый невинный вопрос, там, в этом городишке и впрямь не все в порядке.

Виктор усмехнулся, что за чушь! «Восточный ветер приносит смерть» – всплыла в памяти фраза из письма Фролова, патетическая и слишком литературная для простого инженера-химика.

С каждым часом пути сильнее чувствовался юг. Горячие лучи раскалили голубой пластик стен, стало душно.

Открытого окна попутчица не выносила, и остаток пути Жуков провел на откидном сидении в коридоре.

Толстяк из Пятиозерска изо всех сил старался не попадаться ему на глаза. Это было сложно, в одном-то вагоне и в одном купе, но тот очень старался. Не заходя, он вытащил бумажник из кармана своего пиджака, висящего на крючке боковой стенки, криво улыбнулся Жукову,

– Пойду, позавтракаю, – и пошел в сторону вагона-ресторана.

А когда Жуков решил пройтись, глянуть, чем там кормят, и увидел командированного за одним из столиков ресторана, тот засуетился и, не допив кофе, убежал обратно в вагон.

Жуков пожал плечами и заказал кофе. Все остальное в вагоне-ресторане смотрелось таким неаппетитным, что он решил, что позавтракает в Пятиозерске, может, на вокзале нормальный ресторан. В маленьких городках это бывает.

Отставив дрянной кофе, Жуков взял минералки и отправился в свой вагон. Толстяк лежал на полке, отвернувшись. Душное купе никак не располагало к полноценному отдыху, рубаха пропиталась потом, волосы на затылке слиплись и блестели от солнечных лучей, пробивающихся сквозь занавески.

Беспокоить его Жуков не стал – зачем? Если человек не хочет общаться и всячески это демонстрирует. «Бедные запуганные чиновники», – посочувствовал Жуков. Он полагал, что речь идет о каких-нибудь карьерных неприятностях, если этот толстяк раскроет рот и что-то журналисту не то скажет. Ну, не мог же Жуков, глядя на солнечный заоконный пейзаж, представить, что в Пятиозерске речь пойдет о жизни и смерти, в том числе и его, Жукова? Не располагал этот залитый солнцем вагон с расслабленными пассажирами к таким серьезным ожиданиям.

Сквозняк из открытых окон носил по коридору сухую пыль, хорошо видимую в ярком свете утра и хлопал белыми фирменными занавесками.

У каждого окна прилепились пассажиры, вдыхая медовые степные запахи. У соседнего окна стояла девушка из купе рядом, и ветер бросал ей волосы в глаза, пока она не догадалась встать с другой стороны окна, лицом к Жукову. И он поглядывал на загорелые скулы и думал о том, что у него целая неделя отпуска, а может и две – как пойдет.

Скоро утренняя бодрость прошла, и вагонный коридор опустел. Ушла и девушка, оставив Жукова в романтичном отпускном настроении. В окна лились жаркие запахи выгоревшей степи, минуты три поезд шел мимо лиловых плантаций лаванды, и долго сквозняк не мог выгнать из пыльных уголков вагона тонкий аромат.

Впрочем, изысканный запах лаванды перебивало амбре, исходящее из купе Жукова, где бывшая красавица, везущая на своей мощной груди торговую выручку домой в Морское, великолепно выспавшаяся, причесанная, ела, сидя за купейным столиком. На разорванном полиэтиленовом пакете лежала домашняя колбаса, сок желтым ореолом окружал колбасную загогулину. Рядом живописно раскинулись перья зеленого лука, крепенького и крупного, в его белую плоть попутчица то и дело вонзала великолепно сохранившиеся зубы. После посещения убогого вагона-ресторана выглядело все это изобилие невыносимо.

Толстяк командированный вдруг проявил признаки жизни, распаренное лицо повисло над столиком, дикими глазами он оглядел изобилие, поглощаемое дамой из Морского. Он резво спрыгнул, извинившись перед теткой, и прошмыгнул мимо Жукова с полотенцем, умываться. Вышел оттуда быстро, так же споро накинул пиджак и, не глядя на Жукова, засеменил с тяжелой сумкой к выходу из вагона. Поезд, замедляя ход, подъезжал к Пятиозерску.