Читать книгу Площадь - Елена Крюкова - Страница 4

Синь и золото! Флаги кровавы —

Слава! Слава! Слава! Слава.

Глотки наши охрипли славить.

Молча надо стаканы ставить.

Слышишь, больше нет этих чертовых десятилетий.

Слышишь, и этих столетий проклятых нет.

Я покидаю лукавые нети, а может, дырявые сети,

Я выплываю – на Площади —

в белый несмелый свет.

Надо льдом наклониться.

В его зеркало на ходу поглядеться.

Исцарапано, посыпано черным перцем шлака,

дворницкой солью густой.

Отражает холод

мои румяные децибелы и герцы,

Зимний змей ползет серебром под сапогом,

под моею пятой.

Слышишь, я презрела подлый поток дней-ночей,

годов, галчино голодных,

Разделили себя мы сами рисками, стрелами,

лезвиями минут

На куски одинокой тоски!

А я лишь к радости годна,

Я – все к радости – в очередях…

да теперь уж не раздают…

Где ты, Время? Убито?!

О! победила тебя! запретила!

Заповедала:

всяк теперь вечен, свободен, счастлив, велик!

…я все вру вам.

И еще навру – с три короба, целый мешок,

буду так утешать до могилы:

Горько плачет так над усопшей старухой

метельно-белый старик.

Над колени с ним рядом в сугроб встаю —

на Ваганьковском,

на Миусском, Рогожском,

На Троекуровском, на площади Красной…

у Лобного – под камнями —

кровью плачет родня…

И берет старик в яркой варежке руку мою

и к груди прижимает, как кошку,

А другой рукой за плечо минутное, утопая,

цепляет меня.

У него из кармана тулупа торчит

беззащитное горло

грошовой бутылки.

Это белая лебедь, водка, откупори —

крылья вразлет!

Два пряника сохлых, две конфеты издохлых

на седой плащанице могилки,

Ну, поплачем и выпьем, закусим снежком,

невелик расход!

Так стоим на коленях, ревмя ревем,

со стариком чудесным,

Слышишь, а есть ли Время, нет ли его,

нам уже все равно,

Слышишь, просто стоим на коленях и плачем

у Царских врат

над пьяною бездной,

И гудит, все гудит над нами зимы коловрат,

снеговейное веретено.

Площадь свернулась кошкою белой.

Снова дубленку – на голое тело.

Снова к метро, где скопленье огнистых

Пятен и лиц, и от вьюги так чисто,

Чисто в глазах, да солено присловье…

Я – торговка кофтами, Софья!

Тепел товар. В рюкзаках его прячу.

Вытащу, вытрясу – шерстью горячей,

Рухлядью жаркой – вам в руки и веки:

Бабы нарядные – се человеки!

То самовязка а что дорогая —

Надо же жрать

да забота другая —

Детки

не кофты а царские ризы

Гляньте узлы позашиты с-под низу

Снег на них лепит

метро рядом стонет

Что же вы думали – денежек стоит

Зренье я на хрен свое проглядела

Вот одеянье для бабьего тела

Душу одеть бы

эх хочете много

Что вы спросили

я верую в Бога

Крестик в метели в распахе дубленки

Все ж таки русская я бабенка

А иностранки берут кофты эти

Будто одна холодрыга на свете

Будто бы снегу конца нету края

В сотах чугунных бетонного Рая

– Софьюшка, как же ты вяжешь ночами?

– Вся слепота у меня за плечами —

Лагерных послевоенных артелей

Там за работой незрячие пели

– Софьюшка, жемчуг в ушах… Знать, богата?

– Старым отплата да внукам расплата —

Старый не ходит совсем обезножел

Сын род людской для страданья умножил

Вот и вяжу эти кофты тугие

Вижу брега пред собою другие

Гляну – опять из ковчега столицы

Снег вылетает сверкающей птицей

Птицей которой – ни крова ни пищи

Близ перехода что ухает гулко

Суну червонец расхристанной нищей —

Пусть себе купит горячую булку

А над метро – эти флаги, кровавы…

Глянули очи из тьмы лабрадора —

Очи солдат, чья великая слава,

Взор косоглазый вагонного вора.

И на снегу этом Софья топталась

И заслоняла подземные двери,

Будто, торгуя, со всеми квиталась,

Кто нам на саван холстину отмерил.