Читать книгу Ледоход - Елена Крюкова - Страница 29

Пророки, архангелы, Иоанн Креститель,

Кто на Крещенье бил в лицо

     железным снежком!

За то, что забывала вас, – вы меня простите!

Я нимбы нарисую вам яичным желтком.

Я ночью прокрадусь сюда. Вот киноварь в банке.

Вот бронза сусальная – для ангелов она.

Допрежь маханья кисти я повторю губами

Все ваши золотые, дорогие имена.

Кого я позабыла? – что ж, не обессудьте:

Какое время длинное – такая и родня!..

Вы глянете в меня со стен, любимые?.. —

     нет, судьи!

Хоть не судимы будете – вы судите меня.

Святой мой Николай —

     родитель мой бесценный…

На кухне спишь,

уткнувши лоб

в сгиб сухой руки.

В моей крови идут твои отчаянные гены:

Краплак – Гольфстримом!

Тихий свет индиговой реки…

Тебя пишу одним мазком. Темно и сыро в храме.

Опасно свечи зажигать – увидят меня.

Но первую свою любовь

     пишу в алтарной раме —

На ощупь, бешено, светло, во мраке, без огня.

Святой Григорий Богослов,

     ты говорил прекрасно!

В гобой консерваторский дул.

Мне воблу приносил.

Я киноварью плащ тебе малюю – ярко-красный.

И улыбаюсь над собой – ведь плакать нету сил.

Была я дерзкой девушкой. Не верила в Бога.

Святой мой Игорь покупал перцовку и табак.

От наших тел-поленьев

     свет стоял в жилье убогом!

А в белой полынье окна – аптека и кабак…

Святой архангел Михаил!

Прости мне, если можешь.

Мой грех был. И на свете нет ребенка от тебя.

Но ребра, твой худой живот

     я помню всею кожей.

Сошел с ума ты.

Души врут.

Правдивы лишь тела.

Святой целитель Валентин —

     блатняга в куртке грубой,

Познавший суда и решетки ржавой вкус!

В тюрьме немых морщин

     твои рисую губы.

Но не боюсь. И не люблю. И даже не стыжусь.

А там, в квадрате золотом,

     кто затаился в синем?..

Иркутский рынок, синий снег —

     за грозными плечьми…

А улыбка – детская. Святой ты мой Василий.

Благодарю, что в мире

     мы встретились – людьми.

Но снова в горы ты ушел.

Байкал огромный вымер.

Я вздрагиваю, слыша в толпе —

     прощальный крик!

Псалом утешения мне спел святой Владимир,

Серебряный Владимир, певец, седой старик.

О, как же плакала тогда, к нему я припадала!

О, как молилась, чтоб ему я стала вдруг – жена!..

Но складки жесткие плащей я жестко рисовала.

Но клала грубо краску там,

где злость была нужна.

И на доске во тьме златой

     толклись мои фигуры —

Неужто всех их написать мне было по плечу? —

Бродяги, пьяницы, певцы, архангелы, авгуры,

И каждый у груди держал горящую свечу.

Да что же у меня, однако, получилось?

Гляди – икона Всех Святых

на высохшей доске…

Гляди – Любови все мои,

как Солнце, залучились!

Я с ними – разлучилась.

Лишь кисть – в кулаке.

Лишь эта щетка жесткая, коей храм целую,

Закрашивая камень у жизни ни краю!

…Икону Всех Святых

повешу одесную.

Ошую – близко сердца —

только мать мою.