Читать книгу Ледоход - Елена Крюкова - Страница 35

…На ужин был кефир сегодня…

Вот зеркала машинный дым —

Дышу больничной преисподней,

Сверкаю зубом золотым…

Теченья вен – в чернильных пятнах.

Во рту – соленый йодный вкус…

Схожу с ума – вполне понятно.

Да вот совсем сойти боюсь.

Сестра!.. Боюсь одна – в палате…

Мне закурить бы – тут нельзя…

Халат – заплата на заплате —

Со стула падает, скользя…

Все спят… О, тело самолета —

Оконной рамы черный крест…

Лечу во тьму!.. Огня охота…

И бельма стекол жжет норд-вест.

Какие у стакана грани —

Сожму в руке – раздастся хруст…

На перекрестке умираний

Одна остаться я боюсь!..

Ох, шлепанцы на босу ногу…

До двери, плача, добегу —

Ну, помогите ради Бога —

Одна я больше не могу…

Я больше не могу на свете

Одна! Ведь пытка это, Ад!

Я плачу так, как плачут дети,

Когда ведут их в детский сад!

Во тьме тяжелой матерь вижу:

Вот за столом сидит одна,

И сморщенною грудью дышит,

Хрипя, минувшая война,

А сын – на нынешней, позорной,

В горящих зубьями горах,

Где звезд пылающие зерна

Летят в земной кровавый прах,

Где у хирурга под ножами —

Тугое, юное, в пыли —

Не тело корчится,

а пламя

Разрытой взрывами земли!

Провижу – все вот так и будет:

Ни веры нет, ни счастья нет, —

И полетят, изверясь, люди

Во тьму, как бабочки – на свет!

Хлеб, чай горячий на дорогу,

Прикрыть истертым шарфом грудь…

О, как же в мире одиноко,

Поймем мы все когда-нибудь!

Провижу – закричим: «Пощады!»

Войдет рассудка ржавый нож

Под сердце! Да напрасно рады —

Ведь от безумья не уйдешь!

Нас всех, быть может, ожидает

Рубаха для смиренья зла, —

И плачет нянечка седая,

Что я похлебку разлила…

Провижу все! Что будет, чую!

Все возвернется на круги…

И снова привезут больную

Из мировой ночной пурги

Сюда, во спящую палату,

И сердце ей сожжет игла…

Она ни в чем не виновата!

В том, что – дышала и жила…

Зачем живем? Зачем рожаем?!

Зачем родную месим грязь?!

Зачем у гроба мы рыдаем

И обнимаемся, смеясь,

Табачные целуя губы,

Стирая соль и пот со щек, —

Затем, что людям вечно любы

Те, кто устал и одинок?!

Эх, закурить бы… Табачку бы…

Сестра!.. Водички бы испить!..

От страха пересохли губы.

Снотворным бездны не избыть.

И, одинока и патлата,

Я знаю все про этот свет,

Таким пророчеством богата,

Что слов уже навеки нет,

А только хрипы, клокотанье

Меж сцепленных в тоске зубов, —

И бешеным, больным молчаньем

Кричу

про вечную любовь.

Лечебницы глухие стены.

Стерильный пол. На окнах – грязь.

Сюда приходят неизменно.

Рыдая. Молча. И смеясь.

Кому-то ночью стало плохо.

А у кого недуг – в крови.

У тяжелобольной эпохи —

Острейший дефицит любви.

И так с ума безумно сходят,

О яростных грехах кричат —

Надсадно, честно, при народе,

В чистейшей белизне палат!

И уж сестра идет с уколом,

Шепча: – Ну вот и боли нет…

И видит человека голым —

Каким родился он на свет.

Тьма стиснута беленою палатой.

На тумбочках – печенья тихо спят.

Больные спят, разметаны, распяты.

Бессонные – в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..

Нас замесили. Тесто подойдет

Как раз к утру.

В начале было Слово…

В конце…

…уже никто не разберет…

Им – хлеб и воду! Папиросы пламя!

Им – номер на отгибе простыни!

И так об кружку застучат зубами,

Что спутаю – где мы, а где они!

И так пойму, из кружки той глотая,

Что нет границы,

     что ОНИ и МЫ —

Одна любовь, едина плоть святая —

Средь саванной, январской яркой тьмы.

Темнота. Иду по палатам.

Господи! Как трудно быть проклятым!

Иней солью стекла повызвездил…

Ветер битой форточкой выстрелил…

В кромешной темнотище —

     хрипло, многолюдно.

Дай вынесу за тобой. Мне не трудно.

Дай простынку поправлю. Чай, мы не чужие.

Ты, с капельницей, – спокойно лежи.

А то пойдет мимо крови лекарство

В иное царство, в чужое государство…

Возьми сухарик. Дай в кружке размочу.

Самому разгрызть не по плечу.

Читаешь?.. Не ослепни…

На страницу – белую парчу —

Дай карманным фонариком посвечу…

Закури чинарик, ханурик… Я тебя люблю.

Я с тобой больничный харч делю —

А ты стакан молока мне в лицо – плесь!

…Хлеб наш насущный

Даждь нам днесь.

– Родные мои…

Не плачьте…

Я заплачу вместе с вами…

Говорите мне – кожей, руками, бровями,

а коль не можете, – то словами.

Говорите мне запахами, стонами… Я все пойму.

Эта речь – только сердцу.

Никогда – уму.

Говорите мне все!

Ваши тайны выбалтывайте —

Как сжигали живые картины, выбаливайте,

Как дитя, замотавши в тряпье неопрятное,

Под крыльцо, изукрашенное инеем, прятали,

Как, распяв невесомую нежность в сарае,

Насладившись, в покаянных слезах умирали,

Как по вене шагали афганскою бритвой…

Говорите мне все… Руганью и молитвой…

Я все знаки пойму. Я все страхи запомню.

Я посмертное ваше желанье исполню.

Для того в этот мир и пришла, чтоб заполнить

Ваших рук – пустоту.

Вашу волю – исполнить.

Я такая, как вы!

Не лечите, врачи.

…Вечный бред мой – Мария,

а пред ней – две свечи…

И как будто Мария – Елена, я,

А две свечи – сын и мать: вся оставшаяся семья…

Говорите мне, свечи!.. Трепещите, пока

Хватит вам на безумную жизнь – фитилька.

Сколько свечек таких – в сумасшедших домах —

Где в подъездах парни бьются впотьмах,

Где крадутся девчонки пещерами тьмы…

Я такая, как вы?!

Я – такая, как МЫ.

…Мы…

А что такое – мы?..

Обнимемся в приделе тюрьмы.

Полузгаем семячки на рынке ледяном

Забудемся в плацкарте посконным сном.

Мы…

     …это слово рот прожжет.

Это – рельсовый стык. Это – тайный сход.

Это – генный и хромосомный код,

Над разгадкой которого сохнет народ:

Почему мы топим друг друга – мы —

В полынье тьмы

     посреди зимы,

Почему мы любим друг друга – мы! —

Не прося ни секунды у Бога взаймы…

Трубный глас!

…Заводская сирена: репетируют Конец Света для нас.

А нас не запугаешь.

А нас не умертвишь.

В палате —

     Великая Сушь.

     Великая Тишь.

Коснусь тебя шершавой грешной рукой,

Баба в пятнах помады,

     с глазами, текущими пьяной рекой…

– Не тронь меня. Не тронь меня.

Зачем мне голову обрили?

Я б волосами пол мела…

Меня в застолья приводили.

Я там снимала подлецов.

Заманивала на квартиры.

Я хохотала: «Водка вся!..

Пошлем, дружок, еще… к таксисту?..»

И пела – вольно, голосисто.

Сияла в зеркале коса.

Духи мерцали. Пахло пиром.

Потом звонили – резко – в дверь.

При мне пытали. Я кричала!

Огромный человекозверь

Рычал: «Заткни ее сначала».

А голова моя обрита.

А мое тело в синяках.

А оно желтое, как страх,

И лишь рубашкою прикрыто.

А там все голое… А там…

Ох, не гляди… Оно живое…

А то я, как они… завою…

И вою – всю себя отдам…

Рычанье… лепет… рокот…

…Клекот

Всех птиц – над голой головой.

Ропот. Гогот. Хохот. Вой.

И с тряпкой – санитаркин топот:

– Ежели воет – значит, живой.

Трубы завода войной гудят.

Лиловой сваркой два глаза глядят.

…Я работал на заводе много лет.

Оттого я такой скелет!

Масла нету – забастовка тут как тут.

Наши себя в обиду не дадут.

Дождь. На улице грязь. Под станками грязь.

Ишь, какой толстый – нами выращенный князь!

Ишь, какой жирный – нами выращенный царь…

А ну, вали от станка,

а ну, отсюда жарь.

Поглядеть захотелось

на раба своего?!

А рабы сами справляют твое, твое торжество!

А мы сами тебе рукоплещем!

Да ты сам – из нас!..

Ты ж за соседним станком горбился…

Вот тебе и раз!..

Ну, выпялился,

ну, вырядился, царь!..

Давай, отсюда вали…

Ох… О-ох… Чем это вы мне…

так больно…

руку прожгли…

Парня, качаясь, девка слушала.

Затрясясь, в подушку себя обрушила.

…Маленькая, ты не плачь.

Глажу тебя по щеке.

Я не врач. Я не палач.