Читать книгу Дубли - Елена Панькова - Страница 3

оранжевая, действующие лица – дракон и шаровая молния.

Я вспомнила хмурый рассвет у дома Я Габриеля, который был много лет тому назад. В скором будущем моя Я напишет книгу, и этим предчувствием я немного смущена.

Я не страдаю эгоцентризмом, не омрачена манией величия. Я пишу Я с заглавной буквы, потому что это мое имя, и у всех в моем поселении точно такое же. Каждое из наших Я имеет свой аромат, настолько энергетически отличающийся от другого Я, что спутать невозможно, а потому и обозначения в имени излишни.

Сегодня обычный день – здесь и сейчас, у нас все дни одинаковы.

Поселение наше большое, по размерам сопоставимо с населением Земли, потому что живет в нем Я каждого из живущих.

Но мы друг другу не мешаем. Нам не нужна еда, дороги, телефонные линии и телевизор. Мы все творим сами. Жаль, вы не можете взглянуть на наш мир, потому что человеческим зрением вы в лучшем случае заметите вспышки ярких сверкающих шаров и молний, от которых долго будут мелькать черные мушки перед глазами, или размытые радужные полосы и пятна, переливающиеся перламутром всех оттенков цвета.

Небо у нас обычно оранжевое.

Объяснение этого оранжевого оттенка неба, лежит, конечно, в области физики. Но у нас тут – между физикой и лирикой разницы практически нет.

Есть нюансы – если у Я в твердом мире дела идут худо – слишком много работы по выведению его из грязных пластов ложится на Я в тонком, и даже небо над его домом меняет оттенок: иногда закручивается воронкой, как при торнадо, тогда совсем беда, иногда моросит дождем, значит, у Я земного период рыданий, и еще много каких примет. Как метеорологи – смотрим на небо над домами, предсказываем жизнь своих земных Я.

В этот день у моего дома полыхнуло, и маленькая молния, подмигнув игриво, ушла в землю под моими ногами.

– Так – так – так, интересно, – подумала я, лаская руками кружку с эквивалентом кофе, ароматный такой напиток, материализовывать который я научилась в совершенстве. Присмотрелась: и правда, картина маслом.

Я люблю грозу. Перед грозой бывает состояние ожидания, будто что-то во мне ждет разрешения вместе с небом, но когда гроза начинается, я вся впитываю разреженный воздух, я ощущаю умиротворение, а нервная система будто освобождается от наколенного груза ощущений. Во мне происходит сброс излишнего, перенастройка, очищение, а вслед за этим приходит чувство тонкого насыщения. Наверное, я питаюсь электричеством, иначе как объяснить мою любовь к грозам.

Моя драгоценнейшая Я стояла на балконе своего загородного дома, оглушенная шаровой молнией, в спальне, где молния взорвалась, пахло изоляцией.

Я взяла телефон, засекла время, опустилась в кресло и стала ждать, когда звуки вернутся. Я опасалась, что оглохла навсегда. Затем схватила зонт, побежала вниз, выбежала на улицу – от крыши оторвало щепы длиной метра по три – четыре, они валялись на земле посреди грядок, козырек разошелся. Я радостно поделилась новостью с сестрой. Сестра в ответном смс обматерила, приказала выключить телефон и обозвала «гигантской флюктуацией», ссылаясь на братьев Стругацких.

Я понеслась наверх, схватив по дороге бутылку вина, всадила в нее штопор, подставила бокал, подняла его к льющему потоками воды небу, кивнула с благодарностью, жадно глотнула, прислушалась к ощущениям – уши постепенно откладывало, были надежды на восстановление слуха, а я подумала – «Ну зачем была в салоне? Зачем эту укладку делала, кудри завивала, сейчас все бы это получила, и бесплатно!»

Я хохотнула, выключила телефон, откинулась в кресле, наслаждаясь тишиной и тем, что в уши возвращались звуки.

Эквивалент кофе уже не дымился. Пришлось придумать новую чашечку. Я размышляла.

Я размышляла, стоя посреди спальни и разглядывая пепельницу, стеклянную, массивную, и стоящую прямо посреди ковра, хотя мне точно было известно, что до визита молнии она находилась в трех метрах от ковра, на подоконнике того самого окна, откуда молния явилась.

Я вспоминала молнию, она возникла маленькая, похожая на нефритовое пламя, выросла в оранжевый шарик и взорвалась ослепительно и с грохотом.

Мои же размышления лежали в плоскости того, как себе помочь. Чем ближе Я к себе, тем легче мне и мне. Н-да, чудесное получилось объяснение.

Смысл в том, что это разделение было не всегда. Раньше мы не ощущали себя раздельно – я как тонкая материя (дух), я как земная сущность (тело и разум). Вот уж эти эксперименты себя над собой! Все от любопытства.

А, впрочем, еще раньше вообще были только такие как я, без всяких плотных материальных оболочек, носились по Земле, творили, что пожелаем, ну.. то была другая цивилизация, давно. Даже по моим меркам.

Сейчас у моей Я обнаружился сдвиг точки сборки. Она стала меня воспринимать. Обычно от сильного горя это бывает. От невыносимого. Но я – то смотрела на нее и видела, что хорошая эта пословица «нет худа без добра», и очень мне хотелось это до себя донести. Однако чем сильнее я себя чувствовала, тем сильнее теряла связь с собой (той, которую я считала единственной, из плоти и крови). Так забавно:

Приходит на работу с утра, в кабинете, напротив стола, зеркало, а у моей Я игра такая: очень любит на себя смотреть и любоваться (ай, красотка), и через миг мысль возникает сама собой: – Кто ты? Ты – Я? Это Я так с собой разговаривала.

Смотрю я на себя, и понимаю, что не на себя я смотрю, а на определенный набор физиогномических характеристик, и даже оценку могу дать внешности и характеру, беспристрастную, как знакомому. Вроде как, знакома я с той, кто из зеркала смотрит. А сама я – не она.

Сама я – рядом, справа, на уровне груди, как голубь белый, и голубь этот на меня саму смотрит, и он – и есть я, а в зеркале – часть меня, и временами она даже искажает меня, не точно выражает меня, но мне, голубю, это безразлично, хотя личность в зеркале мною, голубем, и любима, но какой-то странной нечеловеческой любовью.

В такие моменты я начинала повторять как мантру: «Я есть. Я есть. Я есть». Как заведенная игрушка, в самом деле. И ловила себя на мысли, что делаю глупость. И наоборот, как никогда ранее ярко, ощущаю, что я есть, но я – это не я в том понимании, в каком ранее мне виделось, а я – нечто необъятное. И это пугало.

И опять я смотрю себе в глаза, и выслушиваю ответ – Да, ты есть, я – это и есть ты. И ответ пугает, потому что у этой новой Я нет границ в моем маленьком привычном мире, и я опять твержу: «Я есть. Я есть», – имея в виду свою внешность, должность, социальные роли.

Сильно в плане осознанности я на себя напирать не могла, я же не враг сама себе. Моей Я было тяжело и больно, ее земной план был искажен вибрациями горькой боли от потери близкого человека, но все, что Я могла сделать в эти дни – это баюкать меня саму, ложащуюся спать. И достижением было, что я ложилась спать без черных мыслей, во мне и днем и ночью гудела пустота, и взирал на меня белый голубь.

Я же отправилась на зов тысячи хохочущих сердец, где-то неподалеку (по моим меркам). Материализовавшись, я увидела чудное существо – огромный дракон сидел в песочнице возле дома моей близкой Я и лепил куличики.

Она улыбалась счастливо.

– Твоя Я приз получила?

– Да, но она об этом не знает. Хотя на душе у нее тепло. Очень, – она пригласила меня в дом.

– Ты занята была? Наши уже разбрелись, подивились, а ты припозднилась, – отметила она.

– Да, у меня сейчас нелегкий период, наблюдала за собой.

Она понимающе кивнула.

Стала рассказывать. Дело было так.

Я моей знакомой Я работала в детском саду воспитателем. Судьбу свою не ругала, хотя денег не много было, детей своих не было, хотя лет – уже за тридцать. Муж был ни то ни се, хотя она его любила. И вот, вечером, чтобы не тосковать, села она писать сказку, и почему-то сказка писала себя про дракона, сама ее заставляла писать себя, о сне она забыла, о муже, обо всем на свете, три дня и три ночи сказку эту сочиняла, хотя, казалось ей, сказка сочиняет себя сама. Не могла она понять, хороша сказка или плоха, но почему-то чувствовала, что дети понять смогут. Распечатала она ее, сложила в папочку и понесла в детский сад.

Слушали ее дети целый час, рты открыв, а на второй день она читала сказку заново, и на третий – тоже. А потом заметила она, что в песочнице дети играют с драконом. То есть, дракона она не видела, но ощущение, что они обращаются к нему как к живому всамделишному дракону, а он им еще и отвечает, ее не покидало. И почему-то тепло стало у нее в груди разливаться, и становилось ей все теплее и теплее. Думала, что-то с ней не так, даже мороженого съела, но прохладнее внутри не стало. А мороженое вкусным оказалось, как в детстве. Впала она в какое-то внутреннее смущение, и даже мыслей не осталось у нее в голове, только какие-то потоки и завихрения, и до самого вечера ходила она тихая, в себя погруженная.

– Она не знает еще, что ее муж за ум взялся. Скоро увидит это. Там столько волшебства, в каждом дне, я так рада за нее, круче, чем медовый месяц, тем более, у нее его и не было.

– Ребеночек ожидается?

– Да, скоро, и в радость, дракон постарался, – она махнула в сторону песочницы. Дракон спал.

– Знаешь, что тут было? Столько детей материализовалось, ярко, не как взрослые, ты знаешь, конечно. Они ему и совки в пасть вставляли, и за хвост тянули, хохотали все, так радовались. А я смотрю на них – у одного порок сердца пройдет, у другого сестра замуж выйдет, скоро, на днях, неожиданно, у другой девочки отец в семью вернется, по своей воле, поумнеет резко, у другой – мама картины писать начнет, известной будет потом художницей. Столько чудес моя Я наделала сказкой своей. Хороший у нее будет ребенок, и маленький хороший, и взрослый хороший. И, кажется, она еще писать будет.

Мы обнялись крепко. Постояли.

– Приходи завтра, – сказала «Я с драконом». Тут потеха будет. Он пламя извергает. Оранжевое. Теплое. Ванилью пахнет на милю вокруг.

Глава 2,

розовая, в которой у моего порога материализуется джинн.

Послала моей Я парочку таксистов. Дело было так.

Вроде не достаточно ей горя на душу, заболела подруга и попала в больницу. Та еще Я, надо сказать. Гемоглобин 42, кровь заказали для переливания, операцию ждет, а по ходу ожидания ползет настойчиво под лестницу, за перила хватается, чтоб не грохнуться, с целью покурить.

Я отправляюсь к подруге в больницу, беру такси. На полдороги, едем по мосту, вызов по рации:

– Ребята, кто возьмет? Розовый переулок, 10.

– А где это, Розовый переулок?

– Не знаю, ребята, карту возьмите, частный сектор.

Я таксисту говорю:

– Что же они, улиц не знают! Розовый переулок – это рядом с Голубым переулком, а на другой стороне – улицы – Васильковая и Ромашковая.

Он просто в шоке. Пытается осознать, шучу я или нет, на дорогу смотрит, на меня глазом косит.

А мне смешно становится! Потому что я не шучу. Вот произнесла это – и поняла, как это звучит по-нездешнему, нелогично, сказочно, и от того, смешно!

– Честное слово, это новые дома, там недостроев много, не припоминаете?

– Может быть, – говорит он, и старается сменить тему.

Вот так – правду сказала, а выгляжу как сумасшедшая, – думаю я.

Общаюсь с подругой. Она просит меня вечером еще раз заехать, отдает мне ключи от квартиры. Просит книжек взять и подушку и завезти ей.

Вечером вызываю машину к ее подъезду, еду тем же маршрутом. В том же месте, посреди моста, слышу из рации:

– Ребята, кто возьмет? Розовый переулок, 10.

– А где это, Розовый переулок?

– Не знаю, ребята, карту возьмите, частный сектор.

Я устала за этот день от переживаний, просто отметила, что мой мир остановился, будто я стоп-кран нажала.

Весь остаток пути я думала – ну как же такое возможно? Как? Я понимала, что присутствовала в этот момент при срабатывании некоего физического закона, очень волшебного, но все же – физического и все же – закона. Только в моем мире он еще не был открыт. Или был открыт, но никто еще не понял, что открыл, даже открыватель.

Моя я гуляет по улицам, сбегая с работы. Вглядывается в лица прохожих, безошибочно определяет иногородних, и старается дыханием вобрать в себя аромат другого города вместе с другими чувствами, вибрациями, эмоциональными напряжениями.

Я чувствую на уровне знания, что место влияет на картину реальности так же, как и впитанные с рождения семейные паттерны поведения. И хочется сменить место, бежать прочь из надоевшего города, так хочется бежать, что пятки горят.

Подглядываю за иностранцами, могу часами наблюдать.

Хочу жить в другой стране и говорить на другом языке, ворочать на языке незнакомые звуки, впитывать картину свежего мира, переваривать ее вместе с едой, встраиваться в нее, дышать иным воздухом и хохотать от свободы – для меня она в том, чтобы двигаться и улыбаться среди незнакомых людей, ничего не знающих обо мне.

Путешествие – это перемещение в другую клеточку, смена шахматной позиции, или смена координат, только координаты не только на карте, они вписаны внутри меня, светятся на внутреннем табло, от них меняется мой уклад жизни, мысли в голове, пищеварение, дыхание, ритм сердца, приходит неожиданно влюбленность или печаль, тамошняя, не здешняя.

Меня потянуло на порог, Я вышла, пью ароматный кофе, небо ярко вспыхивает, я не успеваю подумать, как передо мной материализуется любимейший Я. Да, конечно, с таким огненным хлопком приходят только такие как он.

Джинны обладают мгновенной материализацией. И огромной силой.

Улыбается. Глаза темные, с переливами. Меня же заполняет свет. Щекочет все мои вибрационные потоки, пульсирует, разливаясь облаком сияния.

– Как долго тебя не было.

– Как по-земному это звучит, – замечает Он. В голосе нежность.

– С тобой я всегда слишком земная.

– Я вижу, знаю, любимейшая моя Я.

Я рдею малиновыми вспышками. Готовность к слиянию – номер один, – думаю я, и начинаю пульсировать еще ярче.

Молчим. Долго, очень долго по земным понятиям.

– Надолго ли ты пришел?

– От моей возлюбленной Я зависит. Ты не подглядывала?

– Нет. Разве что, краешком глаза, – теперь еще и голубыми цветами вспыхиваю, и желтыми, не Я, а симфония цвета.

– Опять от меня бегать будешь? – не спрашивает, утверждает.

– Буду, – улыбаюсь.

Кивает одобрительно, будто – давай, другого и не ожидал.

Материализую ему в руку чашку кофе.

– Я сейчас по чаю больше, но спасибо, – отпивает, глазами впитывает меня, пряча за чашкой улыбку.

– Ты умный, как обычно?

– Анатолийский университет, – чуть ведет плечами.

– Турок, что ли?

– Да. И чай люблю, – хохочет, как только он умеет, грубовато, громко.

Из жизни в жизнь он такой, громкий, грубый, прямолинейный.

– Неотесанный?

– Не сказал бы.

– Я потрясена.

– Да, еще будешь, – опять хохочет.

– Эй. Эй, это что за шутки такие?

– Это восточный темперамент, милочка моя, русская, тонкая, звонкая, глаза мои сияющие, как озера глубокие.

– Откуда информация? – теперь моя очередь прятать улыбку за чашкой.

– Я джинн, не забыла?

– А можно?

Хохочет, подхватывает меня, сажает в кресло на берегу Розового моря.

Чудеса мгновенной материализации.

– Милая Я, смотри, вода, как твои одежды.

Знает, что я смущена, и молчит.

Это место, куда слетаются все влюбленные души, оно наполнено чистотой любви, а если искупаться, все поля (одежды… надо же, сколько маскулинности в бестелесном джинне) окрасятся в нежно-розовый, а я и без купания такая.

Он же обычно синий, с зелеными волнами, похожими на русские малахиты, а сейчас … опаловый, мерцающий серый, прозрачный, как хрусталь, с оттенками розового кварца, с молочным светом лунного камня. Я сравниваю его с драгоценностями. Мой любимейший в мирах, нелегкий, слитой из противоречий, ожидаемый вечность и вечность со мной проводящий.

Мы смотрели на переливы волн Розового моря, соединяясь краешками, слегка, с нежным стеснением. Мне нужно было время, иначе обычной Я не устоять, размажет по мирам… Мне не хотелось, чтобы ее размазало.

Мне снится странный сон. Я вижу мужчину, хм… не красавца, но… привлекательного. Лысый, ладно скроенный, с глазами без дна, темными, тревожащими, влекущими. Я не люблю его, но меня к нему тянет и отталкивает что-то. Страх? Он идет ко мне решительно. А мышцы тела как-то по-змеиному перетекают в нем каждое мгновение, что действует гипнотически. Мы не знаем друг друга. Почему же он идет так целенаправленно ко мне? Если я не знаю его, почему тревожусь? Что в нем пугает меня? Я решаюсь бежать, ускользнуть от него. Почему? В голове одна мысль: «Потому что он джинн!»

Сон настолько неожиданный, что я запоминаю его, а особенно то, что он – джинн. Никогда мне такого не снилось. Надо же, как я была в этом убеждена, будто знала, будто уверена была в существовании джиннов. Лицо мужчины казалось мне знакомым, не родным, потому что любви я не чувствовала, а изученным близко, ближе мира, который проснулся со мной за окном.

Моя Я меняет заставку на ноутбуке – выбирает Розовый пляж (Мальдивы или Багамы, скорее).