Читать книгу Великие княгини и князья семьи Романовых. Судьбы, тайны, интриги, любовь и ненависть… - Елена Первушина - Страница 6

Едва вернувшись из своего первого заграничного «посольства», Петр приказал Евдокии Лопухиной, своей первой жене, уйти в монастырь. Когда же царица не подчинилась, он заперся с ней в светлице и много часов «убеждал» ее, пока она не смирилась со своей судьбой. Наконец царь приказал отправить Евдокию в Суздаль, в женский монастырь, где ее постригли под именем инокини Елены. Это не первый случай, когда неугодную царицу отправляли в монастырь (двумя веками раньше в тот же Суздаль отправилась то ли добровольно, то ли по принуждению Соломония Сабурова), но прежде причиной «увольнения» царицы всегда было бесплодие. Петр же расстался с первой женой и матерью его сына просто потому, что она ему опостылела, а сам он собирался жениться на своей любовнице из немецкой слободы Анне Монс. Царица же Евдокия носила монашеское платье от силы неделю, а потом появлялась на богослужениях только в мирском и истинно царском облачении. Воспитание маленького царевича Петр поручил своей любимой сестре Наталье и перевез всю свою семью в новую, еще недостроенную столицу.

Е. Ф. Лопухина

Подросшему царевичу Алексею Петр сосватал 16-лет-нюю Шарлотту Брауншвейг-Вольфенбюттельскую, лютеранку по вероисповеданию, дочь герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского Людвига Рудольфа, владевшего городом Бланкенбургом.

Принцесса Шарлотта и ее сестры, Елизавета Христина и Антуанетта Амалия, росли в Зальцдалене и Вольфенбюттеле, у своего деда, герцога Антона Ульриха, человека хорошо образованного и просвещенного, и часто бывали при дворе Августа II Саксонского, супруга которого Кристиана Эбергардина Бранденбург-Байрейтская приходилась им теткой. Август в то время являлся польским королем и союзником России в Северной войне. Ее родная сестра – Елизавета Христина – была замужем за младшим братом императора Священной Римской империи, который вскоре унаследовал титул и стал императором Карлом VI. Петр давно замыслил войну с Османской империей за выход к Черному морю, и брак его сына мог послужить хорошей основой для союза с Австрией – давним противником турок. С другой стороны, Алексей в то время был официальным наследником Петра, и возможность видеть Софию Шарлотту на русском троне не могла не привлекать ее родителей и более далеких венценосных родственников. И хотя при первой встрече Алексей не понравился будущей невесте, ее мнение не приняли во внимание ни ее отец, ни ее дядя, ни будущий тесть.

Царевна Наталья Алексеевна

Автор статьи в «Русском биографическом словаре» Половцова, посвященной Шарлотте, справедливо замечает: «В то время почти все принцессы из владетельных домов не выходили замуж по собственному влечению: интересы целого дома были выше интересов его членов, и каждая принцесса, даже из самого незначительного владетельного дома, выдавалась так, чтобы это было выгодно ее дому. Шарлотта также не избегла общей участи, и очень скоро глава Вольфенбюттельского дома, герцог Антон Ульрих, начал подыскивать для нее выгодного жениха. В то же самое время и Петр Великий искал невесты для своего сына, царевича Алексея. Один из его приближенных, дипломатический агент Петра за границей барон Гюйссен, предложил царю женить царевича на Бланкенбургской принцессе. Царь выразил свое согласие на этот брак, и барон Гюйссен начал переговоры с родственниками Шарлотты».

Меж тем, принцесса еще надеялась, что женой Алексея станет не она, а ее сестра, и писала деду: «Ваше письмо дает мне некоторую возможность думать, что московское сватовство меня еще, может быть, минует». Но надежде этой не суждено было сбыться. Петр одержал решительную победу в Полтавской битве, и герцог Антон Ульрих оставил всякие сомнения, решив выдать свою внучку за русского царевича.

* * *

В 1709 г., в сопровождении Александра Головкина и князя Юрия Трубецкого, царевича отправили в Дрезден для дальнейшего обучения немецкому и французскому языкам, геометрии, фортификации и «политическим делам». В Шлакенверте весной 1710 г. увиделся со своей невестой. К тому времени Шарлотта, по словам знаменитого Лейбница, «была так хорошо вразумлена, что приняла честь, которую ей предназначали». Очевидно, «вразумлен» был и Алексей, к тому времени получивший уже несколько серьезных «разносов» от Петра и боявшийся лишний раз ему возражать. «Шарлотта, – писал он в Россию своему духовнику Якову Игнатьеву, – человек добр, и лучше ее здесь не сыскать».

Царевич Алексей

Примирилась с этим браком и принцесса. «Моя дочь Шарлотта, – писала мать невесты Христина-Луиза одному из дворян, устраивавших свадьбы с «немецкой стороны», – уверяет меня, что царевич очень переменился в свою пользу, что он очень умен, что у него самые приятные манеры, что он благороден, что она считает себя счастливой и очень польщена честью, которую царевич и царь оказали ей своим выбором».

Через год, 11 апреля, подписали контракт о бракосочетании, 19 апреля царь утвердил проект брачного договора, который состоял из 17 статей. Дед принцессы и ее родители, согласно договору, ручались за нее, что она будет всегда следовать за своим супругом и относиться к нему «со всяким должным почтением, верностью и любовью». Одновременно будущие сыновья Софии Шарлотты лишались права наследовать земли в Брауншвейге.

Свадьба – это всегда не только политическая акция, но и экономический договор: Петр I обязался оплатить переезд принцессы и ее двора, снабдить принцессу «посудами и протчими к столу надлежащими», конюшней и к ней «потребные экипажи устроить». На содержание двора, на стол и конюшни принцессы Петр обещал ежегодно выделять 100 тысяч талеров, но позже, в связи с продолжавшейся войной со Швецией, урезал эту статью ровно наполовину, в дальнейшем обязуясь возместить недоданное.

София Шарлотта

Для заключения договора 30 апреля царевич прибыл в Вольфенбюттель. Вскоре он написал отцу, что столкнулся с некоторыми трудностями: «По указу, государь, твоему о деньгах повсегодной дачи невесты моей зело я домогался, чтоб было сорок тысяч, и они сего не соизволили и просили больше; только я как мог старался и не мог их на то привести, чтоб взяли меньше 50 000, и я по указу твоему в том же письме, буде оне не похотят сорока тысяч, позволил до пятидесяти, на сие их склонил с великой трудностию, чтоб взяли 50 000, и о сем довольны, и сие число вписал я в порожнее место в трактате; а что по смерти моей она не похочет жить в государстве нашем, дать меньше дачу, на сие они весьма не похотели и просили, чтоб быть равной даче по смерти моей, как в Москве, так и в выезде из нашего государства, о чем я много старался, чтоб столько не просили, и, однакож, не смог сделать и по указу твоему (буде они за сие заупрямятся, написать ровную дачу) и в трактате написал ровную дачу и, сие учиняя, подписал я, тоже и они своими руками разменялись, и тако сие с помощью Божией окончили».

Поскольку обеим сторонам очень хотелось заключить этот договор, они легко пошли на уступки. Договор был подписан, а иностранные дипломаты сообщали, что между царевичем и его невестой «большое согласие и сердечное влечение».

Свадьбу пышно отпраздновали 13 октября 1711 г. в Торгау.

* * *

Когда новость об этом дошла до России, то многих известие о браке царевича с иноземкой и иноверкой шокировало. Английский посланник Витворт сообщал своему Двору из Москвы 6 декабря 1711 г.: «Здесь несколько дней стреляли из пушек и происходили празднества и фейерверки по поводу свершившегося бракосочетания царевича-наследника, хотя брак этот очень не по сердцу народу. Он втихомолку ропщет и не может скрыть своего неудовольствия по поводу вероисповедания новобрачной». А младший брат ганноверского курфюрста герцог Эрнст Август писал: «Верно то, что царевна весьма несчастна. Некоторые даже говорят, что, если у нее не будет детей, россияне вправе заключить ее в монастырь, если не поступить с нею еще хуже».

Что касается самого Алексея, то, по-видимому, он очень гордился таким брачным союзом. Вот какой эпизод, относящийся к 1712 г., приводит в своей книге советский и российский историк петровской эпохи Н. И. Павленко: «Однажды во время устроенного Меншиковым обеда, на котором присутствовали офицеры дислоцированной в Померании армии, в том числе и царевич Алексей Петрович, зашел разговор о дворе Шарлотты. Меншиков отозвался о нем самым нелестным образом: по его мнению, двор был укомплектован грубыми, невежественными и неприятными людьми. Князь выразил удивление, как может царевич терпеть таких людей. Царевич встал на защиту супруги: раз она держит своих слуг, значит, довольна ими, а это дает основание быть довольным ими и ему. Завязалась перепалка. Меншиков возразил: „Ты слеп к своей жене, она тщеславна“. Царевич воскликнул в ответ: „Знаешь ли ты, кто моя жена, и помнишь ли ты разницу между ней и тобой?!“. Меншиков: „Я это хорошо знаю, но помнишь ли ты, кто я?“. Царевич: „Конечно, ты был ничем, и по милости моего отца ты стал тем, что ты есть“. Меншиков: „Я твой попечитель, и тебе не следует со мною так говорить“. Царевич: „Ты был моим попечителем, теперь уже ты не мой попечитель, я сам умею позаботиться о себе, но скажи мне, что у тебя против моей жены?“. Меншиков: „Что у меня против нее: она высокомерная немка, и все оттого, что она в родстве с императором, но от этого родства ей, впрочем, будет мало проку, а во-вторых, она тебя не любит, и она права в этом, ибо ты обращаешься с ней очень дурно; кроме того, ты своим видом не можешь возбудить любви“. Царевич: „Кто сказал, что она меня не любит? Я очень хорошо знаю, что это неправда, я ею очень доволен и убежден, что и она мною довольна. Да сохранит Господь ей жизнь, я буду с нею очень счастлив“. Меншиков: „Я своими глазами убедился в противном, она тебя не любит. Плакала она, когда ты уезжал, от досады, видя, что ты ее не любишь, а нисколько не от любви к тебе“. Царевич: „Не стоил ты того, чтобы на нее смотреть; ее нрав очень кроток, и хотя она не моей веры, должен, однако, сознаться, что она очень благочестива; что она меня любит, в этом я уверен, ибо ради меня она все покинула, и в том тоже я уверен, что она честна; впрочем, неудивительно, что ты так говоришь, ибо ты судишь об имперских княжнах по тем, которые у нас, и особенно по твоей родне, которая никуда не годится, так же, как и твоя Варвара (свояченица Меншикова. – Е. П.). У тебя змеиный язык, и поведение твое беспардонно. Я надеюсь, что ты скоро попадешь в Сибирь за твои клеветы; моя жена честна, и кто впредь мне станет говорить что-нибудь против нее, того я буду считать отъявленным врагом“. Царевич велел наполнить бокалы, выпили за здоровье кронпринцессы, и все офицеры бросились к ногам царевича».

* * *

Поначалу принцесса, как послушная девочка, тоже писала своей матери восторженные письма о том, как она довольна своей судьбой.

«Я нежно люблю царевича, моего супруга, – „отчитывалась“ София Шарлотта. – Я бы нисколько не дорожила жизнью, если бы могла ее принести ему в жертву или этим доказать ему мое расположение, и хотя я имею всевозможные поводы опасаться, что он меня не любит – мне кажется, что мое расположение от этого еще увеличивается…»

Ей кажется, что она не только любит, но и любима, как то и подобает молодой жене: «Царевич осыпает меня выражениями своей дружбы. С каждым разом он демонстрирует мне знаки своей любви, так что я вправе сказать, что совсем счастлива».

И позже: «Царевич любит меня страстно, он выходит из себя, если мне недостает хоть малейшей вещи, а я без ума от любви к нему».

Правда, на горизонте уже появляются облачка. «Я совершенно смущена, – пишет кронпринцесса своей матери, – ввиду того что меня ожидает, ибо горе мое идет от человека слишком дорогого, чтобы на него жаловаться…»

Но вот они переезжают в Россию, и в письмах Шарлотты начинают проскальзывать тревожные нотки: «Я никогда не составляла себе слишком выгодного мнения о России и ее жителях, но то, что я увидела, превзошло мои ожидания. Нужно любить царевича, моего супруга, такою полною любовию, какую я к нему питаю, иначе я имела бы много причин содрогаться при мысли о продолжении моего путешествия. Но, находя в царевиче столько и даже больше хороших качеств, чем дурных у народа, я считаю большим счастьем, что буду жить среди людей, которые обладают тем отличным свойством, что глубоко преданы своему государю. Поэтому я люблю русских, ибо нет такого ужасного места на целом свете, куда бы я ни отправилась с удовольствием, сопровождая его. Нужно жить среди русских, чтобы их хорошенько узнать. Для того, чтобы приобрести их расположение, необходимо сделаться русским и по духу, и по нраву, и даже в таком случае это не всегда удается, ибо если существует народ, так это именно наш. Они в высшей степени корыстны, и если одолжишь их чем-нибудь, то они полагают, что рассчитываешь на их благодарность, и тогда они начинают ненавидеть лицо, которое их облагодетельствовало. Доставив им какое-нибудь удовольствие, вы еще должны относиться к ним с той признательностью, которую могли бы от них ожидать, и благодарить их за то, что они приняли подарок, иначе они очень обидятся. Понятия их очень спутаны, самые ужасные кутежи распространены между ними, во время богослужения и молитвы они ведут себя чрезвычайно легкомысленно, нечистоплотность их доходит до крайних размеров, нет области в Германии, жители которой не были бы образованнее русских, то есть тех из них, которые ничего не видели, кроме своей родины. Одним словом, это очень непривлекательный народ».

И вот, она наконец понимает горькую правду: для Алексея и его отца она только трофей. Царевич часто уезжает из дома, пьянствует, изменяет жене. Вскоре принцесса уже признавалась: «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил и теперь любит еще менее, чем когда-либо…».

А еще два года спустя София Шарлота писала матери: «Если б я не была беременна, то уехала бы в Германию и с удовольствием согласилась бы там питаться только хлебом и водою. Молю Бога, чтоб Он наставил меня своим духом, иначе отчаяние заставит меня совершить что-нибудь ужасное…».

* * *

Что же случилось? Как за такой короткий срок зарождающаяся любовь превратилась в неприязнь, а женщина, еще недавно почитавшая себя «совершенно счастливой», стала писать родным такие отчаянные письма?

Первым испытанием, свалившимся на молодую семью, стало… безденежье. Да-да, Алексею и Софии Шарлотте не хватало наличных средств. По брачному договору Петр обязывался выдавать принцессе на содержание двора ежегодно 50 000 талеров. Но из-за расходов, связанных с войнами, которые вела Россия, царь Петр постоянно нарушал свои обещания, данные в брачном договоре, и молодожены постоянно нуждались.

Еще из Торгау навестивший молодую пару Меншиков писал Петру, что царевич с женой «в деньгах зело великую имеют нужду, понеже здесь живет все на своем коште, а порций и раций им не определено, а что с места здешняго и было, и то самое нужное, только на управление стола их высочеств, также ни у него, ни у кронпринцессы к походу ни лошадей и никакого экипажа нет и построить не на что. И того ради кронпринцесса… о определенных ей деньгах просит: понеже великую имеет нужду на содержание двора своего. Я, видя совершенную у них нужду, понеже Ея Высочество кронпринцесса едва не со слезами о деньгах просила, выдал ее высочеству Ингерманландского полку из вычетных мундирных денег взаем 5000 рублей».

Меншиков привез Алексею приказ его отца отбыть в Померанию, а Шарлотта отправилась дожидаться мужа в Эльблонг (Эльбинг). Денежные проблемы так и не разрешились: с октября 1711 и до начала 1713 г. Шарлотта получила лишь 27 500 талеров, а царский долг невестке составил уже 35 тысяч талеров. 30 мая 1712 г. Г. И. Головкин требовал от Сената «послать немедленно к Ея Высочеству… в Эльбинг на содержание двора Ея Высочества, в зачет определенной суммы 10 000 рублей». Однако Сенат «умедлил» с присылкой денег, и в октябре гофмейстер Шарлотты Мейер сообщал, что денег «по се время еще не присылано, отчего ее Высочеству немалая нужда в содержании двора есть».

Конечно, София Шарлотта считала себя оскорбленной и униженной. Невозможность «содержать двор» так, как это подобало принцессе и жене наследника, угнетала ее, и, вероятно, она с нетерпением ждала возвращения Алексея, который если и не помог бы решить финансовые проблемы (на это Шарлотта уже едва ли надеялась), то хотя бы мог утешить ее и заверить в своей любви, в том, что она не совершила ошибки, подчинившись приказанию родителей и выйдя за него замуж.

Так и не дождавшись ни мужа, ни полагавшихся ей денег, Шарлотта в отчаянии тайком, не сообщая об этом Петру, едет к родителям в Вольфенбюттель, где остается до апреля 1713 г. Видимо, она сама просила деда сообщить своему грозному свекру о ее самовольном приезде. Антон Ульрих пишет Петру, что Шарлотта «очень некстати приехала в Вольфенбюттель», оправдывая поступок внучки недостатком финансирования. В ответ царь писал 11 февраля: «Мы и хотя уже давно к исправному заплачению на содержание помянутой нашей кронпринцессе надлежащих денег потребные указы дали, однако ж может быть, что при нынешних конюктурах и понеже либо в переводе помянутых денег на Москве так скоро случая не сыскали, в том замедление какое учинилось… Между тем, мы ныне на банкира Попа в Гамбурге вексель на двадцать пять тысяч рублей ефимками дали и уповаем, что кронпринцесса ныне путь свой к Риге и Питербурху воспримет, а мы по ускорению ея пути потребное учреждение в наших землях учинить укажем». И наконец, сам Петр приезжает в Вольфенбюттель в начале марта 1713-го и требует от Шарлотты, чтобы она ехала в Россию.

* * *

Мы уже знаем, какое впечатление произвела на кронпринцессу ее новая родина. Знаем также, что в России ее встретили с недоверием. Но как бы там ни было, а торжественные церемонии были пышными, как то и подобало. Австрийский резидент Плейер отправил на родину описание встречи супруги царевича: «Когда экипаж Шарлотты подъехал к Неве, к берегу подошла новая, красивая шлюпка, обитая красным бархатом и золотыми галунами. На шлюпке находились бояре, которые должны были приветствовать кронпринцессу и перевезти ее на другой берег. На этом берегу стояли министр и другие бояре в одеждах из красного бархата, украшенных золотым шитьем. Не в далеком расстоянии от них царица ожидала свою невестку. Когда Шарлотта приблизилась к ней, она хотела, согласно с этикетом, поцеловать у нея платье, но Екатерина не допустила ее до этого, сама обняла и поцеловала ее, и потом проводила в приготовленный для нее дом. Там она повела Шарлотту в кабинет, украшенный коврами, китайскими изделиями и другими редкостями, где на небольшом столике, покрытом красным бархатом, стояли золотые сосуды, наполненные драгоценными камнями и разными украшениями. Это был подарок на новоселье, приготовленный царем и царицею для их невестки».

* * *

Но вот праздники кончились и начались будни. Алексей и Шарлотта поселились в небольшом мазанковом дворце на набережной Невы длиной всего 14 саженей (30 метров). Придворные кронпринца и кронпринцессы живут здесь же, на набережной, в трех домах, специально нанятых Сенатом. В «доношении» гофкурьера М. Борозны от 8 марта 1714 г. говорилось о необходимости «кровлю починить на квартире Ея Высочества государыни кронпринцессы для того, что в дождевую пору невозможно места сыскать, где бы притулиться, дабы без нужды жить было можно Ея высочеству».

Кроме того, оказалось, что принцессе на ее новой родине рад только Петр. С его сестрой Натальей Шарлотта так и не нашла общего языка и писала на родину, что царевна «самое злое существо на свете».

Трудно было царевне поладить и с новой женой Петра, бывшей прачкой из Лифляндии, которую все величали теперь императрицей Екатериной Алексеевной. «Моя свекровь ко мне такова, как я всегда ее себе представляла, и даже хуже», – писала Шарлотта в апреле 1715-го.

Да и финансовые трудности все не кончались. Петр, при всей его любви к невестке, собирался уменьшить содержание ее и сына, и Шарлотте пришлось просить свою мать сообщить австрийскому императору об этом и просить его выступить гарантом исполнения царем условий брачного договора.

И снова Шарлотта вынуждена занимать деньги, уже в 1713 г. она взяла «на обиход» у иноземца Петра Салуччи «36 аршин штофу богатова серебром, 5 аршин тафты красной, флер белый, кружева белое трафчетое, 5 фунтов сахару, тафту зеленую, красное вино, чай, бархат» и другие товары на сумму 1199 руб. 8 алтын и еще полторы деньги, из которых при жизни успела отдать только 300 руб. Скоро принцесса, по ее собственным словам, уже «по шею в долгах», после ее смерти купцы предъявили Петру векселя на 24 тыс. руб. В одном из писем к царице Шарлотта в отчаянии признавалась, что из-за нехватки средств готова «заложить какую-нибудь драгоценность… к последнему хотя и очень неохотно, мне все же придется прибегнуть, если я ничего не получу».

* * *

Но самое главное, царевич Алексей если и любил когда-нибудь Шарлотту, то теперь он все больше холодел к ней. У него появляется любовница – Ефросинья Федорова, крепостная девка его воспитателя Никифора Вяземского.

По-видимому, царевич искренне привязался к Ефросинье и хотел развестись с женой и жениться на своей любовнице. Вероятно, это желание не казалось ему чем-то диким и невозможным. В конце концов, разве его отец не отправил в монастырь его мать и разве не женился на безродной лифляндке, которая, по слухам, попала в его постель прямо из постели Меншикова? Но, разумеется, для Софии Шарлотты такой поступок выглядел как самое гнусное вероломство. «Один Бог знает, как глубоко меня здесь огорчают, – писала Шарлотта матери 12 июня 1714 г. – Я всегда старалась скрывать характер моего мужа, но теперь личина снята против моей воли… Я не что иное, как бедная жертва моей семьи, не принесшая ей ни малейшей пользы, и я умираю медленной смертью под бременем горя. Бог знает, что будет с моею беременностью…»

Да, принцесса была беременна, и мысль о том, что она, возможно, носит будущего наследника престола, в то время как его отец оскорбляет ее, вероятно, стала для нее особенно мучительна.

Позже, когда царевича судили за заговор против Петра, то его камердинер И. Большой-Афанасьев свидетельствовал на допросе: «Царевич был в гостях, а где сказать – не упомню, приехал домой под хмелем, ходил к принцессе, а оттуда к себе пришел, взял меня в спальню, стал с сердцем говорить: „Вот де, Гаврила Иванович (Головкин. – Е. П.) с детьми своими жену чертовку мне навязали; как-де, к ней приду, все-де, сердитует и не хочет-де, со мной говорить“».

Несогласие между супругами дошло до того, что царевич стал советовать жене уехать жить в Германию. В итоге сам царевич незадолго до родов жены уехал с любовницей на лечение за границу.

Но вот подходит срок родов. В это время царевич по-прежнему за границей, в Карлсбаде, а Петр – в Ревеле. Оттуда он написал невестке: «Я бы не хотел вас трудить, та-кож против совести моей думать; но отлучения ради супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь. И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем вящше года, того ради, когда благоволит Бог вам приспеть к рождению, дабы о том заранее некоторый аншальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем ложь любящим уста заграждены были».

«Аншальт» – это, вероятно, немецкое слово Anhalt, обозначающее «опора», «основание», «установление факта». В данном случае Петр извещает невестку, что хотел бы иметь официальное документальное подтверждение того, что ребенка не подменили при рождении, чтобы пресечь возможные слухи. (Может быть, в этот момент он вспомнил о том, как слух, что его самого подменили во время путешествия с Великим посольством, едва не стоил ему трона.) Поэтому Головкин получил распоряжение о том, чтобы три придворные дамы, Авдотья Ивановна Ржевская, получившая на Всешутейшем и Всепьянейшем соборе Петра прозвище князь-игуменьи, и жены Головкина и Брюса, присутствовали при родах Шарлотты.

В этом требовании ничего из ряда вон выходящего, такая процедура была принята при дворе французских королей, и этот обычай соблюдался еще в конце XVIII в. Но, конечно, такое недоверие со стороны царя и в его лице всего русского общества не могло не обидеть Шарлотту, которая и так не чувствовала себя желанной на своей новой родине. В итоге принцесса согласилась на «аншальт», но просила Головкина, «чтоб… другим внушил, которыя при ней ныне определены быть, будто ее прошение о том было», то есть будто бы это она сама настояла на присутствии «понятых». Но мало было того, что в последние дни перед родами дамы, приставленные к роженице, безотлучно находились при ней, она еще вынуждена была подвергнуться осмотру. Головкин сообщал царю, что Шарлотта «по многим разговорам» разрешила генеральше Брюс себя «осмотреть через одну сорочку», и Брюс «говорит, что брюхо гораздо велико и ниско опустилось, и признавает, что брюхата».

София Шарлотта родила 21 июля 1714 г. дочь, названную в честь нелюбимой ею сестры Петра Натальей, по желанию царевича Алексея; возможно, тот надеялся таким образом улучшить свои отношения с отцом: ему хорошо было известно, что Петр очень любит свою сестру и та может иметь на него влияние. Он лично написал Петру о рождении дочери и получил в ответ поздравления. Головкин же писал царю, что при рождении «были как игуменья (Ржевская. – Е. П.) и Брюсова и моя жена, также при этом за бабку была Яна Коха жена».

Царевич вернулся из Германии в конце декабря. Возможно, после долгой отлучки он стал ласковее с женой, во всяком случае, в ее письмах родителям больше не было жалоб на семейные неурядицы. Вскоре Шарлотта поняла, что снова носит ребенка. Слишком короткий промежуток между беременностями не лучшим образом сказался на ее здоровье. В одном из последних писем к матери от 30 сентября она писала: «Я постоянно страдаю, ибо я так полна, что принуждена почти всегда лежать на спине; ходить я не могу, и если мне нужно сделать два шага, то приходится меня поддерживать с обеих сторон, а если я просижу одну минуту, я не знаю, куда деться от боли; можно было бы подумать, что я рожу троих детей, впрочем, у меня хороший аппетит и я не чувствую такой слабости, как в прошлом году».

12 октября 1715 г. на свет появился долгожданный сын, названный в честь деда Петром. Но кронпринцесса скончалась, как и многие женщины XVIII в., не пережив родов. Она скончалась в ночь на 22 октября от родильной горячки. Софию Шарлотту, так и не изменившую своего лютеранского вероисповедания, тем не менее, похоронили в новом Петропавловском соборе. Австрийский посланник писал в Вену: «Ее смерти много содействовали разнообразные огорчения, которым она постоянно подвергалась. Деньги, назначенные на ее содержание, выдавались после долгих хлопот и так скудно, что она никогда не получала более 500 или 600 рублей за раз, так что она постоянно нуждалась и была не в состоянии платить своим придворным. Она и ее придворные задолжали у всех купцов. Она также заметила зависть со стороны царского двора по случаю рождения царевича и знала, что царица тайно старается ей вредить. От всего этого она находилась в постоянном огорчении».

Другой посол передавал слухи, что «когда врачи в последний день ее жизни стали убеждать ее, чтобы она приняла еще новое лекарство, она бросила стакан на пол и сказала: „не мучьте меня так, дайте мне спокойно умереть; я не хочу более жить“».

Такова была судьба иноземной принцессы, первой за долгие годы решившейся (а скорее, вынужденной) приехать в Россию. Судьба очень характерная для XVIII в., когда мужчинам и особенно женщинам приходилось проявлять недюжинную силу духа, если они хотели распоряжаться своей жизнью.

* * *

Нам хорошо известна легенда о ложной смерти Петра III и Александра I. Мы знаем также историю «княжны Таракановой», которая выдавала себя за дочь Елизаветы Петровны, увезенную из России в Персию, а затем во Францию. Легенда о бегстве Софии Шарлотты на родину менее известна в России, так как сама принцесса прожила здесь не более двух лет и была не слишком популярна.

А вот в Европе о бедной Шарлотте помнили и много лет спустя. В 1771 г. в Париже рассказывали о том, что скончавшаяся в преклонном возрасте некая госпожа д’Обан на самом деле сбежавшая невестка русского царя. Устав от мужа-тирана, она, прикинувшись мертвой, при помощи некоей графини Кенигсмарк смогла покинуть пределы России. «Шарлотта» добралась до Америки, где вышла замуж за капитана д’Обана, а потом в конце жизни приехала в Париж.

А впрочем, скептики не поверили в чудесное спасение Шарлотты. Прусский король Фридрих II писал д’Аламберу 30 ноября 1771-го: «Поверьте, что в России убивать умеют, и если при дворе кого-то отправляют на тот свет, ему уже не воскреснуть». Тем не менее, эта легенда послужила сюжетом для сентиментальной немецкой повести и для оперы, музыку к которой написал герцог Эрнст Саксен-Кобургский.

* * *

Судьба остальных членов семьи Шарлотты также оказалась трагичной – у каждого на свой лад, муж, царевич Алексей, был обвинен своим отцом в измене и умер в казематах Петропавловской крепости, так и не дожив до суда. Одним из главных доказательств его преступления стали показания Ефросиньи Федоровой. В манифесте о лишении царевича Алексея прав на наследование престола, опубликованном в 1718 г., Петр в числе прочих прегрешений царевича указал, что София Шарлотта умерла «хотя и от болезни, однако же не без мнения, что и сокрушение от непорядочного его жития с него много и тому вспомогло».

Рано осиротевшая царевна Наталья, по воспоминаниям иностранных послов, была дурна собой, но добра и кротка. Она в совершенстве говорила на французском и немецком языках, любила чтение и крепко дружила со своим братом, который не только любил, но и почитал ее как старшую сестру и очень ценил ее рассудительность, но Наталья умерла от туберкулеза, не дожив до 14 лет. Ее брату суждено было взойти на русский престол, но процарствовал он также совсем недолго.