Читать книгу Радуга на сердце - Елена Пильгун, Анна Закревская - Страница 4

В пультовой на крыше Главной башни института было душно и тихо. Санька, развалившийся в хлипком крутящемся кресле, маялся. Даже обмахиваться листком, выдранным из оперативного журнала, было откровенно лень. «Интересно, когда у нас хоть что-нибудь сделают по уму? – неспешно текли Санькины мысли, никак не затрагивая лицевые мышцы и старательно культивируемое хрустальное спокойствие в радужке синих глаз. – Ту же систему вентиляции. Уже даже со стороны контору пригласили, кучу денег вбухали, а все без толку. Как была здесь баня наверху, так и осталась».

Взгляд Саньки скользнул по колпаку над головой. Ажурная конструкция из металла и бронированного стекла, заменявшая здесь привычные потолки перекрытий, почуяла ночь и на автомате выкручивала прозрачность на максимум. В акварельном сине-зеленом небе вспыхивали звезды спутников, из-за дальнего небоскреба поднимался Марс, а в зените стремительно набирал силу бледный фонарь полумесяца. Это были своего рода константы небесной полусферы. Разнообразие вносили только редкие росчерки аэроциклов, вспышки метеоров и яркие линии лунников, уходивших к вполне уже обжитому спутнику планеты каждый час. Но регулярно повторяющиеся события ради упрощения мозгового процесса тоже можно было считать константой, поэтому на лунники Санька внимания не обращал, а просто превратил их в своеобразную систему временных координат.

В пультовой тоже были свои константы. Например, Лина. Она была всегда уже три года как, с самого возникновения установки. Она повторялась каждый день, с улыбкой летящая по коридорам корпусов и по-мужски здоровающаяся за руку или обозначавшая кивок подбородком соответственно собственному ранжиру привлекательности окружающих. Санька не знал критерия отбора, но с ним одним Лина заменяла кивок и рукопожатие на молчаливый тычок лбом в плечо. Вот просто так подходила каждое утро, если была возможность – со спины, и прижималась лбом к грубому синему сукну халата. До смешного доходило – Санька уже начал домой робу носить и стирать, чтоб девчонка не испачкалась во время утреннего ритуала приветствия. Стирал тайком, сам, по ночам, чтобы не дай бог не удостоиться комментария пытливого ума Святцевой Ангелины Павловны. «Пытливый» в ее случае было синонимом «пыточный».

Санька прикрыл глаза. Видение Лины, сидящей у диагностического пульта и неспешно заполнявшей оперативный журнал эксперимента, осталось под веками, лишь поменяв цвета на фиолетово-золотые. Такой след обычно оставляет солнце, попавшее в поле зрения. Впрочем, Лина и была солнцем. Маленьким стендовым солнышком двадцати трех лет от роду, с фарфоровым бледным лицом и длиннющей чёрной косой словно в опровержение своей светлой природы. Санька невольно в мыслях сравнивал двух Ангелин в своей жизни – жену и это солнце. Невольно же и напрашивался вывод – обе ангелы, только с разной полярностью. И мозги Санькины с Санькиным же сердцем снова и снова устраивали грызню между собой, стараясь сохранить тело и жизнь на нейтрали.

– Линь? – тихо окликнул Санька девушку именем, выдуманным в пору очередного дедлайна годичной давности. Подошло бы еще «волшебный пинок», но, во-первых, длинно, во-вторых «Линь» звучало как антоним лени, а, в-третьих, пинок уже был однозначно застолблен им самим. Ведь даже и ежу, проработай он неделю на стенде, становилось понятно: дело двигается только, когда его двигают. В качестве тягловой силы на разгоне неизменно выступали Санька и Лина.

Но сейчас было приятное десятиминутное затишье, и сердце твердило, что грех тратить его на тишину. Разум, занятый придумыванием стратегии поведения в мире Святцевой А. П., не возражал.

– М-м?

– Ты на выходные будешь выход на работу оформлять или отдохнешь все-таки?

Слаженный мат от сердца и мозга эхом пронёсся по Саньке. И правда, другой темы нет что ли, кроме работы… Похоже, что у него нет.

– Одно другому не мешает, – задумчиво проговорила Линь, выкручивая верньеры на доисторическом осциллографе, чтобы точно записать амплитуду светового сигнала.

И пока длилось молчание, Санька с трудом пытался отдышаться. Одно другому не мешает… Простая фраза, поднявшая вдруг такие пласты памяти, что хоть стреляйся. Двадцатилетие тому назад. Институт. Растрепанный паренек, тощий, как помесь рельса со шпалой. Паренек, известный всем и каждому. Его ник – Буревестник, его призвание – хакерство, его девиз… Одно другому не мешает.

«Нет, определенно на сегодня хватит, – помотал головой Санька. – Еще кругами домой часа полтора и долбаный семейный ужин. Интересно, а если в один прекрасный день я не приду домой вообще, жена с Катькой из принципа с голоду сдохнут? Впрочем, нет. Катька пойдет и ограбит холодильник. Тайком. Хоть чем-то в меня, черт побери».

Санька тяжело поднялся.

– Я на свежий воздух. Еще есть пара минут.

Линь кивнула. На губах у нее возникла усталая улыбка. Да, все вымотались. Три недели всеобщего сумасшествия, и еще две впереди. Сдача стенда – это вам не хрен собачий.

Уже у самой двери, в которую превратили из-за спешки одну из нижних секций купола, просто повесив ее на петли, Санька заглянул в переговорную. Здесь обитал генерал от экспериментальных исследований, ведавший стратегическим уровнем планирования в такие вот дни, когда появлялась возможность пострелять на старой установке. Именно в этом и была проблема института – новые установки все никак не создавались, а старые не ломались.

– Илья Моисеич, мы сегодня еще долго стрелять будем? – поинтересовался Санька у сгорбленной спины.

Спина живо превратилась в лучезарное лицо с большими очками в роговой оправе на типично еврейском носу. Илья Моисеич Райфе, кандидат физ-мат наук, был классическим незлобливым сыном Израилевым преклонного возраста, счастливо избежавшим пороков ворчливости и недовольства миром. Наверно, потому, что стрельба на стенде в переносном смысле все-таки была именно стрельбой и как-то успокаивала генетическую память крови. Не гоев перестрелять, так хоть лазерным усилителем бахнуть.

– О, Са-ша, – «ша» в его исполнении всегда звучало отдельно, – я бы еще «азок ст’ельнул, да и ладушки на сегодня. Сейчас я у Ма’ка спрошу… – и уже в трубку радиотелефона, такого же древнего, как он сам, – Мааа’к! Мааа’к!

«Вот сядет батарейка, так черта с два найдешь такую сейчас», – подумал Санька не то о телефоне, не то об Илье Моисеиче.

Трубка ворчливо откликнулась. Санька очень ясно представил себе, как пятью этажами вниз по шахте, на уровне подвала во второй переговорной, кое-как приткнутой к боксу старой установки, ворочается неповоротливый Ма’к, он же Марк Алексеевич Магдаленский, полная противоположность Ильи Моисеича во всем, кроме национальности. И можно было поклясться, что если чем-то Марк Алексеевич доволен, то это непременно он сам.

Трубка отворчалась. Илья Моисеич вздохнул.

– Давайте еще т’и «аз’яда, Са-ша. Это полчаса от силы. Я, конечно, ваше дело молодое…

«Какое оно нахрен молодое, – мысленно рявкнул Санька, внешне ограничившись кивком. – Сорок семь лет стукнет через месяц. А я тут все торчу и торчу…»

– Линь, три разряда еще! – Крикнул он через плечо и толкнул дверь на крышу.

Здесь было пусто и тихо, в отличие от копошащихся и жужжащих внутренностей корпусов. Башенка не блистала новизной, и вообще удивительно, как до сих пор не превратилась в руины. Наверно, потому, что раньше умели строить даже здесь, на болотах. Санька слышал легенды, что лет двести назад, сразу вскоре конца последней мировой войны, эту башню в двадцать метров высотой заложили как авиадиспетчерскую, а сам институт – как главную площадку по созданию ядерной бомбы. Но взлетную полосу так и не создали, и спустя столько лет институт продолжал окружать чахлый ивняк с озерами, кишащими чаячьей братией.

Зато здесь можно было на пару минут остаться одному. Чем старше становился Санька, тем сильнее в нем становилось желание куда-нибудь заныкаться. Лечь на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать1. Закрыться в шкафу и сказать: « Я в Нарнии». На худой конец, просто упасть и притвориться, что сдох. Или морду тяпкой и что-то вроде «никого не трогаю, починяю примус»2.

Радостный писк нарушил неспешное течение Санькиных мыслей. Робот-снайпер, помесь старинной Арматы с луноходом, приветственно мигал огоньками на том, что можно было назвать его мордой, стоя прямо за спиной Саньки.

– Как дела? – спросил Санька.

Три коротких, два длинных. Санька наморщил нос, прикидывая, что это могло значить. Робот шел бесплатным приложением к куполу. Такие ажурные конструкции обычно ставили на крышах небоскребов, и там угроз для стекла было куда больше. Планета кружилась в облаке мусора, ближний радиус орбиты превратился в свалку. Небо расцвечивали метеоры сгорающих на подлете мелких фрагментов всего на свете, а то, что сгореть не успевало, добивали роботы. Впрочем, пятиэтажной башне института мусор из космоса не грозил точно. И робот скучал, нарезая круги вокруг ажурного сооружения, стараниями снабженцев НИИ превращенного в пультовую старого «Софита».

В Саньке вдруг проснулся азарт программиста. Где-то в затылке отрешенный голос прожженного технаря сказал: «Этот робот не используется по назначению. От него нет пользы. Во что можно его превратить?» И прежде чем здравый смысл успел рявкнуть: «Да ты на себя посмотри, айтишник-слесарь!», – руки потянулись к щитку выводов сразу над мигающими огоньками снайпера и откинули крышку. Незнакомые разъемы соседствовали со вполне стандартным сенсорным экраном. Так, а если…

– Ровный пульс, в норме кровь, я бы умер за любовь, – фальшиво пропел Санька строки из прицепившейся утром в развозке песенки, – но боюсь сбить режи-им жизни в каждодневной лжи-и-и3… Какого?!

Снайпер, взревев падающим мессершмитом, дал задний ход и вскинул пушку. Вспоминая потом эти две секунды точного наведения и уже в падении на бетонную площадку увиденное зарождение красного лазерного луча, Санька чувствовал, что смерть прошла мимо. Но не впервой ему было уворачиваться от падающих на стенде секций крыш, срывающихся со стропов объектов разной степени тяжести и ламповых кассет, так и норовящих отдавить ноги.

Короткая очередь импульсного режима прошила сумерки над головой лежащего Саньки. За спиной что-то грохнуло, запахло гарью. «Значит, все-таки не в меня», – с каким-то странным удовлетворением подумал Санька. «Ну а если б не успел?» – поинтересовался зануда под черепушкой, пока хозяин поднимался на ноги и отряхивался.

– У кодеров в этой конторе был бы повод поставить тепловизор, переписать код и первым пунктом инструкции поставить «перед снайпером во время стрельбы не стоять», – пробормотал Санька, приближаясь к груде еще тлеющих обломков, уже не поддающихся идентификации. На обычный околокосмический мусор это было не похоже, да и куда тут мусору… Это ж не небоскреб, да и слишком маленький, должен был бы тогда сгореть в верхних слоях атмосферы. Робот, словно не уверенный в своей победе, робко шелестел гусеницами на заднем плане.

Внимание Саньки привлек небольшой продолговатый предмет, отлетевший прямо к куполу, словно бы неизвестная науке штука, павшая смертью храбрых от снайперского луча, в последний момент успела выкинуть его из своих недр. Металл, из которого он был сделан, оказался чуть теплым на ощупь, а посередине было небольшое окошко, отдаленно напоминающее солнечную батарейку. Санька все еще крутил эту коробочку в руках так же, как в голове крутилась мысль «куда эту штуку выкинуть, уж больно необычная, а, может, Катьке отнести, она из нее чего-нибудь модное сделает, киберпанк же ж», когда в одну секунду слились новый грохот, громче прежнего, звон купола и короткий, почти неслышный вскрик Линь.

– Да какого лешего сегодня все взрывается? – возопил к небесам Санька, влетая в пультовую «Софита» и забывая удивиться вспыхнувшему красному огоньку на торце находки, крепко сжатой в кулаке.

Пультовая пребывала в раздрае, но на этот раз снайпер был явно не при чем. Линь, вся в слезах, пыталась прорваться к шахте, но у нее на пути стоял Илья Моисеич Райфе, во время аварии обретший, видимо силу шлагбаума. И не только силу удержать локомотив по имени Линь, но и даже соответствующую раскраску – бледная кожа пошла красными пятнами.

– Са-шаа, – призывно прокричал Илья Моисеич, невзирая на расстояние в два метра, – подержите ее… Мы ничего не слышим, так грохнуло… Я спрошу, что там внизу.

Передав совершенно невменяемую Линь Саньке как эстафетную палочку, Илья Моисеич метнулся, точнее – прокатился в переговорную. Сейчас эта сотня килограмм еврейской доброты была очень кстати, потому что в объятиях Саньки у Линь, похоже, сорвало последнюю защиту, и информация, шедшая от мира по двум каналам, стихийно перемешивалась в Санькиной голове с обрывками собственных мыслей.

– Ма-а-а’к, Ма-а-а’к!

– Я все сделала, как ты меня учил… Уставку на двадцать четыре выставила, землители подняла…

«Она дышит раз через три, черт побери… И вся колотится, сердце у нее, что ли, на полтела…»

– Так ты в перегово’ной сидишь, нехо’оший человек? Почему посмот’еть не вышел?

– Подняли высокое… До уставки дошло, Саня, до уставки, не было самохода, не было!..

«Какие узкие плечи, как у ребенка… может, скорую ей вызвать?.. Как же ты дрожишь, Линь. Ну, успокойся, прошу, родная. Там все живы… должны быть».

– Ах ты ж… Не платят тебе за это, Ма’к Алексеич, значит, да? Я могу сказать, за что тебе платят! За твои штаны лоснящиеся!

– А потом разряд и грохот… Я ничего не слышу, Саня, прости меня, прости-и…

«Ты не виновата, Линь»

Виноват я.

Санька осторожно положил руки девушке на плечи и легонько сжал. Линь замерла, едва дыша на сведенной диафрагме. А, к черту условности. Санька коснулся губами ее пылающего лба. Секунда, две, три… Не хочется отпускать, но пора. Надо, в конце концов, выяснить, что произошло.

Приливной волной гнева Илью Моисеича вынесло из переговорной.

– Са-ша! Этот старый… – далее воспоследовала непереводимая тирада идиоматических выражений на иврите, – в общем, он сидит в пе’егово’ной внизу и носа оттуда не кажет!

– Я проверю, Илья Моисеич, – кивнул Санька, усилием воли размыкая кольцо рук вокруг Линь. – А вы побудьте здесь. Пожара, кажется, нет… Датчики бы сработали.

«Еще бы, – хмыкнула зануда внутри. – На сигареты давеча и то заорали».

Ныряя в шахту, Санька чувствовал на себе взгляд Линь, но, не в силах обработать столько запросов сразу, его голова переключилась уже на аварию. Извини, солнце. Я, наверно, должен был заглянуть тебе в глаза, но я давно уже зарекся это делать. Нет сил уже выдерживать чужую боль от свежих ран.

В шахте лифт давно умер, а поскольку башня была отдана на растерзание простым людям – работягам и исследователям под стенды и установки, – его никто и не думал восстанавливать. Не административный ресурс, ноги, небось, еще не отвалились.

Санька преодолевал пролет за пролетом, на каждом этаже, где были обитаемые установки, встречая встревоженные головы, высунутые в распахнутые двери. Головы упорно смотрели вниз. Санька прибавил скорости. Навстречу пролетел один из первоотдельщиков в аэросапогах… Походу, кое у кого ноги все-таки отвалились. Санька продолжал спуск, чувствуя неприятную дрожь между лопаток от мысли, что этот первоотдельщик может развернуться на сто восемьдесят градусов и проследовать на Софит… любопытства ради.

Строго говоря, Софитов было два. Старый представлял из себя небольшой закрытый бокс с притуленной к нему конденсаторной батареей и переговорной. Здесь испытывали отдельные элементы лазерных усилителей – лампы, отражатели, стекла. В который раз уже Санька поразился клейкости некоторых разговорных названий к реальным вещам. Это было как истинные имена в давно и безнадежно запрещенном транскоде – назови активным элементом, а все равно останется стекло стеклом. Или оружие нашего робота-снайпера. Обозвали лазером, а то, что это какая-то суперсекретная разработка, принадлежащая одной в мире корпорации, и на лазер она так же похожа, как бегемот и балерина, – все забыли. Находились, правда, желающие докопаться до истины, но только при попытке быть разобранным робот взрывал сам себя.

А вот на новом стенде не было места исследованиям и истинным именам. Там был Заказчик. В угоду ему было все: от нарушения правил техники безопасности до откровенной халтуры. Лишь бы успеть. Лишь бы большие шишки остались довольны. И новый Софит жил дедлайнами от одного административного совета до другого. Огороженный высокой стеной, этот мир псевдочистой зоны сейчас жужжал похлеще UPS-ов в серверной стойке, отрубленной от питающей сети. Ворвавшись на последний этаж, Санька потрясенно замер. Вокруг бокса старого Софита собралась уже целая толпа, и она что-то бурно обсуждала. Санька нырнул в круговорот тел и сплетен как заправский дайвер. Местных было на удивление мало, в основном это были люди субподрядчика, монтировавших систему питания на новом стенде. Ну, этих хлебом не корми, лишь бы ничего не делать. Классика жанра: один работает, восемь дают советы.

А вот и источник беспокойства. Санька тихо рыкнул, протискиваясь в первый круг. Очень ррразговорчивый источник, мать его за ногу.

– Артур, можно тебя на минутку? – для проформы прошипел Санька, вытаскивая из центра этой пентаграммы новостей холеного паренька с куском чего-то светлого в руке.

Вещдок, надо полагать.

– Тебе чего? – Спросил Артур, когда от толпы было уже шагов десять. Он вырвался из Санькиного захвата неумело, как девчонка. Ага, дорогой, и после этого я должен верить твоей лапше про пояс карате, если даже я могу вывернуть тебе руку за здорово живешь?

Артур стоял напротив, независимо вскинув голову. Санька смерил его презрительным взглядом, насколько позволял ему небольшой рост. Что и говорить, только Катька и Линь были приятным исключением в его отношении к современной молодежи. Артур же был смазливым дистрофиком с длинными, зачесанными назад волосами и явно испанскими глазами-вишнями, где цвет радужки почти неотличим от зрачка. Весь обвешан гаджетами, даже во лбу какая-то пластина с дорожкой бегущих огоньков, похожей на волну музыкального трека. И он был карьерист от науки, этот Артур. Кандидатскую он писал безнадежно и долго, с таким усердием, что с тем же успехом можно было сказать, что она писала его. Сам Санька в свое время не стал поступать в аспирантуру только потому, что сам диплом в универе уже по сути был диссертацией, а наводить на нее марафет еще пять лет аспирантуры… Неинтересно. Да и нехватка денег в семье здорово увела от науки.

– Что произошло?

Артур подбоченился. Нанизывая слова как бусины, он выдал красочный рассказ о том, как…

– Короче, склифосовский, – оборвал его Санька, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать парню заслуженного нагоняя. – В тебя влетел кусок изолятора от взорвавшейся в нашем боксе лампы…

– Именно, в вашем боксе, – сделал упор Артур.

– … А ты при этом стоял здесь, у его стенки, вместо того, чтобы чистить кассеты на новом? – Голос Саньки источал яд. – Дай угадаю, курил свою гадость полимерную или висел на телефонной трубке с очередной пассией?

Артур смотрел ему в глаза. Санька прищурился. И раньше не были друзьями, а теперь, кажется, враги. Зато больше не будет распускать сплетни о случившемся. Тем более, на вид абсолютно цел, а если и есть синяк, то: а) до свадьбы, бедная его жена, боги Сети, заживет; б) сам виноват, не стой где прилететь может.

Выдернув у Артура из рук оторванный кусок изолятора, Санька зашел в бокс старого стенда, переступив через упавшую от ударной волны железную стенку. Заклепки, на которых она держалась, были вырваны с мясом, но починить это было вопросом получаса. Взорвавшаяся лампа оставалась в своем гнезде, но автоматы, похоже, вышибло напрочь, и в темноте Санька с трудом бы разобрался в произошедшем, не держи он сейчас кусок изолятора в руке. Вещдок, черт побери. Рука по наитию потянулась к останкам изолятора, еще закрепленного на лампе. Два фрагмента сложились как паззл. Горелые черные края копролита, волнистая дорожка пробоя… Ну давай, Александр Валько, признайся, на что это похоже, пока твои пальцы, оставив висеть на честном слове часть изолятора, скользят в темноте по колбе лампы… В темноте ты слеп, плохое ночное зрение. Но кожа заменяет тебе глаза: ты чувствуешь трещины на поверхности этой двухметровой колбы, как разрывы мироздания, через которые ушел в твой мир ксенон, заполнив прежний обычным пыльным воздухом стенда.

Эта лампа больше не даст разряда.

Не родит внутри себя вспышку, не зажжет плазму.

Мертвая бесполезная вещь, пусть ты даже и приставил недостающий фрагмент.

Гулкую тишину бокса разорвал едва слышный писк, на грани ультразвука. Он шел не извне. Изнутри?.. После некоторых дедуктивных исследований самого себя Санька все-таки решил, что до дельфина ему по-прежнему как до Луны пешком, поэтому пищать как знатная комарилья может только найденная на крыше коробочка. В темноте свет мигающего красного огонька упорно рождал ассоциацию с музыкальной дорожкой и лбом Артура. Тем более, что неизвестный никому шутник, сделавший этот… прибор? игрушку?.. явно внес систему и в писк, и в мигание не то лампочки, не то светодиода.

«Трекер, – подумал Санька, давая находке имя и пряча ее в карман. – Если уж ты свалился с неба, то обратно тебе и дорога». На краю сознания бились обрывки из прочитанной фантастики, что-то про инопланетян, комитет по контактам, охотника в музее внеземной жизни… Слишком уж невероятным все это казалось. Но и выбросить трекер в болото было бы нечестно, а отдать Первому отделу как должно – вдруг шпионская разработка, ага, только всё, что могли, уже давно разворовали и продали – проблем не оберешься, затаскают. И была еще внутри какая-то неубиваемая наивность, детская вера в чудо, что это не чья-то невинная шутка, а подарок судьбы, что может еще он, Александр Валько, чёртов раздолбай, из которого ничегошеньки не вышло в жизни, вдруг получить в руки путеводную нить истории и способность хоть как-то повлиять на этот безумный, безумный мир.

Санька вышел из бокса. Толпа рассеялась. Конец рабочего дня однозначно определялся по наличию гула голосов на стендах. И сейчас тишина была гробовой.

В переговорной Марк Алексеевич Магдаленский со стоическим спокойствием выслушивал разъяренные вопли трубки, попутно листая какой-то объемный фолиант в красном переплете.

Санька прокашлялся на пороге и перешел в наступление. Только так, выдав заранее ответы на все возможные вопросы, можно было избежать девяноста девяти процентов от обычного объема ворчания Марка Алексеевича.

– Я посмотрел лампы в боксе, одна разорвалась, оторвало кусок изолятора, по колбе трещины, снимем лампу, – тараторил Санька, отключая силу и земля установку, – с Ильей Моисеичем…

– Он меня…

– Знаю, знаю… Ничего, это у него просто характер такой. В понедельник с утра я подлатаю бокс, но установку американских на испытания следует отложить…

– Что значит отло…

– Я думаю, что нужно проверить электрическую часть, – надрывался Санька, – хоть эта схема и исправно работала полгода. Диагностика цела, мы сможем продолжить в любой момент…

«Да согласись ты уже, Боги Сети, – мысленно застонал Санька, – хоть раз пусть кто-нибудь в этом мире признает мою правоту, скажет, что не надо пороть горячку в пятницу вечером…»

Едва на лице Магдаленского появились первые признаки согласия, Санька схватился за телефон. Трубка орала оглушительно. И снова на иврите.

– Илья Моисеич, – крикнул Санька, перекрывая поток утонченных оскорблений, восходящих историей своей к праотцам и ветхому завету, – все в порядке, просто разорвало лампу! Подробности в понедельник, – и уже тоном тише, на фоне переваривающего новости молчания, – давайте по домам. И Линь забирайте, еще успеете на развозку. А на мое имя вызовите лунник. Пусть ждет меня за проходной.

Санька повесил трубку и обернулся. Магдаленского уже и след простыл.

Убрать бардак за субподрядчиками, вслух и с наслаждением без свидетелей обматерить Артура за халтурный монтаж высоковольтных выводов на новом стенде, нырнуть на первый этаж пролета, повернуть главный рубильник, вынырнуть обратно, разрезая кромешную тьму фонариком… На все про все десять минут. Еще пару минут на то, чтобы скинуть надоевшую робу и переодеться в цивильное, да кое-как отмыть руки. Из зеркала над раковиной на Саньку глянула осунувшаяся физиономия с тонким алым росчерком потрескавшихся губ да злыми синими глазами под светлыми ресницами. Как там Линь недавно сказала – если б добрые люди не просветили, так бы и думала, что мне тридцать? Может, конечно, проблема избирательного зрения, но, Линь, светлая моя, неужели ты не заметила бы, что под кепкой я прячу абсолютно седую голову, а от глаз бегут по щекам глубокие морщины? А добрые люди они такие… Они ж не только дату рождения называют, они и про жену с взрослой дочерью расскажут. Чтоб и не мечтала даже.

Когда Санька прорвался за проходную, лунник уже стоял посреди местной тундры – особого вида одноразового питерского газона, прикосновение к которому убивает растительность так же безнадежно, как колесо вездехода за полярным кругом. И сейчас, в разгар апреля, рваными ранами зияли превратившиеся в эпичные лужи борозды от мотоциклов, концентрические круги парковки флаеров и прямоугольные ямы от станин аэротакси. Лунник стоял точно посередине этого безобразия, а его пилот красочно описывал достоинства последней навигационной системы, заведшей его в это болото.

Санька, перескакивая с кочки на кочку и тщетно ища брод в самых запущенных случаях, наконец, оказался на расстоянии рассерженного крика:

– Океаническая или Изобильная?

Это были два русских космодрома в океане Бурь и море Изобилия. Санька хотел сказать в ответ название американского космодрома, да вовремя прикусил язык. С тех пор, как созданные было объединенные сектора и альянсы развалились обратно на отдельные страны, такие шутки стали небезопасны.

– Выбирай любой, я не лечу.

– Мистер, вы издеваетесь?

О нет, ни в коем случае, стажер. А то, что ты стажер, мой юный друг, мне уже ясно. И «мистер» это даже вернее, чем твоя лопоухость.

Трекер ощутимо обжег руку. В апрельских сумерках его огонь был настолько ярким, что можно было бы использовать как сигнальный маяк.

– Ты берешь эту штуку и летишь с ней на любой космодром. По дороге закладываешь вираж и выкидываешь ее в первый попавшийся кратер, – при желании в Санькин голос можно было нырнуть как в Марианскую впадину. – Все ясно?

Стажер почесал в затылке.

– Да, мистер, только нам нельзя летать без пассажиров.

– Я плачу, ты летишь, какие проблемы? – Санька сдерживался из последних сил.

Слишком насыщенным был день. Слишком много нервов, страха, злости…

Трекер взял тоном выше.

– А проблемы в том, что у нас все фиксируется, и если я нарушу правила…

– Выходи из машины, – голос Саньки сорвался.

Стажер удивленно открыл рот и вцепился в обшивку люка.

«Сейчас он сделает шаг назад, и я его уже не достану», – подумал Санька, а тело, страстно желающее избавиться от огня трекера, который проникал внутрь, словно Санька лежал на горячих углях, уже рвануло вперед, намотало на кулак форменную рубашку и швырнуло стажерское тело в капсулу пассажира. Можно было б в болото, но уж больно напуган был малёк.

– Сиди тихо, – предупредил Санька.

С видимым наслаждением он плюхнулся в кресло пилота. Давно забытое ощущение настоящей кабины. Почему ты стал таким бездарем, Александр Валько? Почему променял небо на подвальные стенды? Кто сказал тебе, что…

Двигатели стартанули, и машина сорвалась в воздух. Санька не стал рисковать и доверил создание полетной программы автоштурману. Стажер, пришедший в себя, тихонько сопел на заднем плане и давал советы, в которых Санька, увы, не нуждался. Тот, кто с детства бредит полетами, бредит по-настоящему, с изучением технической литературы и летных сводов, может пропустить мимо ушей все.

Кроме, например, такого.

– Выполнение маршрута невозможно, – сухо сообщил автоштурман, когда на обзорном экране языки пламени начали лизать обшивку корабля и перегрузка стала нестерпимой. – Возвращение на базу. Выполнение маршрута…

«Сегодня не мой день», – отрешенно подумал Санька, выключая автоматику. Метнувшийся было вперед стажер едва не получил в зубы, но все-таки успел вывести на экран локатор.

– Смотр-ри, – рыкнул он Саньке в ухо. – Разворачивай назад, живо!

Пламя исчезло с экрана, сменившись черной бездной с яркими зелеными огнями. Перед пульсирующей точкой лунника почти в боевом порядке разворачивалось хаотичное облако… мусора? Санька тихо присвистнул. Неужели его стало так много на орбите? Настолько много, что теперь у земли есть собственный пояс астероидов из всякого хлама?

– Слушайте, мистер, – стажер ушел на фальцет, – клянусь мамой, я ничего никому не скажу, только убираемся отсюда, пока не поздно!

Санька почувствовал, как внутри все умирает, медленно и неотвратимо гаснет вспыхнувшее пламя, и, словно ловя эту волну, сходит на нет жар и писк трекера. Он повернул штурвал.

– Ладно, стажер. Извини, что я так сорвался.

Паренек нервно усмехнулся.

– Нам говорили, что бывают разные клиенты, но я не верил как-то, мистер. А форсаж вы здорово взяли, – стажер прищурился, – наши гонщики и то не так лихо делают. Вы учились где-то?

Санька махнул рукой и переключил управление на автоштурмана.

– Учился давно. Ладно, парень, мир, дружба, апгрейд. Подкинь меня домой, Петербург-12, Заводской, восемнадцать, деревня Колпино.