Читать книгу Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2: Колхоз. Часть 2 - Елена Поддубская - Страница 7

Студенты, как пьяные муравьи, расползались после обеда кто в барак, кто прогуляться, кто за баню покурить. Про курево Горобова знала наверняка, но молчала, как армейский старшина. Заметив на поле гружёную телегу, она задержалась за углом. Шандобаев, взяв лошадь под уздцы, щурился от яркого света, ласково поглаживая круп каурой кобылы. Старая, с широкими, натруженными бабками, когда-то рыжая, а теперь с просветами от вытертой шерсти, она издалека казалась пёстрой.

– Хороший коняшка, хороший, – приговаривал Серик, добавляя для лошади что-то по-казахски.

– Ты зачэм с ней на своём языке разговариваешь? Она тебя никак нэ понимает, – Армен, пропускавший через пальцы гриву лошади, засмеялся.

Шандобаев даже обиделся:

– Э, какой бальшой, Армен, а какой гылупый. Как не панимает? Каниешна панимает. Она же моя, казахской породы, – букву «х» Серик произносил по-своему, через «к».

– Да, ладно, Серик джан, не гони, – засомневался кавказец беззлобно. – Не бывает казахской породы.

Серик аж крутанулся на месте:

– Как эта не бывает? Каниешна бывает. И казахская, и башкирская, и монгольская.

– А кавказская бывает? – Армен понял, что друг, акцент которого от возбуждения усилился, не врёт, но смотрел пытливо.

– Зашем не бывает, каниешна бывает! И кыргыская бывает. И кабардинская бывает. Ты же из Кабардино-Балкарии? Не знаешь?

– Слышал, – ответил Армен, радуясь, что друг вспомнил про его край. Там действительно любили и славили скакунов.

– Толко тывой и мой лошад – это горный порода, рысак. У них ноги такая тонкая-тонкая. И спина вот так торчит, – Серик провёл по крупу вниз, как срезал. – А волос такой мягкий, как шиолк, зынаешь? – не дожидаясь ответа, Серик продолжал, мечтательно смотря вдаль и гладя лошадь отрывистыми движениями: – Как у моего Берика. Он у меня чистокровная сыкакун… Рыжий. – Серик помолчал, затем добавил: – Пошти.

– Почти рыжий или почти чистокровный? – Армен снова смеялся и снова беззлобно. С казахом он вёл себя, как с младшим братом, которому всегда нужна помощь. Вот и здесь Малкумов оказался не от нечего делать, а чтобы разделить компанию. Все убежали после еды отдыхать, и дела никому нет до того, что мешки не считаны. А пока они не считаны, Матвей отказывается их везти в Астапово. Одному Серику это надо, что ли?

Казах, не обращая внимания на добрый взгляд Армена, обидчиво покачал головой:

– А, да шито ты понимаешь? Моя Берик – лучший верховой кон. Он насытыящий арабский жеребес, – обида была недолгой, и парень снова оживился: – Алытай зынаешь? Барнаул? Вот. Там его мама и папа жил. А потом кы нам пыриехал. У нас во Прунзе есть маленький конзавод.

– А это что за порода? – Армен понял, что если не оторвать Серика от воспоминаний, то загрустит наездник к вечеру, а то и начнёт хандрить.

– Этот – хароший лошад. Он верховой был. Видишь какой крепкий капыта? Холка дылинный. Ноги – сильный, жилы такие – ух!

– Да какие там жилы: коленки, как у нашей тёти Ани в общежитии на проходной – толстые и больные, – Малкумов ощупал бабки кобылы.

– Ты тошно гылупый-гылупый, бырат Арымен, – обиделся Серик, следя, не больно ли Марусе, и даже брови свёл, что делал крайне редко. – Эта лошад был ошен силный, когыда молодой. Тележка возил, наездник возил. А теперь – картошка возит. Бедыный.

– Кстати, о картошке. Пора уже везти её, пока нас Сильвестр Герасимович, он же Сталлоне, как Му-Му не утопил, – Армен засмеялся, не замечая наблюдавшей за ними Горобовой. Поэтому даже вздрогнул от её голоса:

– И что вам мешает это сделать, Малкумов?

Армен, быстро развернувшись с не вынутыми из карманов руками, качнулся, потеряв равновесие. Но, увидев, что начальница миролюбива, осклабился:

– Бригадиров нэт, Наталья Сергеевна. Ждём, – объяснил кавказец без всякой натяжки, улыбаясь, словно речь шла не о работе, а об удовольствии.

– Куда они подевались? – оглянулась Горобова по сторонам, высматривая среди прогуливающихся по территории парочек Поповича и Зубилину.

– Леночка пошла зубы чистить. А Саня ещё ест, – пояснил кавказец.

Горобова молча кивнула, удивлённо отметив про себя, что Армен уже успел переодеться: до обеда он был на поле в тяжёлой куртке и коротких шароварах, которые достал парню его одногруппник хоккеист Соснихин ещё до выезда из Малаховки.

«Ему бы сапоги в первую очередь дать», – поёжилась Наталья Сергеевна, вспоминая, как торчат из-под шаровар щиколотки грузина, а кроссовки утопают в грязи. Махнув, что всё поняла, она пошла в сторону столовой. Уже отойдя от ребят подальше, декан вдруг на секунду остановилась:

– Армен!

– А? – кавказец, не спускавший с неё глаз, ответил с готовностью.

– Передай Галицкому, чтобы про «Сталлоне» я больше не слышала. Усёк?

– Юрок тут ни при чём, Наталья Сергеевна.

– Не умничай, – ответила Горобова снова на ходу и не столько ребятам, сколько себе. – Знаю я, откуда у каждой клички ноги растут. Если Эрхард про себя такое услышит, норму нам по сборке точно увеличит. «А мы и с этой никак не справляемся», – задумавшись, Наталья Сергеевна замешкалась перед входом в столовую и тут же получила дверью по лбу. Вопреки строгому закону строить в российских деревнях дома с дверью, открывающейся вовнутрь, эта распахивалась наружу. Пленные немцы или не учли возможность сильных снегопадов, таких, при которых в Сибири иной раз заметало дома под самую крышу и о каких они в Германии слыхом не слыхивали, или, что было вероятнее всего, прикрепили дверь согласно правилам противопожарной безопасности: изнутри наружу, чтобы проще было покинуть помещение, выбив её ногой.

Ойкнув, декан схватилась за голову. Попович, сытый и расслабленный после еды, толкнул дверь с такой лёгкостью, словно она была не из массивного дерева, а из пластика. Увидев на пороге Горобову, он ойкнул в свою очередь:

– Простите, Наталья Сергеевна. Я вас не зашиб?

– Попович, ну ты и медведь! Поаккуратнее нужно. Дверь тебе не штанга, – Горобова тёрла ушибленное место.

– Я не нарочно, Наталья Сергеевна, – Саша улыбался; было заметно, что он расценил слова декана как комплимент.

– Ладно уж, чего там… Не убил, и то спасибо. Иди! Вон тебя уже лошадь заждалась. То есть, я хотела сказать, Шандобаев и Малкумов. То есть мешки. – После удара по голове женщина никак не могла сосредоточиться.

– Сейчас, мигом, – откозырял штангист. В спешке не соблюдая этикета, он грузно шагнул в открытую дверь и наступил женщине на ногу.

– А-а-а! – Горобова присела на одной ноге, подтягивая другую. Ощущение было такое, будто стопа раздроблена. Не удержав равновесие, она стала падать. Кто-то подхватил её сзади.

– Саня, ты глаза-то разуй! – раздался голос Лыскова. – Мало нам Николиной?

Саша, нервно дергая мышцами лица и тела, стал неуклюже извиняться.

– Да ладно, иди уже, – махнула рукой Горобова, опустив лицо; на глазах выступили слёзы. – А вы, Павел Константинович, помогите мне зайти, – приказала она.

– С превеликим удовольствием, – Лысков попытался взять женщину под руку, но она одёрнула его.

– Что значит «с превеликим удовольствием»? Я вам фамильярничать не позволяла, – краснея, Горобова оглянулась на Поповича. Но тот уже топал к телеге широкими шагами, раскачиваясь на ходу. «Ну точно медведь», – усмехнулась Горобова, морщась от боли. Так, опираясь на плечо мужчины и сильно прихрамывая, она добралась до лавки ближайшего к выходу стола.

В столовой почти не было народа: первая смена уже поела, вторая пока не пришла. Заметив декана и Лыскова, тётя Маша колобком выкатилась из кухни:

– Ой, это что это такое с вами случилось, Наталья Сергеевна? Ушиблись никак?

– Уймите её, – тихо попросила Горобова. Павел Константинович кивнул.

– Тёть Маш, чего расшумелась? Всё нормально. Просто Наталье Сергеевне захотелось опереться на крепкое мужское плечо, – пошутил он.

В другой раз на такую фривольность Горобова гневно сверкнула бы глазами, но теперь не стала: уж очень сильно болела нога.

– Принесите мне поесть, – попросила она растерявшуюся повариху. А когда та поспешно уковыляла, всё же покачала головой: – Язык у вас, товарищ Лысков, без костей.

– Так он и должен быть без костей, Наталья Сергеевна. Уверяю вас как анатом, – Павел Константинович кивнул на сапоги женщины. – Давайте посмотрим.

– Ну вот ещё! Нашли место, – выпрямилась она, отвергая всякую помощь, но, заметив, что мужчина собрался уйти, добавила: – Давайте уже после обеда. Подождите меня на улице, пока я поем. А потом пройдём в барак и там посмотрим.

– Болит? – тут же простил её Лысков.

– Да. И, как мне кажется, ногу уже раздуло. Так что обувь тут снимать не буду – потом не надену.

– Ну да, правильно, – согласился Лысков и пошёл к выходу. – Приятного аппетита. Я минут через двадцать за вами приду. Пойду помогу этим обормотам мешки сосчитать. А то сила-то у них есть, а вот с остальным, – костяшкой пальца он постучал себе по голове.

– Туда сейчас Зубилина придёт! – крикнула вслед Наталья Сергеевна, намекая, что волнения преподавателя беспочвенны, и заулыбалась, как только дверь за ним закрылась. Отчего-то и вправду захотелось быть слабой и защищённой.

Из давнего детства она вспомнила одну картинку: совсем маленькая, она укладывалась отцу под живот. Папа казался ей огромным. Жар от его тела успокаивал, и маленькая Туся засыпала и спала долго-долго. От невозвратности этих ощущений снова пробило на слезу, и Наталья Сергеевна зашмыгала носом.

– Щас салфетку принесу, – пообещала повариха, вернувшаяся с едой. «Вот ведь – баба как баба, а тянет на себе столько, что десяти мужикам впору», – пожалела она декана. По ней, семья и дом были уже достаточным грузом, чтобы не взваливать на себя руководство. Детей у Марии Николаевны было пятеро.