Читать книгу Возмездие за безумие - Елена Поддубская - Страница 13

…Егор, как обещал, договорился провести крестины Мари в Свято-Троицком соборе. Двадцать девятого июля солнце перешло в знак Льва – символ огненной стихии, и планеты обещали крещёному в этот период особую жизненную силу. Раиса, натасканная Сюзанной, детально подготовилась к обряду: выучила наизусть «Символ веры», купила себе длинное светлое платье, платок в тон и туфли без каблуков, что уже являлось для неё жертвой. На три долгих дня она запретила мужу даже смотреть на неё (не то что притрагиваться) и материться. А ранним утром перед крещением приняла душ сама и погнала в ванную Анатолия. Из-за этого Уховы чуть не опоздали в собор. Естественно, переругались, но не криком, а не греша, шёпотом, а после второпях залезли в широкий джип Ивановых.

Кроме них на обряд была приглашена Сюзанна, без которой, с некоторых пор, не обходилось ни одно семейное мероприятие. Она советовала, какую для новорождённой купить одежду, как выбрать коляску с хорошими рессорами, и даже приволокла фиолетово-розовую силиконовую ванночку, способную, по какому-то там физическому закону, не пропускать во время купания отрицательные флюиды. Пластик их не отталкивает, а силикон – ещё как!

– Бля! Да откуда эта твоя гадалка-чернушка знает, как воспитывать детей? – удивлялся Анатолий советам, ссылаясь на бездетность соседки. Сюзанну он невзлюбил, как и Настя, с первого взгляда.

– Ты, вообще, не кощунствовал бы на её счёт, – посоветовала Раиса накануне крестин. – Ты хоть в курсе, что Мари родилась в день святой Сусанны? А сегодня, 24 августа, – именины Сусанны Римской. Так что не надо мне втирать про случайности.

Анатолий от удивления открыл рот. В последнее время в их семье и в самом деле происходило так много необъяснимого, словно соседка со смоляными волосами колдовала. Да, было в Сюзанне что-то от ведьмы. Ухова её убеждения либо смешили, либо сердили. А вот Раиса вела себя, как загипнотизированная, безоговорочно веря любому слову подруги.

– А, ну да, бля… Это она тебе мои сперматозоиды в матку засаживала… – ответил мужчина, не боясь святотатства. Ошеломлённая супруга сделала отторгающий жест.

– Прокляну! – Глаза Раисы горели нездоровым блеском, голос был как у плохой феи в страшной сказке. Так и казалось, что после её ответа грянет гром и засверкают молнии. Анатолий оглянулся на окно кухни. На улице светило послеобеденное солнце. Мужчина покрутил пальцем у виска.

– Раиса, тебя тоже надо покрестить – на всякий случай.

Отодвинув супругу, мужчина скрылся за дверями зала от греха подальше. Свят-свят! Хотя жена и уверяла его, что крещёная, в подобные моменты Ухов начинал в этом сомневаться. Впрочем, закрыв дверь и включив вентилятор (сплит-система после родов была строжайше запрещена), мужчина тут же забыл и про страхи, и про угрозы. В конце концов, пусть делают что хотят, лишь бы к нему не приставали. Бог даст, окрестят они завтра Мари без приключений. Хоть в связи с Сюзанной, хоть нет.

Кое-как припарковав машину, Ухов и Иванов побежали догонять компанию, беспокойно кружившую по небольшому двору храма. Начало церемонии затягивалось, что позволило женщинам не раз проверить всеобщую готовность и заставить мужчин дыхнуть на них: чтобы напиться, им минуты без надзора хватит! И что выпить они всегда найдут.

Наконец, к пришедшим вышел «заказанный» священник. Батюшка Кирилл, худой, со впалыми щеками и остроконечной густой бородой, напоминал скорее царя Додона из мультика о Золотом петушке, чем богослужителя, – не хватало только посоха в руках. Увидев духовного наставника, пришедшие обменялись усмешками: белая ряса, расшитая шёлковыми нитями, смотрелась богато, но из-под неё по-будничному выглядывали джинсы и кроссовки. Анатолий отдал в протянутую руку квитанции об оплате церемонии. Отдельно в конверте – заранее оговоренную сумму за предполагаемое усердие. Конверт священник тут же сунул в карман джинсов. Глядя на это, Сюзанна перекрестилась, Раиса – за ней. Потянувшись за духовником гуськом, все пошли к боковой часовне, пристроенной к собору. При входе в Божий дом монашки заставили всех показать кресты, а женщин покрыть головы платками. Мужчинам заменили обычные ремни на шерстяные пояса. Родители девочки встали посреди зала перед купелью и священником, будущие крёстные Егор и Катя – позади них, скрывая Сюзанну и Веру.

Маленький куклёнок, утопающий в пелене, специально купленной для крещения в бутике при соборе, шевелил ручками и ножками и изредка попискивал. Раиса не переставала покачивать дочь. Анатолий стоял гордо, с прямой спиной, как у Вечного огня. Перед крестинами они с соседом три дня постились, отчего лицо Ухова превратилось в квадрат с острыми углами. Глаза мужчины блестели от нетерпения – хотелось побыстрее начать, а ещё вернее, закончить процедуру. Ноздри широко раздувались, вдыхая благовония. Безусловно, в церкви счастливый отец оказался по настоянию жены, но теперь, стоя перед маленьким иконостасом, вовсю проникся духовностью и был величав: повторяя слова батюшки, он шевелил губами и то и дело крестился.

В согнутой руке на подушечке Анатолий держал маленький серебряный крестик с настоящим рубином – символом зодиакального знака этого месяца: это был подарок от крёстных. Понимая важность миссии, возложенной на мужа, Катя одобрила траты на подарок, хотя деньги, потраченные внепланово и сверх нормы, предназначались для их отдыха в Турции. «Крестик да крестик… Это ведь не серьги, не кольцо. Он для повседневной носки на теле, под одеждой, а не напоказ. Зря Сюзанна так старалась; могли бы обойтись и чем-то попроще», – Катя заранее жалела об отпуске. Их недавняя поездка в Юрмалу пришлась на холодную неделю, а тело просило тепла.

Слева от Анатолия топтался Егор. В церкви он бывал крайне редко, а крестился скорее от испуга, чем по убеждениям. Услышав первые запевные слова священнослужителя, он куце осенил себя крестным знамением на уровне носа. Батюшка, продолжая распевать и крестить всех большим крестом, дошёл до высокого мужчины и упёрся в него взглядом. В висках Егора застучал пульс, ему показалось, что в часовне душно.

– Осознанно ли готовы вы стать крестным отцом рабе божьей Марии? – голос священника тона не менял, отчего Иванов не сразу понял, что вопрос относится к нему.

Вера подтолкнула его в спину и прошептала:

– Говори «да».

Егор повиновался. Священник продолжал смотреть не отрываясь, осеняя себя крестом. Егор послушно повторил широкий жест.

– На благо, – кивнул мужчина в рясе, и дышать Иванову сразу стало легче.

Батюшка отошёл к Кате и задал тот же вопрос. Она, в объемной накидке из тафты, была больше похожа на восточную невесту, чем на крёстную мать, но своё поручительство огласила с готовностью.

Ещё через несколько минут орущую девочку окунули в купель. Затем Отче обрызгал всех святой водой. Новоиспечённым крёстным дали по просфорке, трижды осенили крестом, под пение небольшого церковного хора процессия несколько раз обошла купель и неожиданно вышла из часовенки на яркий солнечный свет.

Таинство было завершено. Вера, щурясь на солнце, посмотрела на Раису из-под ладони, приставленной ко лбу козырьком.

– А почему небесным покровителем Мари назвали Святую Настию?

Мать, ещё секунду назад поглощённая крестинами, округлила глаза:

– Настенька! Доченька! – Раиса вспомнила плач и мольбы старшей дочери, когда та звонила из Сочи, куда Анатолий услал её на теннисный сбор. – Анатолий, почему Настя не была на крестинах Мари?

– Так она и на родинах не была, – напомнила Сюзанна тоном столь укоризненным, что Ухова обернулась:

– В смысле?

– Да нужна ей эта муть – таскаться по роддомам да по церквам! – Анатолий махнул рукой на собор, уверенно продел свой ремень в шлейки брюк и хлопнул Иванова по плечу. – Я тоже ни за что не согласился бы на них, если бы не пир после чумы. Поехали, Егорыч, я заказал столики в «Золотой подкове».

Женщины посмотрели на Ухова с возмущением.

– Окстись! – приказала Сюзанна. – У ворот Божьего дома стоишь, а несёшь такую ахинею, богохульник! – Она перекрестилась: – И ответь уже зачем ты старшую дочь не позвал ни на родины, ни на крестины?

– Да пошла ты! – махнул Ухов.

– Неисправимый, – вздохнула Раиса. Возможно, она сказала бы что-то ещё, но в этот момент запищала Мари, и мать тут же забыла обо всех.

Вечером из ресторана пришлось заказывать такси…

13

2013. Июль

Михаил Киселёв был воспитанным юношей из хорошей семьи. Его отец, Вадим Николаевич, работал в советские времена заместителем председателя отдела социального обеспечения в горсовете. После прихода демократов Киселёв-старший остался в администрации города и продолжал заниматься социальными вопросами. Человеком он был исполнительным, не скандальным, а ещё – огромным трусом. Там, где другие воровали тысячами, а то и миллионами на грантах, выпрошенных на культурные или образовательные проекты, там, где пускали налево фонды, отведённые на соцвыплаты на ребёнка, призванные решать вопросы семьи и детства, там, где заворачивали на личные счета «свой процент» за и без того сверхдорогое медицинское оборудование, Киселёв старший только вздыхал. Воровать ему не позволяли вовсе не совесть, а отсутствие хватки, наглости, умения врать в отчётах и не обливаться при этом потом. Процент порядочности в любой управленческой структуре обеспечивается именно благодаря таким людям, поэтому они нужны и даже ценны.

Одни считали Вадима Николаевича патриотом, другие – дураком. Молчаливый и исполнительный, он тем не менее пользовался за счёт мэрии всеми благами, положенными по закону: летним отдыхом на побережье в «своих» санаториях, ежеквартальными премиями, льготным питанием в управленческой столовой, квалифицированным медицинским обслуживанием, списыванием расходов на бензин, телефон, компьютер… и немалой добавкой на чернила, бумагу, портфели и даже одежду. Этого Киселёву хватало. А при необходимости под рукой всегда был коллега для решения любой проблемы: от скорого ремонта жилища до устройства детей на учёбу в вуз и на работу после него. Так городской служащий обеспечивал себе спокойную старость по достижении пенсионного возраста, до которого оставалось менее десяти лет, а семье – уверенность в завтрашнем дне. Жили Киселёвы не выделяясь, не прибедняясь, не особо ограничивая себя в необходимом. Детей воспитывали на тех же принципах: не рвать и не зарываться.

У двадцативосьмилетнего Миши был брат Антон, старше на два года, неженатый и работающий тоже в банке, только в другом. Их мать Мария Ивановна, бухгалтер по профессии, после рождения сыновей никаким бюджетом, кроме семейного, не занималась. В пятьдесят четыре года выглядела она бодрой, упитанной казачкой. Волосы красила уже давно в чисто чёрный цвет, без всяких оттенков, и, заплетя в косу, укладывала их на голове венцом. Внешне Мария Ивановна походила на актрису Нонну Мордюкову. Говорила с присущим жителям юга акцентом, «хэкая» и «шокая». Проблемами семьи могла заниматься двадцать четыре часа в сутки. Мужу потакала во всём, всегда готовая встретить его горячим обедом, доброй улыбкой и приветливым словом.

За всю жизнь Антон и Миша ни разу не слышали, чтобы родители ругались. Вместе они никогда не скучали, друг другу не надоедали и в отпуск по отдельности не ездили. Мария Николаевна всем говорила, что благодарит мужа за ту жизнь, что он ей подарил. Вадим Николаевич трепетно относился к жене и был бесконечно признателен за её постоянную заботу о нём: от поглаженной рубашки до вычитанного квартального рапорта о проделанной работе. Женитьба Киселёва-младшего в две тысячи шестом году оказалась для родителей несколько неожиданной – молодые люди были знакомы до свадьбы немногим больше года…

…Поступив в 2005 году на первый курс экономического факультета, Настя познакомилась с Мишей на каком-то сборище студентов. Из всей бойкой массы подруг Ухова выделялась замкнутостью, мало чего просила, ещё меньше требовала. Училась Настя плохо, но после дискотеки всегда звонила, чтобы справиться у Миши о здоровье, а то могла и пивка для опохмела принести. Заботливая такая, тихая, ласковая девушка. Никаких ссор по поводу того, что Киселёв шлялся всю ночь по барам один, Настя не устраивала, ибо сразу объявила, что публичные места – не для неё. Про детей она не мечтала. О роскошной жизни понятие имела, но повёрнута на ней не была. Чтобы, скажем, как любая другая на её месте, закинуть вопрос о поездке в Таиланд или покупке дорогого манто на распродаже – никогда. Зато она часто мечтала о жилье.

– Я в своей квартирке, Миша, всё-всё продумаю, чтобы муж приходил домой, а его ждали тепло и уют. – Обобщая своё желание, первокурсница обращалась вроде как и не к нему. Миша в двадцать один год уже заканчивал кредитно-финансовый факультет и подрабатывал в банке, в который потом устроился на постоянную работу. Деньги молодому финансисту платили хорошие, и он мог баловать подруг. Настя была хрупкой девушкой с нежными чертами лица. Ей пошла бы даже попона от коня, поэтому подобрать для неё подарки было легко. Она принимала их без жеманности, милостиво, по-королевски позволяя заботиться о себе. Другие девчонки были рядом с ней обыденными, разбитными, громкоголосыми, в них не было того благородства, с каким носила себя Ухова. Тут уж Раины гены проявлялись вовсю.

Понравилась Настя и родителям Миши. Им она тоже показалась той самой романтической тургеневской барышней, каких новая эпоха почти изжила. Уж в её-то руках Миша точно не утратит душевность и порядочность, думали они.

Уховы пригласили Киселёвых к себе первого января. Раиса расстаралась с праздничным столом, Анатолий расщедрился на выпивку и соблаговолил предоставить для встречи свой зал. А так как обеденного стола у Уховых не было и в помине – обходились кухонным или журнальным, – то пришлось позаимствовать раскладной стол и стулья к нему у Сюзанны. Приём «важных людей» получился радушным не без её советов. В зале за столом посадили родителей. Миша, Настя и Антон – его тоже позвали – праздновали на кухне. Мари, чтобы не мешалась, отправили с крёстной Катей на праздничную ёлку в Театр кукол.

Ели и пили долго и много. Подвыпив, Киселёв осуждал рвачей и казнокрадов эпохи. Ухов поддакивал, что раньше всё было иначе. Дамы сошлись на любви к хозяйству и вопросах воспитания детей. Киселёвы ушли от Уховых с убеждением, что лучшей пары сыну и не пожелаешь. Вот только никто не ожидал, что заявление дети подадут, едва только девушке исполнится восемнадцать. Эту поспешность молодые объяснили обычным желанием жить вместе и любить друг друга, не опасаясь нежелательных беременностей и прочего, что может сопровождать отношения влюблённых.

Сразу после свадьбы молодые поехали в двухкомнатную квартиру Киселёвых-старших, когда-то приобретённую именно для сыновей. Она была на улице Революции – шумной и не такой облагороженной, как Центральная, но зато всего в двух кварталах от дома, где жили Уховы. Получая от отца ключи, Миша громко уверил всех, что долго в квартирантах ходить не будет.

Через семь лет, двадцать второго июня две тысячи тринадцатого года, Миша вышел на работу всё из той же родительской квартиры. На улице висела серая мгла, схожая с той, что поселилась в душе молодого мужчины уже давно. Его угнетала детская беспомощность супруги перед малейшей проблемой, и хотелось, чтобы Настя сама могла решать вопросы с водопроводчиками, продуктами, мытьём полов и стиркой белья. Она же, словно издеваясь, ждала мужа с работы, чтобы разделить с ним все свои обязанности. Борщ они варили вместе. Ковры пылесосили сообща. И даже комплект нового постельного белья поехали покупать в «Икею» в выходной, когда Мише хотелось понежиться в постели подольше. Чем занималась жена, оставаясь дома целыми днями, для Миши было загадкой. За годы замужества она не научилась даже готовить. Суши-бары и рестораны высасывали из семейного бюджета все те деньги, которые молодые могли бы сэкономить для покупки собственного жилья. Но уговоры по этому поводу на Настю не действовали. На каждый упрёк у неё был свой капризный ответ, и слёзы из ее глаз лились с такой же лёгкостью, с какой срывались с губ Миши эти самые упрёки. В диссонансе с собой Киселёв пристрастился к спиртному – сначала по пятницам, в конце рабочей недели, затем всё регулярнее, – а с Настей стал вспыльчивым и даже агрессивным.

Анатолию, способному убить за своих девочек любого, про поведение зятя ничего не говорили. Но, как бы ни скрывали дочь и мать истинное положение вещей, как ни старалась Раиса внушить зятю, что «её Настенька не может работать, она ведь такая уязвимая, и её так легко обидеть», супружеский союз молодых Киселёвых разваливался. А в две тысячи десятом Настя и вовсе ушла жить к Ивановым.

За тот месяц, что её не было дома, Миша не раз успел напиться, мотнуть налево и потратить такую уйму денег, что им с Настей точно хватило бы на полгода. В супружеской квартире без жены гулял ветер, а в высоких потолках отзывалось эхо. Киселёв-младший боялся тишины и одиночества. Он так привык к нытью и стонам жены, что даже заскучал по ним. Нет, всё-таки ссориться с ней, а потом мириться и дня два-три ворковать друг над другом, – это грело. Позвонив жене, Миша попросил её вернуться и пообещал, что отныне всё у них будет нормально.

Нормально не стало: ссорились супруги часто и даже по пустякам, а недавно, как раз перед тем, как Настя упала с табурета, они поругались и вовсе нешуточно. Началось с того, что, придя домой после работы, Миша увидел, что Настя спит, и устроил скандал. Как можно было спать в восьмом часу вечера? И если это от усталости, то где же тогда ужин? Почему в квартире бардак и по ней бродят какие-то котята? Животных было три. Все они имели жалкий вид: тощие, запуганные, один – с вытекшим глазом. На кухне стояли для них три блюдца с молоком из дорогого родительского чайного сервиза. Разбудив жену, Миша потребовал объяснений. Настя ударилась в плач, объясняя, что ездила за брошенными котятами, потом мыла их, возила к ветеринару. Завтра она планировала отвезти сирот в приёмник для животных и даже попросила у мужа две тысячи рублей – на прививки и такси. Это стало последней каплей: Миша схватил Настю и выставил за дверь, в чём была. Следом выкинул приёмышей.

Обливаясь слезами, Настя пришла с котятами к родителям. Анатолия в тот вечер долго не было дома. Раиса только что вернулась от Сюзанны и, безусловно, приняла «бедное дитя». Подкидыши составили весёлую компанию Глазастику. Пришедшему Анатолию про возвращение дочери ничего не сказали. Но, увидев следующей ночью в коридоре вереницу котят, он схватился за сердце, думая, что у него белая горячка. Впрочем, когда животные, уже обвыкшись, спокойно приблизились и стали тереться о его ноги, пьяный человек всё же сообразил, что вряд ли галлюцинации способны материализовываться.

Схватив одного из котят, того самого, с вытекшим глазом, Ухов заорал, требуя от жены объяснений. От его крика звери попрятались, а люди, наоборот, явились на глаза. Полусонная Раиса зашикала и зашипела на мужа: Настя, накормленная матерью успокоительными, только что уснула.

– Чего ты орёшь? Дай! – котёнок перекочевал в женские руки. – Это Настин.

– Откуда «настин»? – Анатолий держал котёнка в руке как гранату-лимонку – за спинку. Раиса забрала «трофей» ласковым жестом.

– От верблюда. Она подобрала их три дня назад в Автономии, на озере. Хотела пристроить, а этого никто не берёт. Видишь же, он – инвалид… – Раиса нежно подула котёнку в мордочку. Он пискнул и стал жмурить единственный глазик.

– А этих берут? – Анатолий оглянулся, но котят в коридоре уже не было. Мужчине стало не по себе: он снова подумал, что пора снижать порции спиртного.

– Хорош басить, говорю, – приказала жена. – Двух мы уже почти определили. Остался только вот этот. Ну и пусть остаётся у Глазастика в друзьях. У одного левый глаз не видит, у другого правого нет. А что? – Раиса смотрела в мордочку котёнка с прежним умилением, поэтому от очередного вскрика мужа вздрогнула.

– Да ничего! Собрали тут команду Флинтов…

– Чего-о? – незнакомое имя показалось женщине оскорбительным. Кота она на всякий случай спрятала за спину.

– Да ничего! Стивенсона нужно было в молодости читать! – От нового незнакомого словечка Раиса сузила глаза. Анатолий понял, что лучше сбавить тон. – Развели тут приют, – проворчал он, – не дом, а богоугодное заведение.

– При чём тут церковь? – Раиса покрутила пальцем у виска и махнула мужу к двери зала: – Иди проспись. Завтра поговорим.

Про то, что такое богоугодное заведение, супруга была тоже не в курсе. Почёсывая то пузо, то шею, Ухов вразвалку скрылся в своей комнате. Во сне ему в эту ночь мерещились то одноглазый кот, то жена в ошейнике, а под утро он и вовсе увидел всех своих родных и близких, включая и умерших родителей, в гипсе и на колясках.

– Шобы вечером этого урода в доме не было! Иначе я скину его с последнего этажа, – потребовал Анатолий утром, как компенсацию за «моральный ущерб». – И Насте скажи, чтобы не задерживалась у нас.

Не желая обострять и без того непростую ситуацию, Раиса обещала подумать, куда пристроить животное. И про то, как помирить Настю с супругом – ей тоже стоило поразмыслить, иначе тем «непредвиденным случаем», для которого мать старательно откладывала деньги, станут нужды дочери, а не её.

…В результате месяц спустя, всё в тот же пасмурный день двадцать второго июня, маленький одноглазик с энтузиазмом прыгал по женской спальне, соревнуясь в резвости со старшим товарищем. Да и о возвращении Насти к мужу тоже речь не шла.

– Отдай мне его, пожалуйста, – забрала Настя котёнка. Мари, вернувшись из кухни, всё же спросила у Веры про отпуск. Иванова стала рассказывать про Азов.

– У нас там такая компашка весёлая! Жаль, Настя, что ты не сможешь с нами поехать. Отвлеклась бы.

– Ты что? Я ведь не пью, не курю и рыбу не очень люблю. Про лошадей вообще молчу… А у тебя кто-то есть?

Переход на столь личный вопрос был неожиданным. Вера покосилась на Мари, уже усевшуюся за компьютер, и неопределённо пожала плечами:

– Это зависит от ситуации… – Полнота её с возрастом ушла, но волосы, заколотые наверх, открывали совсем не тонкую шею. Крупные руки и ноги тоже не стройнили. Одевалась Вера так, чтобы выглядеть «независимой и деловой». – Зачем мне кто-то, если я сама себя способна обеспечить? Лучше одной, – ответила она.

– Одной – трудно, – Настя вздохнула.

Котёнок раскрыл пасть и зевнул.

– Как назвали-то это чудо?

– Флинт. Папашка придумал.

– Дядя Толя? Ну да, прикольно, – родители Веры не соглашались на животных в доме: у Кати была аллергия даже на рыбий корм, а с неаллергенной собакой возня ещё та: гуляй, лапы мой, таскай на тренинги… Девушка почесала малышу спинку. Котёнок развернулся на коленях Насти и, подставив живот, вытянулся, позёвывая. Вера рассмеялась.

На глазах Насти выступили слёзы:

– Вот видишь, даже ему нужна компания.

– Такая компания, как у тебя, – даром не нужна. И вообще: если бы не твои родители… – Вера смотрела, требуя продолжения. Щёки Насти порозовели. Было во взгляде подруги что-то совсем не женское. Так смотрят порой мужчины, которые ждут откровенного признания.

– Не знаю.

– Всё ты, Настя, знаешь. Просто говорить об этом не хочешь. Я-то прекрасно помню, как тебя выдавали замуж.

– Я тоже помню, – вдруг подала голос Мари, уже усевшись за компьютер.

Собеседницы удивлённо повернули головы.

– Не придумывай, мелочь!

– Тебе тогда всего ничего было…

Но Мари смотрела уверенным взглядом:

– Настя, мне было пять лет, и я прекрасно помню, как Вера тебе говорила: «Ты ещё жизни не видела. Поживи для себя».

И без того широко раскрытые глаза Ивановой превратились в блюдца:

– Да ладно! Ты помнишь это?!!