Читать книгу Крылатая рать - Елена Пронина - Страница 6

Случайная встреча Павла и Ники перерастала в роман. Павел все больше и больше удивлял Нику, разрушая привычное представление о безмозглом и бездушном коммерсанте. Он окончил престижный столичный вуз, был очень начитан. Павел разбирался почти во всем, но никогда не хвастался этим. Он был скромен, но уверен в себе. С Никой он был внимателен, предупредителен и чуток. Часто он понимал ее с полуслова и даже совсем без слов. Выполнял все ее желания, прихоти и капризы. И ничего не требовал от Ники, ничего не запрещал, ни к чему не придирался. Но больше всего Нике нравилась в нем его прочность и надежность: он был весь земной, будто бы вросший в землю, словно столетний великан-дуб, и, казалось, ничто не могло оторвать его от земли, может быть, даже и та, о которой почти всегда с содроганием вспоминала Ника. Он не метался в поисках смысла, не улетал к небу, предаваясь бесплодным мечтаниям. Он просто жил, но жил так крепко и полнокровно, что заражал своей энергией Нику и возвращал ей первобытную радость жизни и любви, которую растеряла Ника, пока спала, мечтала и бегала от той, от которой убежать невозможно.

До встречи с Павлом у Ники ничего прочного не было в жизни, и она цеплялась за Павла, как утопающий за соломинку, пытаясь выбраться из болота тоски и страха, давно и уверенно засасывающего ее. Во всем, что он делал и говорил, она старалась найти прочное, надежное, здоровое. Она даже как-то спросила его нетерпеливо:

– Неужели у тебя нет никаких здоровых привычек?

– Здоровых привычек? – удивился он. – Это каких еще?

– Ну, может быть, ты пьешь кефир по вечерам или, наоборот, не пьешь воды из-под крана, а только минеральную или кипяченую? Или что-нибудь другое в этом роде…

Нет, у Павла не находилось никаких «здоровых» привычек. В этом он был почти таким же, как и Ника: с утра до вечера пил крепкий кофе, любил хороший алкоголь, ложился за полночь…

А в тот день, когда Ника пришла и положила на стол свою тетрадку, он вообще не ложился. Подождал, пока она заснет, осторожно вынул плечо из-под ее головы, поправил одеяло и пошел читать ее «книгу».

Отрывки из книги Ники

Откуда-то из небытия выползало бесконечно огромное, сладострастное и голодное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озираясь вокруг мутными и жадными глазами. Это был страх.

Все куда-то бежали.

Бежали, тяжело дыша, жирные и дряблотелые; на их лицах с тройными подбородками тускло горели маленькие глазки, которые уже видели впереди многослойные гамбургеры, черную икру и поросенка с хреном.

Бежали легко и упруго стройные спортсмены, устремляясь к новым рекордам.

Бежали привычно и устало прилежные семьянины, спеша родить, посадить, построить.

Бежали, чтобы только не стоять, длинные и худые, и их острые лопатки больно вонзались в грязные, полуистлевшие майки.

Бежали остриженные бобриком бизнесмены, подсчитывая в уме полученную за ночь прибыль.

Бежали в великолепных костюмах голливудские звезды, сияя напомаженными затылками; а на пальцах их блестели фальшивые бриллианты фантастических размеров; а в роскошных номерах пятизвездочных отелей их ожидали, бесстыдно обнажившись, сказочно красивые и безразличные ко всему женщины…

Казалось, что все они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

И бежать им оставалось все меньше и меньше.

И бежать им осталось совсем мало.

Отведено им было всего по два миллиарда средних секунд – меньше, чем денег на счету большинства из них.

Успеть было нельзя.

Все это знали, но старались забыть.

Придумывали себе призрачные цели и продолжали бежать.

Все знали, что не успеет никто.

Не успеют те, кто бежит просто так, чтобы бежать.

Не успеют и те, кто старается придать бегу видимость смысла.

Не успеют те, кто учит, как надо, и карает тех, кто делает иначе.

Не успеют даже спортсмены, умеющие бегать очень быстро.

Казалось, что они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

Они хотели убежать.

Казалось, они убегают.

На самом же деле все они бежали навстречу.

Там, впереди, широко распахнула объятья та, от которой хотели убежать, – и терпеливо ждала.

Она была готова принять всех.

Некоторые ощущали что-то неладное и хотели остановиться, чтобы подумать. Но людская толпа продолжала нести их дальше.

Некоторые даже догадывались вдруг, что бегут навстречу, и оборачивались назад.

Но сзади, откуда-то из небытия, выползало это бесконечно огромное, голодное и сладострастное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озиралось вокруг мутными и жадными глазами.

Это был страх.

Увидев его, обернувшиеся назад продолжали бежать еще быстрее, чем раньше, туда, куда бежали все.

И больше не оборачивались.

По сторонам простиралось неизвестное.

И никому не приходило в голову, что можно свернуть.

Она умирала медленно. Черты ее теряли определенность. Он видел, как бледнеют ее руки, становясь почти прозрачными.

Он взял ее руку в свою, чтобы не расставаться никогда. И его рука тоже сделалась бледной и прозрачной.

Она исчезала.

Он чувствовал, как сам становится все спокойнее и невесомее.

Они растворялись друг в друге.

Вдруг ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной.

Они могли стать одно.

Но он обернулся.

Там стоял страх, улыбался плотоядно, утробно урчал…

Так умерла любовь.

Можно было покончить с жизнью, но это было так же бессмысленно, как продолжать жить.

Они жили в подвалах, потому что там теплее.

Питались они отбросами, когда что-то оставалось после собак.

Весной они собирались на крыше и устраивали катавасии.

Мышей они не ловили, потому что те почему-то отсюда давно сбежали.

Боялись людей и собак.

Но для нее они были равны и американскому миллиардеру, и гениальному поэту, и безразличному к боли бультерьеру.

Утром, когда Ника проснулась, он положил тетрадь рядом с ней на тумбочку и сказал: «Я прочитал».

– Ну и как? – насторожилась.

– Я понимаю, тебе нужно было это написать, но стоит ли это издавать?

– Ты считаешь, что написано бездарно?

– Нет, я не это имею в виду, – сел он рядом, – ты же сама знаешь, что написано хорошо. Но не в этом дело. А дело в том, нужно ли это распространять? Здесь столько мрака, ужаса, отчаяния – и ничего светлого. Книги должны давать опору, а не топить.

– Ты обещал мне помочь издать, – напряженно сказала Ника и побледнела.

– Я не отказываюсь от обещания, – он взял ее руку и погладил ее, – но, может быть, ты сама откажешься от своего намерения…

– Не откажусь, – ответила зло и даже выдернула свою руку, – ни за что не откажусь.

– Успокойся, – попросил он, – я же не отказываюсь помочь, мы издадим эту книгу, если ты так хочешь.

– Когда?

– Если хочешь, мы можем уже в понедельник отвезти рукопись в издательство и обо всем договориться.

Ника улыбнулась и вернула Павлу руку. Он улыбнулся в ответ и сказал негромко:

– Только не понимаю, зачем тебе это нужно.

– Не знаю зачем, но только нужно.

– Может быть, ты просто не хочешь оставаться в одиночестве перед этим страхом и ощущением безысходности?

– Может, и так, не знаю.

– Я слышал где-то, – продолжал Павел, – что бывает такое, что смертельно больные люди пытаются иногда заразить как можно больше других людей, утащить их с собой в могилу…

– Может быть, и я такая, – Ника опустила голову. – Ты, наверное, как всегда, прав. Я, наверное, на самом деле как бы неизлечимо больная этим ощущением приближающейся с каждым мгновением смерти. И не хочу дрожать и сходить с ума в одиночку, в одиночку переживать эту невероятную боль, эту душераздирающую тоску.

Но все равно, – пусть я просто больна и поступаю плохо, пытаясь заразить здоровых, потопить их в своем болоте, – я буду заражать, буду топить. А ты мне будешь помогать, потому что обещал. Даже если ты меня возненавидишь за это, – Ника всхлипнула, – все равно буду так, пусть и они, и тоже, – девушка разрыдалась.

Павел обнял ее за плечи, прижал ее голову к себе, гладил ее волосы, целовал затылок и растерянно утешал:

– Ника, маленькая моя, не плачь. Ну, прости, что я тебя обидел, прости, это я по глупости. Ты хорошая, моя девочка, ты хорошая. Делай так, как тебе хочется. И я буду помогать тебе всегда, и не потому, что обещал, а потому что люблю тебя, милая. Не плачь только…

Ника уже не обижалась на него и плакала, пряча лицо на его груди, обнимая его за плечи. А потом всхлипнула в последний раз и неожиданно быстро, горячо, нежно, долго поцеловала его в грудь, мокрую от ее слез. Он, обожженный ее внезапным поцелуем, поднял ее голову и безумно, иступлено начал целовать это милое заплаканное лицо…

Хотя Ника и боялась смерти, и говорила, что в жизни ничто не имеет цены, она спешила взять от жизни как можно больше всего приятного. Павел очень помогал ей в этом, потому что деньги у него водились, а жадным он никогда не был. Поэтому Ника почти совсем уже переселилась к Павлу. Здесь у нее уже были своя зубная щетка, свой халат, свои тапочки, повсюду были разбросаны ее книги, стояли ее духи и помада, сидели ее мишки и зайки. Она все больше и больше привязывалась к Павлу, который баловал ее, как ребенка. И на внешность тоже он нравился ей все больше и больше. К тому же Павел был неплохим любовником, вот только обращался с Никой, как с молоденькой девушкой, совсем недавно узнавшей вкус плотской любви, вел с ней так, будто боялся задеть ее, оскорбить ее мнимую невинность. Это немного раздражало Нику.

Потому что она занималась с Павлом любовью не потому, что ему этого хотелось, а потому, что этого хотелось ей. Ее уже не устраивала роль только ласкаемой и отдающейся, роль, которую она сама приняла, когда это произошло у них в первый раз. Сейчас она уже хотела ласкать и брать, быть равной партнершей, хотела, но не решалась ничего менять. Кто знает, как к этому отнесется Павел?

Но сегодня вечером, оставшись одна, Ника снова мечтала о том, как она будет ласкать это сильное, мускулистое тело, спускаясь ниже и ниже, а он будет стонать от наслаждения… И вдруг сверкнули у Ники глаза лукаво: будь что будет, но сегодня ночью она сделает это. И не только это, а все, что ей захочется сделать…

Утром Павел встал раньше обычного, и с самого утра, даже не позавтракав, он сидел на кухне, пил коньяк и… курил. Он был растерян и задумчив: его хрупкая нежная Ника, которую он боялся оскорбить слишком нескромной лаской, сегодня ночью вела себя, как заправская шлюха, и делала это с явной для себя приятностью. Павел был ошарашен – слишком это все было для него неожиданно, и не знал он, как ко всему этому теперь относиться.

Вдруг дверь на кухню распахнулась и показалась Ника – обычно она так рано не просыпалась. Она стояла перед ним, неловко прикрывшись простыней, зардевшаяся, потупившая глаза и спрашивала неуверенно:

– Ты не помнишь, куда я дела свой халатик?

И вдруг понял он, что такая она и нравится ему, такая ему и нужна: то целомудренно-стыдливая, то бесстыдно-распутная.

И этим утром он попросил ее стать его женой.

А потом Ника жгла свою «книгу». И рукопись горела. Еще как горела!