Читать книгу Мой папа Джеки Чан - Елена Романова - Страница 8

– Здрасьте, – удивляется Маша, потому что в букинисте вместо привычного Сани в разноколоритных вариациях древнерусской косоворотки-недельки за прилавком оказывается тощий монохромный кент нечитаемой национальности.

– Здоро́во, – бросает кент.

– А где Саня?

– Болеет.

– А ты кто?

– Кит.

– Чудо-рыба?

– Чудо-юдо.

Это да. Парень – чудо. И красивее, чем целитель Пантелеймон. Бледная кожа, черные волосы, голубые глаза. Ключицы, локти, костяшки – острые, словно обколотые. Ссадина на скуле, как помарка. Синяк на плече передает привет из глубокого выреза черной футболки. Крестик, ладанка – серебро. Кожаный браслет на запястье, червленая цепочка. Ногти – маленькие скорлупки. Тонкие царапины на тыльных сторонах обеих ладоней.

Ниже, как отрезало. Прилавком. Ничего не видно. Львиные лапы, хвост грифона, стебли ног? Джинсы, кеды, шерстяные носки?

– Ты учишься в нашей школе, – сообщает Маша.

– И че?

– Сейчас уроки.

– И какого лешего ты тут шляешься?

– Праздную день рождения.

– И как компания?

– В смысле?

– Приятная или неприятная?

– Это твоя?

– У меня только президентская, через «а».

Маша кивает, и призрак Мэрлин Монро является ниоткуда, напевая одними губами:

– «Хэппи бездей, мистер президент».

Маша разглядывает книги на стойке, подбирает пальцами «Детство Темы». Зеленая обложка, как газонная плитка – темная, золотое название, черный автор.

Страница загнута уголком. Маша проводит пальцем по линии сгиба, как бы усиливая его.

«– Эт-та что?

– Небо, мой крошка, небо, малютка, недосягаемое синее небо, куда вечно люди смотрят, но вечно ходят по земле».

– Ты читал? – спрашивает Маша и демонстрирует книгу, Кит вглядывается и отвечает:

– Начал.

– И как?

– Съедобно.

– А ты не перехвалишь. И что насчет товарного вида?

– Разгладь.

– Да тут шпарить надо.

– Ты побухтеть заглянула? – уточняет Кит.

Маша пожимает плечом и садится в кресло со стопкой книг.

Читает. Вслух.

– «Как объяснить, что мы столь безутешно оплакиваем тех, кому, согласно нашим же утверждениям, уготовано вечное несказанное блаженство. Почему все живущие так стремятся принудить к молчанию все то, что умерло? Отчего даже смутного слуха о каких-то стуках в гробнице довольно, чтобы привести в ужас целый город?»

Последнее слово замирает в деревянной пустоте зала, как паук, свесившийся с потолка на едва приметной черте паутины в центре комнаты. Маша смотрит на Кита, который открыл термос и наливает в чашку горячий – судя по запаху и цвету – кофе. Темная полоса воды как часть радуги в Мире Тьмы.

– Будешь? – Кит поднимает чашку.

– А у тебя конфет каких-нибудь нету?

– Какие-нибудь есть, – Кит выставляет из-под на прилавок вазочку, заполненную разномастными фантиками.

– Лень идти. – Маша протягивает руку, раскрывая и закрывая пустой кулак, как птенец – клюв.

– Понимаю, – говорит Кит и прицельно стреляет в Машу конфетой. Сам не ест. Делает глоток. Комок кофе скатывается внутрь него, как комок снега.

– Благодарю, – отвешивает Маша мелкий поклон, не вставая. – Не любишь сладкое?

– Сегодня? Пожалуй.

– А завтра?

– «Завтра – это так далеко, что кто его знает».

Кит допивает кофе и прикручивает чашку-крышку к термосу.

– Что думаешь? – спрашивает Маша, рассматривая его, будто в кино.

Простые движения, такие же естественные, как тревожное подрагивание ветвей в ветреный день, и завораживают не меньше, чем тревожные подрагивания ветвей в ветреный день.

– Про что?

– Про стуки в гробнице.

Кит хмурится.

– Освежи контекст.

– Почему люди боятся мертвых?

– Кто боится? – Кит оглядывается – корешки самых разных книг смотрят на него, не мигая. – Слышишь?

– Что?

– Стуки в гробнице.

Секундная стрелка в пластиковых часах считает: раз, два, три.

– «Не скучно ли долбить толоконные лбы»? – любопытствует последняя книжка.

– Ты это мне?

– Ага.

– Нет.

– И как ты справляешься?

– Не долблю.

Маша откидывается на спинку, смотрит в потолок. Доски, щели между досок, хитросплетения открытой проводки, паутина в люстре, паук.

– «Ты неправильно бутерброд ешь».

Говорит Паук? Кит?

Взгляд соскальзывает – паук не смог его удержать. Кит выходит из-за стойки, и оказывается, что плавники скрывают вельветовые штаны, которые – рыжие, а хвост – ботинки, которые зеленые.

– В каком смысле?

– В том смысле, что книгу выбирать нужно по первому предложению, середину написать любой дурак может. И это тебе не стихотворение, где важнее всего конец. Книгу, если до конца дочитать, там уже фиг с ним, какое последнее слово. Слово важно в начале. И первое предложение важнее любой одежки. Это как галстук-бабочка, когда сразу: нет.

Маша открывает маленький томик в мягких корках.

– «Сначала краски.

Потом люди.

Так я обычно вижу мир.

По крайней мере, пытаюсь».

– Ну и как? – спрашивает Кит, почесывая левое веко.

– Съедобно.

– Ну вот и бери.

– У меня денег нету.

– Дарю.

– С чего это?

– В честь дня рождения.

– А если я солгала?

– Тем более.