Читать книгу Пляски калибанов. Рассказы и стихи - Елена Сомова, Елена Владимировна Сомова - Страница 5

О, висячие сады Семирамиды! Доцент Вислоухов вожделеет увидеть вас вновь, услышать тонкое попискивание стула под непоколебимым седалищем новой пакостницы и одновременно цыпленка, – юной безголовой особы, претендующей на обладание всех не отрубленных голов Медузы Горгоны: и центральной фигуры, самой Горгоны, и голов ее сестер. Он уже чувствует себя Персеем. Он рвется из объятий жены прочь, – только Цыпленок сможет угомонить его напор и рвение к своей славе джигита. Вислоухов воспитание студенток называет объездкой лошадей, следовательно, он джигит: потертые джинсы, аж скрипящие на заднице, галстук с чайкой и якорем поверх необычной майки с отложным воротником и ярко – синей полосой по краю. «Иду по краю, иду по краю…», – вертелось в голове Вислоухова во время приближения к храму наук. Университет Вислоухов сразу окрестил именно храмом наук, даже в думах о висячих садах Семирамиды, висячих на его плечах студентках. Мечты мастера и тигра сбывались. Едва он вошел в новую группу, отрекомендованную методисткой сверх его ожиданий, как в глазах его зарябило, и саму голову повело в сторону и как – то закружило вокруг люстры высоко над кафедрой. В кабинете его ждала клубма, – сидели пятнадцать студенток с разноцветными волосами: сиреневая голова, синяя, розовая, малиновая, голубая, салатовая, ярко – черная с отливом, шоколадная, цвета топленого молока, ярко – белая… Что это? Лирическое отступление от правил? Как уродливы все правила и догмы морали! Великие моралисты пищевой цепочкой нравов вложились в геномную оценку племенной ценности Вислоухова. Мастер и тигр выходил на охоту утром и возвращался припоздненно вечером, проведя час у секретаря его души Грязновзглядова за чашкой кофе. Грязновзглядов был критиком его жизнедействия, консультантом и вагоновожатым его проблем. Главной проблемой Вислоухова была сердечная: он искал даму сердца, но, по словам Грязновзглядова, не там искал. Вислоухов осточертел другу своими эмоциями по поводу дамы. У самого Грязновзглядова была супруга, в свою очередь, осточертевшая ему своим остроумием и всезнайством. Не было ни одного вопроса бытия, в котором оказалась бы не сведуща Марта Грязновзглядова. По – мартовски видел мир и сам ее муженек: чуть что плакал от умиления, как сосульки в марте, пачкал стол во время обеда всей едой и запивал, чавкая, будто шагал весенними сапогами по снежной каше. Оттого и взгляд на жизнь у него был критический по роду занятий. Критиковал он все вокруг и всех, особенно близких ему людей, к которым относились не только родственники, но и лучший друг Вислоухов. Богатых родственников Грязновзглядов считал кумирами, не подпадающими под критику, они были скорее образцами для подражания, чем объектами критического внимания владельца баров и казино Грязновзглядова Петра Наумовича, сына известного брадобрея Наума Елизаровича Грязновзглядова. Папенька Петра выражал себя в сём мастерстве деликатно и с психологическим подходом к своим клиентам, старающимся стать постоянными ввиду скидок для надежных людей. Стабильность жизни папеньки была обеспечена, оттого и жизнь налажена, и сыну он дал хорошее образование и место в жизни. Однако сын не желал стать великомучеником науки, подобно другу своему Вислоухову.

Цветник разрастался умом, уже не был похож на колумбарий, как вдруг случилась неожиданность: во время лекции, через пять минут после ее начала, в дверь аудитории робко постучались. Также робко дверь приоткрылась и вошла молоденькая первокурсница в мини – юбке, белом свитере с диагональными полосками и – о чудо! С желтыми волосами! С ярко – желтыми, как листва березы за окном, во дворе студенческого городка. Сердце Вислоухова бойко застучало и горло перехватило, будто он съел кряду пять порций мороженого: желтоволосая наяда плавно повела плечом и неожиданно уронила свою сумку прямо перед Вислоуховым. Нервно поправляя очки на своем длинном носу, Боря Вислоухов робко спросил к удивлению всей группы:

– Желтенький, вы ко мне?

– Я к вам, Борис Елизарович, я Света Зайцева, приехала с Сахалина.

Вислоухов пошатнулся и сел на стул. Хорошо, что стул оказался за спиной, но если бы его не оказалось, он все равно сел бы так, будто навзничь опрокидываясь и пытаясь удержать равновесие.

– Так мне можно войти? Извините за опоздание. Мой самолет прилетел сегодня ночью, и я не могла раньше проснуться.

Вислоухов резко превратился в Бориса Елизаровича, и попросил голосом агнца из – за того, что горло еще не отпустила схватка с эмоциями:

– Желтенький, сядьте вот здесь. Вам будет удобнее именно здесь, милая вы моя… – эти последние три слова «милая вы моя…» Вислоухов почти простонал, но шепотом, дабы не услышал никто бури в его сердце, жаждущим хороших эмоций. Уж так наскакался он по ступеням власти, что отсыхали ступни: продолжать эти скачки без кислорода для души не мог больше его организм.

Голова Бориса Елизаровича закружилась, но он крепче вжимался ступнями в пол, почти ногтями впиваясь в него, чтобы не упасть в обморок перед наядой с желтыми волосами. Милая вы моя… – это был перебор, и Елизаров понимал, но чувства разыгрались не на шутку. Почувствовав, что ремень стал узок, Вислоухов готов был выбежать из аудитории, но попытки привести в порядок свою нервную и репродуктивную систему оказались действенными. Горло отпустила жадная лапа страсти. Желудок переварил все, даже ненавистный кефир бабушки Феклы.

Желтенький весело пропрыгал к окну и сел, задорно взмахнув высоко вздернутым хвостиком. Ну как можно было продолжать лекцию, когда клумба, пополнилась одуванчиком?! Не гербарий же делать из этих милых созданий!

– Давайте знакомиться! Теперь мы все в сборе, – предложил группе мастер и тигр. Он родился в год тигра, и оттого поступь его напоминала своей плавностью походку представителя семейства кошачьих.

Вислоухов иногда позволял себе подобные фривольности, горя изнутри желанием рассказать всё, что с ним случилось кофейному другу Грязновзглядову, но только припомнил его фамилию сквозь дурман обморочных ощущений счастья, как приказал себе молчать, а ночью снова вернуться к этим сногсшибательным ощущениям вихря эмоций.

Желтенький приготовился слушать, и Борис Елизарович не мог отказать милому существу в обретении ума.

«Теперь я точно женюсь!» – подумал Вислоухов, и поставил точку в поиске верной супруги.

Ночью Вислоухову мерещились тени ярко золотящихся рыб среди нежно – голубых волн с желтыми пятнами солнца, ослепляющими его глаза. Закрывая их от пальбы солнечных брызг, Вислоухов искал стул возле окна, но не находил.

«Странно, а где же она сидит?», – мелькнуло в уме Бориса Елизаровича. А голос изнутри простучал морзянкой: «На чём она сидит, Боря, на чём?..»

Вислоухов готов был купить в мебельном магазине царский трон, чтобы воссадить на европейский этот стул Желтенького.

Вислоухов вскочил в кровати и начал собираться на работу, но задев часы, чуть не уронил их, а посмотрев на циферблат, разделся и лег в носках по одеяло.

«Зачем их вообще снимать?», – подумал Вислоухов, повернулся на правый бок и сладко уснул.

Когда наступило утро, и Желтенький снова появился в дверях аудитории, Борис Елизарович поклонился и наигранно выпалил: «Вы давно любите историю?»

Его вопрос прозвучал, как выстрел, было заметно, что он репетировал всю ночь, может, или всё утро свою заинтересованность в Желтеньком, переживал, как спросить и как получит ее ответ. Но Света Зайцева прошла мимо, не заметив своего преподавателя. Сердце Вислоухова упало. Он понял, что никакой он не Борис Елизарович. По паспорту он, конечно, тот самый, как его знают в университете, но по внутренним борениям он именно Вислоухов с висячими заячьими ушами до плеч. Расстроенный, он выскочил из аудитории и расплакался в туалете, как мальчишка, бросив очки на подоконник.

Часть 2. Будни Желтенького

Желтенький оказался беременным, и втирал очки родителям на тему, как это могло получиться. Все «за» и «против» были оговорены и неинтересны. Дождь капал, кран – капал, слезы – лились. Месячных – не было. Авралом запахло, когда приехала неизвестно откуда свалившаяся всем на голову бабушка с ухажером: режиссером театра. Знакомиться. Тут аврал и бабушка с режиссером смешались в один клубок неприятностей, и заклубились дымы на кухне, и все шевелили мозгами, как разрулить ситуацию грамотнее. Папа сказал Желтенькому, что надо познакомиться с приемником, который далее будет ее воспитывать, но если Светочка желает слегка оттянуть счастливый миг законного брака, тот можно пойти на компромисс. Мама – что пора браться за ум, выходить в люди, и некогда думать о легко решаемых пустяках. Бабушка решила взять всё на себя, а мама ее уговаривала: ну что она все время, как вол, решает проблемы всей семьи в одиночку, и всю помощь подросшему Желтенькому решает осуществлять за счет своего личного времени?! Режиссеру дали слово, он в ответ пережевал жвачку и припух во сне у подоконника с чашей кофе. Чаша, это была именно чаша, которой кого – то за что – то лишили на пире отцов, как он продекламировал при «здрасьте!». И теперь мирно почивал у дымящегося чайника в меховых тапочках и слезших ниже носа очках, едва придерживая свою прославленную «чашу».

Бабушка подошла к Вадику, взяла из его рук чашу и поставила ее на стол. Слегка отхлебнув кофе, Серафима Яковлевна поморщилась, высказав свое презрение к несладкому кофе.

Все ждали диалога. Слов не было.

Раздался звонок в дверь. Пришел «отец» эмбриона в гетрах и с мячом. Тогда одновременно явился и ответ на все вопросы: ситуации поможет только врач. Нашли врача. Потеряли Желтенького. Нашли в плаче под диваном забившуюся жалкенькую фигурку в испачканном растекшейся тушью свитере. Увезли. Привезли. Успокоили. Поорали для приличия на тему, кто виноват. Утром – лекции. Как тут было Свете Зайцевой смотреть в лицо дураку – преподу, усыпанному перхотью по плечам? Ну как? Если семья снимает квартиру, если все, кроме бабушки с режиссером, скоро уедут, а сейчас как раз время науйскивать по полной программе бедного Желтенького, гладить против шерсти не заросшие раны одного в поле воина.