Читать книгу Закованные в броню - Элена Томсетт - Страница 13

Мальборг,

земли Ордена, конец мая 1404 г

Переговоры между магистром Тевтонского Ордена и польским королем Владиславом II Ягелло состоялись в Раценже в мае 1404 г. Несмотря на то, что результатом их стало подписание мирного договора, обе стороны остались недовольны друг другом. Как и в Плоцке, Конрад фон Юнгинген потребовал присутствия на переговорах если не самой княгини плоцкой Александры, то ее доверенного лица, молодого князя Острожского, к которому он проникся доверием во время пребывания его в Мальборге в качестве особого королевского посланника. Недовольный король Владислав посадил Острожского возле себя и возложил на него все обязанности переводчика, как для себя лично, так и для Конрада фон Юнгингена. Остеродский комтур Иоганн фон Шенфельд, взятый магистром в свою свиту исключительно по причине того, что он свободно говорил по-польски, будучи родом из Силезии, таким образом, остался не у дел. Все свое нерастраченное красноречие он направил на пикировку с польскими рыцарями за пиршественным столом.

Суть подписанного договора вкратце сводилась к следующему. Добжинская земля, предмет спора, допускалась для выкупа польской стороной. Не без колебания и недовольства король Владислав Ягелло принял этот пункт договора, который значил введение в Польше нового налога на шляхту для того, чтобы покрыть расходы на выкуп.

Дебаты за Жемайтию закончились полной капитуляцией – Жемайтию князь Витовт должен был уступить Ордену. Великий литовский князь обязался также не помогать жемайтам продовольствием и войсками, кроме того, магистр Конрад фон Юнгинген с укоризной посетовал королю на недопустимость участия польских рыцарей в военных действиях против Ордена на территории Жемайтии. Подобные инциденты, подчеркнул магистр, будут рассматриваться правителями Ордена как прямое подстрекательство к развязыванию войны. В ответ на это заявление магистра, король Владислав-Ягелло в довольно резкой форме указал на бесчинства немецких комтуров в приграничных польских землях. Конрад фон Юнгинген устало прикрыл ладонью глаза и пообещал разобраться.

Отдельным пунктом договора стал взаимный обмен пленными. Поляки отдавали крестоносцам захваченных в разбойных нападениях на пограничных землях тевтонских рыцарей, взамен Орден обязался освободить уведенных в рабство польских женщин и детей.

Польское представительство по обмену пленными отправилось в Мальборг вместе со свитой самого магистра. Воевода Ставский был включен в состав польской делегации, куда входили также князь Острожский, лучший полководец и стратег короля пан Зындрам из Машковиц, а также другие польские рыцари, надеявшиеся отыскать в замке следы своих пропавших родных.

Прогулка по зеленеющему весеннему лесу, погожие майские дни и то обычное, чуть приподнятое состояние духа, которое охватывает всех в первых месяц пробуждения и расцвета природы, вселили в сердце воеводы Адама радостное ожидание. Во время путешествия ему, наконец, удалось переговорить с глазу на глаз с князем Острожским о судьбе своей дочери, его нареченной невесты. К его удивлению, польский князь отнесся к сообщению о побеге Эвы с крестоносцем на редкость спокойно.

– Как я понимаю, это только слухи? – невозмутимо спросил он.

– Разумеется, – осторожно подтвердил воевода Ставский. – Я не имел никаких вестей о судьбе моей дочери с того памятного дня. Возможно, она была похищена одним из этих негодяев – комтуров, которые так восхищались ее красотой.

– Эва была красива? – нейтрально спросил Острожский, думая о своем.

Воевода Ставский неодобрительно покосился на него.

– Я предпочитаю не говорить о ней в прошедшем времени, мой князь.

– Примите мои искренние извинения, пан Ставский, – тут же извинился Острожский, словно очнувшись от своих мечтаний. – Если вы подозреваете, что она была похищена во время одного из многочисленных набегов на ваши земли три года назад, то сейчас у вас появится прекрасная возможность осмотреть в ее поисках весь замок и дворцовые подвалы снизу доверху. Я уверен, герцог фон Юнгинген откроет для поляков все двери, какие возможно. В данный момент он как никогда заинтересован в союзе с Польшей.

Пан Адам согласно наклонил голову, но в его словах, обращенных к князю, прозвучала горечь:

– Я уже не чаю ее найти. Иногда я думаю, что ее и в живых то нет! Если она не ушла с парнем добровольно, а мне так не хочется в это верить, то ее увели насильно, а моя дорогая девочка такая упрямая и вспыльчивая, что ее, наверное, сразу же прибили или изнасиловали до смерти…

– Я бы не советовал вам отчаиваться, – осторожно посоветовал ему в ответ князь.

– Сейчас мне почему-то кажется, как я с каждым шагом приближаюсь к ней, – доверительно заговорил пан Ставский, помолчав. – Конечно, это звучит глупо, – тут же сокрушенно признался он, – но у меня есть предчувствие. Не знаю, как вы, князь, но я просто не могу поверить, что моя милая Эва сбежала из дому с рыцарем Ордена. Эта ее записка все никак не идет у меня из головы. Что-то здесь не так, концы с концами не сходятся. Если проклятые крыжаки украли ее, они должны были сделать это ради выкупа. Но никто и никогда не обращался ко мне с предложением о выкупе!

Он помолчал, рассеянно прислушиваясь к приглушенному цокоту копыт кавалькады по мягкой, свежей весенней траве. Деревья обступали дорогу со всех сторон, нарядные, ярко-зеленые, пахнущие весной и свежестью. На редких полянах и между деревьев цвели поздние подснежники и белели нежные пахучие ландыши. На одном из привалов юный оруженосец Острожского нарвал целую охапку этих весенних цветов, и польская часть кавалькады магистра двигалась далее, окутанная дурманящим ароматом лесных цветов.

– Что меня настораживает, – через некоторое время без всяких предисловий продолжил разговор воевода Ставский, – так это одна странная вещь. Хорошо, допустим на минуту, что она действительно сбежала из дому с крыжаком. С ее стороны, в таком случае, было бы глупо брать с собой вооруженный эскорт из моих слуг. Всякая другая на ее месте убежала бы с милым одна, полагаясь на его людей, а не на моих. Мои рыцари скорее бы повязали Эву по рукам и ногам, чем позволили ей совершить такую глупость.

Князь уже внимательно прислушивался к рассуждениям воеводы.

– Что же случилось с вашими людьми, пан Адам? – спросил он.

– Их нашли изрубленными в капусту почти возле границ владений моей сестры, у которой гостила в то время Эва. Моя сестра Ягенка утверждает, что она взяла их с собой, точнее, она уехала с ними, отправляясь по ее словам, домой.

– А что это за записка? – нахмурив брови, спросил Острожский.

– Обыкновенная записка, – вздохнул пан Ставский. – Что-то вроде того: прости, отец, но я люблю его и уезжаю с ним. Хуже всего мне становится при мысли о том, что люди, к которым она попала, может быть, вовсе не рыцари, а обыкновенные разбойники-мародеры. В таком случае…

– Она бы назвала им свое имя и пообещала хороший выкуп, – сказал Острожский. – Они бы не упустили такую прекрасную возможность сорвать с вас приличный куш. Скорее всего, отсутствие подобного рода известий значит именно то, что никто из нас не хочет признать: она действительно влюбилась и сбежала из дому со своим избранником.

Говоря это, князь смотрел в другую сторону и потому не мог заметить странный взгляд, который бросил на него воевода.

– Вы совсем не знали моей дочери, князь, – глухо сказал пан Ставский, помедлив. – И не любили ее так, как люблю ее я. Никто не может винить вас за это. Более того, я бесконечно благодарен вам за все те усилия, которые вы потратили, помогая мне в ее поисках. И за ваше молчание, разумеется. Король уже ясно дал мне понять, что если в ближайшее время Эва не появится при польском дворе, он будет искать вам другую невесту.

– Король вспыльчив, – нейтрально заметил Острожский. – Он никогда не забудет ваших заслуг. Не беспокойтесь воевода, он будет ждать столько, сколько понадобится, чтобы узнать о судьбе вашей дочери.

Воевода Ставский пристально посмотрел в лицо молодого человека, внешняя красота которого всегда немного сбивала его с толку, заслоняя порой его душевные качества. Острожский поднял голову и встретил его суровый взгляд, пытавшийся проникнуть в самые тайники его души.

– А вы, князь? Будете ли ждать вы?

– Я жду уже пять лет, – пожал плечами Острожский, не отводя глаз. – Честно говоря, я даже не помню, как выглядит ваша дочь.

Воевода Ставский печально покачал головой.

– Я все понимаю, князь. У вас просто не было шанса ее полюбить. Если вы не помните Эвы, приезжайте в мое имение в Познани, у меня есть замечательный портрет ее матери, на которую Эвы была похожа. Вы увидите, какой красавицей она была. Я не смог полюбить ни одной женщины после смерти своей жены. Впрочем, – помолчав, добавил он, – я слышал, что вы встретили девушку, ради которой были готовы порвать помолвку с Эвой, если бы не король.

Острожский слегка нахмурился. Тонкая морщинка залегла между его бровей.

– Я не стану вам лгать, воевода, – скупо подтвердил худшие опасения воеводы он.

– Марина Верех? – почти утвердительно спросил Ставский, прикрывая от острой сердечной боли глаза.

– Нет.

Воевода так удивился, что даже на секунду забыл обо всех своих проблемах.

– Кто же тогда? Княжна Мазовецкая, как судачат при плоцком дворе?

– Бог с вами, пан Адам, – засмеялся Острожский. – Малышка Мария еще слишком молода, чтобы говорить о замужестве.

– Княгиня Александра так не думает, – медленно, словно раздумывая, сказал воевода.

Он внезапно вспомнил, как нахмурились тонкие брови плоцкой княгини, когда она читала послание от магистра, которое привез ей молодой польский князь.

– Кто же она такая, князь? – полный смутных опасений, спросил воевода, не замечая своей настойчивости.

Острожский помедлил, но тем не менее ответил:

– Это девушка из Мальборга. Сирота-племянница одного из Орденских комтуров.

В словах его была некая уклончивость, которую моментально почувствовал воевода.

– Кого именно? – осторожно, словно ступая по скользкому льду, спросил пан Ставский.

– Какое это имеет значение, – вздохнул Острожский. – Ее дядя достаточно знатен, чтобы я мог на ней жениться. Но я обручен, и король категорически против подобного мезальянса. Кроме того, девушка меня не жалует. Она красива, у нее много поклонников и вокруг нее витает атмосфера какой-то тайны. Тайны, которая заставила ее несколько раз покушаться на собственную жизнь.

– Будьте осторожны с этими рыцарскими тайнами, – неодобрительно предупредил погрустневшего князя старый воевода. – Как правило, ничего хорошего за ними не стоит.

– Благодарю вас, Ставский.

Князь поднял голову, подставляя ветру разгоряченное воспоминаниями лицо.

На горизонте показалась кирпичная кладка крепостной стены Нижнего замка Мальборга, над которой серели мрачные своды Среднего и Высокого замков со сверкающим в свете яркого солнца мозаичным изображением Богородицы на золотом фоне купола храма Святой Девы. Острожский почувствовал, как по его телу пробежали мурашки волнения при мысли о том, что очень скоро он сможет снова увидеть холодную красоту племянницы гневского комтура. Резкий стук копыт лошадей кортежа магистра по доскам подъемного моста прозвучал в его сердце приятной музыкой. Минуя Сапожные ворота и Воробьиную башню, процессия медленно проехала на территорию замка Мальборг. Тяжелые циклопедические ворота с грохотом захлопнулись, как крышка мышеловки.

Несколько дней подряд после прибытия польской делегации в замок князь Острожский был занят с утра до вечера, вместе с братом Зигфридом показывая полякам замок, крепостные сооружения, роскошные палаты гостей и трапезные. К его удовольствию, лучший полководец короля, краковский мечник Зындрам из Машковиц сосредоточил все свое внимание на дворах предзамковых укреплений, особенно Форбурге, предпочитая говорить с мастеровыми, литейщиками, простыми рыцарями и вообще, с дворцовыми служителями, пользуясь для этого помощью Острожского, с которым они были хорошими знакомыми. Воспользовавшись случаем, молодой князь свел его с мастером Гойтой, который еще не забыл польский, а затем, посмеиваясь, пил чай с пирогами в его гостеприимном доме, отдыхая от трудов праведных и слушая их страстные споры о неприступности замка для осады и о возможности решить эту проблему тем или иным образом.

Воевода Ставский нашел его на дворе Форбурга лишь к концу третьего дня. Он выглядел подавленным и разочарованным.

– Я прошел по всем подземельям, просмотрел всех узников Мальборга польского происхождения, но не нашел моей Эвы. Ее здесь нет, князь! А я так надеялся…

– Мне очень жаль, – сочувственно сказал Острожский.

– Мне тоже, – вздохнул воевода. – Пойдемте. Мне отвели покои в Среднем замке. Скоро стемнеет, и этот рыцарь-монах, который таскался за мной, предупредил, что в 9 часов вечера они поднимут мост, разделяющий замки.

– Идите со всеми, пан Адам, – указывая воеводе на приближающуюся к мосту группу польских шляхтичей, судя по всему, намеревавшихся отправиться на обед, который давал магистр в честь приезда польских гостей в Большой трапезной Среднего замка. – Я вернусь позже, с паном Зындрамом из Машковиц.

– А где сам Зындрам? – удивился воевода.

Острожский глазами указал ему на беседующих, оживленно жестикулируя руками, краковского полководца и мастерового из Мальборга, которые медленно перемещались ближе к крепостной стене Форбурга.

Взглянув вниз, на Нижнее подворье, он внезапно с холодком в груди заметил мелькнувший там тонкий силуэт в белом орденском плаще, скрывшийся в дверях часовни Св. Николая. Еще со времен своего прошлого посещения замка он знал, что эта часовня была излюбленным местом посещения Эвелины. Небольшая, очень хорошей, древней постройки, она была уютным и уединенным местом, где племянница гневского комтура могла часами стоять на коленях на холодном мраморном полу со сложенными в молитве руками и устремленными к иконостасу глазами. О чем она в это время думала, Острожский мог только догадываться. Причетник, отец Оганес, чувствовал себя весьма польщенным, что из всех церквей и храмов, находящихся на территории Мальборга, красавица Эвелина Валленрод предпочитала именно его.

Когда воевода ушел в Средний замок, князь воспользовался первым же предлогом, чтобы спуститься на Нижнее подворье. Несмотря на то, что он спешил, это заняло у него некоторое количество времени, и к тому моменту, когда он, стараясь не слишком сильно греметь шпорами по каменным плитам пола, вошел в часовню, там уже никого не было. «Возможно, она мне лишь примерещилась, – с горечью подумал он, опускаясь на колени и осеняя себя крестным знамением, – это немудрено, если я все время думаю о ней». Но он был уверен, что не ошибся.

Он увидел ее сразу же, как только покинул часовню, и про себя удивился, как мог не заметить ее с самого начала, когда только подходил к маленькой церквушке со стороны Николаевского моста. Она стояла на крепостной стене и смотрела на спокойные волны Ногаты. На фоне сумеречного вечернего неба Острожский отчетливо видел ее тонкий силуэт и развевающиеся на ветру длинные светлые волосы, стянутые обручем, придерживающим покрывало у нее на голове. Он знал, что это была она, хотя с такого расстояния не мог видеть ее лица. Немного помедлив, он поднялся на стену и остановился рядом с ней. Она обернулась на звук его шагов, но ничего не сказала. Он снова поразился красоте ее тонкого выразительного лица, бледного, с четкими иконописными чертами, обрамленного светлыми локонами, отливающими золотом в свете вечернего солнца. Она показалась ему еще более хрупкой, более беззащитной, чем он запомнил ее два месяца назад. И еще более красивой. Но, судя по тому, что она даже не посмотрела на него, она по-прежнему не хотела его знать.

Он еще немного подождал, а потом заговорил первым, заговорил по-польски:

– Послы короля Владислава-Ягелло приехали за пленными, фройлян Валленрод. Сейчас уточняются списки. Вы не хотите, чтобы ваше имя было внесено в них?

– Какое это имеет отношение ко мне? – высокомерно спросила Эвелина, не оборачиваясь к нему.

– Я знаю, что вы полячка.

– Знаете? – Эвелина осталась неподвижной.

На губах ее появилась презрительная улыбка.

– Откуда? Вам снизошло озарение свыше?

– Я знаю! – твердо сказал Острожский.

– Замечательно. И что я должна для этого сделать? – все также холодно спросила Эвелина, не поворачиваясь к нему. – Быть более благосклонной к вам, принц?

В ее тоне прозвучало такое невыразимое презрение, что он содрогнулся.

– Я хочу вам помочь, – стараясь контролировать эмоции в своем голосе, сказал он.

– Помочь?! – она, наконец, обернулась и посмотрела на него. – Что-то вы перестали говорить о моей красоте, вашей любви и намерении просить моей руки, дорогой принц. Теперь, когда вы случайно узнали мою тайну, вы уже не хотите получить в жены Белую Розу Ордена?

Острожский невольно отшатнулся от нее, столько холодного безразличия и откровенного презрения было в льдисто-голубых глазах этой прекрасной светловолосой девушки.

– Вы несправедливы, фройлян Валленрод, – сдержанно сказал он, пытаясь не показать обиды и недоумения, вызванного ее словами. – Поскольку вы явно дали мне понять, что никоим образом не намерены поощрять мои матримониальные намерения, я полагал, что для начала я смогу помочь вам вернуться на родину, и только после этого буду снова пытаться завоевать ваше доверие и вашу любовь.

Она некоторое время смотрела ему в лицо, словно наслаждаясь его замешательством, а потом все с тем же ледяным безразличием сказала:

– Помогают тем, кто нуждается, дорогой принц. Я ни в чем не нуждаюсь. Ни в вашей любви, ни, тем более, в вашей помощи.

– Вы убиваете себя, Эвелина! – глядя ей в лицо, взволнованно сказал он, называя ее по имени. – Остановитесь! Остановитесь, пока еще не совсем поздно! Дайте мне помочь вам!

– Я думала, что вы умнее, принц! – покачала головой она. – Все дело лишь в том, что я не хочу жить! Понятно вам это, самодовольный болван?!

Она подобрала полы своего белого орденского плаща с крестом и ушла, не оглядываясь, оставив его в изумлении столбом торчать на стене.

Глубокой ночью Эвелина проснулась вся слезах и в поту от снова и снова повторяющегося кошмара, преследовавшего ее после второго побега из Гневно три года назад. Он начинался так же жутко и страшно, как она помнила его на самом деле…

…По прибытии в Гневно, прямо со двора замка ее вели не в жилую часть, а туда где находились караульные помещения и склады боеприпасов и продовольствия. Возле дальней стороны крепостной стены, окружавшей замок, оказалась узкая галерея, ведущая по направлению к донжону. Где-то на середине пути галерея кончается, и Эвелина в сопровождении рыцарей через низкую темную дверь в стене, открывшуюся совершенно бесшумно по знаку одного из них, входит под низкие каменные своды. Их дальнейший путь продолжается все ниже и ниже под уклон. Когда впереди под ногами оказывается длинная каменная лестница со множеством ступеней, уходящих в темноту, Эвелина понимает, что ее ведут в подземелье. Внизу темного туннеля, по которому идут Эвелина и ее сопровождающие, показывается слабый проблеск света факелов. Эвелина до рези в глазах всматривается в него, пытаясь разобрать, что происходит внизу, но так ничего и не может увидеть. По мере того как они продолжают свой путь, свет становится все ближе и ярче. Наконец, нескончаемая лестница неожиданно кончается, и они оказываются на центральном дворе подземелья, представляющим собой квадратную комнату с высоким потолком, вдоль стен которой стоят странные конструкции, а на каменных стенах висят в ряд страшные орудия, предназначенные для пыток. В дальнем углу комнаты сидит на низкой деревянной скамеечке коренастый здоровый мужик в темном фартуке поверх голого тела, забрызганном свежей кровью.

Эвелина чувствует, как начинают шевелиться от ужаса волосы на ее голове, а руки и ноги становятся какими-то ватными. Стража наваливается на нее всем скопом, выкручивая ей руки и ноги, раздавая пинки и удары, куда придется и, в конце концов, с большим трудом, взгромождает ее извивающееся тело на широкий стол возле передней стены, чем-то отдаленно напоминающий катафалк. Крепкими сыромятными ремнями они привязывают ее руки и ноги к специальным крючьям по разным углам стола так, что Эвелина оказывается жестко зафиксирована на нем, словно распята, в горизонтальном положении. Время тянется ужасно медленно. В подземелье холодно, пахнет кровью и еще чем-то невыразимо гадким, однако никого, кроме нее в данный момент на других пыточных столах нет. Час проходит за часом, руки и ноги Эвелины затекают от неудобного положения, но никто так и не появляется. Измученная и невыспавшаяся, Эвелина, наконец, забывается неглубоким тревожным сном. Сколько времени она спит, она не помнит. Отголоски далеких твердых шагов по каменным плитам пола подземелья вырывают ее из небытия. Эвелина тихо лежит, прислушиваясь к приближающимся шагам, звуки которых становятся все четче и отчетливее, пока не смолкают совсем близко от нее.

– Эвелина! – называет ее по имени голос комтура Валленрода.

Она не в силах не только закричать или убежать, но даже пошевелиться. Словно ночной кошмар, Валленрод снова и снова склоняется над ней, и ….

Эвелина просыпается, вся в слезах и в поту. Проклятый кошмар повторяется из ночи в ночь, убивая ее. Через несколько минут она снова впадает в неглубокий тревожный сон. Картина в ее сне неожиданно изменяется.

…Она осматривается по сторонам и видит себя в крохотной каморке возле пыточной. С влажных, покрытых вонючим налетом от плохой воды, стен срываются ледяные капли, попадающие ей прямо на тело. На полу целая лужа воды. С трудом поднявшись на ноги, Эвелина подходит к дальнему углу каморки, где с потолка стекает журчащей струей целый ручей воды, и умывается, а затем осторожно вытаскивает из земли длинный острый осколок от сломанной посуды. Она на секунду прикрывает глаза, потому что уже знает, что произойдет. Будет боль и кровь, а потом страх и отчаянье от неудачи…

Эвелина выбралась из влажных простыней постели и подошла к окну. Весенняя ночь была еще прохладной, но ей было жарко от прилившей к лицу крови и бешеного стука сердца, вызванного воспоминаниями и кошмарным сном. Слезы опять текли по ее лицу, хороня и оплакивая красивую наивную девочку Эву, дочь могущественного воеводы Ставского, как это происходило в течение каждой ночи всех этих долгих трех лет в замке. Она снова и снова заставляла себя осознавать, что, поскольку ей не дали тогда умереть, ей придется жить, жить, жить с тем грузом, который всегда будет лежать на ее плечах. После этого обычно приходило глубокое безразличие, словно спасительный якорь, который позволял ей все еще держаться за жизнь.

Утром следующего дня Эвелина столкнулась с отцом лицом к лицу на территории Среднего замка, почти возле покоев комтура Валленрода. Она была в компании с леди Рейвон и неизменным бароном Карлом фон Ротенбургом. Все вместе они направлялись в трапезную в Высокий замок. Члены польского посольства собрались возле здания главной конюшни в ожидании, когда им подадут лошадей. Все произошло мгновенно, как в ночном кошмаре минувшей ночи. Она почувствовала на своем лице чей-то пристальный взгляд, обернулась и встретила напряженные глаза воеводы Ставского, устремленные, как ей показалось, прямо ей в сердце.

«Какая красавица! – мельком подумал воевода Адам, глядя на изменившееся от удивления, видимо, под его пристальным взглядом, лицо молодой девушки, принадлежавший, по всем признакам, к верхушке орденской знати. К его сердцу прилила внезапная горечь. – Наверняка, чья-то гордость и надежда. А я вот свою не уберег. Что-то в ней есть, в этой девочке, что почему-то напоминает мне мою милую дочь. Видимо, возраст».

«Он постарел, милый, добрый отец, – с нежностью и печалью подумала Эвелина, стараясь удержаться от слез при виде его такого родного и такого дорогого лица. – Я так тебя люблю, дорогой! Ты искал меня. Искал повсюду, ты даже приехал в этот богом проклятый замок за мной! Но я не могу броситься тебе на шею и назвать тебя отцом. Потому что прежней Эвы нет. Я всего лишь обесчещенная рабыня Валленрода, нечто среднее между продажной девкой и маркитанкой. Я не хочу снова позорить твое имя, милый отец. Я останусь Эвелиной Валленрод».

Воевода Адам мог прекрасно слышать и понимать разговор между орденским вельможей и сопровождавшими его дамами, который велся на немецком языке.

– Мы идем или не идем? – удивленно спросил Карл фон Ротенбург, глядя на своих спутниц, остановившихся без всякой видимой причины.

– Ищешь своего красавца-поляка? – не удержалась от вопроса леди Рейвон, с любопытством наблюдая за приготовлениями польских послов.

– Его здесь нет, – вмешался по обыкновению всеведущий Карл фон Ротенбург. – Он в Высоком замке на приеме у магистра. С остальными поляками, которые приглашены на обед в Большую трапезную.

– А эти что? – леди Рейвон кивнула в сторону поляков у конюшни.

– Они занимаются пленными и выкупами, – пояснил Карл. – К завтрашнему дню все списки будут окончательно согласованы и поляки уедут. Жаль, что все наши турниры сорвались, говорят, и Конрад, и Ягелло в жутком настроении – оба ожидали от этих переговоров большего, чем обмен пленными.

Эвелина не слышала, о чем они говорили. Воевода Адам давно уже ушел, но его лицо все еще стояло перед ее мысленным взором. К кошмару, пережитому прошлой ночью, добавились воспоминания о родительском доме, о жизни в Польше. Она с трудом удержала набежавшие на глаза слезы, и уже не хотела никуда идти, никого видеть, лишь вернуться, наконец, в свои покои, и там как следует выплакаться о своей горькой доле. Отец не узнал ее, он смотрел на нее в упор, смотрел в течение таких долгих нескольких минут, но не узнал. Ей показалось, что она снова переживает тот страшный момент, который ей уже довелось пережить три года назад в Гневно – горькое ощущение того, что она умерла и все забыли о ней.

– Что случилось, Эвелина? – вывел ее из размышлений обеспокоенный голос англичанки.

– Мне что-то нехорошо, – пролепетала Эвелина первое, что пришло ей на ум, и тут же добавила: – Пожалуй, я вернусь к себе, у меня отпала всякая охота обедать в компании.

– Возможно, ты права, – леди Рейвон внимательно смотрела на нее. – Иди к себе и приляг. Ты такая бледная, что похожа на привидение. Барон проводит тебя до твоих покоев, правда, Карл? – И не возражай! – сердито добавила она, видя, что Эвелина уже открыла рот, чтобы отказаться от помощи Карла фон Ротенбурга.

Очутившись в своих покоях, Эвелина прилегла было на постель, но никак не могла заснуть. Промучившись некоторое время в постели без сна, она вскочила на ноги и лихорадочно заметалась по опочивальне. За окнами хлестал дождь. В комнате стало темно, хотя не было еще и четырех. Эвелина уже жалела, что отказалась от обеда в Общей трапезной Высокого замка. Возможно, среди людей она бы чувствовала себя лучше. Не в силах больше оставаться одна, она прекратила, наконец, бесконечные метания по опочивальне, накинула на плечи белый орденский плащ Валленрода и вышла на улицу.

Дождь обрушился на нее сплошной стеной. Освеженнная его ледяными струями, заливавшими ее горящее от возбуждения лицо, Эвелина побрела, сама не зная куда, чувствуя как враз намокла и потяжелела от влаги ее одежда. Она не помнила, сколько времени прошло, где она и что происходит, пока не увидела чадящий от сплошной стены дождя факел в чьей-то руке и услышала знакомый голос, назвавший ее по имени. Эвелина хотела ответить, но не могла сказать и слова. Дрожь сотрясала ее тело с ног до головы.

Она стояла, прислонившись спиной к холодной каменной стене, и в свете факела, который он держал в своей руке, Острожский увидел, что лицо ее залито дождем и слезами. Длинные волнистые светло-русые волосы растрепались, плащ, накинутый поверх белого атласа вечернего платья, почти спустился с ее плеч, один конец его лежал на земле, и маленькая ножка Эвелины в атласном башмачке стояла на вышитой свастике орденского креста. Даже заплаканная, с разметавшимися в беспорядке по лицу, плечам, спине, груди волосами, в помятом испачканном платье, она была так желанна для него, что у Острожского защемило сердце.

Не говоря ни слова, он подошел к ней, обнял ее тонкий стан и, успокаивающе поглаживая ее содрогающиеся от рыданий плечи, положил ее голову себе на плечо. Бессильно обвиснув в его объятьях, Эвелина уткнулась лицом в теплый бархатный воротник его камзола и расплакалась, как ребенок. Он так же безмолвно, сжимая ее в объятьях, ждал, когда она успокоится. Факел, воткнутый им в уключину на стене литейни, бросал рваные, мечущиеся от ветра тени на их лица. Промасленная пакля тихо шипела, когда капли дождя попадали на нее, и начинала смрадно дымить, в конце концов, совсем намокла и пропиталась влажностью, и факел погас. В кромешной темноте слышалось только завывание ветра, плеск воды у мельничного пруда, да тугие струи дождя хлестали по плечам стоявших без укрытия людей. Своим плащом Острожский прикрыл плечи Эвелины, его одежда, сделанная наполовину из кожи и отделанная кожаными полосками и ремешками, несмотря на дождь, не промокла насквозь, подобно нежному, легкому, белому атласному платью Эвелины.

– Спасибо, Гойта, – наконец, в последний раз шмыгнув носом, сказала Эвелина, и сделала попытку освободиться из его объятий.

Со вздохом сожаления Острожский разжал свои руки и выпустил ее.

– Гойта? – неуверенно позвала Эвелина.

В темноте она не могла видеть его лица, но чувствовала что-то неладное. Мужчина, стоявший рядом с ней, который так недавно держал ее в своих крепких руках и уютных объятьях, давая выплакаться, был, как ей показалось, выше и крепче старого мастерового. Не имея возможности рассмотреть его в темноте, она подняла руку и коснулась его лица. Острожский вздрогнул от легкого прикосновения ее холодных пальчиков к своей щеке. Ее рука скользнула по густой шевелюре коротко подстриженных волос, вороту его камзола, прошлась вдоль груди, словно пытаясь определить ширину плеч, наконец, скользнула в его ладонь. Гибкие сильные пальцы князя, привыкшие сжимать узду коня или рукоять меча, вполне можно было принять за руки мастерового. Но он был гораздо крупнее и выше Гойты, несмотря на его достаточно тонкую и гибкую для столь физически сильного мужчины фигуру.

– Кто вы такой? – шепотом спросила Эвелина, и в ее голосе Острожский не уловил ни страха, ни удивления.

– Князь Острожский, к вашим услугам, сударыня, – снова, как при первой встрече с ней, повторил он в ответ с едва уловимой иронией.

– Это опять вы! – вздохнула Эвелина.

Она подняла голову и некоторое время в молчании смотрела ему в лицо.

– Что вам от меня нужно? – наконец, тихо спросила она. – Почему вы преследуете меня?

– Почему вы плакали? – не отвечая на ее вопрос, спросил князь.

– Вам-то какое дело, – устало и безразлично сказала Эвелина.

– Почему вы не захотели включить свое имя в списки пленных? – снова спросил Острожский. – Должна же быть причина, черт возьми! Не влюблены же вы в своего комтура, в самом деле!

– Оставьте меня в покое! – с досадой в голосе ответила Эвелина.

– Послушай, девочка! – Молодой князь, неожиданно рассердившись, схватил ее за плечи и с силой развернул к себе.

Дождь к тому времени постепенно прекратился, небо прояснилось, а так как шел лишь шестой час вечера, темнота уже не казалась Эвелине такой кромешной и абсолютной, какой была до этого. Возможно, ее глаза стали привыкать к ней. В любом случае, она могла четко различить заблестевшие гневом глаза молодого человека, крепкие пальцы которого сжимали ее плечо.

– Я хочу всего лишь помочь тебе.

– Я, кажется, уже сказала вам, что я думаю о вашей помощи! – сердито ответила Эвелина, поводя плечами в тщетной попытке высвободиться от его железной хватки. – Я не хочу возвращаться домой, понятно вам, твердолобый болван!

– Ты хочешь остаться в замке до конца своих дней? – тоже повысил голос князь. – Чтобы иметь возможность наконец-то прикончить себя во время очередной попытки самоубийства?

Эвелина перестала сопротивляться, и князь несколько ослабил хватку, но по-прежнему крепко придерживал ее за плечи, не давая ей возможности ускользнуть.

– Стало быть, Гойта проникся к вам таким доверием, что выболтал чужую тайну, – с горечью сказала она, помолчав.

– Он хочет тебе добра. Поверь, я действительно могу тебе помочь. Почему ты упрямишься, Эвелина? – тихо спросил Острожский, пытаясь разглядеть выражение ее лица.

– Оставьте меня в покое! – она еще раз дернулась в его крепких руках.

– Отпустите меня немедленно, слышите вы, наглец! – помедлив, чтобы собрать в кулак всю свою волю и противостоять ему, нарочито спокойно произнесла она, холодно взглянув сначала ему в лицо, а затем на его крепкие пальцы у себя на плечах. – И не смейте обращаться ко мне на «ты». Мы с вами детей не крестили, и я не ваша любовница!

– Почему вы не хотите вернуться домой? – не сдавался Острожский, казалось, ничуть не обескураженный ее неожиданной вспышкой высокомерия.

– Потому что не хочу! – не выдержала Эвелина, и ее холодное безразличие внезапно разбилось на мелкие осколки, разлетевшиеся брызгами гневных нетерпеливых слов во все стороны: – Не хочу позорить свою семью! По-вашему, это достаточно веская причина для того, чтобы отказаться от свободы? Но если вы действительно так уж хотите мне помочь, как говорите, то помогите мне выбраться из замка. Я хочу воевать, хочу попасть к князю Витовту в Жемайтию! Поляки меня разочаровали. Они лишь болтают о мести, а сами ездят кумиться к крестоносцам, похваляясь победами на рыцарских турнирах! Вы отпустите меня, наконец?! Или мне что, пожаловаться на вас комтуру?

Князь разжал руки, и Эвелина, потирая затекшие от железной хватки его пальцев плечи, с укором взглянула на него своим огромными серо-голубыми глазами.

– Вы сделали мне больно, князь!

– Будете жаловаться комтуру? – приподнял бровь Острожский.

Она непонимающе взмахнула длинными ресницами.

– Вы находите это смешным?

– Скорее, забавным.

– Забавным? – она как-то странно посмотрела на него, нахмурив брови, а затем ее нежные губы искривила усмешка: – Простите, ради бога, дорогой князь, я и забыла, что вы того же поля ягода, что и мой хозяин. Христианский рыцарь. А они большие забавники!

– Я хочу помочь вам, Эвелина, – серьезно сказал Острожский. – Я ваш соотечественник.

– Ах да, я снова об этом забыла! Вы так удачно притворяетесь своим среди крестоносцев! Еще раз прошу прощения, пане коханку. Так о чем же мы с вами говорили, милый князь? Не о том ли, что вы не даете мне проходу, пытаясь помочь? Надеюсь, вы не влюблены в прекрасную племянницу гневского комтура, как все остальные ослы из Среднего замка? Как своему соотечественнику могу дать вам хороший совет. Чем скорее вы обо мне забудете, тем лучше для вас. Мой дядя-комтур строго предупредил, что если он услышит хоть единую сплетню относительно меня и одного из гостей-рыцарей замка, то он, не колеблясь, отдаст меня на потеху ландскнехтам. Не правда ли, забавно? Мне, конечно, все равно, какой смертью умирать. Но такая – уж очень трудная и, извините, позорная. Что же вы молчите, милый князь, вы всегда были так разговорчивы со мной? Вам нечего сказать? Я удивлена!

Она смахнула навернувшуюся на глаза слезу бессилия. Стоя пред ним, с высоко поднятой головой, сверкающими от негодования глазами, мокрыми волосами, прилипшими к щекам, в своем белом атласном платье с открытыми плечами и пышной юбкой, Эвелина казалась ему обольстительной русалкой, вышедшей из воды для того, чтобы очаровывать мужчин, а затем сводить их с ума разочарованием в любви. Но в глазах ее сквозил совсем не любовный призыв, а боль и отчаянье. То ли от холода, то ли от пережитого возбуждения, она дрожала, как в лихорадке. Плащ Острожского уже давно спал с ее плеч.

– Вам холодно, – помолчав, скупо сказал князь. – Возможно, вам лучше всего вернуться к Гойте и просушить одежду.

– Я не нуждаюсь в ваших указаниях, князь! – снова высокомерно возразила ему Эвелина, в то время как ее зубы выбивали дробь от холода. – До моих покоев совсем недалеко. А вот вам уже точно не попасть в Средний замок. Мост подняли сразу же после девяти. Идите к своему другу Карлу Ротенбургу в казармы, а я вернусь к себе. И не надо меня провожать. За мной присматривает один из людей комтура, так что ничего со мной не случится. Прощайте, милый князь. Было очень приятно с вами побеседовать.

Легкая издевка, неизменно сквозившая в ее голосе в разговоре с рыцарями, и с ним самим, в частности, окончательно вывела Острожского из себя. Он внезапно даже для самого себя схватил ее за руку, и притянул к своей груди. В следующую секунду Эвелина с изумлением почувствовала на своих губах вкус его поцелуя, который, против обыкновения, не вызвал в ней никаких отрицательных эмоций. Она была так удивлена этим, что даже не сопротивлялась. Ее губы полураскрылись ему навстречу, как у неопытной девочки. Острожский почувствовал, как кровь бросилась ему в голову и одновременно бешено запульсировала в том месте, о котором не принято говорить. Он понял, что еще минута, и он не сможет сдержаться. Поэтому он резко отпустил ее, словно оттолкнул от себя, с непроницаемым лицом учтиво произнес вежливые слова извинения и, круто развернувшись, пошел по направлению к казармам для наемников, служивших Ордену.