Читать книгу Я живу сейчас - Елена Вафина - Страница 5

Первым, что я почувствовала после пробуждения, была сильная боль в мышцах рук. Это стало неожиданностью, потому что я готовилась к поездке и занималась проработкой именно мышц верхней части туловища. Видеоролики в интернете гласили, что придется очень много грести. Я сделала выводы, но неправильные: делала упражнения на бицепсы и мышцы груди, а больше всего работали дельтовидные мышцы и трицепсы. Но теперь я уже не могла себе помочь.

Мне не терпелось прийти в школу. Урок был назначен на половину девятого. Не могла этого предположить, но ни разу не пожалела, что в свой отпуск вставала как на работу – в такую же рань. Но уже начинала закрадываться мысль, что надо жить так, чтобы ранний подъем был в радость – ведь начинается новый день прекрасной жизни.

В школе знакомые лица показались донельзя приятными, будто мы знакомы гораздо дольше, чем сутки. Все наши действия были отлажены, словно мы делали это не два раза в жизни, а тысячу раз: поиск своего гидрокостюма и майки, отправка их в черный таз, который несли в машину, поездка на пляж. Гуштаву интересовался, хорошее ли у нас настроение, нет ли каких-нибудь травм. Все это не выглядело притворством, и тогда я поняла, что дома не смогу купить такую искренность даже за деньги.

Натягивать на себя гидрокостюм было еще сложнее. Движения ограничивались болью и усталостью, усердно тянуть ткань нельзя – порвется. Ужасно напрягалась область вокруг большого пальца, кисти немели. Возились мы дольше обычного, извиваясь в воздухе с опутанными синим гидрокостюмом ногами. Когда мы наконец справились, Гуштаву показал нам, как нести свои доски вдвоем. Кто-то один брал ее за нос, второй – за хвост плавниками наружу, но я ни с кем не хотела делить свою ношу. Иногда чья-то помощь представлялась мне костылем, с которым я справилась бы лучше, но без которого чувствовала себя сильнее и увереннее.

Небо затянулось утренней дымкой, и курортный вид океана значительно испортился. Вода отражала небо и сама была серой, как лужа. И тут же нахмурилась я сама. Нельзя быть зависимым от погоды человеком, но иногда это вне нашего контроля.

Нелсон вызвался вести зарядку, которая оказалась в два раза дольше зарядки Гуштаву. От всевозможных упражнений гидрокостюм опасно натягивался и стремился разойтись по швам. Ткань костюма воздухонепроницаема, поэтому мы все вспотели и тело начинало чесаться. Для себя я сделала вывод, что подход Гуштаву мне нравится больше. Сам он не очень-то гибкий, и растяжка у него плохая – соответственно, он, как и любой человек, старается избегать того, что доставляет неудобства, но при этом не устраивает изнуряющей разминки для того, чтобы посильнее впечатлить учеников: «вот, смотрите, какой серфинг сложный, раз уже вымотались, слабаки!»

Океан волнами не баловал. Был практически полный штиль, и тут я осознала, что зря злилась на волны, потому что без них невозможно тренироваться. Мы целый час просто болтались в воде, так как без подталкиваний Гуштаву не могли сдвинуться с места. Пена толкала слабо, а мы еще не научились грести руками так, чтобы преумножить импульс воды. Конечно, мы предпринимали попытки, но доска под нами тонула в самый решающий момент. Я продолжила разочаровываться в себе. Не усвоила прошлый материал, поэтому, даже когда Гуштаву толкал мою доску, начинала вставать и падала на бок в воду, как объевшийся тюлень. После каждого падения так негодовала, что грязно ругалась вслух. Хорошо, что инструктор ни слова не понимал на русском и я могла себя не сдерживать. Он повторял одно и то же: что я поздно встаю, хватаюсь за края доски, смотрю себе под ноги, а не вперед. Я размышляла: что же он обо мне думает? Может быть, что я плохо говорю на английском и просто не понимаю его? Или что упрямствую и не желаю сделать того, что он просит? Но я старалась изо всех сил. Только вот все происходило так быстро, что я не успевала проконтролировать все – и руки, и ноги, и глаза, поэтому падала и падала. Однажды он сказал мне, что у меня не выходит, потому что я не верю в себя, заранее представляю, как упаду. Я запротестовала: он же не может заглянуть мне в голову. Но он сказал, что не проехав и метра, я уже держу пальцы на носу, зажимая его, собираясь упасть в воду, а надо собираться ехать. В следующий раз, пытаясь встать, я заметила, как первым делом поднесла руку к лицу. Гуштаву был прав.

Мне удалось проскользить несколько метров и только потом упасть. К тому моменту, когда появились первые маленькие успехи, у меня уже болело все тело. Руки не хотели разгибаться, и каждый раз мне хотелось кричать, когда я отрывала грудь от доски, пытаясь подняться. Голова кружилась из-за кувырканий в воде после падений. Несколько раз, выныривая, я ударялась о свою же доску то лбом, то макушкой, хотя прикрывала голову рукой, как учили. Это, а также полные водой голова и живот, холод воды – все отошло на второй план после боли в мышцах и суставах. Тело будто заржавело и потяжелело раз в сто. Поэтому, когда тренировка кончилась, захотелось плакать и жалеть себя, что ситуация ухудшается. Ничего еще не сделала, а уже все болит. Это ведь может стать преградой в дальнейшей борьбе. Внутри была злость, но на кого? На океан? Это же глупо. Океан ни под кого не подстраивается. Просто я оказалась слишком слаба. Тогда вся моя злость обращалась на саму себя, и мне казалось, что Гуштаву испытывает ко мне то же самое. Но я понимала, что у него тысяча учеников и он вообще обо мне не думает. Если бы он чувствовал что-то к каждому, то ему пришлось бы лечить нервы. Но он каждый день старался выглядеть веселым, легковесным и доброжелательным.

У Андрея дела шли лучше. Об этом свидетельствовало его приподнятое настроение. Он разглядывал девчонок в купальниках, шутил и смеялся. Я попросила его оставить меня в покое, потому что была жутко подавленной и мне надо было справиться с этим в одиночестве.

Мне снова хотелось как-то реабилитироваться – если не выходит в серфинге, то преуспеть хотя бы в чем-то другом. Поэтому я снова, как безумная, стирала чужие футболки. Мне надо было заслужить у самой себя прощение.

В перерыве до следующего урока мы ползали по апартаментам, как паралитики. Больно было даже глубоко дышать. Ребра раздвигались, причиняя нестерпимую боль. Кое-как пожарили полуфабрикаты, поели и упали на кровать. До начала урока так и лежали, не шевелясь.

Тренеры решили отвезти нас на другой спот. Даже по прошествии года я слабо разбиралась в условиях для катания на волнах. Но профи одним взглядом на океан могли оценить дальнейшее развитие событий. Видимо, сегодня в прежнем месте дела были плохи. Мы долго ехали куда-то на север мимо полей и огородов. Из сухой желтой земли, которую и землей-то назвать было трудно, скорее комьями глины вперемешку с песком, преспокойно росли себе тыквы, капуста, лук. Дорогу покрывала та же самая глина, только спрессованная и подсохшая. Представляю, в какую кашу она превращалась в дождь. Гуштаву несся на минивэне впереди, поднимая густое облако пыли. Мы с Нелсоном, ехавшие в другом минивэне позади, ныряли в это облако, представляя, будто у нас сафари по пустыне на джипах.

Я впервые смеялась над шутками иностранцев. Может быть, наши инструкторы-португальцы слишком много общались с русскими и уловили наш юмор, но мы хохотали всей толпой. Еще Нелсон выучил несколько фраз на русском и постоянно повторял их: «Гуштавушка, где ты? Давай греби! Побежали, разомнемся немного!» Иногда казалось, будто он притворяется, что знает только португальский и английский, потому что те русские фразы звучали очень чисто, вообще без акцента. Наш языковой барьер пал довольно быстро. Сначала мы просто качали головой «да – нет», а потом разошлись и оказались способны задавать вопросы и поддерживать диалог.

Мы остановились около заброшенной фабрики по выращиванию рыбы и моллюсков. Окна давно отсутствовали, поэтому сквозь пустые глазницы здания были видны высушенные временем бассейны. Отсюда невозможно было увидеть океан из-за поросли камыша, поэтому Гуштаву предложил сначала прогуляться до пляжа.

Иногда он говорил что-то серьезно и смотрел куда-то мимо всех, будто ему не нужны реакция, одобрение, согласие или ответ. Я невольно подчинялась этому тону, следя за ним так, словно в конце пути мне откроется какая-то истина. И она открывалась – истина об океане. Ноги вязли в песке, я отставала, но не выпускала Гуштаву из поля зрения. Я еще не знала, как мне ко всему этому относиться – к волнам, пейзажам, природе. И это знание я получала от него. Он все это уважал, а я уважала его за способность все это оценить.

Он смотрел на океан, а я смотрела на него. Под козырьком русого чуба хмурились брови, образовывая между собой две глубокие морщины. Он не моргал, и я могла заметить, что океан был не снаружи, не там впереди, а прямо внутри его зеленых глаз. «Что это за человек?» – подумала я.

Гуштаву очнулся, вышел из безмолвного диалога со стихией и направился обратно к трейлеру. Нелсон толковал его действия как одобрение, что здесь мы продолжим урок. Небо темнело и капризничало, камыш беспокойно шуршал листьями, а мы все равно собирались серфить. Вопреки угрозам природы.

Я вообще не имела сил. Глаза закрывались от усталости, движения конечностей были вялыми. Не хотелось даже улыбаться. Когда Гуштаву рассадил нас вокруг себя, я увидела, что остальные ученики так же разбиты усталостью. Я не представляла, как все это вынесу, и приготовилась тренироваться не на жизнь, а на смерть.

Признаться в собственной слабости тренеру казалось страшным грехом. Помимо этого, как он мог мне помочь? Отрегулировать сумасшедшие волны? Это вряд ли. А волны-то были очень высокие. Мне тогда вообще все волны казались большими.

Инструктор рассказал нам, как сидеть на доске, как разворачивать ее, как преодолевать большие встречные волны, когда добираешься на лайн-ап. Вот, что я уяснила: чтобы проскочить над волной, а не получить ею прямо в лоб, надо принять позу лягушки в прыжке – расставить ноги в стороны и максимально оторвать грудь от доски. Если волна слишком большая, то нужно сделать «черепаху» или «эскиморол» – взять доску за нос, обязательно упираясь локтями перед собой, и перевернуться так, чтобы доска оказалась над тобой. Волна, по идее, должна пройти мимо, после чего надо перевернуться обратно и снова залезть на доску.

Прозвучала команда идти в воду, и я побежала изо всех сил, чтобы первой оказаться в океане. Когда мы начнем грести на лайн-ап, я все равно отстану, поэтому мне хотелось заранее компенсировать разрыв. Стискивая зубы от стараний, до лайн-апа я добралась в компании еще нескольких парней. Гуштаву попросил всех сесть. Мы едва держались на доске лежа, соприкасаясь с ее поверхностью всем телом. И естественно, когда мы попытались сесть, то все по несколько раз перевернулись. Я не была исключением. На этот раз дно было где-то далеко внизу, поэтому залезть на доску, когда не от чего оттолкнуться, было очень непросто. Самая старшая из нас женщина не могла усидеть ни секунды, и Гуштаву несколько минут снова и снова затаскивал ее на доску. Он так устал, бедняга.

Мы сидели далеко от берега, смешно растопырив ноги. Гуштаву учил нас, что в таком положении нужно ждать волну, сидя лицом к океану, а завидев ее, быстро разворачиваться, делая в воде вращательные движения ногами. Стоило мне пошевелиться, как я теряла равновесие и крепко хваталась за доску, желая ее скорее успокоить. Мы были настолько неуклюжими, что во мне боролись два состояния – стыд и смех. Стыдиться я уже начинала уставать, поэтому смех брал верх. Гуштаву тоже смеялся. И вроде бы его смех должен был меня расстроить, но не расстроил. Он смеялся над нашим неумением, но нас это не оскорбляло.

Тренер попросил нас вернуться на пену, туда, где воды в океане по грудь. Мы выстроились в ряд и лениво погребли к берегу. Вдруг Гуштаву закричал: «Волна! Идет огромная волна! Гребите, гребите!» Я обернулась и на мгновение потеряла рассудок. И без того страшный, бурлящий, серый океан вдруг поднялся и догонял нас растущей стеной. Холодный страх прокатился от макушки до пят. Вода и так была ледяной, но внутри у меня сделалось еще холоднее. Я зажмурила глаза и изо всех сил делала то, что говорил Гуштаву. Больше мне не на кого было надеяться. «Ап! Ап!» – закричал он, и я, вопреки желанию обнять доску и ждать расправы океана над собой, подтянула ноги и встала в тот момент, когда почувствовала, что хвост доски начал подниматься. Ноги у меня тряслись, я застыла, как гипсовое изваяние, и скрючила пальцы рук, будто цепляясь за воздух. Я таращилась перед собой и видела, что траектория моего движения должна пересечься с траекторией другого ученика, но ничего не могла предпринять. Ракета, несущая меня, не имела пульта управления. Ученик со своей доски спрыгнул, а я, парализованная страхом, так и осталась стоять. Когда я наехала на его доску, мое тело по инерции понесло дальше, и я с высоты своего роста вошла головой в воду, а сверху меня накрыло тяжелое одеяло обрушившейся волны.

Когда я наконец вынырнула, меня колотило от испытанного потрясения. Я не была уверена, что еще когда-либо отважусь встать на доску на такой волне. Еще несколько минут я копошилась в пене, но уже не могла вытянуться в полный рост. Так и сидела на корточках, то и дело погружаясь в бездействие и задумчивость, пока океан не поддавал мне как следует. Он совершенно не давал времени копаться в себе, что-то анализировать, вспоминать, заглядывать куда-то в укромные уголки своей души. Пока ты с ним, каждая твоя мысль и клетка тела принадлежали ему. И то, что ты заметишь, уловишь, сфотографируешь своей памятью, останется с тобой навсегда, как последние кадры перед катастрофой.

Гуштаву подплыл ко мне, и я вдруг испытала невероятный прилив нежности. Будто знаю его тысячу лет, а не виделись мы целую вечность, будто мне так много хочется ему рассказать, что не могу ждать больше ни минуты. Но я молчала и смотрела на него. Он, казалось, не замечал моего убожества. Тушь давно размазалась по моим щекам черными кляксами, волосы запутались и висели на лице, как водоросли. Я постоянно сплевывала соленые слюни, и иногда они повисали на подбородке. Сопли вместе с водой вытекали, когда им пожелается, и я, готовясь к толчку пены, торопливо размазывала их под носом. А Гуштаву смотрел на меня точно так же, как смотрел до всего этого безобразия. Кожа его лица сделалась темнее не то от холода, не то отражая цвет воды. Я видела, как капельки воды соскальзывали с его волос и бежали по щекам. Наблюдала, как по горизонту шарит его встревоженный взгляд, а тонкие пальцы держат мою доску. Передний верхний зуб у него слегка выступал вперед, а вокруг рта и на шее проступала рыжеватая щетина. Я долго не хотела признаваться себе, но я им любовалась. Не знаю, какие химические процессы вызывали во мне серфинг и стресс от нахождения в необычной среде, от больших нагрузок и кипящего адреналина, но простые вещи показались мне лучшим, что я могла себе представить. И Гуштаву, способствовавший этим переменам, становился их символом.

Один раз он повел меня на берег. Я терялась в догадках: будет ли он меня отчитывать, попросит сидеть на песке до конца урока, чтобы я никого не покалечила, или заставит отжиматься, пока я не искуплю свою вину? Но он уложил меня на доску и попросил показать, как я встаю. Он удивился, что я все делаю правильно, но у меня все равно не получается в воде. Доска плясала подо мной, как бык, когда я оказывалась с ней в океане, это здорово отвлекало от техники, и я делала как получается, а не как следовало бы.

Потом мы еще долго плескались в воде. Я перестала думать о том, что мое лицо обезображено зверскими гримасами, что под ногами десяток метров океана и множество морских тварей, что я опять выпила несколько литров воды. Все это потеряло значение по сравнению с непреодолимым желанием испытать себя снова.

Пляж был пуст, и тренировалась только наша школа. Массивные утесы оттесняли желтую полоску пляжа к океану. Ветер поднимал брызги разбивавшихся у берега волн и бросал на наши лица. Я закрывала глаза, и холодные веки слипались. Доска покачивалась, как колыбель. Я погружала руки в воду, шевелила пальцами и набирала воду в ладошки. Не было вокруг ни шума машин, ни болтающих телевизоров. Мне не нужны были телефон и компьютер, чтобы не чувствовать себя одиноко. Мне было все равно, что было до этого дня, я почувствовала, как с меня свалился груз многих мыслей и забот, которые нависали надо мной долгие годы. Здесь, в океане, я почувствовала себя свободной от всего. Не осталось ни капли злости внутри, ни песчинки прошлых обид, и люди, которые меня не оценили в реальной жизни, растаяли в памяти, освободив место новому.

В необъяснимом опьянении я с остальными вернулась в школу. Гуштаву пообещал, что с завтрашнего дня волны начнут расти. Я, вместо того чтобы испугаться, испытала предвкушение. Механически постирав свои костюмы, все разошлись по своим делам, а мы с Андреем не смогли справиться с собой и остались в школе еще на целый час.

Во дворе школы на коврике лежал баланс-борд – небольшая овальная доска, перекинутая через трубу. Любой желающий мог потренировать свою способность держать равновесие. Серфинг мне это мало напоминало, но вещица по-своему занятная. Тем более что она стала нашим поводом не покидать территорию школы еще некоторое время. Гуштаву предостерег нас не сломать ноги и отправился домой. В эту минуту я узнала одно из своих забытых чувств из детства. Очаровываясь талантливыми людьми, я забываю о себе, хочу стать их собачонкой, чтобы везде следовать за ними. А если нельзя, то верно ждать там, где они меня оставили. Только рядом с такими людьми я испытывала всю возможную гамму чувств, поэтому всегда находилась в их поиске.

Когда эмоции немного разжали свои тиски, мы перекусили и пошли прогуляться. Я едва передвигала ноги. Думала, что вчера у меня болели все мышцы, но это не так. Новая боль добавилась сегодня. Ужасно болели бока и внутренняя поверхность бедра. Та нога, которая совершает самый сильный рывок, вылетая вперед, вообще не хотела двигаться, поэтому я бесстыже хромала. Андрею хотелось на пляж, чтобы разглядывать стройных девиц. А я все еще не понимала, что чувствую и что мне с этим делать, поэтому хотелось долго и упорно ходить, пока не отыщу свои ответы, хоть и говорят, что в ногах правды нет.

Мы подошли к обрыву и увидели, как оранжевое солнце тонет в дыму облаков. Пляжи пустовали, интерес Андрея тут же пропал, поэтому мы отправились бродить. Начинался прилив. Километры песчаных пляжей исчезали на глазах.

В голове был рой мыслей о доме, поездках и настоящем моменте. За какие-то два дня пропало прошлое восприятие мира. Я смотрела по сторонам и не могла поверить, что не видела всех этих красок. Нет, не так. Видела глазами, но не чувствовала сердцем. Меня разбудили, оживили, я была в крайней степени сознательности.

Приливом выносило на берег много водорослей, образовывались лужицы в каменных впадинах, и вдруг в одной из них что-то зашевелилось. Маленький, размером с кисть осьминог переползал с места на место и, почувствовав от нас угрозу, погрузился в воду и слился с дном.

Стены утесов меняли расцветку: от желтых с грязно-зелеными прожилками, до красных. Кое-где разминались серферы, люди с сачками вылавливали будущий ужин, встречались и бегуны. Вода оттесняла нас к отвесным стенам, мы поторопились взобраться повыше и увидели огромнейший блин рыжего солнца, который полз к горизонту. Многие с фотоаппаратами заняли выжидающую позицию и любовались этим потрясающим явлением природы.

Вечером Толя пригласил нас в лагерь посмотреть кино о серфинге. Наши инструкторы, естественно, не пришли. Верить в то, что они прикипают к ученикам, было бы глупо. Когда ты ешь одно и то же изо дня в день, хорошо, если просто перестаешь чувствовать вкус, ведь куда хуже, если будет тошнить.

После того как солнце село, стало темно хоть глаз выколи. Под навесом в лагере расставили пластиковые стулья, растянули на стене экран и включили проектор. Фильм был от лица серферов из США. Они вытворяли на доске невероятное, против всех законов природы. Смотрела я на эти кадры и думала, что люди пропитаны серфингом, он для них равен ходьбе, их увлечение ничуть не ослабевает с течением времени и такого искусственно не достигнешь, если поставишь цель. И я немного раскисла. С моими возможностями, с моей расстановкой приоритетов серфинг мог быть для меня временным развлечением. Даже через сто лет таких вот поездок раз в год к океану я бы и в подметки не годилась ни одному из тех, кто провел в океане с доской свое детство и юность. Серфинг – игра для взрослых. Мне было жаль, что я узнала о ней так поздно.

Фильм длился час, а после него ребята из нашей команды накрыли стол во дворе, стояли две бутылки белого вина. Нас они не пригласили присоединиться, и я была этому рада, потому что хотелось одного – уткнуться лицом в подушку. Ощущение того, что моя жизнь раньше была пустой и бессмысленной, истязало меня. И все бы ничего, да только нужно было к ней вернуться.