Читать книгу Гомер и Ева - Елена Васильева - Страница 4

Змей обвился вокруг трона. Он не убивал девушек, вонзая им в шеи острые зубы, не покушался на героев – просто душил Рейх кольцами своего бесконечно вытянутого в пространстве тела.

Змей был бессмертен, но не мог слезть с трона, потому что трон синхронизировал его со страной, или, как принято было говорить, с народом: трон сколотили так, чтобы Змей, обвив его свои упругим телом, мог слышать, что у народа болит и о чем он тревожится.

Моцарта привели к нему двое туманных всадников. Они были последней разработкой Министерства обороны. Молча переходили черту и завоевывали земли, потому что те, на чьи земли покушались всадники, не могли их видеть, а поэтому не могли им сопротивляться. Зато всадники видели все, незамеченными врывались в дома.

Агенты оборотней все же видели их и кричали тогда: «Я все вижу!»; таких, говорят, ловили и скармливали Змею. А Змей хотел больше земель, его существование напрямую зависело от их количества. Так говорили.

Однажды владения Змея сильно уменьшились, а трон его стал похож на маленькую деревянную табуретку. Ему было холодно. Чешуя сыпалась со Змея, как шерсть с собаки, и с тихим звоном падала на пол. Змей умирал. Люди не видели его на экранах – а прежде он любил выступать перед публикой – и начали поговаривать, что правителю осталось недолго.

– Вы слышали, бессмертный Змей умирает! – шептали люди и несли к дверям его замка угощения. Некоторые плакали, рвались во дворец, готовые согревать Змея своими телами, но он и без того получал их тепло через трон – просто ему нужно было больше, намного больше тел.

С каждым новым злорадствующим сообщением зарубежной прессы тело его сотрясали конвульсии, он бесновался и сжирал кусок Маленькой империи, расположенной по соседству, – он всегда ел, когда нервничал. Тогда и появилась Партия Оборотней, которая решила бороться со Змеем; тогда он и воспрянул.

Уходя на войну, Моцарт еще не знал, на чьей стороне будет воевать, ему просто нужно было бессмертие, и он выбрал Маленькую империю, на которую Змей давно положил глаз, но никак не мог сожрать и половины.

Моцарт был хорошим воином – всякий раз, когда он видел, что Всадник скачет через Дунай и приближается к Днепру, он начинал напевать свой последний вальс. Хотя тот до сих пор не был дописан и до середины, даже нескольких тактов «Шутки» хватало, чтобы всадники со смеху падали с коней и расшибали головы.

Моцарту не очень хотелось убивать всадников, хотя пару раз он почувствовал необъяснимый прилив сил, расправившись в одиночку с целым отрядом. На правой ладони Моцарта темнела родинка – примерно на холме Марса. После каждого удачного сражения он прикладывал руку со сведенными пальцами сначала к левому плечу, а потом с криком – «За Маленькую империю!» – выбрасывал ее прямо к солнцу и любовался, глядя, как оно освещает ладонь и пятнышко родинки на ней. «Родинка – это такая маленькая родина», – думал Моцарт и с гордостью осознавал себя носителем великого отечества.

Моцарту казалось, что он талантлив и отважен в достаточной мере, чтобы возглавить освободительное движение, чтобы направлять солдат и разрабатывать планы наступлений, устраивать противнику котлы и облавы. Но народ Маленькой империи не замечал ни талантов Моцарта, ни его очаровательной родинки на ладони.

Когда народ особенно страдал, Моцарт пытался развеселить его «Шуткой», но голос у него был тихим, и прислушиваться к Моцарту никто не хотел. И Мо порой часами простаивал на улице, рискуя попасть под обстрел или в облаву, тихо-тихо напевал, почти бормотал, свою «Шутку» и прекращал, только когда кто-нибудь бросал ему монетку. Тогда он негодовал, поскольку пел свой вальс не ради подаяния, но все воспринимали его как попрошайку. Моцарт остро чувствовал свою невостребованность.

А потом его поймали и привели к Змею.

Моцарт увлеченно разглядывал колонны, подпиравшие своды зала, и лепнину на стенах и потолке. Он мог безошибочно определить, что колонны привезли сюда из Рима, а лепнину соскоблили в одном из залов Версаля.

Огромная блестящая туша Змея не вписывалась в эту и без того чересчур эклектичную архитектурную композицию, но Моцарт усилием воли заставил себя не морщиться.

Туша задрожала – проснулась:

– Здравствуй, мальчик, – вопреки ожиданиям, Змей не шипел, а говорил фальцетом. Тембр был настолько неуместен, что Моцарт даже не испугался, на что Змей втайне рассчитывал. Он спросил:

– И зачем ты ввязался в войну? Ты ведь совсем юн!

– Я хочу бессмертия, – прямо сказал мальчик, стараясь, чтобы голос звучал поувереннее, а сам рассматривал Змея.

Туша содрогнулась от смеха. Змей перевернулся на спину и выставил свой желтый живот.

– Что ж, ты храбро сражался с моими рыцарями и заслужил немного вечности, – признал Змей, успокоившись.

Один из туманных всадников поднес Моцарту массивный кубок на серебряном подносе. Рядом с кубком стояло два пузырька – Змей сказал, что один с бессмертием, другой – с ядом. Туманный всадник взял один из пузырьков и вылил в кубок.

– Пей, – велел Змей.

Моцарт выпил и не почувствовал вкуса смерти на своих губах. Тогда он схватил второй пузырек и залпом опустошил и его. Смерть все не наступала. Змей удовлетворенно улыбнулся – теперь ты бессмертен, мальчик.

Моцарт удивился – бессмертие далось ему слишком просто, и это немного разочаровывало. Он хотел подвигов и приключений, а бессмертие должно было стать лишь приятным бонусом, но обошлось без подвигов. Моцарт так расстроился, что развлечения ради потребовал еще один пузырек с ядом – ему принесли несколько, он опустошил и их.

– Еще! – требовал Моцарт. – Больше яда, дайте мне больше яда!

И всадники несли ему яд, и он выпивал все, что находилось во дворце Змея, – теперь это было его главным развлечением на ближайшую вечность. А что не мог выпить, Моцарт складывал в рюкзак, пока тот доверху не наполнился стеклянными емкостями с содержимым, смертельным для человека и совершенно безопасным для него.

– Теперь, получив то, что хотел, ты должен помочь мне, – фальцетом продолжил Змей, поудобнее устраиваясь на троне. Он вздремнул, был спросонок и выглядел старше, чем прежде, – опухшее после сна веко нависало над желтым глазом, а вся морда была одутловатой и неприятной. Хвост немного подрагивал – Моцарту казалось, что правитель волнуется, хоть причины были непонятны. – Подойди, поговори со мной, мальчик.

Моцарт приблизился к Змею – ему совсем не было страшно. Разве что немного неловко оттого, что он собирался получить бессмертие, воюя за Маленькую империю, а стал бессмертным при дворе Змея – не сплевывать же теперь бессмертие на пол? Тем более противники Змея – Партия Оборотней, возглавляющая Маленькую империю, – Моцарту тоже не нравились, так что он легко простил себе это крохотное предательство.

– У народа должен быть царь, – с легким свистом на слове «царь» проговорил Змей, получился «t-sar», на английский манер.

Моцарт кивнул, он в детстве считал себя монархистом и мечтал однажды умереть за царя, но повода прежде не представлялось. А теперь, так легко получив бессмертие, он уже никогда не сможет этого сделать. Моцарт загрустил оттого, что никак не мог решить, что для него важнее: обретенная вечность или уже недосягаемая красивая смерть.

– Ты и сам мог бы стать царем, Моцарт, – заговорщицки проговорил Змей, – вот только у меня нет для тебя подходящей короны. Впрочем, ты мог бы осмотреть мою сокровищницу и выбрать то, что будет тебе по душе. Жаль, спуститься с трона и пойти с тобой я не могу. Выбери то, что приглянется, – шипел Змей, соблазняя Моцарта сокровищами, как девку на ярмарке.

«Гляди лишь скуки на меня не наведи», – подумал Моцарт. А вслух спросил:

– И как я узнаю, куда мне идти?

– Впусти меня в свою голову, – мягко попросил Змей. – Я буду направлять тебя.

Моцарт покачал головой – сам справлюсь – и вышел из тронного зала. Змей недовольно сверкнул глазами. Туманные всадники подхватили трон и понесли Змея следом за Моцартом.

По пути к сокровищнице им не встретился ни один человек – только полчища туманных всадников.

– Почему здесь нет людей? – спросил Моцарт.

– Я всех съел, – пошутил Змей.

Сокровищница была огромной. Все, что правителю не удавалось проглотить, он отправлял сюда – насытившись, Змей превращался в Дракона-стяжателя. Под ногами звенели монетки, и Моцарт поднял одну из них. На аверсе золотой монеты красовался Эйзенхауэр. Моцарт удивился: а их ты тоже проглотил? Змей кивнул. Ему было неприятно вспоминать этот инцидент: изжога до сих пор давала о себе знать. Змей икнул.

Моцарт отбросил монеты и подошел к постаменту в центре. На постаменте лежал широкий медный обруч, украшенный драгоценными камнями разного размера. Вот только одного не хватало, и обруч смотрел на Моцарта пустой глазницей.

Моцарт хорошо знал, что это.

– Откуда у тебя эта корона?

– Хочешь? – спросил Змей вместо ответа.

По преданию гвоздь от креста Спасителя, подаренный папой Григорием Великим лангобардской принцессе Теоделинде, был вставлен по ее приказу в золотую корону для ее супруга Агилульфа. С той поры корона венчала царственные головы не только лангобардских королей, ею короновалась большая часть германских императоров, от Карла Великого до Карла V.

– Но она… медная. Корона лангобардов медной быть не может. Это какая-то подделка, – вдруг заметил Моцарт.

Змей поморщился – его раскусили, – но быстро нашелся.

– Сломали. Корона была золотой, и венчал ее философский камень. Но однажды камень исчез, и корона потускнела. С каждым днем ее сияние становилось все менее ярким, пока хранители не обнаружили однажды, что она оказалась медной, – Змей прищурился, как бы вспоминая. – С тех пор ни один человек, достойный быть царем Рейха, не может его возглавить – не короновать же правителя медью. Я давно ушел бы на покой, если бы нашел того, кто сможет меня заменить, того, кто согласится носить корону лангобардов.

Моцарт продолжал делать вид, что не понимает, о чем говорит Змей.

– Я одинок, мальчик, – прошипел Змей. – Ради меня никто не станет искать философский камень. Но если кто-то смог бы сделать это для тебя…

У Моцарта как раз левая рука кровоточила.

– Кто это? – с деланным равнодушием спросил Змей.

– Это Ева пишет. Я не могу надолго задерживаться здесь, я обещал ей вернуться. Или, может, мы могли бы позвать Еву сюда?

– Ей нельзя сюда, мальчик. Всякий, кто живет во дворце, бессмертен. Пусть тоже обретет бессмертие – и тогда приходит.

Змей говорил мягко, почти ласково.

– Но как же, – спросил Моцарт, – ей получить бессмертие? Может быть, у тебя, Змей, есть лишний пузырек?

Но Змей ответил:

– Нет, у меня закончилось, ты последнее выпил. Пусть Ева найдет философский камень и принесет его сюда. А после уже ты решишь, чего хочешь больше: чтобы Ева жила при дворце с тобой вечно или чтобы корона лангобардов на твоей голове вновь стала золотой, а не медной.