Читать книгу Гомер и Ева - Елена Васильева - Страница 8

Сцена при дворце

Моцарт: Господи, что я делаю?

Иногда хочется закричать, но в городе нет ни одного места, где можно было бы это сделать. Вы вообще задумывались об этом? Нормально ли, что обычная базовая потребность поорать нигде не может быть удовлетворена, если ты приличный человек? Никто не обратит на тебя внимания, пока ты не потревожишь чей-то покой, но уж если потревожишь! А мне еще сложнее, на меня теперь обращают внимание постоянно, тревожу я кого-нибудь или нет.

Я бы мог сколотить бизнес на этой неудовлетворенной человеческой потребности – кричать, но я уже занят в другом деле.

Иногда кажется, у меня дыра в голове. Поэтому я ношу шапку. Если шапку снять, столб света вырвется наружу. Наверное, поэтому говорят, что у меня глаза потухшие – просто все выходит через голову.

Еще у меня проблемы с рукой. Я просыпаюсь посреди ночи оттого, что рука меня душит. Врачи говорят, что это онемение, ничего страшного.

Ничего страшного, но я стараюсь не спать один. Рядом должен быть кто-то, кто поможет отбиться.

И когда не уснуть, вот как сейчас, я выхожу на балкон и смотрю на арку. Картер спроектировал ее для меня. На арке высечены эпизоды из жизни лучших правителей нашей империи, и там осталось несколько пустых плит для моих будущих подвигов. В этих пустых плитах есть что-то пугающее. Они подобны оставленным для тебя пустым местам в фамильном склепе. Но я запрещаю себе страшиться будущего.

Как я попал сюда?

Я не мечтал ни о чем подобном. Как мне отсюда выбраться?

Господи, что я делаю.

⁂

Те же и Гретта

Самое страшное из несчастий – Моцарт был убежден в этом с детства – скука.

Когда началась война, он ликовал. Он ехал бороться не со Змеем, не с оборотнями, но единственно – с ней, со скукой, и в этой борьбе его собственная смерть или чья-то смерть от его руки казались меньшими из зол.

Скуку уже не выходило развеять одним «Крымом». «Крым» справлялся на время, однако. В этом ему не откажешь.

– Я вмазался, а пустота не прошла, – с сожалением сказал он когда-то Картеру.

Немного помогли новые возможности, которые открыла для Моцарта жизнь при дворе.

Для развития демократических институтов в империи решено было менять президентов ежечасно; правда, смена глав государства была доступна только одному человеку – Серому кардиналу, которого, в свою очередь, контролировал Большой Змей.

Моцарта назначили Серым кардиналом и велели дожидаться в этой должности коронации.

Змей представил народу Моцарта – молодого, скуластого, с очаровательной родинкой на ладони, людям понравились скулы и родинка. Народ полюбил все, что было связано с Моцартом: деревянных солдатиков, чай с молоком, Азнавура. Змея тоже полюбили заново – за близость к Моцарту.

И вот уже они с Греттой сидели на сайте hotpresidents.com и выбирали президента на час.

Они познакомились на какой-то книжной презентации, куда Моцарт пришел со стендом агитации за Змея – рассказывал о демократических институтах. Гретта, грустная женщина в льняном костюме, убирала пустые бокалы со стойки. Кто-то из присутствующих случайно прижег ей руку сигаретой, образ печальной дамы в льняном костюме с ожогом оказался настолько сильным, что Моцарт тут же решил, что влюблен. В первый же вечер Гретта приготовила ему курицу в ореховом соусе, и Моцарт влюбился еще сильнее; и с тех пор она варила и запекала каждый день, носила розовые халаты с рюшами и сбрызгивала руки лавандовой водой.

Гретта осторожно сжимала пальцами его локоть – с тех пор как Мо допустили к власти, он мог неожиданно вспылить (и один раз случайно ударил ее). Впрочем, для этого нужно было действительно сильно разозлить Моцарта, и, преуспев однажды, Гретта впредь была осторожна.

– Может, этого?

– Или пойдем по экзотике – посмотри, какой разрез глаз!

– Нормально, берем! – Моцарт нажал на зеленую кнопку на панели управления – на браслете выбранного президента должна была замигать лампочка, еще через полчаса его доставят во дворец, и Моцарт решит, стоит ли платить ему за услуги.

У Гретты сердце заходилось в дикой пляске от радостного возбуждения – она особенная для него, он ей доверяет; заправляет судьбами мира, помыкает правительством, а доверяет – только ей.

В кабинет к кардиналу президенты входили нагими.

– Есть какие-нибудь особые навыки? – строго спросил Моцарт, придирчиво осмотрев выбранный экземпляр. У доставленного кандидата были накачанные икры и длинные, до плеч, волосы. Гретта поморщилась – она не переносила длинных волос у мужчин, особенно если мужчина – потенциальный президент. Это казалось ей признаком инфантильности. Моцарт заметил, как Гретта брезгливо скривилась.

– Не нравится? Уведите его, девушке не нравится. Не нравится девушке – и народу не понравится тоже, женщину нужно слушать во всем.

Гретта прыснула смехом.

– Люблю. Хоть власть тебя и развратила.

Моцарт не прекращал думать о короне лангобардов. Раз в неделю он приходил в сокровищницу, играл с золотыми мячиками и яркими драгоценными камнями и смотрел издали на корону с пустой глазницей. Так он выбирал между Евой и короной.

В один из таких дней Моцарт услышал за спиной шаги – монетки звенели под ногами Гретты, она надела свой любимый льняной костюм и пришла в сокровищницу с корзинкой – полдник.

– Почему ты грустишь, милый? – спросила Гретта и обняла Моцарта своими слишком лавандовыми руками. – Смотри, как все здесь хорошо – и золото, и бессмертие, и еще я тебе курицу принесла, Мо.

– У моей короны – глазница пустая, – сказал Моцарт и по-детски всхлипнул.

Гретта потрепала Моцарта по волосам.

– Возьми куриное бедрышко, Мо, ты с утра ничего не ел, – ласково сказала она и сунула ему в одну руку курицу, а в другую – хлеб (черный, ржаной, с семечками). Этот хлеб народ тоже полюбил.

Моцарт отодвинул ее руку:

– Не хочу. Глазница, говорю, у короны – пустая, слепая корона издевается надо мной, пялится в меня отсутствием камня, а ты мне – курицу.

Но Гретта все равно настаивала:

– На, поешь – и поотпустит. На голодный желудок корону никто не носит. Ты злой стал совсем, милый Мо, я хочу, чтобы ты вернулся прежним, чтобы мы с тобой снова хохотали за ужином и рисовали друг другу на запястьях узоры куриным жиром.

– У моей короны – пустая глазница! – закричал на Гретту Моцарт, отобрал у нее куриное бедрышко и бросил его в гору золота, на которой они стояли, но эта женщина в розовых рюшах достала из корзинки еще одно, протянула Моцарту и осторожно провела слишком лавандовыми пальцами по его щеке.

– Если хочешь, я могу вставить в корону свой глаз, и я тогда стану одноглазой Мойрой, я буду плести паутину судьбы и вплету тебя – в свою! – пошутила она.

Гретта очень полюбила Моцарта за родинку на ладони и за то, что когда он ночью держал ее за руку, то ей ничего не снилось.

– Глазница! Пустая! – почти взвыл Моцарт, но Гретта услышала «По-мо-ги-те!» и отдала ему всю корзинку с курицей, побежала на поле, сплела венок из ромашек и колокольчиков, поцеловала его в шею, и ему пришлось обнять ее – глупую женщину с лавандовыми руками. Моцарт полез было в карман за кружевным платком с маками, чтобы промокнуть уголок глаза, но карманы были пусты.

– Возьми мой платочек, – попросила Гретта, с удовольствием наблюдая, как Моцарт вгрызается в курицу и тихо плачет от злости. На платочке была вышита «Г», и Мо вытер им уголок глаза, из которого выкатывалась крупная злая слеза. – Я тебя не отдам, я тебя никому не отдам, – несколько раз повторила Гретта и вцепилась в Моцарта полноватыми, но все же изящными пальцами. Моцарт хотел было попросить ее прекратить, но вдруг понял, что страшно устал и что хочет поскорее уснуть, а если Гретта распереживается, утешать ее придется не один час. И он смиренно опустил голову и побрел за лавандовой женщиной в спальню.

Засыпая под бормотание экрана, Моцарт слышал, как Гомер спел о том, что новым президентом на час в Рейхе становится вьетнамец – Гретте отчего-то нравились азиаты. Моцарту не спалось рядом с ней, и он сделал звук громче:

– Режим падет!

«Нужно будет казнить его по какому-нибудь пункту Закона о забвении», – решил Моцарт – Гомер никогда ему не нравился.

Моцарт ворочался, но уснуть все равно не мог. Его не оставляло чувство, что Змей переменился; некоторые другие чувства его тоже не оставляли, но это просто с ума сводило: Моцарту казалось, у Змея изменился разрез глаз, и даже говорил он теперь не фальцетом. Серый кардинал боролся с маленьким Мо: одному хотелось уткнуться в круглое плечо женщины рядом и уснуть, другому – заплакать и сбежать из этого чужого дома. Никому нельзя было слышать, как Мо хныкал в опустившейся на замок темноте в Веймаре, Германия.