Читать книгу Старые фотографии - Елена Викторовна Тершукова - Страница 3

Две фотографии. На первой – симпатичная круглолицая светленькая девочка лет 9 – 10, с большим бантом в волосах. На второй – она же через четыре года. Лицо стало уже, нос – длиннее, глаза тоже как-то сузились. Но все равно достаточно привлекательная. А вот считалась она страшненькой, чуть ли не уродкой. Видимо, из-за характера. Врушкой была просто патологической, но все ее вранье всегда было шито белыми нитками: наврет, а потом сама забудет, что болтала, и попадается. Может, просто фантазировала? Ну и подленькая к тому же: могла сделать «бяку» ближнему своему – то по глупости, то со страху. И никогда не признавалась ни во вранье, ни в содеянном. Ну разоблачили тебя – признайся, извинись, заплачь хотя бы – нет! Все дураки, все врут, она одна хорошая. И дружить с ней никто не хотел, кроме Таньки.

Почему-то мы все тогда (за редкими исключениями) называли друг друга – Танька, Анька, Ленка, Томка… Ну, так и писать буду.

Так вот, была у меня лучшая подруга Танька. Конечно, у меня много было подружек – и в классе, и соседских девочек, и сестер моих двоюродных подруги тоже часто становились и моими подружками, но Таня – это отдельная статья. Мы как начали с ней дружить еще в садике, так и в школе продолжали, и даже когда я уже жила в другом городе, первое, что делала, приезжая на каникулы, а потом в отпуск, даже не успев вещи толком разобрать – бежала к Таньке. У Тани было не меньше подружек, чем у меня, и порой я удивлялась – ну что Танька нашла в этом человеке? Как с ним общаться-то, а не то, что дружить? Ну вот такая уж была моя подружка, что в каждом находила что-то достойное дружбы. Так и с Томкой получилось. Начала-то с ней дружить я, но скоро поняла, что не могу! А Танька подхватила эту дружбу, и в школе с Томкой дружила, и во взрослой жизни. А у Томки, кстати, больше подружек не было, в классе ее терпеть не могли, и в компании нашей она была только благодаря Тане. А не Таня бы – так и сидела бы всегда одна.

Томкин дом стоял недалеко от школы, и дорога в школу проходила мимо него. А во дворе у них росла огромная яблоня с соблазнительными ярко-красными яблоками. Если учесть, что в нашем северном городке яблони и вообще-то были редкостью, а тут такими красными яблоками вся усыпанная, то понятно, о чем мечтал каждый школьник по дороге в школу и обратно. Но вдоль натянутой по всему двору проволоке бегала огромная злющая собака, которая начинала лаять даже тогда, когда кто-то просто проходил мимо забора по тротуару – и лаять, и греметь цепью, и чуть ли не на забор кидаться. Так что оставалось только мечтать и облизываться.

Я в первый класс попала не первого сентября, а на две недели позже. Все уже успели перезнакомиться, даже подружиться, а тут вдруг – новенькая! Всем любопытно было – что это за такая девочка, которая учиться пришла не как все, а на полмесяца позже? А Танька умудрилась заболеть, и я даже не знала, что мы с ней в одном классе (интернета тогда, понятно, не было, и даже простых телефонов раз-два и обчелся). Тут Томка и решила со мной срочно задружить. Подошла на перемене и говорит:

– Меня Тома зовут. Знаешь, где я живу? Вон в том доме. Хочешь, пойдем после уроков к нам. Яблок нарвем сколько захочешь!

Я аж обомлела: – Это где яблоня с красными яблоками? Так это твой дом??? Конечно, хочу! Но у вас же собака такая злющая, она меня искусает сразу!

– Да я зайду первая, в будке ее закрою, ты и пройдешь!

– Ага, а если она выскочит?

– Да не бойся, я ее подержу. И вообще, Джек меня знаешь как слушается, я скажу не трогать, он и не тронет.

– А яблоки рвать-то можно? Твои родители разрешат?

– Конечно! Я всегда рву, сколько хочу, и подружкам разрешаю!

Конечно, я согласилась, и весь последний урок предвкушала, как я сама сорву с настоящей яблони яблоко! И какое оно, наверное, будет вкусное!

После уроков мы отправились к Томке. Джека она благополучно заперла в будке и еще рядом с будкой постояла, пока я пробежала до крыльца. Зашли, а навстречу – Томкина бабушка, такая классическая, с виду добрая старушка. И обращается к внучке так, как будто меня вовсе нет: – Иди, переодевайся, да обедать садись.

А Томка мне, как ни в чем не бывало: – Я поем пока, а ты в моей комнате посиди, подожди.

Вот это было удивление! Все мои знакомые, родственники, соседи повели бы себя совершенно однозначно: если их ребенок пришел с приятелем, и ребенка сажают за стол, то и приятеля тоже, безо всяких разговоров. Даже если скажешь, что не хочешь – тебя и слушать не будут, просто поставят то же, что и своему. А действительно не хочешь есть – тогда лучше в дом не заходи, жди на улице, или позже приходи. А тут дети из школы пришли, понятно же, голодные – и ты свою девочку кормишь, а другую – «подожди там»? Я так удивилась, что даже про голод забыла. Ну пошла, какую-то книжку взяла. А потом еще больше удивилась: книг у Томки почти не было, только несколько штук каких-то тоненьких, совсем для малышей. Книжек нет, окно выходит в огород, на столе тоже ничего интересного, да и не буду же я по чужому столу шарить. Делать было совершенно нечего, да еще Томка, как нарочно, ела долго-долго. Насилу дождалась.

Наконец Томка пришла.

– Ну что, – говорю, – пошли, ты мне яблоню покажешь.

– А она вдруг покраснела и шепчет: – Нельзя… Бабушка ругаться будет.

Я от возмущения просто остолбенела: – Ты же сама меня позвала! Зачем тогда наобещала?

– Ну, я думала, бабушки дома не будет, может, она уйдет куда-нибудь…

– Хорошо! Но ведь когда мы пришли, ты увидела, что бабушка дома и знала, что она ругаться будет! Сразу бы мне объяснила, я бы домой ушла! Зачем мне было сидеть тут, час ждать, пока ты поешь?

– Я хотела, чтобы мы поиграли потом…

– Здорово! Яблоками заманила, сама наелась, меня тут продержала, а теперь играть я с тобой буду? Нетушки, иди, держи свою собаку, выпусти меня!

Всю дорогу до дома я кипела от возмущения, а дома мама меня уже заждалась. Когда я рассказала ей про свой неудачный визит, она сказала: – Ну вот, теперь ты знаешь, что к Томе лучше не ходить. Да и зачем тебе, у тебя вон подружек сколько!

– Мам, ну я же так мечтала с настоящей яблони сама яблоко сорвать!

– Ладно, давай, в эти выходные пойдем к бабушке, у них за забором у соседей тоже яблоня есть. Правда, яблоки на ней мелкие и желтые, зато они разрешат тебе и не одно сорвать!

Так оно и было, и добрая соседка позволила мне нарвать целую миску яблок и забрать их с собой.

А Томка на следующий день подошла как ни в чем не бывало, ходила на переменках за мной хвостиком и даже сердилась, когда я играла с другими девочками, как будто у нее на меня были какие-то права.

Через несколько дней пришла выздоровевшая Танька. Сказать, что мы обрадовались открытию, что учимся в одном классе – значит, не сказать ничего. Это было покруче нашедших друг друга разлученных сестер в индийских фильмах! Мы не отходили друг от друга. Томка тоже к нам «примазалась», очень мешала, но от нее было никак не избавиться. И тут она придумала вот что: на одной из перемен стала рассказывать нам, что у нее в огороде из «секретиков», которые она там закапывала, выросли цветы! Какого цвета был осколок стекла, такой и цветок! А у нее была одна очень красивая чашка с радугой, чашка разбилась, она сделала «секретик», и теперь вырос цветок, как радуга!

Теперь-то я знаю, что это была детская фантазия с целью привлечения внимания и поднятия своей значимости. А тогда…

Танька, кажется, поверила сразу. А мне тоже очень хотелось поверить, но мешал тот «яблочный визит». Смотрю на Томку, а у нее лицо покраснело, а возле губ образовались такие белые бугорки, и почему-то по бугоркам сразу видно: врет!

(Кстати, потом всегда я видела, когда Томка врала – как раз по этим появляющимся у губ белым бугоркам. А Танька их не видела! Еще и смеялась надо мной, что не только Томка врет, но и я вру – придумала же какие-то «бугорки» у Томки! И даже, когда мы уже были взрослыми, всегда мне это припоминала, когда разговор про Томку заходил. Но ведь четко они были! И у взрослой Томки тоже!)

Так что я сразу сказала, что не верю в эти цветы. Сказала, а сама думаю: вот если Томка сейчас позовет к ним посмотреть, это будет так здорово! И уже картинку себе в мыслях нарисовала – трава, а в ней чудо-цветочек радужный! Какая красота!

Конечно же, Томка начала выкручиваться. Сначала про злую собаку, которая никого во двор не пускает, на что я ответила, что она же подержала собаку, когда я к ней приходила. Потом про бабушку, которая ругается. Я говорю: – Давай, мы не будем в дом к вам заходить, сразу пойдем в огород, посмотрим цветочек и уйдем, бабушка и не заметит!

– Так она же в окно увидит, – говорит Томка, – она всегда на кухне в окно смотрит, кто идет.

– Но ведь огород в это окно не видно, – возразила я.

– А она во все смотрит!

Я говорю:

– Ну вот, нет у тебя никакого цветка, ты все выдумала. Если бы был, ты бы обязательно похвасталась, и бабушку не побоялась бы. Ну и поругалась бы она, ну и что тут такого.

И тут они уже с Танькой вдвоем стали уверять, что есть, просто не посмотреть никак. Ну, уж с Танькой я не хотела спорить, тем более что и самой очень хотелось поверить в чудо.

Школьная наша жизнь шла своим чередом. Уроки, прогулки, подружки… Я подружилась с еще одной нашей одноклассницей – Аней, Таня как-то сдружилась с Томкой, так что у нас такая компания была крепкая, мы даже гордились: «наша четверочка». Сейчас вот думаю – более разных девочек (и по социальному положению, хоть и были тогда в Советском Союзе «все люди равны», но тем не менее, и по учебе, и по характеру) еще поискать было, но ведь дружили же. Всю начальную школу – крепко, потом как-то Аня отдалилась, зато стала Кузя. Конечно, и у Таньки были свои «дружбы», и у меня, но вот эта в школе была главной.

Где-то в начале октября Томка сказала нам с Танькой, что ее бабушка уехала на несколько дней в деревню, родители до вечера на работе, так что мы можем после школы пойти к ней поиграть.

Мы с радостью пошли. Джека заперли в будку, и тут я вспомнила про цветочек и обрадовалась, что мы наконец-то его увидим. Ну, конечно, тут же была придумана история, что Джек отвязался от цепи, забежал в огород и все вытоптал. И бугорки белеют! Но я вспомнила, как Танька смеялась надо мной из-за них, и даже говорить ничего не стала, подумала, а вдруг мне, и правда, кажется – ведь Таня-то их не видит! А значит, Томка и не врет, и все так и было. Жалко!

Томка в этот раз даже чаем нас напоила с конфетами и печеньем. И вдруг как-то погрустнела и сказала, что она пока играть не может, потому что мама ей велела сегодня всю посуду в серванте перемыть.

У Тани-то сроду никакого серванта, и тем более, посуды такой не было, а я удивилась:

– А что, тебе разрешают эту посуду трогать? Там же хрусталь, а он хрупкий и дорогой! У меня мама только сама его моет.

Танька возразила:

– Ну и что! Твоя мама не до вечера работает, у нее время есть, а у Томки только вечером приходит, когда ей! И вообще, мы же должны мамам помогать! Раз Томкина мама попросила, значит, надо помыть. Мы Томке поможем, быстро все сделаем, а потом поиграем.

Томка вроде уже и сама была не рада своим словам, но назвался груздем… В общем, взяли мы фартуки Томкиных мамы и бабушки, налили в тазы воды… Получилось, как в известном рассказе про «большую стирку». Посуды много, мыть ее страшно: вдруг уронишь, или тоненькую ножку у фужера сломаешь? Ну, потом приноровились: одна подает с полки, вторая в тазу моет, третья вытирает полотенцем. Воды, конечно, кругом наплюхали, сами все вымокли. Провозились как раз до вечера. Так что пришедшая с работы Томкина мама застала дивную картину: в комнате три девочки в фартуках, сами все мокрые, кругом лужи и мокрые полотенца и весь хрусталь на столе…

А мы-то! Мы-то делали доброе дело: помогали подруге, которая, в свою очередь, помогала маме. И вдруг эта самая мама, орет, уперевши руки в бока:

– Это еще что такое? Это кто вам разрешил чужую посуду трогать?

Танька с Томкой притихли. Томка вообще как-то сжалась, и, по-моему, даже дышать перестала.

Я же, как самая смелая, пробормотала:

– Мы Томе помогаем… Вы же сами ей велели посуду помыть… Мы хотели ей помочь, чтобы быстрее, а потом поиграть…

– Я велела??? – еще громче заорала та. – Томка, гадина такая, тебе сколько раз сказано, чтобы ты к хрусталю не прикасалась, даже сервант не открывала? Ты, дрянь, уже и так две рюмки и конфетницу разбила! Я тут вкалываю, достаю, чтобы как у людей было, а ты, гадина!..

Томкина мать схватила мокрое полотенце и стала хлестать им Томку по спине. Та старалась увернуться, но все-таки попала под сильный удар и отчаянно заревела. Мы с Танькой дружно закричали, что детей бить нельзя, что Тома не виновата, просто хотела помочь, что мы ничего не разбили.

Мать отшвырнула полотенце и сказала:

– Еще не хватало, чтобы разбили! Пришлось бы вашим матерям заплатить тогда! Убирайтесь вон, и чтобы сюда больше не смели появляться! А вашим матерям я еще скажу, что их дочки в чужом доме удумали! А ты, – повернулась она к Томке, – получишь еще свое, раз не понимаешь по-хорошему.

Когда я пришла домой, мама стала выговаривать мне за то, что хожу до вечера неизвестно где без обеда, что она волнуется, что уроки не сделаны… Потом она увидела мокрую форму и мое расстроенное лицо.

– Так. Что случилось, откуда ты такая?

Я, пока переодевалась и ела, ей все рассказала. И про цветочек, и про хрусталь, и про бугорки, и про страшную Томкину мать, и про ее угрозы.

Мама задумалась:

– Ну, с Томиной мамой я сама поговорю и про посуду, и про Тому. А ты к ним больше не ходи – ты же видишь, что и мама, и бабушка этого не любят. Дружите в школе. Ну, если хочешь, можешь Тому к нам позвать.

– Вот уж нет! Она мне и в школе-то надоела, липучка! Да если ее один раз позовешь, она же потом не отвяжется! Вот Таня или Аня – пожалуйста, а Томка – ни за что!

– Ну, как хочешь. А про бугорки – вот что: наверное, Таня и правда их не замечает. Так бывает. Ты знаешь, что Тома в этот момент врет, ну и знай. А Тане хочется верить – пусть верит, потом сама увидит.

– А если не увидит?

– Значит, ей это не надо. Ты же понимаешь, что Тома врет, потому что боится мамы или бабушку, или потому, что хочет, чтобы вы с ней дружили? А Таня просто принимает Тому такой, какая она есть.

– Ну и пусть принимает. А я не хочу. И дружу с ней только потому, что она к Таньке прилипла, липучка!

Так что Тома существовала для меня как неизбежное – что? – зло? Да нет, просто была такая Томка. Я для нее, наверное, тем же была. Хотя домашку у меня сдувала регулярно. Да, опять же, не у меня – Танька у меня все спишет, с другой стороны тетрадки Анька пристроится, иногда Кузя, если не успеет сама, а там уже у Таньки – Томка и так далее, еще полкласса. И вот хоть бы раз Томка сама у меня списать попросила – нет, никогда. Типа, она у Таньки списывает.

В классе Томку не любили, только Танька так с ней и дружила и всегда ее оправдывала во всех ее дуростях. Только раз даже она возмутилась до предела и даже какое-то время не разговаривала.

Это было, наверное, в пятом классе. Тогда очень популярно было фигурное катание. Еще бы – советские пары завоевывали на Олимпиадах все высшие награды! И вот наши девчонки придумали играть в Олимпиаду: разбились на пары – кто-то был Роднина и Зайцев, кто-то Протопопов и Белоусова, кто-то еще кем-то, кто-то судьями. Пары выступали под собственное «ля-ля-ля», судьи ставили оценки, медали сделали. Меня как-то эта игра не увлекла, может быть потому, что происходила она на продленке, а я уходила после уроков домой. И вот у них должны были состояться какие-то самые ответственные соревнования. А чтобы им никто не мешал, договорились после продленки сделать вид, что уходят домой, а потом потихоньку вернуться и поиграть в пустом классе в свое удовольствие. Так они и сделали. А когда «соревнования» закончились, девчонки собрались домой и обнаружили, что входная дверь на замке.

И вот ситуация: вечер, пустая школа, дверь заперта. Телефон только один, в учительской, она тоже закрыта на ключ. Да и звонить-то кому? Ни у кого из них телефона дома нет. Времени вообще неизвестно, сколько, но понятно, что поздно, дома уже, конечно, заждались. Класс на втором этаже, в окно не вылезешь. Побежали на первый – ура, дверь в классе открыта. А окно на зиму заклеено, только узкая форточка наверху открывается. Расклеить окно – все узнают, что они в школе остались, влетит и за это, и за окно. «Из школы могут исключить» – произнес кто-то, – «Из пионеров-то – точно»… Испугались все не на шутку, кто-то даже плакать начал. А Томка отличилась – стала рыдать в голос, и вопить, что она вообще хотела домой пойти, да Танька ее уговорила, и что она так всем и скажет, что она не виновата! Кое-как друг друга успокоили – делать-то что-то надо! Как-то в форточку придется выбираться. Попробовали – никак. Оказалось, только Томка и Люда смогут вылезти, самые худенькие и мелкие. А дальше что? Кому рассказывать-то? Вспомнили, что Светкина мама дружит со школьным завхозом, можно уговорить открыть дверь. Решили, что девчонки вылезут и побегут к Светке домой – вдвоем не так страшно, да и ругать будут меньше.

Теперь предстояло вылезти. Головой не годится – окно высоко, можно и руки, и шею переломать, да и страшно. Значит, надо ногами вперед и попой кверху лезть, потом на руках повиснуть и спрыгнуть. Взгромоздили на подоконник стул, кое-как совместными усилиями выпихнули вперед ногами Люду. Хорошо, под окном как раз сугроб оказался, мягко приземлилась. Живот только об стенку ободрала. Потом Томку – она потолще оказалась, еле пролезла. Потом пальто с шапками им сбросили – ну, это уж совсем легко. А Томка стала портфель просить.

– Зачем, – говорят девчонки, – без него бежать легче!

– А вдруг вас выпустят, пока мы бегать будем. Вдруг свет увидят?

Ладно, сбросили ей портфель, а Людкин, если что, Светка возьмет – они живут рядом.

Ну вот, эти двое убежали, остальные остались ждать. Свет все-таки решили выключить, сели в коридорчике у выхода. Наконец дверь открылась – Люда привела Светкину маму и завхоза, тетю Зою. Кинулись обниматься, как из заточения. Ну и по попе, конечно, тоже всем досталось. Тетя Зоя говорит: – Быстро все по домам! Никому не говорите, что в школе были, а то и вам попадет, и мне, что дверь закрыла, а классы не проверила. Скажете, что гуляли.

На следующий день шептались между собой, но никому ничего не рассказывали. Только мне Танька под большим секретом рассказала, знала, что не выдам. Так вот еще что оказалось – мало того, что Томка рыдала, как дура, что Таньку обвинила и готова была все на нее свалить, так она еще, когда они с Людкой побежали, преспокойно завернула к себе домой! А когда Люда ей напомнила, что им надо остальных выручать, сказала, что уже времени много и ее дома ругать будут!

А следующий случай смешной был, уже в восьмом классе. Как-то в воскресенье вечером сидели мы у Таньки дома. Томки не было, она с каким-то мальчиком у родственников в деревне познакомилась, они решили «встречаться», как тогда говорили, и вот он сегодня как раз приехал, и они прогуляться пошли.

Родители Танины в кино ушли, мелких ее братьев и сестер мы гулять отправили, сидим, чай пьем. Вдруг заходит Томка – что называется, лица нет – и начинает рыдать. И сквозь слезы выдавливает: – У меня будет ребенок! – и плачет, ничего больше сказать не может, аж трясется вся.

Таня ей:

– Тихо, тихо, не плачь, – пальто с нее снимает, шапку, обувь, на кухню ведет, а сама все приговаривает: – Тшш, тшш…

У меня первая мысль: – Бедная Томка! Что теперь будет! Вот дура! Ведь восьмой класс! – И вторая: – КАК? ГДЕ? Вчера они только решили встречаться, а сегодня выходной, и у Томки дома народу полно, и у Вовки, наверняка, тоже. А на улице мороз, сугробы, не лето же!

Таня ее усадила, чаем поит, по плечу поглаживает, приговаривает что-то, успокаивает. А Томка все трясется, даже пить не может. Жалко ее, ужас! Смотрю, у Таньки тоже глаза на мокром месте. Мне говорит: – Может, валерьянки ей накапать?

– Конечно, неси, – говорю.

Принесла Таня валерьянку, капает ей в чашку с чаем, а поверх ее головы на меня смотрит. Я ей одними губами показываю: – Где, как?

Она кивает, тоже, мол, об этом подумала, плечами пожимает и руками разводит.

Через какое-то время, то ли валерьянка подействовала, то ли слезы закончились, успокаиваться Томка стала. Таня села, чашку взяла, говорит: – Рассказывай.

У Томки опять губы разъезжаться стали, слезы закапали. Сквозь слезы прорыдала: – Мы с Вовкой целоваааались…

И вот тут нас с Танькой то ли накрыло, то ли, наоборот, отпустило – как стали мы хохотать! И остановиться не можем, уже и слезы текут, только утихнем, посмотрим друг на друга – и опять хохочем как бешеные. Томка на нас сначала с обидой смотрела, потом с недоумением, потом уже со страхом. А мы хохочем и хохочем, слезы по щекам. Я сквозь хохот говорю: – Давай и нам валерьянку, а то тоже рыдать начнем! – И опять хохочем. Ну, накапали и себе в чашки, напились пополам с чаем, успокоились кое-как. Ликбез Томке провели, отчего дети бывают – в общих чертах, так сказать.

Училась Томка кое-как, на троечках перебивалась. Списывала уже в открытую. А когда нас в девятом классе в другую школу перевели, ей вообще повезло: посадили ее прямо за мной. Так что и контрольные были ей обеспечены – списывала их у меня прямо-таки виртуозно! Ну, все учителя прекрасно это знали, у доски-то все-таки нужно было хоть иногда отвечать, а это для Томки – верная двойка. Вот только был у нас учитель математики, мы его звали «Кирпич». Хороший дядька, и учитель хороший, вот только пьющий. Почему-то он Томку сильно полюбил, считал, что она чуть ли не отличница. Как он за два года не разглядел, что она полный «ноль»? – непостижимо! А она домашку у меня скатает, руку поднимет, все по тетрадке расскажет, и очередную пятерку получит. Контрольные – понятно. А руку не поднимает – Кирпич ее отвечать и не вызывает – и так оценок полно, да все пятерки! Меня Кирпич тоже выделял, но и четверку иногда мог поставить. Мне, конечно, немного обидно иногда бывало, но я для себя решила так: от меня не убудет, пусть ее.

Но вот на выпускном экзамене по алгебре она у меня, как обычно, все скатала. Даже перед экзаменом просила, чтобы я так сидела, чтобы ей виднее было. Ну, мне, опять же, не жалко, понятно, что сама она вообще ничего не напишет, старалась ей плечом свою тетрадь не закрывать. Объявляют оценки, и слышу, что у меня – 4, а у Томки – 5! Как такое вообще может быть??? Я никогда насчет оценок не выясняла, как некоторые, бывало, выклянчивали по новой ответить или переписать. Что получила, то и получила, не устраивает – значит, в следующий раз надо лучше учить. А тут у меня в аттестате пятерка выходила, а раз на экзамене четыре, то и в аттестате тоже. А в институт поступать – в проходной балл средняя по аттестату входит! Ну, я и не выдержала – подошла после консультации к Кирпичу и говорю: – А.К., а почему у меня четверка?

А он с таким сочувствием отвечает: – Очень жалко! Ты все правильно сделала, но в одном ответе, по невнимательности, видимо, знак неправильно поставила. Ну, а раз ответ неверный – то вот и минус балл.

Я глаза вытаращила: – А почему тогда у Томы пять?

– Так у нее все верно.

– И знак правильный стоит?

– Да, и знак правильный.

Не знаю, что у меня было на лице написано, но у Кирпича был такой взгляд, как будто он, наконец, прозрел. Но мне уже не до этого было. Мне даже не жалко было этой оценки в аттестате, а так гадливо в душе. Нашла Томку, говорю: – Ты видела, что у меня в ответе другой знак стоит, чем в решении?

Та покраснела пятнами. И – да! – бугорки беленькие!

– Видела…

– Почему мне не сказала?

– Я думала, что так и надо…

– Дааа? А что же тогда у себя правильно написала?

Молчит, глазки в пол.

– Шкура ты, говорю, – развернулась и ушла.

Потом долгое время я ее не встречала. От Таньки узнавала: окончила училище, работает, замуж вышла, двое сыновей. Вот только выпивать стала. Отец-то у нее давно закладывал, потом мать втянулась, а потом и Томка начала.

Однажды я возвращалась с пятилетней дочкой из отпуска. До «Кометы» надо было доехать на автобусе. Билеты на него купить можно было только уже усевшись, у кондуктора, а вот сесть можно было только с боем. Конечно, люди старались подгадать, где остановится дверь автобуса, чтобы наверняка в него попасть. Все с вещами, многие с детьми. Но самые наглые – полупьяные мужики, которые уж точно сядут – растолкают, распихают всех, но сядут. И я тоже стою – с ребенком, с двумя чемоданами. Папа, как назло, в командировку уехал, не мог нас на машине отвезти. Мама помогла мне до автостанции дойти, говорит: – Я с вещами постою, вы запихивайтесь как-нибудь, а вещи потом тебе в окно подам.

Ну, нервничаем, вот автобус идет, вся толпа в напряжении. И вдруг он останавливается дверцей прямо напротив меня! Дверца открывается, и с переднего сидения мне говорит Томка: – Иди сюда, садитесь рядом со мной!

Я растерялась: – Так это же служебные!

– Ну! Мои, значит! Вот и садись!

А сзади народ уже вовсю напирает. В общем, сели мы, Томка народ обилечила. Оказывается, она на этом рейсе кондуктором работает. Денег с меня ни за что не взяла. Ехать нужно было минут сорок, так мы всю дорогу проболтали, хорошо так, душевно. Вот только видно было, что она выпивает крепко – по одутловатому лицу, плохой коже, мешкам под глазами. А через несколько лет Таня сказала, что она умерла. Пить стала много, да еще и сына втянула. Вот оба и умерли – выпили гадость какую-то. А мальчику было всего-то лет 16.

Томка-Томка! И куда девалась милая девчушка со старой фотографии?