Читать книгу Проект Антироссия. Очерки и статьи 2004–2020 годов - Елена Владимировна Семёнова - Страница 18

I

. Страницы истории. От вражды до братских объятий

«Дальний Восток был присоединен к России в 1860-1861 годах. По границе с Китаем врезались в тайгу, раскинулись казачьи станицы по левому берегу Амура, по правому – Уссури, по узкой и глубокой, утонувшей в своих берегах и притихшей в болотах, извилистой, как змея, Сунгаче, что из озера Ханка вытекает. На другой стороне этого громадного озера вырос поселок Камень-Рыболов, возле широкой, плоской скалы с впадиной, в которую волны забрасывали рыбу. (…) Во всех местах богатого края строились кирпичные казармы и другие военные и казенные здания, прибывали войска, просекались дороги. Хабаровск и Владивосток (около 600 верст) связала Уссурийская железная дорога. Край развивался и богател. «Вот здесь, где эта лестница спускается к воде, – говорил мне, малышу, двоюродный дед, брат бабушки со стороны матери, гуляя со мной по высокому берегу Амура и указывая на деревянные ступени крутой, длинной лестницы, – здесь, недалеко от базара, и был стан Хабарова. Тут он валы насыпал, пушки поставил, из бревен кедровых стены сложил. По его имени и город назвали Хабаровском…» – такое описание встречаем мы в записках ротного командира Хабаровского графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса полковника Николая Цесаревича Грудзинского, цитирующего, в свою очередь, рассказ встреченного в Аргентине сына раскулаченного помора.

Закреплением за собой Дальнего Востока Россия обязана выдающемуся государственному мужу николаевской эпохи Николаю Николаевичу Муравьеву. Гвардейский офицер, участник турецкой и польской кампаний, герой кавказской войны, к 38 годам он уже получил чин генерал-майора, проявил себя успешным администратором, исполняя обязанности тульского губернатора и, наконец, Высочайшим повелением был послан управлять всей Восточной Сибирью. Деятельность Муравьева на этом посту многогранна и поучительна. Свою службу в Сибири он начал с предупреждения: «Я не из тех Муравьевых, которых вешали. В случае чего, сам буду вешать!» Как у многих истинных государственных деятелей, суровость сочеталась у Николая Николаевича с милосердием. По-настоящему милостив может быть лишь человек твердой воли, милостивость же людей, оной лишенных, чаще всего оказывается элементарной слабостью, ведущей к дурным последствиям. Муравьев облегчал участь декабристов, даже принимал их на службу. Государь Император радовался: «Наконец нашелся человек, который понял меня, понял, что я не ищу личной мести этим людям, а исполняю только государственную необходимость и, удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь там». Еще одна мера, предпринятая энергичным губернатором, казалась на первый взгляд диковатой, но, в итоге, оправдала себя. Для борьбы с проституцией Муравьев распорядился выдавать женщин легкого поведения замуж за штрафников. Свадьбы проходили так: солдаты и женщины выстраивались по росту друг против друга, затем каждый солдат подходил к стоящей перед ним девке и вел в церковь. После венчания и праздничного стола новобрачные проводили первую брачную ночь в общей казарме, после чего их отправляли на Амур. Получив бесплатно по одной лошади, лес на строительство дома, сохи, бороны, молодожены обзаводились хозяйством и детьми, большинство браков, таким образом, оказывались крепкими.

Прослышав о справедливом начальнике, к Муравьеву стали со всех сторон приходить жалобы на притеснения и просьбы о защите от лихоимцев. Николай Николаевич рассматривал их лично. Много обращений поступало от инородцев. Решение проблем малых народов губернатор поручил молодому чиновнику особых поручений Бернгарду Струве, отцу известного в будущем философа, который стал защищать их интересы и в корне изменил отношение к ним. Муравьев заботился о народном просвещении, открывал школы, учреждал публичные лекции.

Особое внимание он, всю жизнь ведший аскетичный образ жизни, уделял борьбе с казнокрадством и взяточничеством. «Столица Сибири погрязла в разврате и взяточничестве», – таков был вердикт молодого губернатора. Решительно взявшись за дело, он в короткий срок поставил заслон противозаконной переправке намытого золота в Китай, своей властью отдал под суд погрязших в преступлениях золотопромышленников, уничтожил долговую кабалу, которой головорукие дельцы легко опутали доверчивое население. Своими действиями Муравьев сумел разрушить круговую поруку среди чиновничества, которая многим представлялась непобедимой.

Главным же делом Николая Николаевича было укрепление и расширение границ Империи на Востоке и возвращение России Амура, который отошел Китаю по Нерчинскому договору 1689 года. Еще в 1649-1653 годах землепроходец Ерофей Хабаров со своими казаками совершил ряд походов в Приамурье и составил чертеж Амура. Казаками хабаровского отряда была основана здесь крепость Албазин. За нее вскоре развернулось противостояние, едва не окончившееся войной. Не сумев одолеть сопротивление героически сражавшегося гарнизона крепости, Цинская империя вынуждена была пойти на переговоры с русскими в Нерчинске. Осада непокорной крепости не снималась при этом и во время них. Полуторатысячный гарнизон продолжал сдерживать напор пятнадцатитысячного китайского войска, несмотря на нехватку боеприпасов и провизии. Цины требовали передачи им Албазинского воеводства и большей части Забайкалья, не желая принимать предложения провести границу по Амуру. В этом их поддерживали участвовавшие в переговорах миссионеры-иезуиты, активность которых мешала достижению выгодных для России условий. Согласно подписанному договору, Китаю достались почти все земли по верхнему Амуру, где ликвидировались русские поселения, крепость Албазин подлежала «разорению до основания», граница была проведена по рекам Горбица и Черная, полоса земель к северу от Амура признавалась нейтральной. Более всего интересы России были ущемлены запретом для русских судов ходить по Амуру, что давало огромную выгоду англичанам и французам, избавившимся от конкуренции в рыбном и других промыслах в этом регионе.

После Нерчинского договора Россия как будто охладела к дальневосточным территориям, забыла о них. Курс на сдерживание дальневосточных инициатив преобладал в российской политике вплоть до 40-х годов 19-го века. Только людям, побывавшим в крае, организаторам морских экспедиций представлялось плодотворным продолжение активной политики на Дальнем Востоке. Например, И.Ф. Крузенштерн в записке, датируемой приблизительно 1843 годом, настаивал на отправке посольства в Японию, надеясь на установление с ней прочных торговых связей, от которых ожидал пользу и для Охотско-Камчатского края. Одним из первых, кто заявил о необходимости присоединения амурских земель, был восточно-сибирский генерал-губернатор В.Я. Руперт, в марте 1846 года подавший записку на Высочайшее имя, в которой указывал: «Амур необходим для восточного края России, как необходимы берега Балтийского моря для западного его края, необходим как для расширения наших торговых связей с Китаем, и вообще с Востоком, как для решительного утверждения Русского флота над северными водами Восточного океана, так и для быстрейшего и правильнейшего развития естественных богатств Восточной Сибири, всего этого огромного пространства земель от верховьев Оби до Восточного океана…»

Значение Дальнего Востока для России, еще до своего отбытия в Сибирь, ясно видел и Муравьев. В этом своем убеждении он заручился поддержкой адмирала Невельского, экспедиции которого исследовали Амур. Г.И. Невельской, обосновывая необходимость возврата Амура, писал: «Стоит только внимательно взглянуть на карту Сибири, чтобы оценить всю важность этой потери: полоса земли в несколько тысяч верст, удобная для жизни оседлого человека и составляющая собственно Восточную Сибирь, где сосредоточивалось и могло развиться ее народонаселение, а с ним и жизнь края, ограничивается на юге недоступными для сообщения, покрытыми тайгою цепями гор, на севере – ледяными бесконечными тундрами, прилегающими к такому же ледовитому океану; на западе – единственными путями, через которые только и можно наблюдать и направлять ее действия к дальнейшему развитию, наравне с общим развитием нашего отечества, – путями, через которые только и возможно увеличение ее населения; на востоке – опять недоступными для сообщения горами, болотами и тундрами. Все огромные реки, ее орошающие: Лена, Индигирка, Колыма и другие, которые при другом направлении и положении могли бы составить благо для края, – текут в тот же Ледовитый, почти недоступный океан и через те же недоступные для жизни человека пространства. Между тем природа не отказала Восточной Сибири в средствах к этому развитию; она наделила ее и плодородными землями, и здоровым климатом, и внутренними водными сообщениями, связывающими ее более или менее с остальной Россией, и богатствами благородных и других металлов – элементами, обеспечивающими благоденствие жителей Восточной Сибири и ее постепенное и возможное развитие, если только ей открыть путь, посредством которого она могла бы свободно сообщаться с морем. Единственный такой путь представляет собою когда-то потерянная нами река Амур». Исследования Невельского доказали доступность устья реки для больших судов и поставили вопрос о присоединении амурских земель силовым методом к Империи с целью выхода в Тихий океан. Муравьев, однако, встретил сильное противодействие в Петербурге. Правительство, не желая разрыва с Китаем, предпочитало более осторожный способ действий. Тем не менее, факт занятия Невельским устьев Амура был признан, и в течение 1851-1853 гг. производились исследования лимана Амура, острова Сахалин, везде были основаны русские поселения.

В своих планах по возвращению Амура Муравьев заручился главной поддержкой – поддержкой Государя.

– Амур должен стать стратегическим каналом для защиты Дальнего Востока, – говорил Николай Николаевич.

– Трудно защищать Амур из Кронштадта, – соглашался Император.

Ознакомившись на месте с состоянием дальневосточной политики, Муравьев объявил преступным предшествовавший политический курс: «…в последние 35 лет враждебный дух руководствовал всеми нашими действиями в этой стороне! Обвинять моих предшественников, т.е. генерал-губернаторов Восточной Сибири, было бы не справедливо – но грех Сперанскому, ибо тот, кто собирался быть председателем временного правления, не мог не понимать важности Восточного океана…». Излагая свой взгляд на будущее Восточной Сибири и значение ее для России в письме Великому Князю Константину Николаевичу 20 февраля 1852 года, Муравьев еще раз подчеркивал, «что главнейшею заботою и занятием здесь правительства должно бы быть обеспечение естественных границ империи, предмет, который, к сожалению, и Сперанским и до него, и после него оставлен был без всякого внимания». В адресованной ему же почти два года спустя конфиденциальной записке губернатор предостерегал: «Соседний многолюдный Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас под влиянием и руководством Англичан, Французов, и тогда Сибирь перестанет быть Русскою; а в Сибири, кроме золота, важны нам пространства, достаточные для всего излишества земледельческого народонаселения Европейской России на целый век; потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; и, чтоб сохранить Сибирь, необходимо ныне же сохранить и утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устья и плавание по Амуру и приобрести прочное влияние на соседний Китай».

11 января 1854 года Император Николай I предоставил Муравьеву право вести переговоры с китайским правительством о разграничении восточных окраин и разрешил переправу войска по Амуру, наказав, однако, вести дело так, чтобы оно не привело к войне: «Ну смотри, Муравьев, чтобы и не пахло пороховым дымом! Головой ответишь…» Но Николай Николаевич и сам менее всего стремился к войне. Пройдя три войны, он хорошо знал цену человеческой жизни и ненавидел напрасную кровь. Его политика преследовала цель возвратить Амур сугубо мирным путем. Китайские власти вначале противились установлению новых границ. Но Муравьев сумел убедить их в дружелюбии России. Переговоры длились долго, и только 16 мая 1858 года был заключен Айгунский трактат, по которому Амур до самого устья сделался границей России с Китаем. Китайцы отметили это событие небывалой иллюминацией в Пекине. Большие торжества прошли в Благовещенске, Чите, Иркутске, других местах Сибири. «Европа смотрит на нас с завистью, Америка с восторгом, – говорилось на торжестве в Иркутске. – Не все могут представить, как приобрести реку почти в четыре тысячи верст и пространство в миллион квадратных верст, не порезав пальца, без треволнений и страха не только для России, но и для мест, прилегающих к этому краю…» За эту величайшую победу Муравьев получил титул графа Амурского.

Между тем, обладания левым берегом Амура было недостаточно для России, так как флот не имел еще свободного выхода в море, поскольку левый берег у устья вскрывался ото льда значительно позже, чем правый. Дело графа Муравьева-Амурского довершил в 1860 году граф Игнатьев, подписавший Пекинский договор, по которому Россия приобрела не только Уссурийский край, но и южные порты.

К концу 19-го века дальневосточная политика России претерпела серьезные изменения. Над политикой планомерного освоения сибирских и приморских земель возобладали тенденции дальнейшего расширения русской границы на восток, приобретений дополнительных территорий. Никакой стратегической необходимости в этом не было. Но экспансионистские идеи овладели умами ближайшего окружения молодого Императора Николая Второго. «В то время вопросами Дальнего Востока занимался исключительно я, – писал в своих воспоминаниях граф Витте. – Император желал вообще распространить влияние России на Дальний Восток и увлекся этой идеей именно потому, что в первый раз он вышел, так сказать, на свободу поездкою на Дальний Восток. Но, конечно, в это время у него никакой определенной программы не сложилось; было лишь только стихийное желание двинуться на Дальний Восток и завладеть тамошними странами». У самого Витте программа была, и основой ее явилось строительство через территорию Северной Маньчжурии железнодорожной магистрали, которая представлялась министру финансов очень выгодным предприятием: «Весьма естественно, у меня родилась мысль вести железную дорогу далее напрямик во Владивосток, прорезывая Монголию и северную часть Китая. Этим достигалось значительное ускорение в его сооружении. При этом великий Сибирский путь являлся действительно транзитным, мировым путем, соединяющим Японию и весь Дальний Восток с Россией и Европой». Авантюризм этой затеи сразу осознал командующий войсками и генерал-губернатор Приамурского края генерал Духовской, заваливавший Петербург докладными записками, в которых убедительно доказывал, что строительство КВЖД по чужой территории будет выгодно Китаю, а не России, для России же может быть исключительно вредно. Особое мнение Духовского не было принято во внимание, и план Витте получил одобрение.

Золотой дождь пролился на Маньчжурию. На протяжении жизни одного поколения ее население увеличилось в десять раз, на месте нищей рыбацкой деревушки вырос «Петербург Маньчжурии» – город Харбин, над которым трудились лучшие русские архитекторы… Что же дал амбициозный проект России? Русское население Приамурья осталось без необходимой ему железной дороги (лишь в 1908-1911 годах это будет исправлено строительством Амурской магистрали), зато ее получили китайцы. Витте делал упор на международное значение КВЖД, но иностранцы не спешили ею пользоваться. Вдоль дороги свирепствовали банды хунхузов, чьи дерзкие рейды были памятны еще со времен Албазина, а после Русско-Японской войны приобрели небывалый размах. Не проходило и дня, чтобы не случалось разбоев и нападений, в результате которых гибли служащие КВЖД и пограничники. Обстановка была сродни боевой. Для обеспечения безопасности на дороге России пришлось тратить большие суммы на содержание пограничной стражи, гарнизоны которой раскинулись на протяжении нескольких верст чужой территории. Содержание войск Заамурского округа обходилось в 8 млн, не считая 2,5 млн, приходящихся на Заамурскую железнодорожную бригаду. Подводя итоги проекта КВЖД, А.Н. Куропаткин писал в 1906 году: «Мнение генерала Духовского не приняли, и мы провели дорогу огромного для нас значения по чужой нам стране. Увлечение возможностью придать этой дороге мировое значение, привлекая на нее транзитные грузы, взяло верх над скромными, но и более близкими нам нуждами Приамурского края. Опасения генерала Духовского оправдались очень скоро. Уже в 1900 году восставшее население разрушило часть построенной линии, наши войска в Харбине были вынуждены к обороне. Мы потеряли год времени, истратили массу лишних миллионов и в то же время очень скоро убедились, что кроме пассажиров, почты и самого ограниченного количества наиболее ценных товаров по этой магистрали транзитных грузов не пойдет – перевозка морем дешевле и обеспеченнее. Мечты о мировом значении этого предприятия пришлось бросить и признать, что магистраль составляет участок Сибирской дороги, проходящей 1200 верст не по русской территории, требующий к этому же специальной и значительной охраны с большим расходом денежных средств».

На рубеже веков Восток и Китай в частности стали зоной борьбы за влияние между Россией и крупнейшими державами Европы. Примечательно, что русское общество начала 20-го века было крайне мало осведомлено о своих дальневосточных соседях. Китай воспринимался, как отсталая, дряхлая страна, от которой не может исходить серьезной угрозы. Ошибочность такого подхода отмечали немногие русские востоковеды. В частности, штабс-капитан Россов указывал в своем труде «Вооруженные силы Китая», изданном в Харбине в 1906 году: «Мы не только не пытаемся выяснить себе, какое влияние могли бы мы оказать на прогрессирующий Китай, но и самый процесс китайского самообновления проходит малозаметно для нас.

В наших школах Китай не изучается, а если изучается, то по узкоакадемической программе.

Стена схоластической учености стоит между нашей наукой о Китае и самим четырехсотмиллионным народом богдыханов. Наши ученые общества почти не командируют в глубь Китая научных экспедиций для изучения социальных и экономических условий его жизни. Кроме книг, написанных много лет тому назад, мы не имеем о Китае ничего нового, как только переводы с иностранного. Наша пресса пробавляется перепечатками статей о Китае из заграничных изданий, вместо того, чтобы командировать талантливых публицистов для изучения китайских вопросов на месте. Как мы не знали и не уважали Японию, так мы не знаем и Китая, а потому и не уважаем его…» Лишь после поражения в войне с Японией, в отношении к которой также доминировали шапкозакидательские настроения, русское военное ведомство озаботилось более внимательным изучением положения дел в Китае. Китай, между тем, уже не был той раздробленной и ослабленной внутренними конфликтами страной, как еще совсем недавно. В нем пробуждалось национальное самосознание, во всех отраслях проводились давно назревшие реформы, мощь государства быстро возрастала. Россов отмечал: «Переустройство китайской армии происходит с такой быстротой, что желательно дать возможность всем, кому это следует, ознакомиться с ним в начальном его периоде, дабы дальнейший ход преобразования совершался на наших глазах. Война с Японией отвлекла нас на время от Китая и теперь мы застаем его в значительной своей доле преобразованным».

Надо сказать, что и Европа была далека от понимания Китая. Английский исследователь Макгован констатировал: «Западная публика, мало знакомая с историей Китая, считает китайцев совершенно не воинственным народом, старавшимся всегда уклоняться от битв и кровавых столкновений с более храбрым и воинственными племенами Азии. Воззрение это совершенно ошибочно. За исключением, разве, англичан, едва ли какой-нибудь другой народ в мире вел столько войн, как китайцы. Развивающейся стране все время приходилось покорять дикие и воинственные племена, бывшие ее соседями. Театром войн Китая были и высокие горы, на склонах которых немало армий сложили свои кости, и беспредельные степи, где люди гибли тысячами от голода и лишений, но этот могучий народ с неукротимой настойчивостью продолжал свои завоевания. Он выполнял предопределение судьбы, пока, наконец, не создал одну из величайших империй всего мира».

В начале века и Россия, и западные страны стали активно проводить разведку на территории Китая. Весьма любопытные записки о нем оставил русский военный агент в Пекине, а затем амурский губернатор, генерал-майор Д.В. Путята. «Китай, – писал он, – действительно имеет возможность выставить на поле сражения такие массы, которые в состоянии подавить всякое сопротивление. При этом он осознает, что устроенный и главным образом европейский противник может явиться на Крайний Восток в сравнительно незначительном числе. С другой стороны, китайцы не поражаются чрезмерно европейской культурой, они верят в превосходство своей древней цивилизации и очень туго поддаются советам иностранцев. Заимствуя внешность, они во всех своих военных реформах старались сохранить китайскую подкладку… (…) Конечно, Китай предоставленный сам себе, никогда не сделается опасным для России соседом, но Китай под опекой иностранных агентов, назойливо предлагающих ему вооружение, инструкторов и стратегические планы, удовлетворяющие политическим комбинациям Запада, такой Китай заставляет нас быть бдительными».

Фундаментальные изменения, переживаемые Китаем в ту пору, описывал другой русский разведчик и ученый, внесший огромный вклад в исследование этой страны и всего Востока, будущий вождь Добровольческой армии Л.Г. Корнилов, отмечавший наряду с увеличением железнодорожных путей (за 10 лет их протяженность выросла в Китае в 8 раз) и другими достижениями Китая, такие важные факты, как рост милитаризма, уничтожение областной розни и «пробуждение у китайцев национального самосознания и патриотизма», отнесенные Лавром Георгиевичем к «явлениям знаменательным».

Национальное самосознание китайцев действительно стремительно пробуждалось. «Если говорить об уме и талантливости народа, то китайцы с древних времен не имеют себе равных, – провозглашал доктор Сунь Ятсен. – Китайский народ унаследовал никем не превзойденную пятитысячелетнюю культуру. Соседние страны либо приносили дань Китаю и объявляли себя его вассалами, либо домогались его дружбы». Будущий глава Гоминьдана, между прочим, однажды отметил, что примерно полтора миллиона гектаров русской Сибири и Приморья некогда находились под властью богдыхана.

Разумеется, в ту пору Китай не был готов к каким-либо военным кампаниям, на что справедливо указывал в своих донесениях Корнилов, но зато начал плавную экспансию на плохо освоенные русские земли. Вопрос о засилье китайцев на Дальнем Востоке впервые встал именно тогда, в начале 20-го века. Наиболее остро поставил его в статье «Наплыв соседей» известный публицист М.О. Меньшиков, писавший: «На нашу Восточную Сибирь наплывает желтая китайская туча, и все эмигранты и рабочие – с подложными именами. (…) Кроме затруднений с паспортами, китайцам жаль и платимых денег. По их исчислению, в одну Приморскую область только морем прибывает ежегодно до 60 тысяч китайцев, кроме тех 10 тысяч чернорабочих китайцев, что приезжают ежегодно на временные заработки. Сверх всего этого – неизвестно сколько – приезжают китайцы через Хунчун и по железной дороге из Маньчжурии. Китайский наплыв идет и в Амурской, и в Забайкальской области. (…) Это полчище желтокожих, тесно связанное со своей прежней родиной, захватывает все промыслы и все роды труда, при этом русский переселенец не находит себе куска хлеба. Колоссальные суммы денег высасываются ежегодно «желтыми пиявками», как их зовут в Сибири, и отсылаются в Китай.

(…)

Они наплывают целыми армиями, они почти не потребляют наших продуктов, а потребляют свои, привозимые из Китая же. «К нам, – пишут мне из Сибири, – переселяется на временный заработок как бы часть Китая… (…) Высосав нужную ей сумму денег, армия эта быстро исчезает к себе на родину, увозя наши капиталы, чтобы уступить место другой, еще более голодной и нуждающейся толпе. И так непрерывно работает этот гигантский насос, выкачивающий самые жизненные соки страны…» (…) Идя crescendo, китайский наплыв может в течение 20 лет совершенно мирным образом, без всяких войн залить Восточную и Среднюю Сибирь и подготовить их к «аннексии» в пользу желтого соседа».

Не укрылась угроза нашим дальневосточным владениям и от зоркого взора П.А. Столыпина, ясно понимавшего, что нерушимость их может быть обеспечена не пограничными столбами и военной силой, а заселенностью и хозяйственной развитостью этих земель. Для освоения их Петр Аркадьевич предпринимал все возможные меры. «Если мы будем продолжать спать летаргическим сном, – говорил он, – то край этот будет пропитан чужими соками, а когда мы проснемся, м.б. он окажется русским только по названию».

К несчастью, революция поставила крест на начинаниях Столыпина, при котором освоение Сибири и Дальнего Востока впервые стало одним из приоритетных направлений русской политики.

После разгрома армии адмирала Колчака многие русские беженцы нашли прибежище в Китае. Только в Харбине обрели приют порядка 100 тысяч русских людей, лишившихся своей Родины. Харбин был крупнейшим центром белой эмиграции, где сохранялись русские традиции, развивалась русская культура. Остатки белой армии не остались в стороне во время начавшейся в Китае гражданской войны. Русские офицеры были советниками у китайских генералов, формировались русские части, проливавшие кровь на чужой земле и за чужие интересы. Впрочем, кроме чужих, оставался и некоторый «свой» интерес. Мемуарист А. Еленевский писал: «Стремление русских людей к борьбе с оккупационной советской властью приводило иногда к тому, что их чувствами пользовались разные политические спекулянты для своего личного устройства и обогащения.

Таким, после крушения Приморья, оказался Н. Меркулов. Устроившись политическим советником к генералу Чжан Зун-чану, он стал стремиться к упрочению своего влияния путем создания воинской силы из русских, которая помогла бы маршалу Чжан-Цзо лину и генералу Чжан Зун-чану приобрести богатые и доходные провинции. А так как, на юге Китая, китайский Ленин – Сунь Ятсен – на деньги компартии готовил поход для захвата их в свои руки, то понятно, что сопротивление ему приобрело известный идейный смысл».

Судьба русских добровольцев на китайской службе трагична. Больше половины из них сложили головы в боях. Последним пристанищем для них стало кладбище в Цинафу, где похоронено около двух тысяч убитых офицеров и юнкеров…

Во время Второй Мировой войны Харбин был оккупирован японцами. Русские беженцы терпели притеснения, как от них, глумившихся над православной верой, так и от китайских партизан, видевших в белых эмигрантах классовых врагов. При наступлении советской армии в 45-м году большинство русских харбинцев покинуло город. Сегодня в «Петербурге Маньчжурии» мало что напоминает о том, что город этот был некогда русским, русских в Харбине не осталось…

Отношения Советского Союза с Китаем складывались непросто. С первых лет установления своей власти коммунисты всячески поддерживали революционное движение в Китае, представленное тогда Сунь Ятсеном и Чан-Кайши. Позже советское руководство разочаровалось в лидерах Гоминьдана, и помощь прекратилась. Надо заметить, что и китайцы не стояли в стороне от российской гражданской войны. Китайские наемники наряду с латышами и мадьярами составляли ударную силу Красной армии, из китайцев же был сформирован личный конвой В.И. Ленина.

В послевоенные годы открылась новая страница российско-китайских отношений. Политика СССР в отношении дальневосточного соседа носила характер непоследовательный, колеблясь от открытой вражды до братских объятий. «Конфликты ХХ века между Россией (СССР) и Китаем связаны с тем, что Пекинским договором 1860 года водное пространство пограничных рек и острова не были разграничены. Такое разграничение не было возможным, в силу изменчивости русла Амура и других дальневосточных рек. Владение складывалось исторически», – отмечает в своей статье «На границе двух империй» А.Н. Савельев. Пик противостояния между двумя странами пришелся на 1969 год, когда произошло вооруженное столкновение на острове Даманский. Обстановка в этом районе накалялась с начала 60-х годов. Поначалу на территорию СССР по указанию властей КНР заходили крестьяне и демонстративно занимались там хозяйственной деятельностью: покосами и выпасом скота, заявляя, что находятся на китайской территории. Число таких провокаций резко возросло: в 1960 их было 100, в 1962 более 5000. Затем стали совершаться нападения хунвэйбинов на пограничные патрули. Счет подобным событиям шел на тысячи, в каждом из них задействовались до нескольких сотен человек. 4 января 1969 на острове Киркинский (Цилициньдао) была проведена китайская провокация с участием 500 человек. В ночь на 2 марта 1969 года 300 китайских военнослужащих скрытно заняли Даманский и оборудовали там замаскированные огневые точки. Их действия были поддержаны минометным огнем с китайского берега. После двухнедельного вооруженного противостояния советские пограничники вынуждены были отступить. Тогда командование убедилось в том, что введенных в бой сил для победы недостаточно, и в дело вступили силы развернутой вдоль реки 135-й мотострелковой дивизии, командование которой отдало приказ своей артиллерии (в том числе отдельному реактивному дивизиону БМ-21 «град») открыть огонь по позициям китайцев на острове. Это был первый случай применения в бою ракетных установок «град», удар которых решил исход сражения. Значительная часть китайских солдат на Даманском (более 700 чел.) была уничтожена огненным шквалом. Россия потеряла убитыми 58 пограничников.

Конфликт продолжал тлеть до осени. На закрытых переговорах в пекинском аэропорту председатель Совета Министров А.Н. Косыгин заявил, что если агрессия не будет остановлена, то атомный подводный флот СССР применит ядерную торпеду, волна от взрыва которой смоет юг Китая. Тогда угрозы из уст официальных представителей нашей страны еще воспринимались в мире серьезно, так как ни у кого не было сомнений, что они будут приведены в действие, а не останутся пустым сотрясением воздуха. Китайцы вынуждены были пойти на-попятную. Однако, и СССР пришлось пойти на уступки. По итогам переговоров 20 октября 1969 года стороны пришли к соглашению о необходимости пересмотра советско-китайской границы. Сам же этот процесс до поры до времени повис в воздухе.

Надо заметить, что периоды дружбы приносили интересам России гораздо больший вред. Находясь в состоянии холодной войны с Западом, советское руководство всемерно поддерживало «братские» режимы в других странах. Не говоря о том, что такая политика не была оправдана, так как губительно сказывалась на внутреннем состоянии России, ресурсы которой нещадно истощались на подобную помощь, в случае с Китаем она была прямо опасна для стратегических интересов нашей страны в долгосрочной перспективе. Не секрет, что большая часть технологий, которыми сегодня располагает КНР, была так или иначе передана ему Советским Союзом. Особенная щедрость в отношении «братского» Китая пришлась на период правления Н.С. Хрущева. Дмитрий Шепилов, бывший недолгое время министром иностранных дел, приводит в своих воспоминаниях рассказ о пекинских переговорах 1954 года: «Руководство КПСС и советское правительство были полны решимости устранить все исторические следы и остатки былых неравноправных отношений между двумя государствами. Оно стремилось согласовать с Китаем и добиться единства позиций и действий по всем международным проблемам, затрагивающим общие интересы СССР и Китая. А также пойти на самую широкую помощь Китаю в развитии его экономики и на самые тесные виды экономического, научно-технического и культурного сотрудничества.

(…)

В целях полного устранения каких-либо привилегий Советского Союза в Китае и обеспечения полного суверенитета Китая было подписано соглашение о выводе советских войск из совместно используемой военно-морской базы Порт-Артур к маю 1955 года и о безвозмездной передаче всех сооружений в этом районе правительству КНР.

В целях оказания эффективной научно-технической помощи Китаю советский союз открыл свои двери для получения Китаем безвозмездно необходимой ему технической документации, информации, присылки для консультаций специалистов и т.д.

Во время пребывания нашей делегации в Пекине было подписано соглашение о кредите.

(…)

Но Н. Хрущев, движимый точно так же самым возвышенным желанием еще и еще раз продемонстрировать китайскому народу нашу решимость оказать Китаю максимальную помощь, изобретал все новые и новые сюрпризы. Уже к концу пребывания делегации в Пекине Хрущев предложил подарить Китаю оборудование и технику для организации зернового совхоза на целине площадью в 20 тыс. Гектаров. Мы поддержали эту идею. Москва одобрила. Правительственная делегация направила Мао письмо, в котором просила принять дар. В числе другой техники в дар входили: 100 тракторов, 100 зерновых комбайнов, 54 грузовые автомашины, 9 легковых, 128 тракторных плугов, 120 сеялок, станки, электростанция, радиостанция и т.д.

Мао ответил на это сердечным благодарственным письмом.

Затем последовал и еще один дар. Правительственная делегация преподнесла Китаю бесплатно все станки (83 экземпляра) и все сельскохозяйственные машины, которые экспонировались на нашей выставке в Пекине. Мао снова ответил благодарственным письмом.

Но и на этом «милости и щедроты» не закончились. Еще в Москве, готовясь к поездке, н. Хрущев дал указание управлению делами ЦК отобрать в художественных фондах и на торговых базах подарки для отправки в Пекин с делегацией. Они выставлены были в зале заседаний оргбюро ЦК, и нас пригласили посмотреть на них. Здесь собраны были телевизоры, радиолы, картины, палехские шкатулки, ружья, часы, серебряные сервизы с золотой и эмалевой отделкой, ювелирные изделия, хрусталь и фарфор, шахматы из перламутра и янтаря и многое другое. Все отобранное доставлено было в Пекин, и здесь Никита Хрущев, словно Садко – заморский гость, покорял всех своей щедростью…»

Вскоре после этого «дружба» завершилась и переросла во вражду, пиком которой, как мы уже указали, стал конфликт на острове Даманский, когда китайцам, надо думать, весьма пригодились подаренные им технологии. Практически всем своим вооружением современный Китай обязан «старшему брату» в лице Советского Союза. СССР, увлеченный противостоянием с Западом, собственными руками вскармливал себе потенциального врага, куда более опасного, благодаря общей с Россией границей и неисчерпаемым людским ресурсам.

Получая от Советского Союза современные технологии, вооружения, Китай перенимал у нас еще и полезные новшества в ведении хозяйства, которые сами мы не сочли нужным развивать. Когда-то в конце 50-х и начале 60-х годов в советских колхозах и совхозах начали создавать семейные подряды (иначе – звенья), между которыми разделяли всю землю, закрепляли за ними технику. Таким образом, наконец, удовлетворялось неистребимое желание крестьянина быть хозяином своей земли, своей техники, плодов своего труда. Пробуждалась его заморенная за долгие годы инициатива, желание трудиться, личная заинтересованность в лучшем урожае. Первые опыты такого ведения хозяйства показали большую успешность этого метода в сравнении с колхозным. Поля, возделываемые семейными подрядами, обрабатывались гораздо более рачительно и, соответственно, давали больший урожай. Развейся тогда это спасительное для погибающего нашего сельского хозяйства начинание, и деревня бы ожила, и не случилось бы той продовольственной катастрофы, к которой мы пришли в итоге. Но, увы, как большинство здоровых ростков, было оно задавлено на корню и забыто. А китайцы метод этот переняли и с успехом внедрили у себя. И десятилетия спустя, уже в 90-е коммунистическая «Правда», восторгаясь «китайским чудом», повествовала со своих страниц о сути его, раскрывая секрет: «…подлинный бум начался с ликвидации принципа «питания из общего котла», то есть с введением семейного подряда в коммунах и больших производственных бригадах на селе… Причем речь шла не о каких-то многомиллиардных ассигнованиях на развитие сельского хозяйства, а всего лишь об изменениях производственных отношений в деревне. Сохраняя коммуны как административные единицы, а также государственную собственность на землю, власти ввели систему семейной ответственности за обработку земли, выращивание различных культур и содержание скота… …Понадобилось всего два-три года после начала первого этапа реформы, чтобы возродить торговлю, насытить рынок самыми необходимыми товарами. Только производство зерна в КНР за три года увеличилось на 100 млн. тонн и достигло 400 миллионов! Такого количества зерна никогда раньше не выращивалось в Китае»…

В этой бездумной и растратной политике, то и дело меняющей крен, во второй половине 20-го века так и не было вполне осознано значение Дальнего Востока. И как век тому назад, наиболее дальновидные публицисты указывали на необходимость срочного освоения его, на приоритетность этого направления политики над помощью бесчисленным нахлебникам из социалистических стран. «Сегодня, в противостоянии Китаю, эта опасность (захват русских земель Китаем – Авт.) распространяется едва ли не на всю нашу Сибирь, – указывал А.И. Солженицын в «Письме вождям Советского Союза». – Две опасности смыкаются, – но от обеих счастливым образом рисуется единый выход: отбросить мертвую идеологию, которая грозит нам гибелью и на путях войны и на путях экономики, отбросить все ее чуждые мировые фантастические задачи, а сосредоточиться на освоении (в принципах стабильной, непрогрессирующей экономики) русского Северо-Востока – северо-востока Европейской нашей части, севера Азиатской и главного массива Сибири». Вопросу возможной войны с Китаем писатель посвятил отдельную часть своей работы. Говоря о причинах, которые могут ее повлечь, он обращал внимание на «давление миллиардного Китая на до сих пор не освоенные наши сибирские земли – не на ту полоску, о кой идет спор по старым договорам, а на всю Сибирь, до которой у нас впопыхах великих социальных и даже космических преобразований не дошли руки», которое «будет возрастать с ростом общей перенаселенности Земли».