Читать книгу Драма на трех страницах – 2 - Елена Ворон - Страница 4

Куркины приобрели усадьбу в Средней Елани в начале нового века, как только вышли на пенсию. Дом на окраине села достался совсем дёшево и уже окупился бы с рыночной торговли, если бы не аппетиты невестки Гальки. Ей ведь то отдельную квартиру подай, то шубу новую, то отдых на каких- то островах. Сама же расщедрилась только на внучку. Свёкров навещала регулярно, но больше командовала, чем работала.

Поначалу Куркиным показалось, что с соседом им повезло: слабоумный мужик, инвалид с детства, почти не умел говорить, но выручал по хозяйству. Всё, за что бы он ни брался, выходило ладно да крепко. Посадки вблизи Дулиного участка росли как на дрожжах. Фира разузнала, что мужика прозвали Дулей из-за сходства профиля с фигурой из трёх

пальцев: низкого покатого лба, курносого носа и скошенного подбородка. При такой отталкивающей внешности Дуля был безмерно добрым и безотказным, целыми днями в любой сезон вкалывал на чужих хозяйствах. Не брал ни копейки, зато стараниями сельчан был сыт и даже одет, правда, в обноски. А ему большего и не хотелось. Пенсия по инвалидности и арендная плата за пай земли копились на сберкнижке, которой Дуля не пользовался. Обитал в большом доме – наследии матери-председательницы, не пережившей развала совхоза.

Конец спокойной среднееланской жизни наступил в марте, когда в доме инвалида появились пришлые цыганки. «Желека и Шизель, – объяснил Дуля сельчанам. – Ильна упят». Как же, сильно любят! Нашли безответного дурачка и внаглую вселились в его дом! Степанычу и его жене Фире было до слёз жаль инвалида, павшего жертвой обмана Анжелики и Жизели. За три месяца они успели полаяться почти с каждым семейством в селе.

Сегодня Степаныч вышел покурить, распахнул окно недавно отремонтированной веранды. В лакокрасочную духоту вместе с ночной свежестью ворвался женский визг от соседского дома. Видимо, начались внутренние разборки.

Дзынькнули разбитые стёкла. Что-то бухнуло, и старенький заборчик, который разделял огороды, с натужным скрипом и треском свалился на кабачковую грядку. Вспыхнуло дворовое освещение – это на крыльце появилась Фира.

Меж тем к разбушевавшимся женщинам спешил Дуля, ласково и укоризненно приговаривая: «Желека… Шизель…»

И тут грянул залп ругательств с крыльца. Фира не постеснялась в выражениях. Цыганки, увидев в её руках мобильник, быстро растворились среди частокола сорняков на Дулином огороде. Сам же гостеприимный хозяин разгромленного дома и заросшей земли жалобно тянул, глядя на Фиру: «Инада… Иричка… инада». Степаныч отчего-то раздражался, когда слышал это «инада». Как бы то ни было, но соседский лепет всегда умиротворяюще действовал на грозную Фиру. Она высказывалась всё медленнее и наконец почти спокойно закончила:

– Сам знаешь, только один мой звонок участковому – и на тебя дело заведут. Отправят в психушку, а твой гарем – в тюрьму.

Дуля уже перелез через рухнувшие доски и, склонив голову к левому плечу, сказал: «Исидись, Иричка».

Как так «не сердись»! Фира набрала воздуха в грудь, но с шумом выдохнула и удалилась в дом.

Степаныч с Дулей быстро управились с прикручиванием досок к столбам многострадального забора. Обменявшись прощальным рукопожатием, Степаныч спросил:

– На что тебе этот табор в доме? Гони шалав, пока они тебя не подставили.

– Упят… ильна упят, – застенчиво ответил Дуля.

Во дворе погас свет, ажурные занавески окрасились разноцветными сполохами, раздались приглушённые выстрелы. Это Фира села досматривать сериал. Пора и Степанычу домой, но отчего-то не хотелось…

– С чего ты взял, что они тебя сильно любят? – спросил Степаныч. – От ментов, поди, скрываются. Может, их из-за краж или наркотиков разыскивают. Вот они и решили у тебя пересидеть. А ты – любят, сильно любят.

Дуля растянул губищи в улыбке, зажмурил свои небольшие глазки и произнёс:

– Упят, акриста.

Степаныч от всей души сплюнул на рассадно-перегнойное месиво и отправился в дом, радуясь, что Фира не слышала соседа. Ишь ты, любят его, как Христа… А Степаныч – атеист по жизни, только вот жена с этим смириться не может.

Он проспал чуть ли не до девяти часов утра. Разбудил запах блинов. Фира похвалила мужа:

– И когда только успел поправить грядку? Молодец. А я полночи провертелась, не могла уснуть. Ну, думала, Галька разорётся из-за этих кабачков.

Степаныч недоумённо уставился на жену. А она, быстро перебегая от плиты к холодильнику, затрещала:

– Гляжу и глазам не верю: ни один не выпал, два к колышкам тряпочками подвязаны. Ровненькие, кажись, даже подросли.

Степаныч выскочил на улицу. Кабачковая грядка топорщилась бодрыми тёмно-зелёными листьями. А вчера он чуть не упал, поскользнувшись на раздавленных растениях. Надо же, на одном из них распустился ярко-оранжевый граммофончик. Подымив безвкусной сигаретой, Степаныч отправился заканчивать завтрак. Мрачно жуя блины, подумал: за десять лет так и не выяснилось, что за человек этот Дуля – то ли конченый идиот, то ли святой… Согласно пожизненному атеизму, выходило первое. Но иногда мнилось совсем другое.

Фира, управившись со стряпнёй, сказала Степанычу:

– Ты это… пригласи Дулю на блины. Вишь, какая гора?

Самим не осилить.

Степаныч согласно кивнул, но жена не успокоилась:

– Нет, лучше я схожу за ним.

Через пять минут она явилась без соседа. Степаныч всполошился и помчался к тётке Дарье. Вместе они два часа прождали участкового возле опорного пункта полиции. Участковый искренне взволновался из-за пропажи инвалида, поехал на «газике» к трассе, но быстро вернулся с заплаканным, молчаливым, потерявшим улыбку Дулей. Оказалось, что инвалид со слезами на глазах махал рукой всем проезжающим. С тех пор бедняга, из которого словно вынули душу, не проронил ни слова, тоскуя по сбежавшим цыганкам. Каждое утро провожал мчащиеся мимо Средней Елани автомобили. И вот что странно: на этом отрезке областной магистрали не стало дорожно-транспортных происшествий.

Совсем. Словно бы Дулины слёзы смыли с четырёх полос движения все грехи и несчастья.

Ноябрьским сереньким утром Степаныча разбудило кошачье мявканье. Со сна подумалось, что жена опять закрыла Мульку в подполе. Степаныч подскочил и осоловело уставился на жирную кошку, которая шлёпнулась с кровати на пол и поленилась запрыгнуть обратно. Что за чёрт? Через минуту раздался требовательный стук в дверь.

Степаныч почувствовал, как быстро и тревожно забилось сердце. Фира приподнялась в постели и спросила озадаченно:

– Вроде ребёнок плачет? Иди, посмотри, старый…

Фира ошиблась. Плакали два младенца. На крыльце широко улыбался Дуля, держа в каждой руке по кульку, свёрнутому из плохоньких застиранных одеялец.

– Желека… Шизель… – объявил счастливец и почмокал, показывая, что новорождённым нужно молоко.

Вот, значит, как… Цыганские шалавы подбросили инвалиду ненужных младенцев.

Фира радостно погрузилась в заботу о подкидышах и вовлекла в богоугодное дело чуть ли не всё село. Дуля расцвёл и помолодел, с умилённой улыбкой наблюдая, как бабки кормят, купают, пеленают малышек. Участковый съездил в город, а на следующий день в Среднюю Елань нагрянула комиссия. Фира и Дарья встали на защиту Дулиного семейства, но старух уболтали помочь изъятию младенцев. Ведь инвалид детям никто и вообще слабоумный, хоть и при деньгах. Дарья, пряча глаза, объяснила Дуле, что нужно притащить из её дома старую кроватку, которая уцелела после внуков-близнецов. Дуля радостно побежал за дитячьей мебелью. А когда вернулся, нашёл только четыре полосы автомобильных следов.

Фира и Дарья рыдали на веранде, Степаныч метался возле них, пять раз пытался выйти к соседу, но… так и не смог. Дуля исчез в этот же день. Сначала всем показалось, что село осиротело. А потом привыкли.

Прошло ещё десять лет. Соседский дом почти рассыпался, а огород пошёл ямами. Однажды к участку подъехали чёрный джип и минивэн. Из машин выбрались две молодки с девчонками-подростками и группа рабочих в спецодежде известной строительной фирмы.

Степаныч, тетёшкая долгожданного внука, подобрался к забору поближе, стал наблюдать и слушать.

Внезапно из чёрного дверного проёма, обмотанный паутинной куделью, под июльское солнце шагнул… Дуля. Протянул руки к красоткам с детьми и вымолвил: «Желека… Шизель». Женщины бросились Дуле на шею и заголосили.

Строители зашныряли по участку. Дуля сиял и словно обнимал всё вокруг мокрым взглядом. Увидел через забор соседа и заспешил к нему, умудряясь не запутаться в высоченной траве и не угодить в ямы: «Паныч…аагой…» Степаныч позвал невестку: «Галина! Дитя возьми». Растолстевшая Галина выплыла на крыльцо и нехорошо прищурилась на суету. Она давно хотела купить соседний участок, но не удавалось. Молча взяла ребёнка, прошла в дом и открыла кухонное окно – подслушивать, ну как без этого?

– Дуля… соседушка… ты где пропадал-то? – спросил Степаныч, пытаясь проморгаться.

– Нет, ниаадал, – ответил Дуля и показал на свои глаза,

– инада, Паныч, инада.

– Повезло тебе, Дуля, – всхлипнув, сказал Степаныч.

– Ты счастливец… Встретился со своими… Желекой и Шизелью… Мож, и мою Фирку вернёшь? А? Хоть на минутку… внука показать…

Больше Степаныч не смог сказать ни слова, утёр разбухший нос о рубаху и затрясся в беззвучных рыданиях.

– Иричка… еде-еде, – тихо ответил Дуля.

– Да… Фирочка везде, – откликнулся Степаныч.

Он долго стоял, опустив голову, не поднимая глаз на соседа.

Тёплый ветерок то теребил волосы на затылке – «стричься пора, старый»; то вроде как трогал за плечо – «пора обедать, суп стынет»; то влажно дышал в сухие губы. Степаныч зажмурился и подумал: может, ему всё почудилось? Вот откроет глаза – и не увидит ничего, кроме бурьяна и чёрной от времени развалюхи. Тогда он сказал: «Верую!» Решительно, прямо глянул перед собой и улыбнулся обеспокоенному Дуле.