Читать книгу Лесенки и змейки - Елена Ямбос - Страница 3

Вернувшись домой, Наташа приняла душ, наскоро пообедала и в махровом халате на голое тело, с мокрыми волосами, села за перевод. Какая хорошая у неe работа – можно ее делать не выходя из дома, в халате ли, в пижаме – все равно, можно даже в постели. Никаких сослуживцев вокруг, никто не действует ей на нервы, разве что Пафнутию вздумается пристроиться прямо на лаптопе. Обычно они с котом всегда приходили к компромиссу: согнанный несколько раз с клавиатуры, Пафнутий пристраивался в узком пространстве между лаптопом и принтером. Там он Наташе не мешал и только напоминал о своем присутствии громким сопеньем. Если у Наташи был срочный перевод и надо было работать ночью, Пафнутий спал за поднятой крышкой лаптопа всю ночь. Изредка он потягивался, и тогда передние и задние лапы с хвостом выпрастывались по обеим сторонам крышки, а в щель между крышкой и клавиатурой пробивалась шерсть. Наташа любила легонько щекотать его бок, просовывая в эту щель ручку. Пафнутий не обращал на щекотания никакого внимания.

Наташа проработала часа два, не вставая из-за стола. Пафнутия дома не было. Текст был нетрудный, лексика знакомая и привычная. С клиентом – отделом социальной работы местного муниципалитета – она работала уже много лет.

Пару раз за утро звонил телефон, один раз заботливым голосом интересовались, не хочет ли она сменить поставщика газа и электричества, потому что она, возможно, переплачивает, а во второй раз, только услышав в трубке такой же казенно-заботливый голос, спросивший «миссис Нэтэща Уотсон?», она ответила, что миссис Уотсон нет дома, а это ее уборщица, и положила трубку.

Телефон звонил еще два раза. Она не отвечала. Стоит только один раз отвлечься… Сделав почти восемьсот слов, Наташа вдруг застряла на простой фразе «mid-morning snack», не смогла с ходу придумать, как ее перевести поофициальнее, чтобы был не «перекус», и внезапно почувствовала, что ужасно устала. Отругав себя за тупость и тут же придумав себе оправдание «чем проще фраза, тем сложнее ее переводить», она решила, что на сегодня хватит. Майкл и Лора вернутся часа через полтора, сейчас она пойдет на кухню, сделает себе «late afternoon snack» (вот для этого есть «полдник», а для «mid-morning snack» – ничего), отдохнет с полчасика, а потом приготовит им ужин.

Наташа легла на диван и приказала себе не спать. Если заснет, то и ужин не приготовит, оставив детей некормленными, и вечером заснуть не сможет, перебив себе сон. За чтение лучше не приниматься, после двух страниц она уж точно заснет; лучше включить телевизор, но и тут гарантии нет… В комнату вошел Пафнутий, вернувшийся с гулянки, постоял на пороге, глядя на нее, как будто сказал «а, ты дома» и, решительной походкой подойдя к дивану, вспрыгнул к ней на живот. Наташа ойкнула, и он начал мурлыкать, перебирая лапками и слегка выпуская когти.

Это перебирание лапками Пафнутий перенял у соседской кошки. С ней он познакомился не так давно. У Пафнутия было счастливое детство, они его взяли семинедельным котенком, и по всем правилам, никаких вредных привычек у него не должно было быть. Их и не было, пока Наташина соседка не приютила молоденькую кошечку Хетти. Хетти, по всей видимости, сбежала из своего дома. Позднее выяснилось – из-за собаки. Пафнутий с Хетти подружились, заходили друг к другу в гости – и на старости лет Пафнутий вдруг стал перебирать лапками, как все кошки, у которых были проблемы в детстве. Не забыть бы, кстати, зайти к соседке…

– Ну что, Пафнутий, будем смотреть телик? – Наташа потянулась за пультом на столике перед диваном, немного сместив кота. Он тут же обиделся и спрыгнул, оттолкнувшись лапами от ее живота. Наташа опять ойкнула и начала переключать каналы: брексит, Тереза Мэй что-то там сказала и куда-то съездила, шоу-викторина «Pointless», фильм, в котором злобный лев кидался на Лэндровер с забившейся в него семьей из четырех человек. Лев уже, похоже, расправился с гидом, бездыханное тело которого лежало на земле рядом с машиной, и теперь хотел скушать остальных. Еще какой-то фильм, то есть его конец, где герои уже сидели, завернувшись в одеяла, в дверях «Скорой помощи» и пили кофе из пластиковых стаканов, а мимо проносили носилки с чьим-то телом – видимо, злодея, которого постигла заслуженная им плачевная участь в результате недавней решающей схватки.

Наташа выключила телевизор. Она почувствовала, что кожу на лице стянуло после душа и подумала, что теперь надо взбираться наверх за кремом, но вспомнила, что она позавчера купила баночку крема, который сильно рекламировали, и так и не выложила ее из сумочки. Сумочка валялась недалеко, в прихожей у лестницы наверх, и Наташа, радуясь, что далеко идти не пришлось, пошарила рукой среди смятых чеков, салфеток и скомканных целлофановых пакетов и извлекла из недр сумки баночку вишневого цвета с белой крышечкой.

Ну-те-с, ну-те-с, подумала Наташа, отвинчивая крышечку и сдирая фольгу. Ослепительно белая, нетронутая масса с небольшой завитушкой посередине источала упоительный запах.

—

– Ну-те-с, ну-те-с, – сказала Наташа, отвинчивая золотую крышечку от белой гладкой баночки и сдирая фольгу. Ослепительно белая, нетронутая масса с небольшой завитушкой посередине источала упоительный запах.

На этот крем они со Светкой набрели случайно.

По дороге домой они часто заходили в универмаг «Сокольники», просто посмотреть, не «выбросили» ли чего. Иногда можно было наткнуться на какой-нибудь дефицит перед самым началом его выброса и приобрести его – если случалось, что хватало денег, – почти совсем без очереди. У Шурика одна знакомая работала в универмаге «Москва», и как-то осенью он сказал им, понизив голос, что утром там будут «давать» трусы «неделька». Они со Светкой с утра отправились в «Москву» к открытию, но очередь уже вилась с улицы на четвертый этаж. Они простояли в ней почти четыре часа.

Под конец их чуть не растерзали озверевшие бабы. У Наташи оторвались две пуговицы на рубашке. У Светки отлетела пряжка на босоножке. У обеих размазалась тушь.

С тех пор они решили такие очереди больше не выстаивать. Гораздо проще было заходить в магазины просто так, ни на что не надеясь. О том, что собирались выбрасывать какой-то товар, обычно можно было догадаться по едва уловимым признакам: обычно неподалеку от прилавка стояла в напряжении небольшая группка женщин (видимо, из «своих», уже предупрежденных); продавщицы деловито сновали туда-сюда, а не стояли за прилавком с высокомерным видом; грузчики подносили к отделу таинственные коробки; и вообще в атмосфере угадывалось сдерживаемое волнение.

В тот раз Наташа и Света, мгновенно оценив ситуацию, пристроились к группке женщин у отдела «Парфюмерия» – и уже минут через десять вышли из универмага счастливыми обладательницами дефицита. К прилавку уже вытянулась длиннющая очередь, выходящая на улицу, к хвосту ее подбегали люди с вопросами: что дают? почем? по сколько в руки? Света с авторитетным видом сообщала всем спрашивающим, что «дают финский крем для лица трех типов: ночной, дневной и с защитой от погодных условий, то есть от мороза и жары».

На все три типа у них не было денег, и Света купила ночной, а Наташу пленил тот, который с защитой от жары и морозов – никогда она раньше не слышала, что такие кремы даже существуют в природе. Приехав в общагу, они долго восхищались гладкими белыми баночками с золотыми крышечками, нюхали их; щюря глаза, читали все, что было на них написано; к ним пришли девочки из соседних комнат, восторгались, нюхали и завидовали, что им так повезло – купили такую вещь и почти без очереди.

Вечером зашел Федька. Наташа спросила его, не мороз ли на улице, и он ответил, что не совсем мороз, но довольно холодно, вроде бы снег собирается. Наташа намазала лицо новым кремом и приблизилась к Федьке:

– Понюхай, как обалденно пахнет!

Федька начал нюхать ее щеки и шею, делал глубокие шумные вдохи и выдохи, запрокидывал голову, мычал, изображая полный восторг, и косил глазами.

– О! А-а-а! Мммм! Малыш, может быть, мы никуда не пойдем и останемся тут?

– Ни в коем случае, мне надо испытать действие крема.

– Точно говоришь? Если что, я уйду на часок, – услужливо сказала Светка.

– Ни в коем случае, – повторила Наташа.

У Федьки гостила мама, и к нему было нельзя, но он все равно пришел, просто погулять полчасика. Уже начало темнеть. Они свернули с шумной и слякотной Стромынки в один из переулков – там было тихо и безлюдно, как в деревне. Тротуары были завалены снегом, не считая узкой тропинки, протоптанной немногими прохожими. Сначала они шли рядом, держась за руки, но тогда каждый из них только одной ногой шел по тропинке, а другой проваливался в снег, и они шли неровной походкой, хромая и толкая друг друга.

– Давай пойдем цугом. Я впереди, ты сзади, – предложила Наташа.

– Цугом, так цугом. – Они перестроились и пошли друг за другом. – Я обожаю ходить цугом. Я все люблю делать цугом.

– Как твоя мама? – спросила Наташа, чтобы он дальше не развивал тему.

– Мы с ней уже начали ругаться. Она такая реакционерка.

– В смысле?

– У нее на все бурная реакция.

– А что ты ей сейчас сказал – куда пошел?

– Сказал, что иду к Илье, а она раскричалась: мать приехала на неделю, послезавтра уезжать, а единственный сын уходит куда-то каждый вечер! Реакционерка, одним словом.

Зажглись фонари, и пошел снег. Все было как на картинке: спустились синие сумерки, в желтом свете вокруг фонарей кружились снежинки, а на дороге ровно лежал голубой снег с тонкими веточками птичьих следов. Снежинки падали Наташе на лицо, она смахивала их с очков, чтобы видеть дорогу, и думала, что, может быть, очки и не красят девушку, зато защищают глаза от дождя и снега. И тушь не течет.

– Федя, вопрос на засыпку: какого цвета снег?

– Знаю, знаю, ты уже спрашивала. Только не белый, сказал какой-то художник… А сегодня мама спросила: может, ты зазнобу завел? – хмыкнул Федька.

С деланой беспечностью Наташа поинтересовалась:

– И что ты ответил? «Мама, как ты могла такое подумать! Как тебе только такое в голову могло прийти! Разве ты не знаешь, что Оля для меня – все?»

Федька помолчал. Потом сказал тихо и серьезно:

– Нет, ничего подобного я ей не сказал. И не собирался говорить. Малыш, мне с тобой очень хорошо. Такое чувство, что я дома… или нет, еще лучше – как будто я у бабушки. Она забрала меня из садика, и мы идем к ней домой, заходим в подъезд, а там пахнет печеньем – бабушка уже напекла… Я должен видеть тебя каждый день. Тебе тоже со мной хорошо, да? Давай будем думать только о том, что сейчас нам очень хорошо вместе.

Наташа сглотнула комок в горле:

– Очень романтично, когда тебя сравнивают с бабушкой…

Федька остановил ее, взяв ее за плечи, и развернул к себе. Лицо у него было очень серьезное, каким бывало редко.

– Малыш… – начал он.

И вдруг начал смеяться. Сначала тихо, пытаясь сдерживаться, потом все громче и громче и вот он уже хохотал, согнувшись пополам.

– У тебя… зеркало… есть?

Наташа растерянно полезла в карман, нашарила зеркальце и в смятении уставилась на свое отражение. На нее глянула жуткая белая харя: мертвенно бледная маска с двумя посверкивающими круглыми оконцами, как у противогаза.

– Хорошо, что нам никто не встретился. В темном переулке увидеть такое! Пришлось бы этому несчастному скорую вызывать, – продолжал веселиться Петька.

– Это крем… который с защитой от погодных условий… – бормотала Наташа, поспешно смахивая снег с лица. – Это защитная пленка, поэтому снег на лице не тает…

– Он с защитой от бандитов, а не от погодных условий. Увидел бы тебя какой-нибудь урка и деру бы дал. Потом бы рассказывал всем, что с инопланетянином встретился, – не унимался Федька.

Наташа рассердилась и стукнула его кулачком по плечу. Он сделал вид, что удар был неимоверной силы, пошатнулся, замахал руками, потерял равновесие, упал в сугроб, несколько раз с трагическим лицом попытался встать и наконец, подергавшись в судорогах, замер. Наташе стало смешно.

– Вставай, дурак, – протянула она ему руку.

Федька схватил ее за рукав, притянул к себе в сугроб, Наташа взвизгнула, упала… Вышла потасовка.

Вернувшись в общагу, вся в снегу, Наташа рассказала Светке про крем, они посмеялись, и Наташа решила, что пользоваться им не будет. Только деньги выбросила но ветер. Но расстраиваться из-за денег не стала. Она вообще не способна была расстраиваться в последнее время…

—

Надо же, точно такой же запах… Но пользоваться им она не будет. Ни к чему ей лишние напоминания о воспоминаниях. Она привинтила обратно белую крышечку и засунула вишневую баночку обратно в сумку. Потом уберëт ее куда-нибудь подальше.

За окном раздались голоса и хруст гравия под ногами. Она и не заметила, как время пролетело, и Лора с Майклом вернулись из школы, а она даже ничего им поесть не приготовила! Валяется в постели и предается воспомининиям – ну и мать…

– Мааам! Мы дома.

– Ой, я ничего не приготовила на ужин… – запричитала Наташа.

– Да сейчас мы сами что-нибудь сварганим, – просипел Майкл.

– Ты хоть шарф надел утром, сын?

– Ну конечно!

– Он врет. Майкл, зачем ты врешь? Говорить неправду нехорошо. Это тебя совершенно тебя не красит. Что о тебе люди подумают?

– Врать я учусь от тебя.

Беззлобно переругиваясь, Майкл и Лора приготовили ужин и крикнули Наташе, что кушать подано. На кухонном столе ее взору предстала сковородка с яичницей из трех яиц, большая тарелка с тостами, масло, три кружки чая: одна с надписью «Les Misеrables» и портретом Козетты, другая – разрисованная нотами, флейтами и саксофонами, и третья – с полустертыми цветочками—сердечками и надписью «Love you, Mummy».

– Шикарно!

Они уселись за стол.

– Как делишки в школе?

– Репетицию сегодня отменили, мистер Гиббз заболел, поэтому я на первом автобусе приехал, вот с этой девицей, которая позорила меня всю дорогу.

Лора скорчила ему рожу и сказала Наташе:

– А на меня историк наорал.

– Так уж и наорал?

– Ну, он сказал, – Лора сдвинула брови и сказала басом: – Лора, вот ты хочешь историю брать на А-2, а мне кажется, это совсем не твой предмет! Тебе надо его дропнуть.

– Разве это «наорал»?

– Но мне было обидно! Я зубрю до посинения – про реформы Столыпина, оброки и барщину, говорю ему, как правильно эти слова произносить, потому что он говорит «óброк» и «бащщúна», – а он мне такое! Что нечего, мол, тебе историю учить, ты тупая!

– Может, он потому тебя и невзлюбил, что ты его поучаешь. Десять лет говорил так, а тут явилась Лора, и говорит ему, что надо произносить вот эдак! – высказал предположение Майкл.

– Не утрируй, дочь. Тупой он тебя не называл. В другое время я бы с ним поговорила, но нам сейчас нельзя заострять отношения со школой – такая уж у нас ситуация. Слава Богу, разрешили вам последние годы доучиться почти бесплатно, а то что бы делали? В государственную школу бы пошли? И оставили вас в частной школе именно потому, что вы оба умные и талантливые, никому из учителей и в голову бы не пришло назвать тебя, Лора, тупицей.

Все помолчали. Подошел Пафнутий и сел за стол на свободный стул. Ему отрезали кусочек яичницы и положили на край стола, он понюхал, но есть не стал.

– Он мяса хочет. У нас есть мясо? – спросил Майкл.

– Посмотри в холодильнике, там должен быть кусок вчерашней говядины, в фольгу завернут, – ответила Наташа.

Почему-то вспомнилось, что у Диккенса усталые путники всегда стучались посреди ночи в харчевни, им открывала заспанная хозяйка, они требовали еды, и она приносила им холодную говядину и кружку эля.

Майкл положил кусочек говядины перед Пафнутием и тот прихватил его зубами, положил на стул рядом с собой и начал жевать.

– Ну вот, теперь вся семья за столом, и все едят, – умиленно сказала Лора. – А давайте сейчас, как поедим, поиграем в какую-нибудь игру, как раньше, с папой?

– А уроки учить не надо?

– Да всего часик поиграем…

– Я могу только часик, ко мне Джэйк в семь придет.

– Только не в «Монополию», – сказала Наташа. – Не люблю я все эти дела с финансами и бизнесом. А ты, Майк, позвони Джэйку и скажи, чтоб не приходил. Ты же болеешь, тебе надо напиться чаю и пораньше лечь спать.

– Ладно. «Змеи и лестницы»? – предложил Майкл.

– Мммм… Она может затянуться до полуночи. Только доберешься до верха – а тут змея, и опять ты в самом низу, и так без конца и края.

– Мама, не вредничай. Давайте тогда в «Обезьянью пальму» – легко и просто!

– Чего вспомнила! Мы же в «Пальму» лет десять не играли. Этой коробки, наверно, уже и не существует. Мама же любит все выбрасывать.

Но Лора отлично помнила, где именно хранилась коробка с игрой, и принесла ее из кладовки, сияя и торжествуя.

– Так давно хотела в нее поиграть! – Лора высыпала из потрепанной коробки пластмассовые детальки, быстро составила из них пальму и сложила в кучку коричневые фигурки обезьянок.

– Одной обезьянки не хватает, – объявила она.

– Какая разница, давайте уж начинать, – сказал Майкл, тыча пальцем в мобильник.

Пока они играли, в разговоре, то и дело прерываемом воплями Лоры, когда пальма обрушивалась от вешаемых на нее обезьянок, выяснили, что Джейк должен был прийти, чтобы пересмотреть чертеж мотоцикла, который они мастерили на заднем дворе уже второй месяц; что у Наташи завтра выходной в «богадельне», но ей надо срочно закончить перевод к послезавтрашнему утру; что Лоре завтра после школы надо встретиться с Соуфи, чтобы составить план демонстрации одежды в школе – для благотворительных целей.

– Мамочка-душечка, ты дашь мне лифт к Соуфи?

– Не «дашь лифт», а «подвезешь». И не «дропнуть, а «бросить». Что ты делаешь с русским языком! Конечно, подвезу. А лифт я тебе никак не могу дать, финансы не позволяют.

Майкл засмеялся и закашлялся.

– Майк, давай я тебе ножную ванну с горчицей сделаю?

– Не надо мне никаких ножных ванн – ни с горчицей, ни с перцем, ни с солью! И картошку нюхать тоже не буду, сразу предупреждаю. Я прекрасно себя чувствую, подумаешь – кашель.

– Сейчас заварю тебе ромашковый чай, прополощешь горло – и спать. В школу завтра не пойдешь.

– Горло прополощу, так и быть. А в школу пойду, экзамены на носу. Со мной все в порядке, не кудахтай, мамуля.

Он совсем не такой, как отец, подумала Наташа. Дэйвид паниковал из-за любой мелочи. Даже когда его подташнивало, его охватывал ужас: он боялся, что сейчас его начнет рвать и он задохнется. Он вскакивал посреди ночи, будил ее, и она сидела возле него, держа его за руку и гладя по голове, как маленького мальчика.

Наташе казалось это очень странным, потому что ни мама, ни бабушка, ни тетя не отличались крепким здоровьем, всю жизнь мучились какими-нибудь недугами, и ни одна из них никогда и ни на что не жаловалась. Они шутили, острили, смеялись над названиями лекарств и спорили, у кого из них больше болезней. Мужчин в их доме не было, и Наташа не знала, что большинство из них тяжело страдают даже от легкой простуды, потому что у них более высокий болевой порог, чем у женщин. Наверное, поэтому Дэйвида так быстро скрутило…

– Ура! Я выиграла! – закричала Лора.

Наташа, оторвавшись от тяжелых воспоминаний, рассеянно повторила: «Ура…»; Майкл, продолжая вести с кем-то переписку по телефону, бормотнул: «Ну, и слава Богу», и Лора начала складывать кусочки обратно в коробку, ворча, что они оба – просто душа компании и настоящие подниматели настроения.

– Завтра будем играть в «Змеи и лестницы», что бы там кто-то ни говорил насчет того, что это долго и нудно. Эта игра как раз для вас, зануд.

Зазвонил домашний телефон.

– Это не мне.

– И не мне.

– И не мне, – Наташа, поколебавшись немного, все-таки подняла трубку. Звонила Дениз:

– Ты почему не отвечаешь? Я звоню, звоню целый день! Дорогая, милая, любимая, выручай! Выйди послезавтра в ночную смену – пожалуйста, пожалуйста, на коленях прошу! Я уже всех обзвонила, никто не может!

Наташа согласилась, и Дениз рассыпалась в благодарностях, напомнив, чтобы она заполнила розовый бланк, предназначенный для оплаты в полтора раза больше.

– А отказаться нельзя было? – укоризненно посмотрели на нее дети. – Мы же работаем по воскресеньям, ведь нам же хватает.

– Хватает только на то, чтобы сводить концы с концами, – грустно сказала Наташа. – Но вы молодцы и умницы, и что бы я без вас делала… Ничего, лишняя сотня не помешает. Перевод я к тому времени уже закончу, и мне будет нечего делать! А в ночную смену можно и поспать, если повезет.

– Вот именно, если повезет… Знаем мы твои ночные смены…