Читать книгу Лесенки и змейки - Елена Ямбос - Страница 9

Если бежать вдоль забора во весь дух, то он превращается в сплошную серую массу. А если идти медленно – то расчленяется на множество вещей. На шершавые желто-серые доски; на колючие зазубрины, чреватые занозами; на непонятные гладкие дырки (Колька говорит, что они от сучков, но это все равно непонятно); на кривые щели; на грядки и яблони соседского огорода; на прибившийся внизу пыльный подорожник; на снующих муравьев. И дыхание при этом ровное, и не жарко.

Идти медленно – гораздо интереснее. Но иногда хочется бежать. Тогда она, маленькая девочка, которой мама и бабушка всегда или велят, или запрещают что-то делать, может таким обыкновенным действием – простым бегом – без всяких волшебных палочек и заклинаний превратить доски, щели, зазубрины, соседский огород, пыльный подорожник и муравьев в одну сплошную массу. И забор – уже не забор.

Но тогда потеешь и тяжело дышишь. Вбегаешь в полутемные сени, гремишь опрокинутым ведром, из комнаты выскакивает переполошенная бабушка и кричит: «Кто за тобой гнался, горе мое?». Говоришь ей: «Я не хотела сегодня видеть муравьев», а она хватается за голову, уходит в комнату и кричит маме: «За твоим ребенком сегодня гнались муравьи! Что за фантазии! устроила погром в сенях, доведет меня когда-нибудь до инфракта, ей-богу…».

Из глубины дома доносится ленивый голос: «Мама, оставь ребенка в покое… Тебе не угодишь: сидит тихо, книжки читает – плохо; шумит – опять неладно…».

…Наташа сидела в кресле, положив ноги на табуретку. Надо мимо этой ночи тоже пробежать, сломя голову. Тогда она скорее закончится, и можно будет уйти домой, полежать в ванной, напиться чаю и забраться в постель. И завтра утром ночное дежурство будет казаться ей сплошной серой массой, а не привычным кошмаром, расчлененным на множество деталей. Размазанные по полу выделения из организма; тумаки и пинки от резидентов; вопли новенькой старушки «Помогите! Выпустите меня отсюда!»; огромные страшные синяки у Мэри на боку, попе и бедре…

Смену Наташа принимала сегодня вечером у Эдизы. Большинство филиппинцев не выговаривало звуки «в», «ф» и «р». Эдиза была в их числе.

– Любопь моя, какой у нас сегодня был сумасшедший день! Делек и Плэд подлались. Плэд плишел б опис, на лице – клопь! Я так испугалась, бызбала сколую. Ему делали шоб на голобе! Мэли упала с лестницы! Покатилась кубалем! Я опять бызыбала сколую! Слаба Богу, псе п полядке, никаких пелеломов, но не пугайся, когда убидишь на ней синяки!

Наташа все-таки испугалась, когда увидела на ней синяки.

—

Мама очень испугалась, когда увидела на ней синяки.

Она сшила Наташе новое платье. Наташа приехала на праздники домой и примеряла его перед зеркалом. Тут-то и предстали маминому взору Наташин темно-зеленый бок, багровая половина попы и синее бедро. Наташа увидела в отражении зеркала мамино белое лицо, слившееся с белизной простыни на ее кровати.

– Тата! Что случилось? Тебя избили? Ты попала под машину?!

– Да нет, – засмеялась и замахала руками Наташа. – Я упала.

Они с Федькой ходили в гости на вечеринку к его друзьям. Зачем она туда поперлась, ей было непонятно до сих пор. Он ведь сказал ей, что они знают его жену. «Но это ничего, – добавил он. – Пойдем со мной». И он пошла – потому что он ее попросил. Даже если бы он попросил ее спрыгнуть с моста, – она бы спрыгнула. Ему было бы достаточно присесть перед ней на корточки, взять за руку, посмотреть на нее долгим взглядом и сказать мягко: «Малыш… так надо». Она бы поплакала, но пошла бы на мост и спрыгнула. В этом она не сомневалась.

Собирались на квартире у одного из его однокурсников, Макса, где-то в районе метро «Университет». Пришли они туда не вместе. Федька сказал, что ему надо быть у Макса пораньше, а Наташу попросил подъехать часам к девяти. Дал ей адрес и положил в ее сумку бутылку водки.

На вечеринке были одни пары – и женатые, и только собиравшиеся пожениться. Многих она знала в лицо, как второкурсники знают пятикурсников, но лично знакома с ними не была. Они ее, конечно, видели в первый раз. Наташа чувствовала себя неловко (в качестве кого она тут присутствует?), но девочки обращались с ней приветливо, без яда, все время предлагали ей что-нибудь поесть, сами скинули туфли на каблуках и ее уговорили.

Скоро Наташа поняла, что их внимание целиком поглощала девушка, пришедшая с парнем по имени Боб. Он привел ее в их компанию в первый раз. Почему-то они ее сразу же невзлюбили. Видимо, на то были какие-то внутренние причины.

Они держали ее в поле зрения. Переглядывались, если она что-то говорила. Делали вид, что не расслышали, если она что-то спрашивала.

За столом она сидела на коленях у Боба. Ей предложили стул, но Боб ее не пустил. «Своя ноша не тянет», сказал он.

Маша (так звали девушку) попробовала салат и спросила:

– Это сырая свекла?

Даша, жена Макса, холодно ответила:

– Нет, свекла не сырая. Я ее варила собственными руками.

– Ну, значит, немножко недоваренная, потому что твердоватая.

Дашины подруги процедили:

– А если и сырая? Это криминал?

Наташу они взяли в союзницы. У Наташи закралось подозрение, что если бы не эта злополучная Маша, то гонениям и притеснениям подверглась бы она. Несмотря на Федькину «легенду». Наверняка у него была какая-то «легенда»: неспроста же он попросил ее прийти попозже и с бутылкой водки. Не такой же он дурак, чтобы внаглую приводить свою любовницу в компанию, где все знают его жену…

Федька напился и вел себя, как клоун. Он не подходил к ней весь вечер. Он все время вертелся около девушек. Он приставал, хотя и шутя, к Даше. Он всех смешил. Его кто-то спросил, бывает ли он когда-нибудь серьезным, а он ответил, что серьезным его видели только два человека: его мать и его жена. За жену он несколько раз поднимал тост.

Макс, как радушный хозяин, пригласил Наташу танцевать. Наверно, из жалости…

В такси Федька сразу уснул, прислонившись к Наташиному плечу. Она тихо, стараясь не всхлипывать, плакала.

Наташа попросила таксиста остановиться у клуба Русакова, чтобы не выходить из машины на глазах у вахтера. Разбудила Федьку, он расплатился, они выбрались из такси.

До общежития оставалось еще метров сто. В воздухе чувствовался морозец. Слякоть на тротуаре затвердела. Федька надел капюшон Наташе на голову и увидел ее опухший и красный нос.

– Малыш… Малыш, прости меня, я дурак, кретин, молол чушь… Я козел. Извини меня, пожалуйста. Что мне сделать, чтобы ты меня простила?

Он вдруг встал перед ней на колени.

– Хочешь, я понесу тебя на руках до самой комнаты, у всех на виду? Мне плевать.

Он подхватил ее на руки и побежал. Через несколько шагов споткнулся и растянулся во весь рост, не выпуская Наташу из рук. Они вместе по инерции пробороздили пару метров асфальта.

Чуть не плача, Федька помог ей подняться. На его руке от запястья до локтя была кровоточащая ссадина, а часы разбиты всмятку. Наташины джинсы и подол куртки были покрыты грязью. Боли она не ощущала.

– Я самый большой идиот во всем белом свете, – убитым голосом сказал он.

Таким жалким и растерянным Наташа никогда раньше его не видела.

Она взяла его за уши, притянула к себе, поцеловала и сказала: «Ш-ш… Иди вперед. Я сосчитаю до двадцати и пойду за тобой»…

—

Наступило время очередного обхода – четыре часа утра. Кэрол храпела, растянувшись на диване. Джоу, давняя подруга Кэрол, которую та устроила на работу недели две назад, встрепенулась, когда Наташа встала, и они вместе попытались разбудить Кэрол. Кэрол открыла один глаз, мутно посмотрела на них, что-то промычала, и перевернулась на другой бок.

Наташа и Джоу махнули на нее рукой и пошли делать проверку без нее. Наташа сказала:

– Бродят или просто не спят обычно одни и те же. Начнем сверху или снизу?

– Мне все равно. Только, пожалуйста, давай не будем разделяться! Не посылай меня одну! Давай проверять вместе. Я их боюсь. Никогда раньше в домах престарелых не работала…

– Да пожалуйста… Пошли тогда наверх.

Поднимаясь по лестнице, Джоу спросила:

– Я слышала, ты теперь только в ночную смену будешь работать? Дневные бросила?

– Мне так будет удобнее. Три полные ночные смены в неделю – и получается тридцать шесть часов. Полная ставка. А днем, чтоб эти тридцать часов отработать, надо приходить сюда каждый день. У меня слишком много дел, чтобы приходить сюда каждый день. И двое детей. И еще одна работа…

– Я видела, что тут днем творится. Кошмар! Все носятся, как угорелые, телефон без конца трезвонит, начальство вечно под боком. Иногда за всю смену даже присесть не удается.

– Конечно. Я после этих смен пальцем пошевелить не могла, не то что детям ужин приготовить или подбросить их куда-нибудь.

– В ночную смену тоже очень тяжело, но все-таки можно посидеть часа два, а то и больше, если повезет. Можно и поспать, если начальница смены хорошая, – усмехнулась Джоу, покосившись на Наташу.

– Мое мнение такое: пусть это и не разрешается, но спите, сколько хотите – при условии, что резиденты от этого не пострадают.

– Поэтому все хотят работать с тобой, а не с Бернадетт. У нее даже присесть нельзя – испепелит взгядом. А ты такая спокойная… И смены у тебя спокойные, нет такой неврастении, как у нее! Даже Кэрол при тебе становится уравновешеннее. Это невероятно… Она ведь не человек, а тысяча вольт! Я ее знаю уже лет двадцать пять, со школы.

Они начали осторожно заглядывать во все комнаты по очереди. На третьем и втором этажах было тихо, все резиденты спали безмятежным сном. Только Китти на скрип двери открыла глаза и жалобно спросила:

– Что, уже пора в школу?

Ее уверили, что в школе выходной, и она опять уснула.

Внизу Дерек бродил по коридорам, снимал картины со стен и складывал их аккуратной стопкой в углу. Катетер его, слава богу, был на месте. Дерека поблагодарили за помощь и отвели обратно в спальню.

Тощенькую и злобненькую Джоан они застали в процессе одевания.

Каждое утро она просыпалась около четырех часов, какала сухими овечьми шариками в горшок-стульчик, именуемый комодом (у резидентов победнее они стояли прямо в спальнях, а у тех, кто побогаче, были отдельные туалетные комнаты), одевалась, выходила в коридор и ковыляла по нему взад-вперед часа два.

Надевала она несколько юбок, брюк и кофт. Поверх последней – бюстгальтер. На шею небрежно накидывала, как легкий шарфик, капроновые чулки. На костлявое плечико вешала черную сумочку на длинном ремешке. Наташе она всегда кого-то смутно напоминала.

Останавливать, уговаривать, отводить ее обратно в спальню было совершенно бесполезно. Некоторые упорно укладывали ее обратно в кровать, но она с таким же упорством опять вставала, одевалась и отправлялась в путь, бессмысленный для всех окружающих, но имеющий, по всей видимости, огромное значение для нее. В результате, после долгой и изнурительной борьбы и тот, кто загонял ее в постель, и сама Джоан доходили до белого каления. Наташа позволяла ей бродить. Она была против какого бы то ни было насилия над личностью. Ведь в конце концов Джоан уставала и ложилась в постель сама.

Джоан уже почти закончила свой туалет. Джоу пришла в восторг:

– Ну и чучело! Только шляпки не хватает!

Ах да… Ей бы шляпку… И тогда она будет – вылитая Гипотенуза!

Они вынесли горшок с овечьими шариками, спустили их в унитаз, вымыли его и оставили Джоан в покое. Пусть дефилирует.

Изабелла опять собрала чемодан и сидела, одетая, в кресле. Ждала автобус. Все фотографии и безделушки были, по обыкновению, завернуты в трусы и майки и разложены на кровати.

– Дитя мое, – благосклонно сказала она Наташе, – я могу все эти вещи оставить тебе, в знак признательности за твои старания. В конце концов, они тебе нужнее, чем мне. У меня еще есть.

Наташа поблагодарила ее, Джоу убрала вещи с ее кровати и вместе с Наташей помогла Изабелле лечь обратно в постель. Наташа сказала, что автобус придет в десять утра, и у нее еще уйма времени, чтобы поспать.

Зашли к Гарри – тот сидел на краю кровати, вцепившись в ее края руками. Он немного поправился после второго инсульта и даже начал вставать. У него горел верхний свет. Вот, даже свет смог сам включить. Он рявкнул на них: «Пошли вон!». Только с головой у него стало хуже. Они вышли. Наташа объяснила:

– Если резидент в агрессивном настроении, то ни в коем случае нельзя ввязываться с ним в спор. Ты ему ничего не докажешь, только взвинтишь его еще сильнее. Лучше всего – отойти от него, выйти из комнаты, а через некоторое время опять заглянуть – и лучше, если это будет другой человек. Другое лицо – другая реакция.

– Ты хочешь сказать, что я сейчас должна буду зайти к нему одна?

– Вот именно. Не бойся, я буду тут, за дверью, в случае чего.

Наташа слегка подтолкнула Джоу, и та зашла в комнату Гарри, но сразу же вышла.

– Он тебя просит зайти, – с облегчением сказала она.

Наташа зашла.

Гарри все так же сидел на кровати. Он протянул ей руку:

– Прости меня.

– Что Вы, что Вы, не извиняйтесь. С кем не бывает. У кого не бывает минут, когда хочется послать всех подальше. Ложитесь спать и ни о чем не переживайте. Еще очень рано, только пятый час.

Гарри сказал: «Я все равно виноват», и послушно лег. Наташа спросила его, не хочет ли он в туалет, он покачал головой и закрыл глаза. Из-под век покатились слезы. Наташа погладила его по голове и спросила, выключить ли свет, но он попросил его оставить. Большинству из стариков, как маленьким детям, было страшно в темноте.

Наташа и Джоу вернулись в гостиную.

– Я заметила, что ты резидентам подыгрываешь… Я про школу, про автобус… Это что, так полагается? – спросила Джоу.

– Вот это очень интересная тема, – сказала Наташа. – Еще пару лет назад правила были такие, что если резидент начинает пороть чушь – где мама, как я тут оказался и все такое – то надо было возвращать их на землю и говорить правду: мама, мол, умерла, а Вы в доме престарелых, потому что сами за собой ухаживать больше не в состоянии. Но что в этих случаях происходило? Резидент начинал или рыдать, или беситься. Его настроение передавалось всем остальным резидентам – в результате весь дом стоял на ушах! Слава Богу, кому-то пришло наконец в голову пересмотреть правила.

Проснулась Кэрол и запричитала:

– Почему вы меня не разбудили? Я полностью отрубилась… Господи Иисусе! Если бы вы знали, какой у меня был день! Хью напился и бушевал всю ночь и потом еще полдня. Я позвоню сегодня утром Дениз и честно ей признаюсь, что заснула – из-за семейных обстоятельств.

– Да не убивайся ты так, – успокоила ее Наташа. – Заснула и заснула – какая разница.

– Хорошо, что это ты, а не Бернадетт… У этой все-таки не все в порядке с мозгами. Как можно настолько зациклиться на том, кто спит на работе, а кто нет? И вы заметили, с какой ненормальной аккуратностью она складывает белье? Я его, например, сложу, а она все переделывает – тут же, у меня на глазах! Я уже разговаривала с Дениз. Я ей прямо сказала, что работать с Бернадетт не могу и не буду.

Кэрол тут же добавила, что Дениз слишком мягкотелая, что нет никакого смысла жаловаться ей на Бернадетт, потому что она палец о палец не ударит, чтобы разрешить какой бы то ни было конфликт, она, по ее мнению, побаивается Бернадетт, потому что Бернадетт вся из себя такая правильная, она все делает согласно уставам и положениям, она закончила третий уровень курса по уходу за престарелыми и больными. И кроме того, Дениз вообще говорит людям только то, что они хотят услышать.

Джоу задремала. Посмотрев на нее, Кэрол сказала:

– Ты ее предупредила, что спать на работе не разрешается? Я ей сказала, чтобы она поосторожнее тут. Никому доверять нельзя, все так и норовят вонзить нож в спину. Я за нее очень беспокоюсь, мы ведь с ней столько лет дружим!

Кэрол хорошо выспалась, и ее охватило служебное рвение.

– Я вот ходила в туалет, и видела, что Джоан слоняется по коридорам. Я пойду уложу ее обратно.

– Ну попробуй, если хочешь. – Наташа вдруг почувствовала смертельную усталость. – Только ты же знаешь, что это бесполезно. И все равно уже почти пять часов утра.

– Нет-нет, это будет расцениваться как халатное отношение, если мы ее не уложим. Для ее здоровья лучше, если она будет лежать и спать. – Кэрол вскочила и убежала отлавливать Джоан.

Вернувшись, она сообщила, что Джоан переодета в ночнушку и лежит в постели.