Читать книгу Две тысячи журавлей - Елена Юрьевна Свительская - Страница 1

Ко встрече с божеством все готовились очень старательно. Все деревенские жители тщательно убрали свои дома, землю вокруг них, потом девушки дружно вымели единственную улочку в деревне. А уж как придирчиво селяне выбирали рис, рыбу, фрукты и овощи для угощения божества словами описать невозможно! Каннуси из нашего святилища долго и строго отбирал того, кому выпадет честь приготовить пищу для нашего Та-но ками. Он отведал еду, приготовленную каждым из претендентов, затем долго выспрашивал:

– Вы чем-нибудь болели в ближайшее время? Ваши близкие чем-нибудь болели? У вас в семье кто-нибудь умер в ближайшие месяцы? Так, а в дальней родне из других деревень?

И, едва выслушав ответы, продолжал допрос:

– Вам приходилось раниться в ближайшее время, так, что начинала идти кровь? Вам доводилось случайно или намеренно запачкаться чьей-то кровью? Так, а вы и ваши родственники в ближайшее время совершали что-нибудь дурное?

– Но позвольте, ну, это… – обычно к этому месту допроса некоторые уже начали трястись или смущаться.

– Нельзя позволить, чтобы еду готовил человек, запятнавший себя скверной! – строго говорил священнослужитель. – Если Та-но ками вкусит грязную пищу, он может разгневаться на нас – и лишить нашу деревню своего покровительства. – Так что вы должны быть честными. Ради блага всех нас вы должны сказать, запятнали ли вы, ваша близкая или дальняя родня себя каким-нибудь гадким делом?

Правда, надо отдать должное нашему каннуси: на этом месте он внимательно оглядывался и изгонял всех посторонних, дабы чистосердечному признанию претендента никто не мешал, а он мог оценить степень скверны, лёгшей на этого человека.

Я сидел на камне, с краю деревни, наблюдая за общими приготовлениями. С одной стороны, следить за всей этой суетой было сколько-то интересно. С другой стороны, мне было обидно, что все эти люди готовятся, стараются, а для меня дела не досталось. Дома хлопотали мама и сёстры, отец куда-то увёл младшего брата, делать что-то важное для хозяйства, а меня не взял. Я подумывал, не напроситься ли к соседям, вдруг что-нибудь поручат? Но пока боялся: в деревне меня не слишком любили, да и стоит ли людей от дел отрывать? Ладно, если наворчат, так ведь могут ещё и ударить.

Вздохнув, слез с камня, прислонился к нему спиной. Стал смотреть на землю, на камешки, кустики травы, расположенные поодаль от меня, а потому смазавшиеся в пятна. Если не считать того парня, что проворчал своей спутнице, что я – злостный бездельник, а также моего личного страдания от отсутствия сколько-нибудь важного дела, это было вполне терпимое занятие. Хотя и бессмысленное. Но вдруг и для меня найдётся дело, если буду сидеть на виду?

О, а вон тот пучок травы напоминает катану! А тот комок земли – воина! О, там два дерущихся самурая. И там, вроде, тоже два воина, только один почему-то сидит на коленях, гордо выпрямившись, а другой как будто стоит в стороне и плечи его как-то поникли, спина сгорбилась, рука сжимает рукоять меча. И между ними ещё пятно – кто-то пролил что-то – и напоминает, будто люди кучкуются. Да, ближе к тому, унылому, который стоит…

***

Ноги мои протирали дорогу босыми ступнями. Избитые, исцарапанные. Меня не несли уже, а просто волочили, подхватив под руки. По какой-то улице тащили.

Напрягшись, повернул голову.

 Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.

Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…

Я стоял, раздираемый, виной и отчаянием. Среди пришедших проводить его в последний путь. Вот, осуждённый, державшийся спокойно, равнодушно оглядел собравшихся поглазеть или поддержать его. Вот взгляд его запнулся на мне. Ненависть, жуткая ненависть рванулась из его души и будто кипятком меня обожгла.

Я… я не хотел! Я не хотел! Простите меня! Но… вы же… вы же не захотите меня простить, верно?

Ни брани, ни порыва накинуться. Он просто устало и с пренебрежением перевёл взгляд. И это было хуже всего. Хуже самых ядовитых слов! Хуже прикосновения лезвия! Руки его не связали – из уважения – да и он не пытался сбежать. Жаль, что этот меч достанется не мне. Мне… очень жаль.

Меч взлетел в руках воина, выбранного его палачом. Нет… я не могу! Не надо!

Я рванулся вперёд, оттолкнул какого-то воина…

И не успел.

 Он стоял на коленях, с прямой спиной и спокойным лицом. Меч взлетел красиво и чётко. И струя крови из его рассечённой шеи хлестнула меня по лицу, по глазам. Горячая кровь… его кровь…

Я не сразу стёр с лица горячую жидкость, не сразу проморгался. И не сразу смог увидеть очертания мира. А когда увидел неподвижное тело без головы, то у меня внутри что-то так сжалось, словно меня самого ударили мечом…

***

Дёрнулся, пребольно ударившись затылком о камень, у которого сидел. Голова гудела. Сердце билось быстро-быстро. Так быстро, что оно меня пугало. Да и спина вся взмокла под юката. Или это её вымочила его кровь? Но что я делаю тут?

Вскочил, огляделся. Та же самая улица, единственная в нашей деревне, всё те же самые дома с крутыми крышами, да малыми окнами. И на каждом доме у окна висят сардиньи головы и ветки остролиста. Да, я их мало вижу, только те, что находятся совсем рядом со мной, но эти очертания хорошо запомнил. И что-то в глазах застряло. Что-то мокрое, отчего мир начинает смазываться, и даже пространство вблизи меня становится мутным, расплывшимся пятном.

Кувшин с водой нашёл не сразу. Прислушался. Вроде шума особого рядом не было, значит, хозяева отошли. Наклонился над ним, разглядывая неподвижную поверхность. Постепенно мутные пятна стали чётче, и я разглядел своё отражение – худое лицо и тощее мальчишеское тело. Тело, которое было до отвращения хилое и даже выглядело младше своих лет. Я ненавидел смотреть на своё отражение, которое лишний раз напоминало мне о том, каким дурным родился. Но сегодня меня зацепило не оно.

Какое-то время вглядывался в отображаемое. И мне вдруг показалось, что из кувшина с сакэ на меня смотрит молодой парнишка. Точнее, он бы смотрел, но как это сделать, когда половину его лица залила кровь? Вот, даже глаза ему залила!

Я отшатнулся от кувшина и испуганно сглотнул. Сон… жуткий сон! Бред. Я в чём-то вымок, тёплом. Это кровь? Тьфу, это я вспотел. И вообще, просто уснул на солнце, вот и привиделся тот кошмар.

Хотя как ни были страшны бывавшие у меня кошмары, однако же ощущение, что это были только сны, и вот я уже проснулся, быстро успокаивало меня. А тут я даже семь раз вокруг деревни обошёл, но сердце всё ещё билось неровно.

Если честно, мне ещё не доводилось присутствовать на чьей-то казни. И мне ни разу пока не удавалось увидеть поединок самураев, закончившийся чьей-либо смертью. А те драки, которые случались между крестьянами, никогда не заканчивались смертью кого-то из дерущихся.

Да, было дело, был год неурожайный. Собрались тогда наши мужчины со своими орудиями, какие были у крестьян: пики, палки бамбуковые, лопаты – и пошли к нашему даймё, просить отменить или уменьшить налог в этом году. Три двери в его доме сломали, по ходу, проникли в амбар с рисом. Сидели там упорно, дня два, тихо сидели. Самураи хозяина, конечно, ходили, поглядывали, не украли ли мы чего, но так ничего и не украли. А они не спешили обнажать против восставших свои мечи. Так они ходили, а наши сидели и ждали в амбаре, тихо. Пока сам даймё не явился – благо он в ту пору в Эдо к семье не ездил, в своих владениях был – и не спросил, что тут устроили? Тогда и нажаловались крестьяне, что не прокормиться, тайфун большой был, да слишком заливали ещё дожди – и не вызрело урожая на всех. Видно придётся детей новорожденных душить, чтобы стало меньше ртов, чтобы выжить уже большим.

Воин подумал часа два или три, не слишком долго думал, впрочем, а посланники ждали терпеливо его решения, волновались, смилуется ли? Хозяин вернулся быстро и сказал, что, так уж и быть, налогов меньше соберут нынче, а самым нищим семьям он сколько-то риса из своих запасов даст. Однако не имели мы права приставать к нему с жалобами.

Вздохнув, выступил к нему сын старосты, младший. Сказал, что он этот поход организовал, он всех и подбивал сходить – ему и отвечать. Его как главного зачинщика и казнили, чтобы нам неповадно было восставать. Навесили на шею табличку о его преступлении, провели через всю деревню, предавая позору и, заодно, остальных селян устрашая, чтобы видели, к чему приводят бунты. Голову отсекли. Голову потом три дня держали на виду, а тело отдали для тренировок старшим сыновьям нашего даймё. Или, может, то отец им мечи новые подарил, вот и дал испытать?

Хотя, надо отдать должное хозяину: даже из-за бунта от обычаев не отступился – спутникам осужденного выдал связку медных монет, на последнее желание. Осуждённый колебался чуть-чуть – хотел отведать любимой гречишной лапши, но передумав, просил все монеты его отцу передать, пусть, мол, потратит на благо семьи. А сыну его удовольствия уже ни к чему. Какой там позор! Заступник! И думал-то в мгновения последние о семье! Все стояли, кто видел его в тот день, да плакали. И отец его горше всех.

И даймё наш, когда узнал, говорят, погрустнел. Сказал, что младший сын нашего старосты достойно держался и хорошо ушёл. И староста наш, сам из семьи самурая, когда-то добровольно отказавшегося от меча и принявшего заботу о земле, ходил гордый за сына. Но, говорили, украдкой плакала старая мать, долго плакала: сын же был её, сын!

И спасибо тому отважному юноше: тот год и зиму ту жители деревни сколько-то сносно пережили. И были девочки, среди детей родившихся той зимой и весной, живы. Но я лично казни той не видал – я тогда ещё крохой сам был. Года два или три. Хотя, конечно, я когда впервые услышал об этом достойном юноше, так сразу и запомнил эту печальную историю. Эх, если бы я так мог! Но я и лопату-то толком до дома даймё не донесу. Так что не получится у меня даже достойно умереть, на благо всех, да с преданностью о старших своих и о своей семье.

Но не видел я никогда крови, хлеставшей из ран. И, уж тем более, никогда не била меня струя из чьей-то крови по глазам. Словом, мне не стоило из-за всего этого переживать. Тем более, то был просто сон. Дурной, но всего лишь сон. И всё равно я ходил туда-сюда и никак не мог успокоиться.

– Десятого человека выгнал! – проворчал мой младший брат, проходя мимо меня. – Эдак вообще пищу божеству будет некому готовить! Как бы нам тогда от гнева ками куда больше не влетело!

– Ему виднее, – смиренно отвечал я. – Если что, может, найдётся чистый человек в ближайших деревнях?

– Ага, и до праздника и он успеет чем-нибудь себя запятнать! – вздохнул Такэру. – Кстати, ты что тут шляешься?

Тяжело вздохнул и признался:

– Мама мне ничего сегодня не поручила.

– Ну, ещё бы! – проворчал брат. – Ты бесполезен!

К нам подошла наша младшая сестра, Асахикари. Так незаметно подкралась, что мы заметили её, только когда она тронула наши локти. Мы вздрогнули, шарахнулись… и успокоились, увидев её улыбающееся лицо.

– А пойдёмте в святилище? – предложила девочка. – Вдруг нам каннуси или мико что-нибудь поручат?

– А тебе не надо тренироваться в танцах? – проворчал Такэру. – Ты уже не рада, что тебя избрали?

– Бабуля, что нас учит, сегодня встречает своего мужа. Она нас отпустила.

– Так дед Горо вернулся? – глаза мальчика оживлённо заблестели.

Это ж так редко кто-то из нашей деревни отправляется в дальнее странствие, это ж так много историй потом можно услышать! А деда Горо, которому в прошлом году выпал жребий посетить Великое святилище в Исэ от имени всех нас, мы всей деревней несколько дней в путь собирали. Просили внимательно на всё смотреть, чтоб нам потом рассказал. Он дойдёт до него по дороге, уходящей от основной между Осакой и Эдо. Упадёт ниц перед каждым из двух святилищ, хлопнет в ладони, привлекая внимание великой богини Аматэрасу, самой прародительницы императорского рода, да скажет о нас, о наших нуждах. Отдаст деньги – с каждого пятидворья по медяку собирали – ей жертвуя, от нас всех. А ему дадут охранные дощечки и амулеты – и он нам их привезёт. И будет у нас счастье! Великое дело! Ну, у кого-то же хотя бы счастья больше будет, верно?..

Нет, конечно, захожих ремесленников послушать мы все тоже любили, да, на нашу радость, среди них попадались весьма общительные, но там-то просто болтовня, как, где и чего, а тут поклонение великой богине! Да о нас Горо самой Аматэрасу упомянет!

– Оказалось, что не зря дед Горо задержался! – радостно добавила сестрёнка. – Он не хворал, как мы все волновались, а ещё и по другим местам прошёл. Он взбирался на пик Ёсино, а потом даже стоял под ледяными струями водопада!

– Сколько всего! – радостно выдохнул мой младший брат.

И я выдохнул, ликуя:

– Да, это ж сколько всего он расскажет!

Асахикари вздохнула и уже тихо добавила:

– Но в ближайшие дни дед Горо будет общаться с семьёй. Говорил, извиняясь, что соскучился жутко он по своим родным. А потом всё-всё нам всем расскажет, что видел. Он старался всё подмечать.

Тяжкий вздох вырвался у меня. А Такэру сорвался, обернулся, взглянул на меня гневно.

– Тебе бы только истории слушать?! – вскипел брат. – Лодырь! Никчёмный лодырь! И бездельник!

Вздохнул опять. Разве я сам захотел родиться таким хилым?

Осторожно сказал:

– Как будто ты их не любишь?

Младший брат открыл было рот, чтобы сказать ещё какую-нибудь гадость обо мне, но тут опять вмешалась сестра.

– Пойдёмте, пойдёмте скорее! – Аса-тян уцепила нас за руки и потащила к святилищу. – А то вдруг другим детям что-то поручат, а нам – нет? Я хочу сделать что-нибудь полезное!

В общем-то, в этом мы были единодушны, так что молча пошли выпрашивать поручение.

Мы ещё не прошли сквозь каменные фонари на возвышениях и высокие ворота тории, ещё не успели подняться по лестнице, как с горечью увидели, что многие из деревенских детей уже толпятся возле святилища. И единодушно вздохнули. Неужели, нам никаких поручений не достанется? А мы так хотели помочь в подготовке торжества!

Дорожка перед зданием храма была вычищена. Поблизости с улицы доносилось шуршание метлой по песку: кто-то вовсю старался, подметая территорию. Дети переминались перед храмом в тоскливом молчании: всем очень хотелось быть полезными, но хватит ли поручений на всех?

Аса-тян потащила нас с Такэру – сегодня мы почему-то молча подчинялись этой худенькой невысокой девчонке, которая была намного меньше нас – к колодцу, мыть руки и лица. Когда мы вернулись, дети всё так же переминались с ноги на ногу или глазели по сторонам. Значит, мико занята. Значит, кому-то уже повезло получить поручение.

– О, и Юки пришёл! – проворчал кто-то из мальчишек. – Эй, Снежок, а ты-то нам зачем тут сдался? От тебя пользы никакой!

Я съёжился. Асахикари встала между мной и ворчуном. Такэру молча отодвинулся в сторону, мол, он тут ни при чём. Младший брат редко за меня вступался, очень редко. Впрочем, если говорить правду, то и мне редко удавалось вступиться за моего младшего брата, что меня, самого старшего из детей, сильно огорчало. Ну да Такэру рос бодрым и здоровым, так что обидчиков бил исправно, и его, в отличие от меня, редко кто решался задевать.

– О, Юки! – прозвучал нежный и чистый голос старшей дочери каннуси.

Дети все повернулись ко мне. У стоящих поблизости, тех, кого я более-менее видел, были крайне мрачные выражения лиц. Впрочем, подозреваю, что и у остальных тоже.

Девушка подошла к нам. Её красная юбка и одетое под ней белоснежное кимоно пахли свежестью и какими-то травами. Длинные волосы были собраны лентой у шеи. Лицо как обычно было приветливым. Я любовался ею, когда она была поблизости.

– Хочешь помочь? – с улыбкой спросила жрица.

– Да! – отчаянно выдохнул я.

– Это очень мило с твоей стороны, – она одарила меня тёплой улыбкой. – Тогда я вот о чём тебя попрошу: накануне праздника, за день или за два, принеси в святилище красивых-красивых цветов, – её нежная рука мягко опустилась мне на плечо. – Самых красивых, ладно? Я доверяю твоему вкусу.

Радостно выпалил:

– Да! Я буду стараться!

И кто-то из детей обиженно шмыгнул носом.

– А вместе с тобой пойдут…

Наша мико была мудра: позаботилась, чтобы почётное поручение досталось не только мне одному, да ещё и в спутники мне выбрала тех детей, которые редко меня задевали. Ещё и напутствовала, чтобы мы ни в коем случае не дрались, не запятнали цветов грязью и кровью: для божества нужно всё самое чистое и самое лучшее. И, чуть подумав, придумала ещё несколько заданий и для других детей. Так что многие расходились счастливые и оживлённо обсуждали её поручения, поручения от близких и, самые счастливые, уроки с нашими танцорами и музыкантами – им предстоит выступать на мацури.

О, как не терпелось мне увидеть дом, да стебли бамбука, росшего возле него. Добраться, рассказать!

После еды – каши из проса, с тонкими сочными ломтиками редиса-дайкона, маринованными на рисовых отрубях, с тёмными овалами маринованных слив, упоительно солёных – когда вся наша семья собралась немного отдохнуть, сёстры и брат много болтали о празднике. О том, как дочь священнослужителя из нашего храма просила нас принести цветы к празднику встречи и общения с божеством. Родители молчали, переглядываясь. И я молчал. Просто был сытый и довольный, что есть нужное дело для меня, тем более, его мне поручила мико!

О, как же сложно было дождаться того дня, когда мы отправимся за цветами! Хотелось прямо сейчас вскочить и бежать за букетом самых красивых цветов, какие только распустились! Но цветы тогда до мацури не доживут.

Перед сном младшая сестра долго обсуждали возвращение деда Горо и возможность узнать от него что-то полезное о том, как проводят мацури, посвящённые местным божествам, в других деревнях. А может, дед Горо ещё и смог увидеть городские мацури? О, это было бы очень интересно послушать! Наконец они выговорились и уснули…

***

Ноги мои протирали дорогу босыми ступнями. Избитые, исцарапанные. Меня не несли уже, а просто волочили, подхватив под руки. По какой-то улице тащили. Напрягшись, повернул голову.

Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.

Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…

Он просто стоял и смотрел, как меня тащат мимо него. Один только миг… один только его взгляд…

Меч взлетел над головой осуждённого и упал. И его тело… отрубленная голова тогда покатилась в сторону. И люди невольно шарахнулись от неё и брызг его крови. И кровь из разрубленной шеи струёй хлестнула меня по лицу, по глазам. Тёплая, густая кровь… она пеленой укрыла от меня мир… её было так сложно стирать с лица… она жгла мои руки…

Тело моё дернулось, голова опять раскололась от удара.

 Я обмяк в руках воинов. Боль накатилась на меня мощной, тяжёлой, удушающей волной. И то ли были вскрики вокруг, то ли уже не было…

А когда пелена боли на миг упала, когда мой взгляд невольно поднялся к небу, то я на несколько мгновений увидел взлетевшего надо мной воина. Его глаза красные с узкими щелками зрачков, а кожа белая. И ещё  два длинных слегка изогнутых рога на голове. А из выхваченной им катаны вырвался и заревел огромный тускло-чёрный дракон с множеством острых зубов.

Миг – и снова ярко-голубое небо. Снова палящее солнце бьёт в глаза…

***

Очнувшись, ещё долго сидел, слушая, как быстро колотится моё сердце. Мама проворчала, что мне не спится. Ага, она хочет придвинуться к отцу, чтобы тихо-тихо шептаться и шуршать одеждами по циновкам, а я им мешаю, что не сплю.

Соврал, что у меня что-то живот прихватило, и убежал на улицу. Пусть себе милуются. От меня им всё равно никакой радости нет.

Ночью опять бродил вокруг деревни в темноте. Впрочем, тут мне дорога была хорошо известна, так, что темнота меня не смущала. Потом, устав, где-то сел и уснул. Уже без кошмаров. И разбудили меня, плеснув водой в лицо. Спасибо, что хоть чистой.

Дома отмывались опять, одежды яростно отстирывались. Деда Горо захватили в плен люди, ответственные за создание священного паланкина для божества: в этом году решили сделать новый. Тем более, что дед Горо много где прошёл – в своём паломничестве он обошёл целых тридцать три святилища и несколько мацури повидал – и мог рассказать, как нам украсить паланкин-микоси получше.

– Юуки, Юуки! – радостный вопль сестры настиг меня у реки, где я отстирывал свою одежду и одежду Такэру – брату отец какое-то другое поручение дал, где требовалось больше физической силы.

– Что, Аса-тян? – я улыбнулся, поворачиваясь к ней.

Сестра запыхалась от долгого бега. Глаза её сияли от счастья, щёки алели румянцем. К груди она прижимала кусок ткани. Настоящей, шёлковой ткани! Нежный тускло-розовый цвет, а кое-где были белые россыпи хризантем и немножко тускло-бордовых лепестков сакуры.

– Откуда? – удивился я.

Ни у матери, ни у сестёр таких нарядов отродясь не водилось.

– Дед Горо принёс рулон шёлка! – тяжело дыша, выдохнула девочка. – Он там в паломничестве кому-то помог, а тот странник, как выяснилось, был из богатого рода. Он позвал его в гости, усадил за один стол с собой, накормил – дед Горо говорит, что там было множество-множество вкусных и красиво украшенных блюд – и подарил ему рулон шёлка. Мол, в подарок твоим дочерям. Или продай, если рис тебе нужней. Большой-большой рулон! Дочерей дед Горо давно уже отдал замуж.

– Да, помню. Та, что в нашей деревне была, недавно умерла, а другие – в других местах живут.

– И дед Горо, посовещавшись с женой, решили разделить ткань между девочками, которые будут танцевать главные танцы! Представляешь? – Аса-тян, смеясь, перекружилась. – Я буду такой красивой-красивой, Юуки! Я постараюсь красиво-красиво станцевать для нашего ками!

– А ты, значит, одна из лучших танцовщиц? – улыбаюсь.

– Ой, а я ещё не говорила? – Аса-тян замерла и смутилась. – Так я скажу! Но сначала я всем расскажу про ткань! Вот сначала я нашла тебя, а потом побегу рассказать маме! Прости, что я не рассказала тебе про мой танец, брат!

– Теперь сказала, – подмигиваю ей. – Давай, беги, тренируйся, чтоб быть самой красивой танцовщицей деревни! Или займись шитьём своего роскошного наряда.

– Я буду самой-самой красивой! – сестрёнка счастливо рассмеялась и убежала.

Здорово, кто-то из нашей семьи сумеет отличиться на празднике.

Улыбаясь, продолжил стирать. Рад, что милая сестрёнка получила и похвалу от старших за свои танцы, и даже кусок красивой ткани, причём, шёлковой. Жаль, что я ей такой подарок подарить не могу. Но она всё-таки получила красивую ткань и теперь очень рада. И ещё она разыскала меня, чтобы мне первому рассказать – это тоже меня радует.

После двух дней строжайшего отбора каннуси осталась одна претендентка. Эта девушка готовила умеренно хорошо, но на ней грязи оказалось меньше, чем на самых лучших. Она стойко вынесла обряд очищением водой – для него использовалась ледяная вода из оврага – и накануне праздника стряпуха грелась в чане с водой. Всё-таки ещё не лето, можно и простудиться, а кто тогда будет готовить угощение для божества?

И вот наконец-то еду для божества и селян приготовили. Площадку, очищенную каннуси при помощи специальных обрядов, обложили белой рисовой верёвкой. Она же, с вплетёнными белыми бумажными лентами, украшала святилище, ворота перед ним. Белая симэнава и красные тории смотрелись очень достойно. Божеству должны понравиться и место встречи, и наша деревня.

Кстати, мы готовились не менее усердно, чем взрослые. Каждый мальчик, каждая девочка тщательно вымылись, выстирали свою одежду, раз двести, а то и больше, отрепетировали приветственные поклоны, долго обдумывали торжественные речи.

И вот наконец настал день для сбора цветов! Я и другие дети, которым поручали и которым не поручали – ещё шестеро решили присоединиться, надеясь, что их трофеи тоже возьмут – облазили всю деревню, весь лес и берег реки в поисках самых красивых цветов.

Блуждая по окрестностям, я наткнулся на цветок ириса и очень удивился. Во-первых, потому что его одинокий светло-голубой цветок ярко выделялся на фоне коричневой, пока кажущейся бесплодной земли, во-вторых, потому что он вырос раньше, чем его собратья и, не взирая на то, сколько усилий ему пришлось приложить ради раннего расцвета, он спокойно смотрел из низины на меня и лес, бодро противостоя своими тонкими и сочными листьями прохладному ветру. Говорят, что листья ириса похожи на меч, но это растение полностью походило на стойкого воина, уверенно держащего катану в своих сильных руках. Точнее, мне так только подумалось. Я ведь ещё не видел ни одного самурая. Но я много, ну мне так думалось, что много, слышал о них и постоянно их воображал.

– Прости, дух ириса, – сказал я громко, чтобы ками цветка точно услышал меня. – Я хочу сорвать этот цветок и подарить его покровителю моей деревни.

Дух цветка не ответил. Может, он и сам был не прочь приветствовать нашего Та-но-ками, поджидая его у алтаря в окружении своих красивых собратьев. Дрожащей рукой я переломил стебель, прижал найденное сокровище к груди и почувствовал себя необычайно счастливым. И медленно побрёл к деревне.

Мучители воспользовались моим отрешённым состоянием, подкрались сзади, толкнули в спину, отчего я упал лицом в землю.

– Бывший смелый, ты даже не снег, ты – черепаха! – язвительно выкрикнул сын старосты, их заводила, неприятно засмеялся и сбежал.1

Его приятели последовали за ним. Пара мгновений – и их силуэты обратились в расплывчатые пятна, смешались с остальными разноцветными кляксами, окружавшими меня. Даже если они встанут неподалёку, я не увижу их. Если они задержат дыхание и замрут неподвижно, могу их не заметить. Они знают это и пользуются моей слабостью. Ох, а как же мой…

Прекрасная головка цветка была раздавлена моим телом, стебель – переломился. К соку, выползшему из пострадавшего стебля, прилипли крупицы земли. И вся боль от удара, досада на моё падение ушли перед ужасающим осознанием того, что я, именно я, так как моё тело прижало его к земле, погубил красивый цветок. Первый ирис этого года.

Я всё же поднялся, спрятал ирис за пазуху, не в силах так быстро с ним расстаться, и продолжил поиски. Увы, потом я добыл только керрии, а такие принёс не только я один. И хотя мико и мне благодарно улыбнулась, и меня ласково потрепала по волосам, мне было очень грустно.

Из цветов детей жрица собрала достойный букет, поставила в самую лучшую вазу из всех, которые были в нашей деревне, и водрузила готовое украшение перед алтарём в святилище. Прекрасные розовые камелии, ветки глицинии с россыпями светло-фиолетовых цветов, жёлтые шарики керрии дожидались внимания божества, в то время, пока мой ирис уплывал по реке или же уже погрузился в воду: мне было жалко выкидывать его в грязь на земле – и я отдал его воде.

Ночью перед мацури мне приснился маленький мальчик с необыкновенно красивым лицом и грустными чёрными глазами. Малыш серьёзно посмотрел на меня и сказал: «Я не сержусь на тебя, Юуки. Я знаю, что ты убил меня не нарочно». Утром мне стало чуточку легче.

Я, мои родители, брат и сёстры проснулись рано-рано. Солнце ярко светилось на небе. Было прохладно, но лучи, которыми нас одаряло небо, немного согревали. Мы тщательно причесались, вымыли лица и руки, одели предварительно выстиранную одежду, соломенные сандалии. Мама и сёстры собрали волосы. И мы все вместе отправились к святилищу, около которого у огороженной площадки собирались все селяне.

Моё сердце бешено билось в предвкушении чуда. Сам ками, покровитель нашей деревни, сегодня придёт на наш праздник, осмотрит деревню и окрестности. Конечно, божества скрыты от человеческих глаз, но вдруг… мало ли?.. Я ещё никогда не видел настоящего ками! Ну, только во сне, а это под сомнением, а вот в жизни…

Если бы не широкоплечий отец, мы бы так и не смогли пробраться прямиком к площадке. Меня он пропустил вперёд, отчего мой младший брат нахмурился. Я глубоко вдохнул, проскользнул в первый ряд. Впился взглядом в священный паланкин за площадкой, около которого ждали четыре крепких парня, одетых в короткие белые штаны и короткие куртки.

Наш микоси – это небольшой деревянный короб с чёрной лакированной крышей, на крыше которого прикреплены маленькие тории. Микоси украшен кисточками из жёлтых ниток, колокольчиками, задрапирован светлой тканью из конопли, на которой дед Горо нарисовал красивые ирисы.

Вообще, я считал, что в нашей деревне самый красивый священный паланкин. До того, как дед Горо вернулся из паломничества и рассказал о мацури, которые видел, когда странствовал. Все слушали его, затаив дыхание. Уважение к Та-но ками у нас не убавилось, но вот прежнее восхищение нашими трудами, тем, с чем мы встречали ками, заметно убавилось. Хотя все усердно готовились к мацури, создавая необходимые предметы, разучивая танцы, мелодии, песни и совершенствуя старые. Ну, а что делать? В городах паланкин украшают золотыми фигурками и кистями, шёлковыми занавесками, прекрасными узорами, там божеств встречают более роскошно, да и при встрече одеваются красиво, а у нас и праздничной одежды нет. Даже совестно как-то перед нашим Та-но ками за нашу бедность. Впрочем, сама радушная встреча с божеством – уже нечто особенное.

Из мыслей меня вытряхнул разговор, случившийся поблизости, за нами.

– Чужака видал.

– Хде?

– Да шёл на рыбалку через бамбуковую рощу.

– Эка невидаль, чужак!

– А вдруг разбойник?

Невольно прислушался. Сам не знаю, что меня так царапнуло в том чужаке.

– Шелкопряды подохли. Ох, что ж делать-то? Как быть? Ведь такое подспорье было!

– Долги эти, эх!

– Ну, хоть перед встречей с Та-но ками не вспоминай ты об этих долгах, жена!

– Да потому сакэ пьют, что священный то напиток!

– Деда, а отчего оно прозрачное, ежели всё, что бродит, становится мутным?

– Да то…

– И каков он?

– Да воин как воин. Молодой ещё. Тридцати не дашь.

– О ком вы?

– Да Юскэ, грит, видел чужака у реки.

– Богами клянусь, видел!

– А когда?!

– А кто?!

– А дня три назад. Воин молодой. Ронин, что ли. Стоял у воды и орал.

– Ой, драка была?

– Кого-то убили?

– Кто, говорите, в реке утонул?!

– Да не перебивайте вы! А чё он орал-то?

О, опять к тому чужеземцу перешли! Интересно!

К счастью, после вопля про утонувшего в реке прочие разговоры средь столпившихся примолкли. Всем, кто рядом стоял, стало очень интересно, кто и отчего утонул. А кто не расслышал – тем сразу же дошептали соседи.

– Вот стоял он на коленях у воды! На меч опирался. В ножнах меч был. Я почему запомнил про ножны, что…

– Да орал-то он отчего?!

– Да не перебивай ты меня, а то ничего не расскажу!

– Да молчу я, молчу!

Тишина.

– Честно, молчу я! Вот совсем молчу!

– Да не перебивай ты меня!

– Да кто там утонул?!

– Да никто не утонул! Там воин бродячий у реки орал.

– А чё орал-то? Отчего?

– Так, ещё слово – и ничегось не расскажу вам!

– Да мы уже ничё и не говорим. Стоим и молчим.

– Значит, стоял у воды на коленях он, на воду вроде смотрел. Или поверх. Спиной стоял, не знаю я…

– Да чё он орал-то?!

– Это у него кто-то утонул?!

– Да никто не утонул, заткнитесь все! Так чё он орал-то, Юскэ?

– Кричал, мол, да эдак отчаянно: «О, боги, как же я устал! Ни к ним, ни к тем. Есть ли кто-то, кто…».

– Кто?!

– Ну, кто?

– Да не знаю я, кто! Ножны его меча вдруг дёрнулись, рукоять сама собой из них вверх всплыла… и как зыркнет на меня драконья морда! Огромный такой дракон! Чёрный-чёрный! А глаза – красные! Зрачки как две нити узкие. Я как заору, да назад. Он обернулся. И у ронина того глаза тоже красные, да с узким зрачком! А лицо белое-белое! Я назад, назад. Вдруг спиной на бамбук молодой налетел, он как спружинит… и меня, короче, вперёд, мордой об землю! А как поднялся, рожу протёр от земли, а рядом… никого!

– Ох, Юскэ! Я, конечно, понимаю, что это вы сакэ для праздника варили, да хорошее у вас выходит сакэ, но, право, столько пить непристойно!

Сакэ?! Значит, ему спьяну примерещился тот чужак или дракон?! Досадно! Про дракона так интересно звучало! Хотя, не знаю, существуют ли в мире драконы? Но Юскэ так говорил, что я было поверил. Да и с воином тем красноглазым тоже вроде хорошо начиналась история. Вот что этому Юскэ стоило подольше рассказать?!

– Да я тебе клянусь, что я парня того с катаной видел! – возмущался рассказчик за моей спиной. – И того огромного дракона, обвившего его и выглядывающего из-за его спины! Ух, как он жутко зыркнул на меня!

– Ох, Юскэ, Юскэ! – проворчал его собеседник.

– Ну, хоть самурая-то того бродячего точно вроде видел, – уже неуверенно сказал Юскэ.

Парень около священной верёвки ударил в барабан, возвещая о начале мацури и о прибытии Та-но ками. Все селяне подались вперёд, впились взглядами в паланкин, надеясь увидеть, как заволнуется занавесь под невидимыми руками духа ветра, как увидится за тканью силуэт божества или послышится шум его дыхания, сверкнут в глубине и полумраке микоси его удивительные глаза.

Каннуси вступил в огороженное, очищенное место и приветствовал ками, спел в честь него песню. Люди поклонились, шумно и радостно приветствовали покровителя деревни. Приветственные выкрики, речи растянулись надолго. Потом, по едва уловимому жесту священника, парни, которым доверили нести микоси с гостем, заулыбались, тут же резко посерьёзнели, переступили верёвку, степенно подошли к паланкину, подняли его за брусья, прикреплённые к нему, медленно и почтительно понесли к краю площадки. Люди разошлись, образуя широкий проход.

Божество в микоси вступило в свои владения. Встречающие напряглись. Все очень старались, готовясь к визиту Та-но ками, но вдруг кто-то что-то упустил, какую-то мелочь, вдруг божество из-за этого разгневается, лишит деревню своей защиты?

Но гость в паланкине молчал, не спешил никого наказывать, возможно, место очистили достойно, да и улицы убрали прилично, да и ветки сосны с бамбуком, поставленные у входа в каждый дом, украшали деревню более или менее хорошо.

Обход Та-но ками его местности сопровождался многочисленными танцами, песнями и музыкой. Впереди шествия степенно шёл наш каннуси, за ним – мико и староста деревни. После носильщики с микоси. Затем танцующие женщины и мужчины, наши музыканты. За ними бодро шли простые селяне. Вот шествие прошлось по деревне, по лесу, по берегу реки, мимо рисовых и других полей. Вернулось через низину к деревне, подошло к крайнему дому, мечтательно устремлённому к небу своей острой крышей. И вот уже показались расстеленные циновки с угощением для гостя и селян, а ветер принёс нам и Та-но ками восхитительный запах свежеприготовленной еды.

Вдруг один из носильщиков, Мамору, споткнулся и упал. Поскольку это произошло внезапно, другие от неожиданности не удержались, рухнув вместе с паланкином. Микоси завалился на бок. Люди зашумели, заволновались, обступили злополучное место. Несколько женщин расплакались.

Каннуси бросился к паланкину, заплакал, умоляя божество о прощении, приподнял микоси, поставил в нужное положение. Тут я увидел на земле лепестки камелии. Нежно-розовые, ещё не тронутые увяданием, ещё живые и полные сил, они ярко выделялись на сухой коричневой земле. Никто из селян не нёс этих цветов, да и на дороге для процессии их прежде не было. Мы шли утром мимо этого дома, так что я своими глазами видел, что дорога была чиста. Да и кто бы поспел её запачкать перед появлением покровителя деревни? Выходит, лепестки выпали из паланкина. Наверное, ками вселился в цветок камелии. Если он там был. Вдруг там, в микоси, кроме красивого цветка ничего и никого нет?

От этого предположения моё сердце испуганно замерло, потом забилось робко и тихо-тихо. Ну, не может же так быть, что бы Та-но ками не существовал! Кто же тогда будет за нами следить, защищать нас?! А если… если вообще ками в этом мире нет?

С большой почтительностью, медленно, каннуси опустился на колени, поднял один из лепестков и осторожно отправил в священный паланкин, за занавеску, к которой прилипло чуть-чуть сухой земли. Так постепенно священник переложил все выпавшие лепестки внутрь, бережно отряхнул занавеси. Сын старосты вместе с младшей мико сбегали к храму, принесли кусок чистой новой ткани, которой каннуси тщательно вытер паланкин, сопровождая очистку поклонами и бесконечными извинениями.

Все напряжённо смотрели за ним, ожидая реакция божества. Только я отошёл и наблюдал невнимательно. В тот момент, когда Мамору уронил священный паланкин, когда я увидел выпавшие лепестки розовой камелии, во мне что-то съёжилось и угасло. Раньше ни на мгновение не сомневался в существовании божества, теперь… о, боги, что со мной сделалось теперь? Откуда эти дурные мысли? Мной завладел какой-то злой ками или… что со мной? Что?!

Процессия двинулась к домам, к угощению. Люди боязливо посматривали на микоси, хмурились. Кажется, всё вокруг стихло и испуганно сжалось. Даже музыка стала какой-то нервной.

Когда паланкин торжественно опустили на очищенное прежде место, когда самые красивые наши девушки медленно и грациозно опустили перед микоси самое роскошное угощение, какое только могло быть в нашей деревне, началась совместная трапеза с божеством. Точнее, люди ели, пили рисовое вино, шутили, пели песни для Та-но ками, рассказывали шутки, а покровитель деревни, как считалось, слушал, смотрел на нас и вкушал пищу.

Я сидел поодаль. С моего места было не видно священный паланкин с гостем, да, собственно, меня это мало расстраивало. Жевал рис, приправленный соевым соусом, но почти не чувствовал вкуса. Крестьяне выращивают рис, но сами редко его едят, так как он – для людей нужных и благородных, то есть, не для нас. Так что мне следовало бы обрадоваться такой возможности, но…

Барабаны бодро задавали темп празднику, вслед за ними звучали бронзовые гонги, флейта, сямисэн. Танцоры своими неистовыми плясками или медленными танцами развлекали трапезничающее божество и собравшихся прихожан. Вслед за взрослыми выступали дети. Моя младшая сестрёнка Асахикари танцевала, держа ветку цветущей камелии. Движении Аса-тян были простыми: она всего-то поворачивалась вокруг, да на разный манер взмахивала веткой, но отчего-то у семилетней малышки проявилось столько лёгкости в движениях, столько грации во взмахах рукавов кимоно, что все – и взрослые, и дети – застыли в восхищении. Я, признаться, был удивлён её выступлением, так как она никому из родных не сказала о том, что готовится танцевать во время мацури. Ах, как блестели её светло-карие глаза, когда она проскользнула в танце около меня! Казалось, лицо девчонки излучает нежный свет, а может, то просто место было такое, где по-особому падали солнечные лучи на землю. Признаться, у меня не имелось никаких достоинств, но я гордился танцем Асахикари, как своим собственным достижением. Сестрёнка была прекрасна!

Селяне пили, ели и танцевали всю ночь. На рассвете торжественно и тепло попрощались с ками. Каждый, будь то взрослый и ребёнок, норовил что-либо сказать покровителю деревни. Я поблагодарил его за защиту сестёр, родителей и брата от болезней. Хотя сомнение продолжало грызть меня изнутри.

Зажгли большой костёр, чтоб он осветил ками дорогу. Долго смотрели на огонь. Потом дружно убрали остатки еды. Нетронутую божеством пищу отнесли к каннуси. Подмели место, где происходила совместная трапеза людей и божества. И разошлись. Всем предстояло немного сна и последующие будничные заботы.

Мне не удалось сомкнуть веки ни на мгновение, так как неприятные думы терзали меня.

Существуют ли ками или нет? Я думал об этом несколько дней подряд, с того мига, как просыпался, до того мгновения, пока не ложился спать. У меня пропал аппетит, начала часто мучить бессонница. Такэру проворчал, что от меня одни беды, вечно им приходится со мной возиться, а помощи от меня никакой. Держался, старался улыбаться родным почаще, не подавать виду, будто меня что-то беспокоит.

Как-то мама затеяла стирку. Сёстры должны были ей помогать, но я напросился вместо них. Надеюсь, хотя бы постирать смогу нормально. А девочек попросил поупражняться в приготовлении обеда, пока я и мама будем у реки. Сёстры не возражали, а хозяйка дома насторожилась, услышав мою нелепую пользу. И всё-таки взяла меня с собой, навалила в мои подставленные руки такую кипу одежды, что с трудом дотащил. Увы, отцу в поле я ничем помочь не мог: уж слишком слабым уродился. Младший брат и то сильнее меня.

Какое-то время мы стирали молча. На берегу реки кроме нас никого не было. Нежно грело нас солнце, ласково журчала вода в реке. Около моих ног в слегка колышущейся воде резвились солнечные блики. Должно быть, вся поверхность реки представляла собой сейчас на диво красивое зрелище. Хорошо хоть мама может на него посмотреть.

Неприятные мысли вылезли неожиданно, нарушив наше мирное времяпрепровождение. Долго-долго, терпел, потом не удержался, робко спросил:

– Мама, а ками точно существуют? Есть ли у нашей деревни свой Та-но ками?

– Ах ты голландец эдакий! – мать змеёй взвилась с земли, замахнулась на меня палкой. – Да как у тебя язык повернулся?! Как ты посмел усомниться в существовании божеств?!

– Я… не хотел. Не надо! Не бей меня! – испуганно заслонился руками, слишком тонкими и слабыми, чтобы они могли хоть как-то спасти мою голову и тело. – Я верю! Клянусь, верю! Просто тогда, когда во время мацури Мамору уронил священный паланкин, тогда откинулось покрывало и там… там ничего не было… только лепестки…

– Ками скрыты от человеческих глаз! – прошипела мать. – Простые люди, тем более, такие никчёмные мальчишки, как ты, не смогут их увидеть!

– Но… если это… обман?!

Она стирала далеко от меня, однако я различил, как она подняла руку с палкой, которой ударяла по белью. Неужели опять меня побьёт?

Бросил выстиранное кимоно на берег и припустил по песчаной отмели. Женщина побежала за мной. Ох, так она меня быстро догонит: её ноги длинные и сильные, не то, что мои! Надо свернуть в лес.

– Куда ты одежду бросил?! – вскрикнули позади меня.

Догонит и побьёт. И отец далеко, не вырвет меня, не заслонит своим широким, сильным телом.

– Прости меня, Та-но ками! – выдохнул я, задыхаясь от бега, едва не налетев на сосну. – Я очень плохой мальчишка! Прости и защити!

Остановился, оглянулся. Между матерью и мной оставалось немного и, даже не видя её, понимал, что лицо у неё сейчас как у демона. О, ками, спасите!!! Я ещё недавно сомневался в вашем существовании, но умоляю вас, спасите!!!

Нырнул в заросли молодого бамбука, слишком густые, чтобы мать могла быстро пролезть между ними, а для меня, тощего и низкого мальчишки – самое оно. Задыхаясь и тяжело дыша, выскользнул на берег, около груды бледно-серых, почти белых камней. Неподалёку от меня трещал тростник, через который прорывалась моя мать. Ох, заросли закончились, а на берегу мне не спрятаться! Может, утопиться? И прощай тогда моя милая Асахикари, прощайте рассказы отца о битве Тайра и Минамото, о морском сражении при Дэнноура, прощайте всё жестокие люди, которым так нравится срывать на мне злость! О, боги, я не хочу умирать! Но я устал жить так!

Луч солнца выскользнул из-за грязных серых туч, упал на верхний камень, соскользнул с него вниз, на узкую щель у самой земли. Затрещали, зашуршали стебли тростника совсем рядом со мной. Она почти догнала!

Если там слишком узко, то я застряну ногами наружу – и тогда мать непременно побьёт меня, прежде чем вытащить, а если достаточно просторно, тогда отсижусь. А сумею ли вылезти? Да лучше я там с голоду умру, чем ещё раз попаду в руки разгневанной матери!

И я отчаянно юркнул в щель, мысленно призвав на помощь духов предков.

Боги оказались милостивы – в дыре было не только просторно, но ещё и песок, редкая трава были достаточно скользкими, чтобы смог быстро залезть внутрь. Там съёжился, обхватил колени. Сердце колотилось так, словно хотело растерзать тело изнутри и вырваться. А может это оскорблённый Та-но ками невидимый стоял около меня и, пользуясь своей силой, пытался вырвать из меня сердце? Ох, она же услышит, как я дышу!

Испуганно зажал рот рукой, задержал дыхание. Тишина. Может, она сейчас недоумённо стоит около груды камней или уже заметила в щели мои тощие ноги и набедренную повязку?

– Юки… – растерянно произнесла мать, стоящая шагах в десяти от моего укрытия. – Куда же ты пропал, Юки?.. Юки!

Мне уже поплохело, так и хотелось убрать тонкие пальцы, глубоко вдохнуть или шумно втянуть в себя воздух.

Зажал себе нос. В глазах помутнело. Камни, укрывшие меня, начали сжиматься.

– Да где ж ты?! – крикнула мать сердито.

О, ками, сохраните никчёмного и глупого мальчишку! Как мне дурно…

Что-то зашуршало в бамбуковых зарослях. Моя мучительница сердито вздохнула и направилась туда. Я задыхался, но всё ещё мешал себе дышать. Наверное, сегодня я так отчаянно взмолился к богам, что сама солнечная богиня отвлеклась от своих важных небесных дел, чтобы взглянуть на того, кто так громко кричал на земле, смилостивилась и указала мне на эти камни! И, поскольку Аматэрасу оказалась столь милосердной ко мне, ничем не заслуживающему её милости, ещё недавно дерзнувшему вслух усомниться в существовании духов природы и предков, я обязан сохранить её милость, должен укрыться от матери!

В голове зазвенело, и не то между камнями перестал проникать свет солнца, не то у меня в глазах потемнело.

О, боги, помогите мне выдержать!

– Да дыши уже, дурень! – шепнул мне кто-то в ухо.

От неожиданности убрал руку, повернул голову в сторону говорившего, ударился ею о камень, от растерянности глубоко глотнул воздух.

Спустя некоторое время пришёл в себя. Ушибленная голова болела, между камнями было мокро и холодно. Ещё бы, ведь на мне одето только фундоси! До того долго не дышал, что мне даже голос какой-то примерещился!

Какое-то время сидел, дрожа от холода, обнимая тощие, слабые ноги. Если бы не солнечный луч, указавший мне это укрытие, мать бы непременно нагнала меня и побила. И за что она меня так ненавидит?! Я же их первенец! И не назло же им я родился таким слабым, с такими плохими глазами, чётко видевшими шагах в двух-трёх вокруг меня! Да если б я выбирал, каким мне родиться, ужели ж выбрал такое тело? Ужели же я хотел, чтобы все злые сельчане и их жестокие дети подкрадывались ко мне, пользуясь моим слабым зрением, и били бы, швырялись в меня грязью, тухлыми овощами и рыбьими внутренностями?!

Шумно вдохнул и выдохнул.

Память, издеваясь надо мной, подкинула картины недавнего прошлого. В том числе, про рано зацветший ирис. Мне стало так грустно, как и в тот день, когда увидел у своих ног его раздавленный цветок и переломанный стебель.

Просидел в убежище несколько часов, прежде чем рискнул вылезти. К счастью, духи камней выпустили меня столь же охотно, как и прикрыли. Если б у меня было, что поднести им, непременно отблагодарил!

Солнце висело прямо надо мной. Страшно хотелось есть, но вернуться домой не осмелился. Лучше подожду до вечера и вернусь после отца. Тот не даст матери меня обидеть. Он добрый. Заботливый. Сильный. Вот только если у него будет хорошее настроение, отец начнёт рассказывать увлекательные истории о великих воинах и битвах, а я их так и не услышу. А вернусь пораньше – и мать обязательно накажет меня за святотатство и брошенную на берегу одежду, за мой побег. Эх, так и не помог ей со стиркой.

А есть хотелось. В реке около берега, почти у самых моих ног, насмешливо поблёскивала серебристыми боками большая рыба.

То ли глупость моя взыграла, то ли голод. В общем, я снял с себя фундоси, размотал и полез в воду, ловить тканью ту толстую рыбину.

На берегу вдруг мерзко засмеялись. Обернулся, сощурился, смотря на человека, отсюда казавшимся большим серо-жёлтым пятном.

– Рыбку ловишь, мальчик? – насмешливо уточнил незнакомый мне старик. – Ежели милость богов будет велика – и случится чудо, то не побрезгуешь ли ты есть добычу после этого?

Будь я на его месте, наверное, и сам бы потешался над худым, низким мальчишкой, снявшим набедренную повязку, развернувшим её и пытавшимся использовать вместо сети. О, боги, и почему людям так нравится надо мной смеяться? У меня на лбу, что ли, написано «смейтесь, пожалуйста, погромче»?!

– Знаешь, мне и самому хочется свежей рыбки, – добавил незнакомец миролюбиво. – А вода нынче холодная, брр! Давай я дам тебе мешок, а ты, когда поймаешь что-нибудь, поделишься добычей со мной?

Обычно мне не везло. И, уж тем более, с моим-то зрением, да при помощи ткани от фундоси или мешка я вряд ли что-нибудь поймаю! Но желудок ворчит, гложет меня изнутри, а домой возвращаться страшно.

Вылез из воды, опять обвернулся фундоси, хорошенько потёр руки о мокрый песок. Робко подошёл к старику, внимательно заглянул ему в лицо. Он был высокий, потому взирал на меня сверху вниз, но его тёмные, почти чёрные глаза светились добротой и озорством. А белые-белые волосы нагло выбивались из пучка на голове. Поверх дорожного кимоно он укрылся соломенной накидкой, на голову одел широкополую шляпу из того же материала. В руках у него был мешок. Он задумчиво оглядел меня, недовольно цокнул языком, потом с кряхтением сел, вывалил на сухой песок содержимое своего мешка: нож, старые палочки для еды, книгу, закупоренный длинный, узкий сосуд, небольшой свиток – бумага крепилась к узорчатому шёлку, валики были сделаны из тёмного дерева, а так же не то большой сложенный кусок ткани, не то свёрток.

С мешком, вручённым мне смешливым путником, я полез в воду. И о чудо! С моими-то дрянными глазами да в краткий промежуток времени мне удалось поймать в мешок ту самую, наглую толстую рыбину, которая дразнила меня, блестя чешуёй! Неужели, ками наконец-то вспомнили о моём существовании?

Рыба, тяжёлая и сильная, билась в мешке, желая вырваться. Я с трудом тащил мешок по берегу. Старик, наблюдая за моими усилиями, долго хихикал.

– А ты храбрый: не побоялся такого монстра, – язвительно заметил путник, поднимая нож с песка.

Он шагнул ко мне, я – попятился. И когда он требовательно протянул свободную руку ко мне, торопливо вернул ему и его вещь, и мой улов. Он достал рыбу, отбросил мешок мне:

– Вымой его как следует!

И я послушно поплёлся выполнять приказ. Страшно перечить вооружённому, пусть и совсем уже седому. К тому же, он не похож на изнурённого крестьянина: спина прямая, голова высоко поднята, острый взгляд. Как будто он воин. А с самураями ссориться опасно.

Когда вернулся с тщательно отмытым мешком, старик уже сидел поодаль от своих вещей и нарезал кусками обезглавленную, выпотрошенную рыбью тушку. Мой живот завистливо заурчал, но попросить хотя бы маленький кусочек собственной добычи я не решился.

– Пока тебя дождёшься – с голоду загнёшься! – проворчал незнакомец. – Я едва сдержался, чтобы всю рыбину не съесть! Экий ты мерзкий мальчишка: искушаешь голодного одинокого старика! Должно быть, родители назвали тебя Черепахой!

Срываюсь на крик:

– Я не Камэ!

– Как ж тебя звать-величать, охотничек? Может, Юуки, Смелый?

Он, смеясь, назвал моё первое, самое драгоценное и любимое мной имя, как меня звала одна лишь Асахикари! У меня перехватило дыханье. С усилием произнёс:

– Я – Юки, «снег».

– А мне подумалось, что тебе больше идёт зваться Смелым, – старик задумчиво сощурился, – потом приказал: – Притащи-ка мой сосуд – и приступим к трапезе.

Неужели, он хочет со мной поделиться? Кажется, сами боги подтолкнули его к этой реке!

Мы сидели на берегу, разложив останки рыбы на широких листьях – он велел мне принести их, так как не любит, чтоб песок на зубах скрипел – и ели тоненькие кусочки, обильно поливая их соевым соусом. Добрый путник разрешил мне брать сколько захочу.

– А как вас зовут, господин? – не выдержал я.

– А тебе зашем? – уточнил он, зажав кусок мяса в белых, здоровых зубах, какие почти никогда не увидишь у стариков.

Честно ответил:

– Я попрошу нашего Та-но ками, чтоб он при встрече с другими божествами замолвил о вас слово.

Он недоумённо моргнул, потом захохотал, подавился. Кинулся заботливо бить его по спине. Не дело такому хорошему человеку умирать из-за жалкого куска рыбёшки! Вот только в моих тощих руках было слишком мало силы. К счастью, обошлось.

– Звать меня Сироиси, – представился путник, откашлявшись.

– Белая скала?

– Нет, Белый камень, – объяснил старик смущённо.

Восхищённо выдохнул:

– У меня сегодня аж два радостных события! И оба благодаря белым камням! Вам и вот им, – указал рукой на большие светлые камни, лежавшие неподалёку – они были такие большие, что отсюда мне их видно как два больших бледно-серых пятна на фоне голубого неба. – Они спрятали меня от разгневанной матери.

– Отчего ж она рассердилась на тебя, Юуки? – участливо спросил путник, почему-то назвав меня моим первым именем.

– Ну, я ей сказал, что… может быть, ками не существует! Но я не Смелый, я – Снег…

Старик сердито цокнул языком, но ругать меня не стал. Слопал ещё один кусок мяса и сочувственно прибавил:

– Должно быть, тяжко тебе живётся!

– Ага! – вцепился зубами в новый кусок рыбы, забыв полить его сёю.

– А если бы ты однажды встретил настоящего ками, и тот бы любезно обещал исполнить одну твою просьбу, что бы ты попросил?

Сердито говорю:

– Такого не бывает!

– А если бы произошло?

Я молча потянулся за новой порцией еды и за сосудом с соусом.

– Слушай, если ты не определишься и долго будешь думать, то ками рассердится и уйдёт! – проворчал Сироиси.

– Ну, ф мифе есть мнофо прияфных вефей…

– И всё же? – не отставал любопытный путник. – Богатство? Славу? Любовь прекрасной дамы или даже принцессы? Впрочем, тебе ещё рано об этом думать, – он подался вперёд, отчего мы едва не столкнулись лбами. – Месть обидчикам? Знатность и богатство для всей семьи? Родовитого щедрого тестя и красавицу-невесту в будущем? Может быть, чтоб она ещё и была добра? Или тебе хватит красавицы жены? А если б ты выбирал между доброй бедной невестой и красивой богатой, то какую бы захотел? Или тебе хочется стать удачливым? Тогда тебе достанется многое другое.

Прожевав и проглотив нежное мясо, уточнил:

– А вам зачем?

– Меня давно уже интересует, какое самое сокровенное желание у людей, – усмешка скользнула по губам, заляпанным сёю. – Мы с моим… – он поморщился. – С моим родственничком поспорили как-то о человеческих желаниях. Он сказал, что все люди мечтают об одном и том же, а я возразил, что между тем найдётся хотя бы сотня-другая дураков, которые мечтают о чём-то своём. С тех пор я собираю диковинные желанья. Жаль, их слишком мало. Не могу вернуться домой: он будет смеяться надо мной, если вернусь с пустыми руками.

Странный человек.

– Юуки, допустим, божество, которое ты повстречал, достаточно доброе, чтобы не бросить тебя, в муках обдумывающего ответ. И оно предложит тебе следующее: или сделать твои глаза здоровыми, или сделать тебя богатым, знатным, успешным и сильным. Например, ввести тебя в достойный и богатый самурайский род как законного наследника. Что бы ты выбрал?

– Настоящим самураем? Да ещё и наследником клана?!

Воображение моё тотчас же нарисовало смелого, сильного, величественного воина в доспехах. Самурай стоял на поле битвы, впереди своего войска, не менее отважного и сильного. Впрочем, лучше, чтоб чуть-чуть поменьше, а то я, как предводитель, на их фоне потускнею.

Сироиси отчего-то рассмеялся, смотря куда-то вбок. Я не стал оборачиваться. Бесполезно. Мир дальше, чем на два-три шага вокруг меня расплывается в большие и мелкие разноцветные пятна.

Моё воображение принялось рисовать другие детали сладостной картины. Вот сильное вражеское войско напротив моего. И вперёд выходит его отважный и могущественный предводитель, примерно такой же, как я. Нет, чуть послабее. Но тогда победа над ним ничего не будет стоить! Ладно, он равен мне или даже лучше меня! И он перечисляет всех своих доблестных предков, потом называет себя и предлагает смельчаку из моего войска с ним сразиться в честном и трудном поединке. И вот я выхожу вперёд, перечисляю свою многочисленную отважную и знаменитую родню…

Старик снова засмеялся, уже смотря на меня. Да, я тощий, болезненный и жалкий! Мне одиннадцать лет, но по виду мне дают не больше восьми! Куда уж мне приставать к ками с разными просьбами, тем более что отблагодарить я их толком не смогу!

А воображение, смеясь надо мной, яркими красками рисовало долгий и опасный поединок двух предводителей, который окончился только тогда, когда они оба рухнули от усталости. И, поднявшись, они стали друг другу верными друзьями. И потом, сражаясь по повелению сёгуна, они шли в бой плечом к плечу. И они совершали вдвоём бесчисленное количество подвигов! И… и… и в них влюбились две сестры-принцессы! И когда два друга возвращались к битвам, то их прекрасные и добрые жёны долго стояли на дороге и, плача, смотрели им вслед.

Оно, конечно, не хорошо причинять боль своим близким, но когда мужчина дорог сердцу молодой красавицы – это очень для него приятно. Я слышал, как взрослые говорят. Кстати, став известным и богатым, я мог бы найти хорошего и доброго мужа для Асахикари! Может, её захотел бы сделать своей наложницей сам император! Она прекрасна, милая моя Асахикари! И она стала бы одной из жён императора и, может быть, родила бы ему наследника. Да, она заслуживает самой лучшей доли и потому…

– Скоро солнце сядет, – прервал мои мечтания Сироиси.

Я угрюмо покосился на яркий жгучий шар, который скользил к земле, точнее к разным расплывчатым пятнам. Говорят, что закат прекрасен, но я никогда не видел его. И моей любимой Асахикари я могу любоваться, только сидя возле неё.

– Так что бы ты выбрал? – не отставал любопытный старик.

Ответил, не раздумывая:

– Мне хватит возможности увидеть мир, пусть даже на один день!

– Только на один?

– Хотя бы так.

– Странный ты мальчик.

Отчего-то глаза мои закрылись, я бессильно упал на песок. И не то мне приснилось, не то мой знакомый и в правду ласково сказал:

– Юуки, ты самый милый из всех моих…

Утром отец нашёл меня на берегу, долго тряс и ругал. Когда я недовольно открыл глаза, то обомлел: разноцветные пятна, большие и малые, прежде окружавшие меня, желающие задавить меня в своих лапах, вдруг превратились в нечто… иное… необыкновенное… прекрасное…

Я долго растерянно озирался, потрясённо пялился на окружившее меня чудо. На золотую полоску, скользившую по речной глади, на посветлевший краешек неба.

– Папа, это…

– Что? – спросил мужчина сердито.

– Это чудо называется рассветом?

Он долго молчал, потом растерянно спросил:

– Так ты видишь?

И я наконец-то понял, почему мир вокруг меня вдруг стал таким красивым! И счастливо ответил:

– Да, я вижу!

Тут вспомнил вчерашнего незнакомца и его странные вопросы о том, что бы выбрал, если бы ками предложил исполнить одно моё желание. И грустно добавил:

– Но если господин Сироиси не соврал – это только на один день.

Отец вздрогнул, пристально взглянул на меня. Попробовал его ободрить:

– Не волнуйся, папа! Мне хватит и одного дня! Я так давно мечтал увидеть мир, какой он есть. Даже если на один лишь день – это бесценный подарок богов!

Тут всё понял и испуганно закрыл рот рукой: вчера мне встретился настоящий ками! Значит, они существуют! И раз уж есть божества, то должны существовать и другие духи, боги и существа!

– Ты… он сам сказал, как его зовут? – взволнованно уточнил отец.

– Да, он представился как Сироиси. А ты… что-то знаешь о нём?

– Я боюсь тебе об этом рассказывать. Дети не умеют хранить обещания. Если же ты кому-то проболтаешься, то не только ты, но и вся наша семья может пострадать.

Вцепился в его руку:

– Отец, расскажи! Умоляю! Клянусь, я никому не скажу! Я лучше себе язык откушу или зарежусь как самурай! То есть, не как самураи, но точно зарежусь!

Мужчина помрачнел.

– Как самурай, значит? Следил бы за своими словами, дурачина! Если подобные слова от крестьянина услышит настоящий воин – ты лишишься головы.

– Отец, расскажи! Клянусь тебе, как мужчина, что буду молчать!

– Я просто о тебе волнуюсь, глупышка! – он взъерошил мои волосы своей шершавой, сильной ладонью, потом задумчиво произнёс, смотря на встающее солнце: – А впрочем, не понимаю, стоит ли мне молчать? Ведь он сам тебе явился, более того, с подарком, значит, ты его чем-то заинтересовал.

Отец сел на песок и хлопнул ладонью по берегу около себя. Я торопливо сел, внимательно смотря на лицо родителя.

– Когда-то мои предки были купцами, довольно-таки богатыми, – мужчина не грустил о недошедшем до нас богатстве, но почему-то не смотрел мне в глаза. – Тогда у нашего родового божества был собственный храм. А теперь мы даже алтарь ему достойный приготовить в доме не можем. Однако он пришёл к тебе и подарил чудо. Может, Сироиси нас простил?

– Так он – наш удзигами? – вскричал я радостно.

И получил болезненный подзатыльник от отца.

– Прости, я более не буду упоминать о нём!

Отец попросил не напоминать более о том, что мои предки – купцы. Мол, тут нечем гордится. Самое почётное, когда человек – достойный самурай. И мне показалось, что уж слишком омрачилось его лицо при этих словах. Как будто он о чём-то важном умолчал.

Но время текло, впереди у меня был только один день, чтобы рассмотреть мир хорошенько, так что я не стал задумываться о странном лице родителя. И побежал по берегу, поднимая тучи мелкого песка, наблюдая, как меняется мир вокруг меня. Целый день я смогу прожить, видя всё вокруг! Это бесценный дар от духа-предка!