Читать книгу Две тысячи журавлей - Елена Юрьевна Свительская - Страница 6

Проклюнулись из земли кончики молодых побегов бамбука, коричневые, шершавые – и люди с упоением выкапывали их, наслаждались их лёгким похрустыванием на зубах, радовались: вместе с молодой порослью бамбука наконец-то пришла весна. Вылезли ростки петрушки, аралии, репейник возвысился над землёй, показал свои бутоны с липкими колючками.

К концу Четвёртого лунного месяца начался первый сбор чайного листа. Затем дети и взрослые с удовольствием собирали моллюсков на отмелях во время отлива. Травы, кусты, цветы и деревья проснулись от зимней спячки и усердно принялись красоваться своими разнообразными листьями и стеблями, бесподобными лепестками. Расцвели ирисы, сливы, рододендроны. И, конечно же, самый потрясающий цветок из всех возможных – сакура. Сакура с белыми, розовыми цветами красовалась в каждом уголке Ниппон. К её роскошным облакам примешались бело-розовые кроны яблонь. Белые и красные цветки сливы гордо протягивали свои лепестки навстречу солнцу и людям, пытаясь поспорить в красоте с самой сакурой, но куда им до неё! Хотя цветки сливы были довольно-таки хороши.

Начался сезон ловли рыбы с помощью бакланов. Пошли по центральным рекам стаи форели. И люди, и звери охотились на них с удовольствием. С горечью провожали люди стаи улетающих лебедей, красивых, белоснежных. Я, заворожено смотря вслед красивым птицам, тающим в бледно-голубом небе, думал, как же выглядит страна, в которую они улетают летом? Так ли там красиво, как у нас? Или у нас лучше? Или обе страны столь хороши, что эти прекрасные большие птицы предпочитают бывать и там, и здесь?

Перед пятым днём Пятого лунного месяца, Праздником мальчиков, семьи, у которых помимо подрастающих сыновей был ещё и некоторый достаток, выставили около домов шесты, на них повесили матерчатых карпов, по числу мальчиков семье. Большой чёрный вымпел-карп означал главу семьи, средний красный – мать, а остальные, маленькие, по числу сыновей в семье. Все эти матёрчатые карпы обозначали счастливую семью. А дополнительные пятицветные стяги обозначали дом. Матёрчатые карпы гордо развевались на ветру, выделяясь на фоне голубого неба начала Пятого лунного месяца.

У нас, увы, денег на празднование не хватило. Родители ограничились только тем, что обняли меня и Такэру, желая нам здоровья и успеха. На слове «успех» Такэру скорчил мне презрительную гримасу, за что получил лёгкий подзатыльник от отца. И было обиделся. Правда, когда мать погладила его по щеке лишний раз, растаял. А я… я принял, что было, и просто порадовался, что сегодня хоть сколько-то материнской нежности перепало и мне.

Конечно, в душе я с завистью я думал о том, что мальчикам из самурайских семей не только достались шесты с красивыми карпами, но и большие наборы разнообразных игрушек: воинов, миниатюрного оружия. А кому-то наверняка подарили настоящие мечи! Как жаль, что мы – бедные крестьяне!

А вообще-то крестьянам, особенно, взрослым, было не до развлечений: приближалось тауэ, время посадки риса.

Рассаду готовили очень тщательно. Наверное, с половину времени, уходившего на заботу о рисе, шло на подготовку и высадку его рассады. Зерно надо было замочить, завязав в соломенные тюки, затем высадить в рассаднике, подождать, пока оно подрастёт и достаточно окрепнет, чтобы быть готовым к пересадке на поле. Его замочили в маленьком водоёме на восемьдесят восьмой день от зимнего солнцестояния. Потом достали из воды, высадили в рассадниках. На пятьдесят четвёртый день со дня высаживания молодых ростков в рассаднике началось тауэ.

Перед высадкой рассады на поля следовало ублажить Та-но ками и Мидзу-но ками, богов поля и воды. В середину канала, подающего воду на поле, вставили жердь из бамбука, к ней прикрепили священные реликвии из ближайшего святилища. Наш каннуси совершил обряд очищения, поливая поле в некоторых местах какой-то особой водой. Затем около отверстия, через которое вода попадает на поле, сделали земляную насыпь, в неё воткнули ветки дерева, которые, как считалось, воплощают Та-но ками. Рядом с ними положили подношение – поджаренные семена риса. Некоторое количество зёрен риса разбросали около оросительных канав, надеясь, что птицы ими насытятся и в будущем не будут трогать рис. Так же вокруг рассадника и заслонок каналов и прочих сооружений, помогающих поддерживать на поле достаточное количество воды, соорудили обереги: палки, к которым привязали кусочки бумаги, лоскутки материи и ленты – они не только будут оберегать место Мидзу-но ками, но и отпугнут птиц.

Хотя каннуси усердно молился о дожде, небо не спешило дарить нам драгоценную влагу. Потому, посовещавшись, староста и каннуси решили прибегнуть к помощи бога воды.

В ближайшем болоте нашли большую улитку, почтительно и осторожно перенесли её в сельский пруд, откуда брали воду для рисовых полей. С надеждой взмолились к Мидзу-но ками. Всё-таки, он в некотором роде сродни улиткам, ну, выглядит как они, значит, непременно обратит внимание на наше почтительное обращение с одной из улиток и пошлёт нам долгожданную небесную влагу.

На второй день после торжественного перемещения улитки в сельский пруд, наконец-то пошёл дождь, очень обильный. Он всё лил и лил.

К вечеру этого счастливого дня мы всей деревней вышли на улицу, под густые струи, в лёгкой одежде, чтобы выловить улитку и благоговейно вернуть её на болото, а то как бы наводнение не началось. Уж больно Мидзу-но ками в этот раз расщедрился! Но коварное создание, обязанное достойно и своевременно доносить наши мольбы богу воды, спряталось и до темноты мы его так и не обнаружили. Мы понурыми разошлись по домам. Ещё до рассвета всей деревней собрались у пруда.

– Мидзу-но ками! О, Мидзу-но ками, не гневайся, не затапливай наши дома! – твердил я про себя, бредя по скользкому, грязному берегу. – О, божество воды, благодарю тебя за благословенный дождь! Только молю: не затапливай нас, пощади!

А улитка всё не показывалась нам. И дождь никак не прекращался.

– О, пощади нас, Мидзу-но ками! – вскричал я в ужасе, поскользнулся, рухнул в грязь. Сил подняться у меня не хватило. – Если тебе так уж хочется погубить кого-то из нашей деревни – возьми мою жизнь, только не губи остальных!

И, о чудо! Когда я наконец-то поднялся и, сделав шаг, поскользнулся вновь, то до того, как опять шлёпнулся лицом в грязь, увидел большую улитку, скрывшуюся неподалёку под большим листом.

На мой радостный вопль сбежались все селяне. Все почтительно поклонились улитке, приветствуя её. Затем староста подошёл ко мне – я напряжённо сжался – и вдруг, широко улыбнувшись мне, благодарно хлопнул меня по спине. Я не устоял и рухнул в грязь лицом. Тогда, смущённо извинившись передо мной, причём, на глазах у всей деревни, староста осторожно поднял меня за ворот и вытер мне лицо рукавом. Кто-то из взрослых благодарно или приветливо улыбнулся мне. Дети некоторое время помялись в задумчивости, после чего мне улыбнулся и кто-то из них. После выражения мне благодарности за находку строптивой посланницы между богом воды и людьми, староста торжественно и осторожно взял улитку на руки. И люди торжественно понесли беглянку обратно на болото.

Я шёл позади всех и счастливо улыбался, радуясь нежданно полученной благодарности от самого старосты, ровно, как и его смущению, когда я упал в грязь, и его заботе. Но больше всех меня потрясло, что он извинился, когда я от его хлопка упал! К тому же, это был первый случай, когда я смог принести какую-то пользу людям нашей деревни. И я был несказанно счастлив, что от такого никчёмного и хилого мальчишки как я смогла быть кому-то польза. И, что любопытно, моя первая польза случилось именно в связи выполнением обрядов общения с богами: вот уж точно не ожидал, что там…

Словом, я шёл и смаковал в мыслях случившееся событие, наслаждаясь всеми мыслями, вновь и вновь вспоминая детали. Я бы так до ночи продумывал и промечтал, глядишь бы, и вовсе забыл бы от радости о дальнейших проводах посланницы между Мидзу-но ками и людьми, но тут ко мне подобралась Асахикари. Младшая сестра легонько ткнула меня указательным пальчиком в плечо, выводя из задумчивости.

– Пойдём, Юуки, мы почти уже до болота дошли.

И я, спохватившись, помчался пробиваться поближе, чтобы хоть чуточку разглядеть мгновения торжественного возвращения улитки обратно в родное болото. Боялся, что сам я не протолкаюсь, если люди в первых рядах встанут плотно, но в этот день меня с уважением пропустили вперёд, поближе. Я отчаянно посмотрел на младшую сестру – и пропустили и её. А уж Амая и Такэру протолкались сами. И встали возле меня с Аса-тян. Чуть погодя к нам выпустили и отца с матерью. И мы стояли все вместе, с интересом смотрели, как каннуси и староста говорят свои прощальные и благодарственные слова достопочтенной улитке, вымолившей у бога воды нам хороший и обильный дождь. А потом, присоединившись ко всем, слили наши благодарственные слова и поклоны почтенной посланнице между богом воды и людьми.

Когда улитка медленно поползла уже по своим каким-то делам, люди разошлись – делать и доделывать свои. Все были мокрые от щедрого дождя, подаренного Мидзу-но ками, но довольные и счастливые.

Во второй половине дня ливень прекратился, в многочисленных лужах засияли сотни небесных светил, как будто на время упавших с неба на землю. Стало быть, и тут добросердечная улитка замолвила за нас словечко перед богом воды. Стало быть, нам удалось тронуть её мольбами, вежливостью и почтительностью. И славно!

Самые красивые девушки деревни оделись в белые кимоно, поверх них надели красные юбки. Селяне шумной и весёлой гурьбой вышли к затопленному полю, повалили девушек в грязь, обильно вымазали мокрой землёй их одежду. Не сказать, что нашим молодым красавицам нравилось валяться в грязи, но что только не сделаешь, чтобы бог полей обрадовался и одарил нас здоровыми растениями, которые к осени принесут нам хороший урожай!

Затем девушки переоделись в чистые одежды, танцевали на отгороженном участке, пели, символично изображали обработку поля, подготовку семян, высадку рисовой рассады, изгнание птиц, прополку и уборку урожая. Лучшие танцоры и музыканты деревни сопровождали их ритуальные действия безукоризненно отработанными движениями и удивительно красивой музыкой.

Надеюсь, празднество, устроенное для божества деревни и полей, пришлось тому по душе. Уж очень хочется хорошего урожая!

Настала пора высаживать рис. Женщины на некоторое время отложили стирку. Ну да если её и не запрещали в дни тауэ, всё равно бы у них не хватило времени на неё: рис необходимо высадить быстро, чтобы колосья созрели одновременно. Люди объединялись по пять дворов, трудились вместе. Вставали до рассвета, начинали работу до завтрака, спать ложились только с наступлением темноты. Хуже всего приходилось невесткам: они должны были встать до зари, приготовить завтрак на всех, вечером – ванну для всей семьи, после чего им требовалось прибраться в доме и только затем они могли наконец-то лечь спать.

Рассаду сажали женщины, в затопленное поле, на определённом расстоянии друг от друга, стоя по колено в холодной жиже. Из нашей семьи участвовала в этом только моя мать: сёстры ещё были слишком малы. Отец и Такэру помогали доставлять рассаду к нашему участку на поле, выполняли прочую работу, приличествующую мужчинам. Сёстры хлопотали по дому, а я… как ни старался я помочь, пользы от меня было мало. Едва не надорвался, пытаясь принести воды, к тому же, не раз воду по пути разливал, приходилось опять возвращаться. Обидно было до слёз, что я такой хилый и неумеха.

– Зато именно ты отыскал улитку на берегу пруда! – ободряюще улыбнулась мне маленькая сестрёнка, пробегая мимо.

Да что улитка! Я хочу стать таким сильным и смелым, чтобы всегда смог помочь своим родным!

В последний день тауэ отец ошарашил всю семью следующим известием:

– Когда мы закончим с рисом, я и Юки отправимся в Эдо.

От такой новости у меня отнялся язык. Я! С отцом! В главный город самураев! Это было почище путешествия в столицу! Потому как нашего императора мало кому удаётся увидеть, всё-таки он потомок Аматэрасу, самой солнечной богини, получеловек и полубог, далёкий от будней обычного мира и, тем более, от какого-то крестьянского мальчишки из глуши! А вот на главного военачальника страны хоть мельком посмотреть, пожалуй, можно. Особенно, если мы пойдём в Эдо, где находится ставка бакуфу.

– Почему он, а не я? – обиженно вскричал брат. – От него никакого толку, от дармоеда этого, а ты именно его хочешь взять в Эдо!

– Сказал бы спасибо отцу, – проворчала мать, задумчиво разглядывая главу семьи.

Услышав о путешествии, она побледнела. И так горько, так отчаянно взглянула на мужа, словно тот заявил, что его скоро казнят. То ли расставания она боялась, то ли… опасность поджидала его близ ставки бакуфу. Но если так, то зачем отцу туда идти? Куда разумнее держаться от опасного места подальше! И на что ему брать с собой меня, самого слабого из своих сыновей? Единственное моё достоинство, что я – старший сын, причём, первенец родителей, но недостатки это с лихвой перекрывают.

– Да за что же мне быть благодарным? – глаза Такэру увлажнились. – Он всё время ничего не делает, ещё и в этот чудесный город попадёт! Может, самого сёгуна увидит или его приближенных! А если он и до столицы дойдёт, то увидит нашего императора!

Придурок, Эдо находится далеко от Киото!

– Твой отец с собой нашего бездельника заберёт – и нам будет легче прокормиться, – жёстко сказала мать.

Быстро взглянула на меня и опустила взгляд. Сожаление прочёл в её глазах: ей не в радость было моё рождение или же то, каким я появился на свет и каким вырос. Однако предвкушение странствий, возможность пройтись по улицам Эдо отогнали мрачные мысли. Так же меня занимало, с чего бы это отцу вздумалось идти в Эдо, да ещё и вместе со мной. Но…

– Папа, а нас пропустят по дороге к Эдо? – встревожено схватил отца за рукав. – Ведь крестьянам не позволено самовольно странствовать по стране!

– А ты у нас сообразительный, Юуки, – растерянно сказал глава семьи.

Он смотрел на меня так, словно впервые увидел. Мне было приятна его похвала, но вот этот испытующий и твёрдый взгляд меня пугал. Однако я долго смотрел ему прямо в глаза, отчего что-то в его взгляде становилось жёстче, острее… как лезвие клинка. Такой сильный и режущий взгляд я видел только у ронина Сабуроо. У крестьян я никогда не видел такого взгляда: даже в ярости их взгляды напоминали только дубинку, но уж никак не острый изящный меч. Было в них что-то неотёсанное, грубоватое и, пожалуй, приниженное. Встретившись с сильным напором, они становились грубее и отчаяннее, рвались из последних сил. И ломались… как дерево под яростным напором металла.

– Ну, что ты так на меня уставился? – недовольно спросил отец.

У него в глазах сила совсем иная, неустрашимая, яркая, непреклонная, опасная, как лезвие меча. И он был знаком с тем ронином, Сабуроо. И хотя Сабуроо давным-давно уже ушёл слоняться по стране, именно после его посещения отец вдруг вздумал идти в другой город, причём, именно в тот, самый главный город для воинов! Кстати, когда отец сказал, что мы – из торговцев, а не из крестьян, следовательно, нам гордиться нечем, у него было такое лицо… такое… словно он – из самурайской семьи и, сказав так, соврав мне о предках, чем предал свой род! Однако родитель это сказал, именно так, что гордиться нечем. Но, если Сабуроо пришёл неспроста… и если мама взволновалась неспроста… и если селяне шутят, что мои родители неумелые и ничего толком сделать не могут, а уж как высмеивают их первые два года в этой деревне, что, мол, эти двое совсем ничего по хозяйству делать не умели! И, если он всё-таки соврал, хотя ему было невыносимо лгать о достойных предках. И, если он вдруг собрался именно в Эдо. И, если он уверен, что нас пропустят… да, точно что-то было в прошлом! Что-то, отчего отец решил скрыть свою принадлежность к воинскому сословию. Что-то, вынудившее его теперь отправиться в город самураев. Всё это вызывает у меня бурю разных чувств и полный разброд мыслей!

– Отец, а ты… – начал я растерянно.

– Что? – жёстко спросил глава семьи.

– Ты… самурай?

Мама выронила длинные палочки, которыми мешала варево в котле.

– Почему ты так подумал? – лицо родителя окаменело.

– Ну… мне вдруг подумалось, что многое на это указывает, например, твои истории о воинах и твоё знакомство с Сабуроо-сан.

– Глупый мальчишка! – он тяжело вздохнул. – Сам подумай: если бы мы с твоей матерью были из воинского сословия, разве захотели бы жить в этой глуши, среди простолюдинов? Какой в этом смысл? По-моему, никакого.

– Верно: это огромная глупость, – и мать нервно засмеялась, прикрывая рот ладонью.

Такэру серьёзно кивнул, показывая своё согласие с ними. Сёстры промолчали: женское дело – молчать, особенно, если женщина – всего только дочь, а не супруга главы семьи.

Задумчиво возразил:

– Смысл есть!

– Вот как? – отец изумлённо поднял брови. – И что же могло заставить женщину и мужчину из воинского сословия притворяться крестьянами и жить в глуши?

– Ну… – задумчиво посмотрел на него, потом на мать, поднявшую палочки и многозначительно замахнувшуюся ими над горшком – при этом она не отводила взгляда от меня. – А… а если мама – из торговцев? И твои родители хотели тебя женить на другой, на дочери самурая? Возможно, что очень некстати… – моё сердце вздрогнуло от внезапной догадки. – Очень не вовремя вы узнали, что у мамы родится ребёнок. И потому вы убежали, далеко. Вы ничего толком не умели делать по хозяйству – и потому крестьяне смеялись над вами, но вы слишком сильно хотели быть вместе, потому обучались крестьянскому труду, о котором прежде ничего не знали. А потом родился я, слабый и болезненный. Мало того, что я вынудил вас бросить всё и сорваться с привычных мест, так ещё и хилым уродился, хотя вам была так нужна помощь старшего сына. И мама ненавидит меня за это. Она смирилась с нищей жизнью, с рождением Такэру и дочерей, но с моим существованием, перечеркнувшим прежнюю её спокойную жизнь, да ещё и разбившим ваши общие надежды, смириться не хочет!

Отец мрачно приблизился ко мне и замахнулся, но я, хотя и заметил это движение, не отступил, только зажмурился и сжался. После некоторой заминки глава семьи ударил меня, да так сильно, что сшиб с ног и отшвырнул к стене.

– Если ты ещё хоть раз… – он задыхался от гнева, ноздри его раздувались от ярости. – Если ты ещё хоть раз повторишь хотя бы часть из того, что сейчас сказал, я убью тебя! Ты меня понял, Юки?!

– Д-да… – тихо ответил я, сжимаясь в комочек у стены.

Тело страшно болело из-за ушибов, боль в локте разрывала меня на части, однако не рискнул сменить положение или поднять взгляд на отца. Если он так среагировал на это глупое предположение, значит, я сказал что-то гадкое.

– Отец, зачем тебе этот дурак? Он сболтнёт что-нибудь – и вас схватят, а то и зарежут на месте! – жалобно возмутился брат. – Возьми меня с тобой!

– А нам возиться с этим дармоедом?! – прошипела мать.

Да разве я назло им таким родился?! За что она так со мной? Почему мать всегда так жестока со мной?

Я пролежал так до темноты, боясь не то что разогнуться, но и пошевелиться. Во мраке, когда дыхание родных выровнялось, осмелился пошевелиться. Тысячи иголок впились в моё тело, но боль в правой руке перекрыла их все.

С трудом выбрался из дома, боясь, что вот-вот разбужу родителей, а те меня до смерти изобьют. Наконец-то выбрался наружу, сделал несколько шагов во мраке, споткнулся…

Мохнатые лапы с длинными когтями вовремя подхватили меня, не дав упасть. Медленно опустился на колени, обнял друга, уткнулся ему в чистое, пухлое, мохнатое пузо и зарыдал.

– Ну, что ты? – тихо и участливо спросил оборотень. – Что у тебя на сей раз стряслось? Не реви, могут услышать.

Через миг меня подхватили сильные мужские руки и барсук, ставший человеком, бережно подхватил меня и понёс прочь. Чуть погодя, отойдя от деревни, он взволнованно сказал:

– Кровью пахнет. Должно быть, ты ранен, – он аккуратно опустил меня на землю.

Зажёг костёр.

В его неровном свете я обнаружил, что мой правый локоть превратился во что-то жуткое.

– Ну, ничего, мы это исправим, – ободряюще сказал Акутоо.

– А как я потом объясню, что кто-то мне умело руку обработал?

– Не сможешь соврать? – недоумённо уточнил перевоплотившийся барсук.

Честно ответил:

– Не знаю.

Миг – и молодой самурай, одетый бедно, но опрятно, превратился в низкого полного пожилого монаха с бритой головой, в неприметной чёрной одежде, истрепавшейся и запачкавшейся.

– Скажешь: «Когда я оказался в лесу, мне помог мужчина, выглядевший как странствующий буддийский монах». Как ты тут появился – не уточняй. Если скажешь всё, как я тебя научил, слово в слово, то в твоём объяснении не будет ни капли лжи.

Невольно засмеялся. Ну и хитрец же он! Вот так, сходу, придумал, как объяснить, чтобы каждое слово было истинно! Так ловко одел полуправду в словесные одежды, что она как будто полностью стала правдой. И, если я совру отчасти, то, возможно, мне будет легче говорить ложь, глядя отцу в глаза, ведь в чём-то я действительно буду прав: в лесу мне помог мужчина, выглядевший как странствующий монах! Ну, а что сей мужчина – барсучьего роду-племени… но ведь мужчина же!

Руки оборотня ловко обработали мою сломанную руку, а сам он выпалил с ходу историю о паре своих «подвигов», так пылко, с такими острыми ситуациями, то и дело заглядывая мне в глаза и уточняя моё мнение, что когда он бодро произнёс:

– Ну, вот и всё!

И я увидел мою руку, перевязанную чистой тканью и закреплённую между двух крепких тонких досок, то очень удивился.

Потом будто бы из ниоткуда появился низкий столик и пара подушек, а так же котелок с рисом и рыбой. Должно быть, он не раз облапошивал сверхъестественных существ, собирая коллекцию всевозможных волшебных штуковин.

– А кто это тебя так? – возмущённо спросил Акутоо. – За что?

Подробно рассказал ему о моей ссоре с отцом.

– В Эдо, значит, надумал отправиться… – лжемонах опёрся локтём о столик, задумчиво подложил ладонь под щёку. – Это интересно, с чего бы крестьянину так внезапно понадобилось туда? Ну, а если он всё-таки самурай, то, может быть, хочет познакомить тебя со своим вассалом или отцом. Именно тебя, своего первенца, старшего из сыновей. Если повезёт – станешь наследником самурайской семьи. Или… – оборотень так внезапно подался вперёд, ко мне, что я от испуга выронил палочки для еды и подавился. – А если ты – не его сын? Допустим, господин при осаде его замка вручил Тадаси-сан своего единственного сына и попросил во что бы то ни стало спасти его?

Возмущаюсь:

– Я родился у моей матери, уже в нашей деревне!

– Ну, может, твоя мать не жена…

– Акутоо!

– Ну, допустим, влюбилась в своего спасителя, слугу мужа, стала как бы женой слуги, детей ему родила. Женщины – существа изменчивые… – заметив, как мрачно я сжал чашку с рисом – у меня возникло труднопреодолимое желание надеть её ему на голову – оборотень поспешно добавил: – Хотя среди них есть настоящие скалы, совершенно неприступные! С какой стороны не подступись, не укуси – все зубы обломаешь!

– Насчёт спасения чужого сына не согласен!

– Ну, значит, остаются две красивые версии об сыне настоящего самурая, – бодро заметил Акутоо, – а так же ещё одна версия, что всё было совсем иначе, чем мы предполагаем, но вот как? Признаться, мне и самому любопытно, в чём тут дело. Ну да я выясню.

– Как?

– Пойду вслед за вами. К примеру, притворюсь попутчиком – и рано или поздно выясню, что меня интересует. Ну, заодно и вам помогу чем-нибудь, – дружелюбная и тёплая улыбка. – Мне ведь можно пойти за тобой, Юуки-кун?

Я молчал долго-долго, заставив его издёргаться. Нет, не от тревоги оставить меня без своей охраны и заботы. Отнюдь! Уверен: мой хитрый приятель елозил по земле от большого любопытства.

– Акутоо, а ты многое умеешь?

– Разумеется! – заявил он тоном, переполненным уверенностью.

– И ты бы смог защитить людей, превратившись в воина?

Чуть помолчав, он смущённо потупился и неохотно признался:

– Всё зависит от того, сколько будет противников. Я учился у тэнгу использовать оба меча, но вот против целого вражьего войска у меня есть только два приёма.

У тэнгу?!

– А какие приёмы?

– Первый – обернуться камнем и понадеяться, что меня не затопчут. Можно было, конечно, обернуться деревом, но вот оно, ежели неожиданно появится там, где его прежде не было, несомненно вызовет ненужные подозрения.

– А второй?

Оборотень растерянно выпучил глаза:

– Как же? Тебе не известен самый древний и один из лучших способов борьбы?

Растерянно покачал головой.

– Н-е-е-т.

– Спасаться бегством! – произнёс мой друг таким тоном, словно объяснял самую простую и мудрую вещь.

– А-а… – разочарованно протянул я.

– Это вполне практичное средство! И очень эффектное! В ряде случаев, – Акутоо возмутился так, словно его задели за живое.

– Бегство – не достойное деяние для воина.

– Ну, я-то не воин, – усмехнулся старик, придвинул ко мне поближе мою чашу. – Ты ешь, ешь, а то я сам доем.

Кто бы сомневался!

Чуть погодя, едва дождавшись, пока я поем ещё немного, приятель осведомился о том, что его живо интересовало:

– Так ты возьмёшь меня с собой, Юуки?

– Если ты можешь защищать, пусть даже и не ото всех противников и бед, я очень прошу тебя остаться около моей семьи, пока мы с отцом будем путешествовать. Моё отсутствие только облегчит им жизнь. Если отец всё-таки возьмёт меня с собой. А вот если у них не останется защитника…

Тяжело вздохнув, монах превратился в барсука. Зверь покорно склонил голову и тихо сказал:

– Если на то воля твоя, спаситель моей матери, тогда я останусь около деревни и приложу все силы, которые у меня есть, дабы твоей матери, сёстрам и брату, вечно издевающемуся над тобой, жилось спокойно. Если с ними что-то произойдёт, то только потому, что я погиб, защищая их – и потому уже больше ничего не мог для них сделать.

Какое-то время мы молча сидели друг против друга, потом, опомнившись, я быстро доел рис и рыбу. Затем как-то незаметно уснул.

***

Сироиси тепло улыбался, смотря на меня.

– Мы ждём тебя, Юуки, – приветливо сказал мне дух-предок. – Мы ждём тебя вдвоём, в Эдо. Надеемся, что ваш путь будет быстрым и спокойным.

– А кто ещё меня ждёт? – удивился я.

Сироиси подвинулся – и часть окружавшего нас тумана отползла в сторону, словно дверь из дощечек и рисовой бумаги, открыв комнату, в которой подле большого алтаря молился какой-то старик. Он мне кого-то напомнил, но вот кого?..

– Мы ждём тебя в Эдо, – и, улыбнувшись на прощание, предок исчез.

***

Акутоо в образе старого монаха разбудил меня рано утром, насвистывая песню.

– Пойдём, провожу тебя домой. Надеюсь, после заступничества старика отец не будет тебя бить.

Я доверчиво вложил свою левую руку в его протянутую ладонь. Всё равно, что случится со мной, главное, в мире есть мой друг, так что жить в этом мире можно.

– Потом мне расскажешь обо всём, что случилось в Эдо, ладно? – попросил оборотень по пути.

– Разумеется! Если мы доберёмся до Эдо… то почему бы мне и не рассказать?

– А почему ты сказал «если»? – уточнил приятель.

– Ну так в этой жизни что-то случается против нашей воли, – вздыхаю. – А впрочем, чего это я, в самом-то деле? Пойдём!

Это был солнечный и красивый день. Только отчего-то мне некстати вспомнилось лезвие, занесённое над моей головой ронином Сабуроо. Так отчётливо вспомнилось, словно оно и сейчас взлетело надо мной. Поёжившись, попытался отогнать непрошенные мысли.

Оборотень заметил мой мрачный взгляд, торопливо затараторил:

– А ты знаешь, что в Киото завёлся Гроза даймё? Это жуткое существо лишает несчастных землевладельцев покоя и сна, отравляет им жизнь, появляется внезапно, где его совсем не ждали!

Неохотно уточнил:

– И убивает?

– Нет! – громко и торжественно произнёс Акутоо. – Это коварное существо делает с ними ещё более страшные вещи!

– Но при чём тут это?

На лице старого монаха расцвела довольная улыбка:

– Когда я услышал пару историй о нём, то хохотал до слёз, аж живот себе надорвал! Ты представляешь, этот аристократишка… этот… – и мой друг глухо захихикал.

Недоумённо спросил:

– Разве могут могущественные даймё бояться какого-то аристократа?

– Я тоже в этом всю жизнь сомневался, но, как оказалось, очень даже могут! – радостно затараторил Акутоо. – Ведь даймё любят прихвастнуть своей властью, гордостью и деньгами, но поскольку сёгуну не выгодно, чтобы они становились слишком сильными, их семьи заставляют жить в Эдо, а самих дайме – полгода жить с семьёй, полгода – в своих владениях. Чтобы прихвастнуть своей роскошью, они обставляют свои переезды с шиком, развлекая встречный народ своими пышными процессиями. Вот только денег на переезды уходит немерянно, где уж им на мятеж скопить-то? Мало даймё этих хлопот, так некий аристократ добавил им головной боли выше крыши! Разъезжает, видите ли, по храмам близ Киото, но почему-то между молитвами успевает и на пути дайме и их свит появиться. И несчастным дайме приходилось с лошади слезать, на колени перед негодяем падать, ведь аристократы выше их по статусу, как ни крути, пусть даже у них усадьба обветшала, а денег с кошкин лоб! Мало тому человеку унижать даймё, причём, обращался он к ним так почтительно, что ни придраться ни к чему, так ещё и вздумал их шантажировать. Шлёт, значится, им письма следующего содержания: «Не заплатите золотыми монетами нижеуказанную сумму – и я выеду вам навстречу, чтобы поприветствовать вас». А сумма-то за его милосердие к их гордости растёт день ото дня! – оборотень ухмыльнулся. – До того разжился, что и усадьбу починил, и нарядов себе накупил, и вещей дорогих, и книг, и всякой иной роскошной пакости. Женился выгодно – и ещё больше богатства приобрёл. А как он землевладельцев-то замучил! Ох, словами трудно описать!

Однако же Акутоо постарался изобразить встречу даймё и корыстного аристократа, меняя голоса и движения, изображая то хитреца, то оскорблённого богача, вынужденного кланяться, то довольных слуг последнего. Я хохотал долго и громко, упиваясь актёрским мастерством своего приятеля.

Мы уже почти дошли до моей деревни, когда оборотень вдруг неожиданно посерьёзнел:

– Говорят, что он дочери своей ничего не подарил, хотя не обеднел бы, если бы одел её роскошно и всю её комнату подарками завалил. Кстати, с дочкой его произошла презабавнейшая вещь. Приглянулась она одному они, ну, тот, значится, принялся её из дому выманивать, чтобы, значится, съесть или соблазнить, – и Акутоо опять расплылся в радостной улыбке. – А девчонка-то, девчонка из дому вышла, ночью, да стихами его до того заболтала, что бедолага её до самого монастыря и довёл, и сам того не заметил, заслушавшись! Как он теперь страдает, как страдает! – и оборотень счастливо захихикал. – Ведь такой напасти и врагу не пожелаешь! Что бы демон – и помог девчонке благополучно добраться до храма! – приятель опять стал серьёзным: – Я, право, не знаю, кому тут больше сочувствовать. Не то этому они, который так вляпался, что стал всеобщим посмешищем, не то девчонке, умеющей рассказывать стихи, ведь ей теперь не поздоровится. Этот они в гневе ужасен! Сам-то я не видел, как он дерётся, но слышал…

Я спохватился:

– А откуда ты знаешь про этого демона и про аристократа, что из даймё деньги выколачивает?

– А меня на днях навестило знакомое привидение. Оно большую часть своего существования после смерти проводит в столице, ищет того, кто её погубил, но никак всё не найдёт. Ну, иногда и приведению хочется развлечься, так что она бродит по Ниппон и сплетничает со всеми духами и чудовищами, которым охота поболтать. И до чего занятные выкапывает истории, прямо слов нет! Если бы одеть её поприличнее, заставить улыбаться по-человечески, да рассказывать истории не монотонно, мрачно, жутко, а с огоньком, то можно было бы открыть свой театр да сколотить целое состояние!

Акутоо мечтательно ухмыльнулся, но быстро погрустнел:

– Увы, сколько ни бьюсь я, нет ей дела до богатства! Ой, а мы уж и пришли!

Увидев деревню, из которой вскоре мог уйти в незнакомое мне место, я сразу помрачнел.

Отец угрюмо бродил возле дома, то и дело оглядываясь на дорогу. Увидев меня в сопровождении старого монаха в потрёпанном чёрном одеянии, недоумённо поднял брови. Правда, он сразу же приметил мою правую руку, сжатую между деревянными дощечками, перевязанную, придерживаемую старой верёвкой – и лицо его окаменело. Видимо, мама, готовящая завтрак, как-то наблюдала за мужем или прислушивалась к его вздохам и шаркающим шагам, потому стоило ему замереть, как она тотчас же выскользнула из дома. За ней вылетели на улицу мои сёстры и брат.

Акутоо слегка сжал мою левую ладонь, словно говоря: «Не бойся, дружище!». Я подошёл вместе с ним к дому, не поднимая головы от дороги.

– Добрый день! – первым заговорил оборотень, не дав моим родным времени на обдумывание разговора. – Нашёл я этого мальчонку в лесу, одного. Не дело юнцу болтаться далеко от дома.

– Да этот негодник всё время убегает! – проворчала мать.

– Обычно люди бегут домой, а не из дома, – невозмутимо произнёс лжемонах.

За этим невинным замечанием мне почудилась смесь гнева и ненависти. Надо же, как он из-за меня сердится!

– Он упрям до невозможности! – мрачно сказала женщина.

Отец молча, но осторожно отодвинул её в сторону, выступил вперёд:

– Спасибо вам, достопочтенный, за заботу о мальце. За помощь ему и за возвращение домой. Надеюсь, вы не сочтёте за оскорбление скромную трапезу в нашем доме?

– Кушать я люблю, – радостно ответил старик, потирая свободной рукой живот.

Мрачно посмотрел на него. Мать рванулась вперёд. Оборотень ловко перехватил её руку:

– Не обижайте сынишку. Он у вас куда добродетельнее старого монаха. Видите, заботится, как бы я не сошёл с правильного пути, – приятель ласково потрепал меня по щеке.

Издевается?!

И остался Акутоо в нашем доме на завтрак. Старшая сестра принесла ему палочки, чашку для риса и чашку для чая, припасаемые для гостей. Мать торжественно поднесла старому монаху голову варёной рыбы. Следующий за головой кусок рыбы воцарился на тарелке главы семейства. Потом – на моей тарелке, затем на тарелке Такэру, матери, старшей сестры и, наконец, на тарелке Асахикари.

Я долго и безуспешно пытался поймать кусочек рыбы палочками, взятыми левой рукой. Родственники молчали и старались не смотреть в мою сторону. Лицо отца ничего не выражало. Не выдержав, Акутоо отобрал у меня палочки – ему не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы вырвать хаси из моей слабой руки – подхватил кусочек рыбы и протянул мне. Я забрал подачку, съел, хорошо прожевал, проглотил и вежливо поблагодарил его. Чувствовал себя ужасно: мало того, что пользы от меня почти никакой, так им ещё и придётся возиться со мной, вкладывая мне еду в рот. Нет, ни за что! Я научусь держать палочки в левой руке!

Аса-тян переложила в мою чашку почти все свои маринованные сливы – себе сестрица оставила только две – и проворчала:

– Что-то сегодня мне совсем не хочется слив!

За что получила многообещающий взгляд матери и притворно смутилась. Милая Асахикари, ты всегда стараешься выручить меня! Пожалуй, в нашей семье ты для меня самый дорогой человек! То есть, надо, разумеется, любить и уважать своих родителей. И, пожалуй, я их люблю, даже отца, сломавшего мне руку. Разумеется, я уважаю их, ибо как же без этого жить? Если такое ничтожество как я не будет уважать родителей, да забудет о благодарности, то лучше такому мерзавцу вообще не жить! И всё же, когда я вижу милую и робкую улыбку младшей сестрёнки, внутри меня что-то теплеет, нежно, чарующе. Только бы ты была счастлива, родная! Мне всё равно, что станет со мной, но только бы ты!..

Борясь с подступившими слезами, взял левой рукой сливу и отправил в рот. Её терпкий солёный вкус заставил меня поморщиться, и всё же я взял затем вторую, третью. Их было удобно брать здоровой рукой. Всё ж таки не палочки держать!

Асахикари вовремя заметила, когда я переел слив. Подсела ко мне, своими палочками подхватила кусочек рыбы с моей тарелки, протянула мне. Заботливо улыбнулась. Думаю, её будущему мужу страшно повезёт. Надеюсь, он будет хранить её как зеницу ока. А если посмеет обидеть её, тогда я… я… я его убью!

Хотя мой кусок рыбы был ближе к голове, хотя мать меня при госте моей бесполезностью не попрекнула, моя еда всё равно окрасилась в горький привкус, ведь мне редко удавалось наловить рыбы, а вот младший брат в этом изрядно преуспел. Судя по вкусу, рыба была поймана им в речке неподалёку от деревни ещё рано утром. Свежая, вкусная. С трудом проглотил свою долю рыбы, задумчиво начал грызть очередную маринованную сливу. Затем глубоко вздохнул, осторожно забрал свои хаси у Асахикари и начал упражняться в поимке овощей.

Мучился я долго. Акутоо то и дело не выдерживал и пытался меня подкормить, за что получил от меня немало злобных взглядов, что в свою очередь, повлекло немало сердитых взглядов от матери. Но мне надоело быть беспомощным. Почему-то особая злоба пробрала меня именно теперь, когда я больше не мог пользоваться правой рукой. Надоело быть обузой! О, может, поучиться ловить рыбу левой рукой? И ничего другого, кроме как собой добытого, не есть, тогда или умру с голода, или преуспею.

Все уже оканчивали третью смену блюд, когда мне наконец-то удалось поймать первый кусочек редьки. О, как же я был счастлив! Второй кусочек никак не желал попадаться в мои хаси. Потеряв терпение, пронзил негодяя одной из палочек и таким неправильным способом наконец-то смог его прикончить.

– А у тебя почти получилось взять его как положено, – осуждающе произнёс гость, за что подвергся уничтожающему взгляду Асахикари.

Уныло опустил голову.

– Между прочим, когда-то ты даже не умел ни ходить, ни говорить, а сейчас вполне себе научился, – продолжил Акутоо.

Проворчал:

– Это другое.

– Одно и то же, – заупрямился оборотень.

Обиженно выдохнул:

– Ходить и говорить намного легче!

– Тебе сейчас так кажется, а вначале тебе это было сложно.

– Нет, тут не то…

– Отговорки неудачника! – огрызнулся гость, и оскал на лице старого монаха чем-то напомнил звериный.

– Как ты можешь?! – обиделся я. – Выбрал время для издёвок!

– Над слабаком издеваться – это сплошное удовольствие! – язвительная усмешка.

Возмущённо заорал:

– Акутоо!

– Что, бывший Смелый? – оборотень осклабился.

У меня дыхание перехватило, когда услышал это унизительное прозвище от друга, которому доверял.

– Не можешь даже кусочек овоща палочками подхватить, а, Бывший смелый? – он подался вперёд, через стол, ко мне поближе. Глаза его насмешливо блестели.

Злость опять вспыхнула внутри меня жарким пламенем. Сердито рявкнул:

– А вот и смогу!

– А ты попробуй! – он усмехнулся. – Барсук ещё в норе сидит, а ты о цене торгуешься!

– Смогу и всё тут!!!

На сей раз овощ подхватился намного быстрее, и я с мрачным видом его прожевал и проглотил.

– А быстрее не сможешь! – торжественно заявил Акутоо.

Я промолчал, но проделал захват значительно быстрей.

– Дальше не сможешь – рука отвалится! – фыркнул злодей.

Так, под его насмешливые выкрики я довольно-таки быстро научился держать хаси в левой руке.

– В следующий раз не ной, а сразу сделай! – проворчал приятель.

Он умудрился во время препирательств со мной как бы невзначай, не поворачиваясь, вслепую, забрать чашу с рисом, которую мать повторно заполнила для моего брата. И, прежде чем Такэру опомнился от такой небывалой «рассеянности», его сосед уже приличный кусок слипшегося риса своими палочками подхватил и запихнул в рот. Запоздало «заметил», притворился смущённым, но мальчишка забирать протянутую чашу у гостя постеснялся.

– В то время, пока ты ныл, вполне мог бы чему-нибудь научиться, – проворчал оборотень.

А ведь он прав: я потерял время на бессмысленные выкрики и молчаливое отчаяние. Причём, не только сегодня: за все предыдущие дни я много всего потерял.

– Если ты сейчас понял, сколько времени потерял, тогда не ной. Если ты будешь ныть и по этому поводу, то потеряешь ещё больше.

Надо же, а этот плут, которого, казалось бы, ничего кроме совершенствования своих трюков не интересует, может умные мысли говорить!

Растерянно уставился на друга. Он подмигнул мне, потом повернулся к моим родным, которые, как оказалось, потрясённо наблюдали за нашей словесной перепалкой и последующим примирением, тепло улыбнулся моим родителям и добавил:

– У вас способный мальчишка. Жалко, что вы этого не заметили. Да, тело у него слабовато, потому всё, что здоровым даётся быстро и просто, ему будет даваться долго и с трудом. Однако у него сильный дух, – Акутоо повернулся ко мне. – Послушай, Юуки, ты сам не заметил, насколько ты сильный, но уж я-то это понял. Поэтому больше никогда не говори мне, что ты чего-то не смог. Говори: «Я пока тренируюсь, чтобы у меня это получилось».

Прихватив кусок редьки, он засунул его в рот, задумчиво прожевал, поднялся, поклонился хозяину дома, затем – хозяйке. И, насвистывая какую-то песенку, судя по глупой улыбке и мелодии, довольно-таки легкомысленную, двинулся к выходу.

– Кто это?! – потрясённо спросила мама, когда шаги и свист старого монаха растаяли между привычного деревенского шума.

– Похоже, что это друг нашего Юуки, – растерянно заметил отец. – И ладят они хорошо, не смотря на разницу в возрасте и положении.

– Разве можно так грубить пожилому человеку?! – прошипела мать, свирепо глядя на меня.

Отец примиряюще положил руку ей на плечо:

– Остынь, дорогая. Этот монах – мудрый человек, хотя методы обучения у него своеобразные. Я думаю, что он нашего Юуки плохому не научит.

И… второй раз за сегодня глава семьи назвал меня прежним именем! Значит, он сделал это не случайно, а умышленно. Но почему?

– А ты бы, сын, шёл и учился, чтобы не огорчать этого доброго старика, – мужчина тепло мне улыбнулся. – Похоже, что он в тебе души не чает. Не дело его огорчать.

Вечером, вернувшись с поля – крестьяне проверяли каналы и ставили новые пугала близ поля – отец твёрдо сказал:

– Я пойду в Эдо вместе с Юуки.

И таким взглядом он сопроводил эти слова, что даже мать с Такэру не посмели ничего возразить. И мне опять почудилось, что сила моего родителя похожа на меч. Настоящий самурайский меч. А ещё что-то неприятное, липкой паутиной сковавшее внезапно душу, заставило меня вздрогнуть. Как будто я точно знал, что в будущем меня поджидает нечто ужасное. Но вот как? Что? Почему? Мне опять припомнилось лезвие, занесённое надо мной Сабуроо, вот только не его я боялся в этот миг, а чего-то другого.

Что-то холодное, мрачное прошуршало за моей спиной. Резко развернулся, но в углу никого не обнаружил.

– Ты чего это, Юуки? – заботливо спросил отец.

– Там… мне показалось, что позади меня что-то страшное. К счастью, только показалось.

– Ты уж с ума не сходи, Юки! – проворчал Такэру. – Нам и без того с тобой хлопот хватает!

Лицо отца окаменело. Его младший сын не успел увернуться от удара и опрокинулся на спину, едва не задев головой столб, поддерживающий крышу.

– Даже если он и слабый, всё-таки остаётся твоим братом! Мало того, что у тебя нет ни капли доброты, так ещё и старших не умеешь уважать! – ледяным голосом сказал глава семьи и ушёл на улицу, не задвинув за собой дверь.

Мать выскочила за ним. Сёстры быстро посмотрели на Такэру, на меня. И поспешно убежали за водой, судя по всему, далеко от деревни. Брат мрачно поднялся и уныло сел, избегая встречаться со мной взглядом. Я долго молчал, потом протянул ему здоровую руку. Такэру смерил меня ненавидящим взглядом, потом взялся за мою ладонь, резко поднялся, не разжимая цепких пальцев, словно хотел свалить с ног. Однако я устоял, продолжая спокойно смотреть ему в глаза. Его хватка на моей ладони стала такой жёсткой, будто он собирался раздавить мои пальцы. Но мне надоело бояться его наглости и грубой силы. Мне вообще надоело всего бояться.

Взгляды наши столкнулись, лицо брата исказилось от ненависти. Он напомнил мне дубинку, лихо разящую живую плоть, но ломающуюся под ударом металла. И так захотелось самому стать острым клинком, который ничто не остановит… даже камень!

Время пропало, исчезла боль в сломанном локте и в запястье, смазалось в тёмное пятно прошлое и в серое – будущее. Мне надоело убегать и сгибаться. Я устал быть слабым. О, если бы я только мог стать таким же неумолимым и крепким, как лезвие меча!

Неожиданно пальцы брата разжались, он отвёл взгляд, отступил. Шатаясь – отец его сильно об пол приложил – вышел из дома. И тут я заметил главу семьи, бесшумно замершего у раздвинутых сёдзи. Похоже, он тут так и простоял во время моего молчаливого поединка с Такэру. Лицо мужчины вновь стало непроницаемым. Так он может опять ударить меня и потом ни капли не пожалеет. Ну и пусть! Пусть бьёт, если ему так хочется. Я лучше молча сдохну, чем опять заплачу или начну молить о пощаде. И за то, что родился таким слабым и бесполезным, больше извиняться не собираюсь.

Отец оторвался от задумчивого созерцания стены за моей спиной. Наши взгляды встретились. Рука невольно заныла, вспоминая недавнее падение. Но я равнодушно встретился с его взором. Почтения на моём лице наверняка уже не было, ровно как и страха перед болью и смертью. Тот, кого я ещё недавно столь уважал и любил, так безжалостно обошёлся со мной. Мог ведь и не расспрашивать о моих догадках, не вытягивать из меня те ужасные слова! Мог бы выбрать себе противника равного по силам, а бить жалкого мальчишку – это постыдно. Потому в моей измученной душе поселились зимний холод и ледяное безразличие.

Ночная темнота и возмущённые мамины вопли оторвали нас с отцом от противостояния.

– Так и не помог мне ничем! – надрывно кричала его жена. – Простоял большую часть дня, пялясь на этого недоумка! И этот хорош, гадёныш, – она с ненавистью посмотрела на меня. – Никакого почтения ни к почтенному монаху, ни к отцу! Как тебя только тот старик терпел?! Он, должно быть, настоящий святой! И как низко ты его назвал! Акутоо! Злодей! Да как у тебя только язык повернулся сказать такое?

Она подлетела ко мне, замахнулась светильником. Я равнодушно проследил за огненной чертой, пронзившей мрак, затем посмотрел в её глаза, кажущиеся тёмными, заполненными отблесками огня. Мать вздрогнула, отшатнулась. Светильник выпал из её дрожащей руки – отец вовремя его подхватил.

Я молча прошёл мимо них, отодвинул сёдзи и побежал во мрак. Вскоре наткнулся на мохнатое пузо, счастливо вздохнул знакомый лесной запах, обнял друга.

Мы гуляли часть ночи. И Акутоо рассказывал мне о звёздах, красочно пересказал легенду о человеческом пастухе, влюбившемся в небесную фею, о том, как её родственники разлучили молодых супругов, о том, как Пастух пытался найти любимую жену, как его попытки и её слёзы разжалобили кого-то из богов, так, что те позволили Пастуху и Ткачихе встречаться раз в год, на одну единственную ночь, переходя через небесную реку по мосту из сорок…

Потом мы просто молчали. И я не заметил, как уснул.

А когда проснулся, то оказалось, что заботливый барсук усердно заменяет мне подставку для головы своей лапой. Судя по тому, как крепко спал, он ни разу не шелохнулся, оберегая мой сон. И мне было как-то всё равно, кого надул оборотень, чтобы добыть рис и сладости, которыми он меня угощал. Судя по роскоши его утренней трапезы, обманщик обобрал явно не бедняка.

Домой я возвращался спокойно, равнодушный к тому, что последует после моего возвращения. К счастью, Акутоо не провожал меня до границы бамбуковой рощи: там меня поджидал отец. Выходит, он выследил, куда я из деревни убегаю.

– Послушай, Юуки, – начал он торопливо, едва разглядев меня, – я был не прав. Мне совестно, что я покалечил тебя, ведь тебе и без того тяжело. Ты постоянно терзаешься, что ничем не можешь нам помочь: это читается в твоих глазах.

Потрясённо застыл. Глава семьи… извиняется передо мной?

Мужчина подбежал ко мне, осторожно обхватил моё здоровое запястье крепкими пальцами, загрубелыми от тяжёлой крестьянской работы.

– Прости меня, сын! Если сможешь.

Растерянно заглянул ему в глаза, однако не нашёл в них ни капли притворства. Что-то расцвело внутри меня, нежное и тёплое. С жаром сказал:

– Не извиняйся, папа! Ты ведь ударил меня потому, что хочешь вырастить достойным человеком.

Он вздрогнул, потом растерянно сказал:

– Ещё тогда, когда ты был в животе у матери, старуха, умеющая говорить с духами, предсказала, что ты станешь сильным человеком, приносящим счастье тем, кто рядом с тобой. Когда ты родился, то был такой слабый, так медленно рос, так часто болел, что мы не поверили в её слова. Но твой друг прав: мы не заметили, какой у нас сын.

Грустно возразил:

– Если бы я был сильным, тогда помогал бы вам по хозяйству, как и полагается старшему сыну.

– У тебя сильный дух, – уверенно сказал мужчина. – И тот почтенный монах понял это раньше меня.

Отчаянно выдохнул:

– Что проку с сильного духа, если тело такое слабое?

– Поверь мне, от сильного телом, но слабого духом, нету проку, – задумчиво произнёс отец.

– В драке важнее всего сила! Разумеется, я не воин, да и никогда им не стану, но мне так хочется быть сильным, чтобы защищать дорогих мне людей, если придёт опасность!