Читать книгу Я и Тwиндер. Статус: в поиске - Елена Забродина - Страница 8

Лица, лица, лица. Разной формы, разной степени бритости и лысости. Прямоугольное – финн, круглое – русский. Русских в моем круге поиска в тридцать километров было мало, но иногда попадались. Русские меня не выбирали. Я не знаю, почему.

Однажды я попала на украинца, наверно он свайпнул меня, не особо вдаваясь в детали и не читая текст. Когда я ему написала по-русски, осторожно заметил:

– Мы из разных Восточных Европ.

– Из разных? Это как? Есть еще восточнее? Или немного западнее?

Он прояснил:

– Я из Украины.

– И что, мы не можем познакомиться?

– Ну если мы на мир смотрим с одной точки зрения…

Ясно, он в каждом русском видит врага. Это как же запудрены мозги у человека. И похоже, у украинцев так же, как у русских, даже в этом народы похожи. А чего мне делить, много лет живущей в Финляндии с украинцем, который тоже (как позже выяснилось) уже много лет живет здесь?

– Я не придерживаюсь политики партии, и с удовольствием побывала туристом в Киеве. Есть еще как-то препятствия?

– Нет, – ответил он. – Можем познакомиться.

Но познакомиться мы так особо и не успели. После неторопливого обмена обычными данными (кто сколько лет здесь, где работает, сколько детей) он вынес вердикт:

– Я чувствую, что мы с тобой не сойдемся. Так что, наверно даже и не стоит тратить наше время на встречи.

Я прям опешила. Как так? Это он откуда понял? Или у него хрустальный шар имеется? Мы же ничего друг другу кроме общей инфы и не сказали. Я пребывала в недоумении.

– Ну как знаешь. Нет так нет. Всего тебе хорошего. – Что я еще могла сказать?

– И тебе тоже.

И самоудалился.

Вообще, как это называется? Мне трудно понять. Но, видимо, у него какие-то свои соображения, может, он финку ищет?

Ладно, проехали.

В комнату входит Йессе.

– Мам, ты в телефоне сидишь, больше, чем я.

– Да? – у меня как раз открыт твиндер и я переписываюсь с одним блондином. – Я тебя слушаю.

– У меня тут по математике вопрос. И еще, завтра родительское собрание.

– Я помню. Что с математикой.

Но Йессе не спешит дать мне тетрадь.

– Папа тоже хочет завтра прийти.

– Он твой родитель, конечно, пусть приходит.

– Ты не будешь сердиться? Он просил тебя спросить.

Просил спросить, ну надо же.

– Нет, сын, я не буду сердиться. А почему ему нужно по этому поводу переживать? Я чего-то не знаю?

После развода мы виделись несколько раз, когда Карри заезжал за детьми. Не скажу, чтобы я так хотела встречи с ним, но и против не была. Наоборот, я всячески поддерживала их с детьми близость. Правда, частенько меня задевало, что он устраивал детям всяческие развлечения, ходил с ним в кино, таскал по городским мероприятиям, часто водил обедать вне дома. Словно хотел им показать, что у него веселее, лучше. У меня было больше быта, там – больше отдыха.

– Я не знаю, – уклончиво отвечает Йессе.

– Ты что-то скрываешь?

– Не, ничего не скрываю. Я подумал, что раз вы развелись, вы не хотите видеть друг друга.

– Садись, – я откладываю телефон в сторону и хлопаю по дивану рядом с собой. Он садится.

– Ты знаешь, что мы последнее время совсем не ругались с твоим папой. У нас нет зла и ненависти… по крайней мере, у меня нет, – поправляю я. – Просто равнодушие. А равнодушие часто убивает быстрее, чем какие-то сильные чувства, даже, говорят, от любви до ненависти и от ненависти до любви ближе, чем от пустоты к пустоте.

Йессе слушает и пытается понять.

– А ты его когда-то любила?

Я отвечаю не сразу. Возможно, возможно, я когда-то любила его. Или то, что было, принимала за любовь. Но чувство прошло довольно быстро. Остальное время я жила с ним по инерции. Ну и потому что у нас были общие прекрасные дети. Но как это скажешь двенадцатилетнему мальчику?

– Да, я любила его. Может быть, не так сильно, как нужно было. Но любила.

Йессе удовлетворен этим ответом. Подает мне тетрадь.

– Мы изучаем… как это по-русски?

– Дроби.

– Да, броби. Объяснишь?

Я вздыхаю, так как в математике никогда не была гением и говорю:

– Давай разбираться вместе.

На собрание пришло, наверно, человек сто. Сначала все родители поместились в школьной столовой и нас приветствовала директриса, женщина лет пятидесяти с модной стрижкой и как ни странно, одетая со вкусом. Увы, финские женщины за редким исключением, не умеют одеваться. Они носят хорошие вещи, но которые совсем не подходят одно к другому. Об обуви вообще разговор отдельный. Стили путаются, цвета мешаются. Я уже молчу о том, что все должно быть под фигуру, одежда должна скрывать недостатки и подчеркивать достоинства. У многих все было как раз наоборот. Саара однажды пошутила, что мне надо работать стилистом и одевать людей. Но если посмотреть на селебрити в журналах, у которых наверняка есть свои стилисты – это просто невозможно. Безвкусица в крови даже у профессионалов. Хотя, может у них и нет стилистов… Сомневаюсь, что здешние медийные лица богаты.

Кари не было видно. Не то чтобы я его ждала и выглядывала, но по сторонам несколько раз оглянулась. Может, не рискнул прийти? Уж не меня ли забоялся? Я усмехаюсь про себя.

Вслед за директрисой нас приветствует медсестра, рассказывает о времени работы, с чем к ней можно прийти и если есть вопросы у родителей – то пожалуйста, ее кабинет по коридору налево. Потом небольшую речь толкает куратор. Куратор отвечает за здоровую атмосферу в школе, решает все возникающие проблемы и ведет работу с детьми и их родителями. Если вас заботит успеваемость ребенка и его нежелание учиться, его апатичное состояние, вам кажется, что его дразнят – все вопросы к куратору. Куратор разберется, поможет, подскажет.

Затем начальная часть закончилась, и родители стали расходиться по классам. Мне надо было успеть в два.

Первым я решила пойти в класс Йессе, тут-то меня и настигает Кари.

– Привет, – говорит мне в спину.

– Привет. – Я оборачиваюсь к нему, невежливо не обернуться.

– Я чуть-чуть опоздал, с работой задержался.

– Ничего страшного ты не пропустил. Мог и не приходить.

Зачем я это сказала? Мне-то какое дело? Кари меняется в лице, улыбка спадает:

– Я хочу быть в курсе дел моих детей.

– Вилма тебе в помощь.

Вилма – очень удобная система в интернете, в ней ведется учет посещаемости, ставятся оценки, это и информационная доска, и средство общения учителей и родителей. У детей тоже есть своя страница, где они так же получают сообщения, оценки и пр.

– Ты злишься, что ли?

– Вовсе нет. Просто устала за день, прости.

Вот с чего я въелась на него? Совсем нет причин. И не так чтоб мне было неприятно его видеть. На нем новый свитер, ему очень идет.

– Красивый свитер, – замечаю я в знак примирения.

– Thanks, – на автомате отвечает он.

Мы садимся за парту, вдвоем. Учительница начинает рассказывать о планах на этот год, какие мероприятия ожидаются, как будут проходить уроки, в общем, можно было не приходить – все это было в Вилма.

– Учебный год начался отлично, – на подъеме говорит учительница Йессе, – все с большим энтузиазмом приступили к учебе. Может быть, вы что-то хотели бы заметить? Как ваши дети чувствуют себя? Ваши пожелания к работе?

Кто-то из родителей начинает хвалить отличное начало, как его ребенок с большим удовольствием ходит в школу. Здесь не ругают и не журят, особенно прилюдно. Здесь не говорят про каждого из детей и не отчитывают родителей. И даже при частной встрече учитель только говорит о том, что надо подтянуть, улучшить, над чем постараться, но никогда его речь не звучит осуждающе. Я рада, что мои дети учатся в финской школе. Критика приветствуется только по конкретному поводу, и не в адрес ребенка, а в адрес его поступка или учебы. И всегда заканчивается решением, что конкретно нужно предпринять. И если хвалят – то весь класс, а не некоторых отличников или активистов. Я люблю ходить на родительские собрания.

Как только умолк чей-то отец, я приподнимаюсь с места:

– Извините, мне надо успеть в класс дочери.

– Да, конечно, – кивает учительница, – спасибо, что пришли.

Я выхожу, Кари – следом.

Мы молча идем искать класс Хельми. Я здесь бываю два раза в году и не помню, что находится ее кабинет – они все выглядят одинаковыми. Я чуть не сворачиваю направо, когда Кари хватает меня за локоть и тянет влево. Я слушаюсь, он лучше меня ориентируется в пространстве.

Мой телефон пищит, пришло сообщение от дочери:

– Что мы сегодня будем есть?

Я останавливаюсь, чтобы написать:

– В холодильнике вчерашний суп. Разогревай и ешь.

Кари ждет. Мог бы пойти один. А потом телефон тренькает у него. Достает, читает, улыбается.

– Любовное сообщение? – шучу я.

Он протягивает телефон. Я не собиралась читать его переписку, но все-таки прочла. Хельми писала ему: