Читать книгу Босиком по асфальту - Элеонора Фео - Страница 5

– Добрый день! Надо же, рад вас видеть.

А ведь сегодняшний день – в отличие от предыдущего! – начался не так плохо. Я честно пыталась не думать о том, что произошло вчера и позавчера. Занимала себя делами по дому. Радовалась полнейшему спокойствию. Ближе к вечеру собралась и вышла на улицу, чтобы встретить маму с работы: мы должны были зайти в магазин и закупиться продуктами. И вот, уже неспешно направляясь домой, держа в руках тяжеленные пакеты и вдыхая аромат вечернего летнего города, я была почти уверена, что весь этот кошмар закончился.

Но нет. Оказывается, не закончился.

Вывернул из ближайшего поворота и пошёл навстречу, сперва даже не заметив нас. В ушах беспроводные наушники, а взгляд – стеклянный и какой-то непривычно задумчивый – направлен в никуда. С каждой секундой он всё приближался, и сердце лупило по рёбрам так сильно, что я едва могла перебирать ногами.

Молясь, чтобы он прошёл мимо.

Смешался с толпой и не обратил внимания.

По крайней мере, я бы не обратила – не имела привычки смотреть на прохожих. Мне было совершенно не до них.

И сейчас я надеялась, что ему тоже будет не до нас.

Всё почти получилось. Саша шёл быстрым шагом, и я чуть не упала в обморок, когда расстояние между нами сократилось до пары метров. Закусила губу, однако боли не почувствовала – всё своё внимание сконцентрировала на молодом человеке, который почти исчез из поля зрения, и я уже готова была вздохнуть с облегчением, как вдруг он приподнял голову, выныривая из глубокой пучины мыслей.

И наши взгляды встретились.

Не знаю, чего я испугалась больше: что он таки успел заметить нас или что он понял, что я на него пялилась. Чуть не подпрыгнула на месте вместе с пакетами и теперь почувствовала отголосок жжения в нижней губе. «Прокусила, наверное», – мгновенная мысль, которая тут же испарилась.

Потому что Саша усмехнулся – так противно, что я ему чуть пакетом не зарядила. Стрельнул взглядом вбок и начал замедляться. И я не успела расстроиться ещё сильнее, ведь он уже привлёк внимание моей мамы, очень громко поприветствовав нас.

Я на одну секунду задумалась о том, что сделала в этой жизни не так. Какие ужасные деяния совершила, раз уже третий день мне мстят подобным образом? Воплощением этого мальчишки.

Мне хотелось буркнуть, чтобы он проваливал, и что я ни капельки не рада его видеть! Однако мама успела опередить меня – я услышала её голос из-за своего плеча. И мне совсем не понравилось то, что она ответила Саше.

– Здравствуй, Саша! Какими судьбами тут?

Здравствуй, Саша?!

Мам, прогони его.

Я искоса зыркнула на него, хмуря брови. Он смотрел на мою маму, широко улыбаясь и убирая наушники в маленький кейс. Ветер трепал светлую густую чёлку, и некоторые пряди легко касались лба. Парень поднял руку, заводя их назад, однако не прошло и секунды, как они снова упали на светлую кожу.

И глубокие ямочки на его щеках чуть не заставили меня завыть в голос.

– Да приехал ненадолго к родным. Хожу вот, вспоминаю родные места, – произнёс он, сунув руки в карманы джинсов. Слегка оглядываясь по сторонам и осматривая улицу. Выражение на его лице в этот момент внезапно потеплело, и улыбка стала немного другой. Такой, будто он на пару мгновений окунулся с головой в старые, безумно уютные воспоминания. Те самые – из далёкого детства. – Давно я здесь не был.

И я почти прониклась его полной ностальгии мордой, однако поспешная мысль сбила меня с этой сентиментальной волны.

…приехал ненадолго?

Я никогда ещё так сильно не убеждалась в относительности понятия «ненадолго». Ненадолго – это сколько? Два дня, три, неделя, месяц? Мне нужна конкретика! По сравнению с тем, сколько уже существует наша планета, и десять, и двадцать лет будут из категории «ненадолго».

Я не хочу «ненадолго». Я хочу, чтобы он уехал как можно быстрее.

Однако в этой жизни мне отчего-то перестало везти. Саша опустил глаза, и его внимательный взгляд тут же наткнулся на объёмные пакеты с продуктами в наших руках.

– Вы из магазина? Давайте я вам помогу.

И, не дожидаясь нашего ответа, рванулся вперёд, забирая у меня и моей мамы пакеты. Явно пользуясь нашей растерянностью. Я стояла, разинув рот, чувствуя лёгкость от того, что в моих руках больше не было ничего тяжёлого, и наблюдая за тем, как мама с удивлением отдаёт ему сумки и неуверенно говорит:

– Ну что ты, Саш, не стоит, мы бы донесли.

Блин, мама, да! Забери у него свой пакет обратно!

Он только улыбнулся.

– Ничего страшного, донесу я.

– Давай хотя бы разделим? Чтобы ты не нёс всё один.

– Да вы что, мне не сложно, пойдёмте.

Мне тут же захотелось спросить, куда это он решил с нами пойти, но парень уже шагнул дальше по улице, и закатить скандал я не успела. Только стояла и явственно ощущала отчаяние. Оно было в моём взгляде, в позе, в каждом сантиметре кожи – и захлестнуло меня практически целиком, по самую макушку.

Настолько, что мой тяжкий вздох, наверное, услышала вся улица. Нужно будет вечером почитать про дыхательную гимнастику – кажется, это помогает успокоиться в подобных ситуациях. Хотя мне уже вряд ли что-то поможет. Такими темпами я скоро окажусь на грани психоза. Молитвами этого самоуверенного, наглого, хитрого…

…человека, который сейчас охотно отвечал на очередной мамин вопрос о том, как складывается его жизнь.

– Как будто это кого-то интересует, – буркнула я себе под нос и, поправив ремешок сумки на плече, двинулась вслед за ними, просверливая недовольным взглядом спину Воскресенского.

Широкую, ровную – совсем не ту, какой я привыкла её видеть. Ещё шесть лет назад Саша был худым и щуплым – полной противоположностью себя теперешнего, и я даже не стала снова придавать этому значение. Ну, разве что совсем чуть-чуть – его фигура оказалась уж слишком привлекательной. Особенно сейчас, когда на нём была лёгкая серая футболка, так удачно выделяющая самое необходимое женскому глазу. Типа сильных рук и широкой груди. И, кажется, я даже разглядела кубики пресса сквозь плотно прилегающую ткань, пока он стоял ко мне лицом. Те самые, которые я видела, когда…

Я покраснела мгновенно. Отвела взгляд от мужской фигуры, чувствуя, как горят щёки и даже кончики ушей. Набрала полную грудь воздуха, медленно выдыхая, приходя в себя. Отгоняя липкие воспоминания о той ночи.

Мне нужно срочно успокоиться. Вышвырнуть его из мыслей – неважно, каких. Из любых мыслей прочь. Любых, если они о нём. Я уверена: это не приведёт ни к чему хорошему. Хотя бы потому что я прекрасно знаю саму себя и свою способность привыкать к людям.

А Саша – однозначно не тот человек, к которому мне следовало сейчас привыкать.

Я нагнала маму, поравнявшись с ней, пытаясь не вслушиваться в рассказы Воскресенского, хотя это получалось с трудом: громкий звучный голос не проскальзывал мимо, и я против воли улавливала суть их разговора.

– …да, здесь остались родственники, поэтому и я смог приехать. Если бы никого не осталось – мне бы было нечего тут делать.

– Но, наверное, практически все перебрались поближе к вам? – мама повернула голову, заглядывая Саше в лицо.

Он шёл немного поодаль – между ними было около полуметра, не больше. В обеих руках по пакету, однако он вышагивал так бодро, как будто бы сумки не весили по десять килограммов каждая. Стоило сказать ему «спасибо», конечно, но чёрт, я всё ещё была недовольна тем, что мы так глупо столкнулись на улице.

– Не без этого.

Прохожих вокруг стало меньше, и это было на руку, потому что мы втроём занимали практически весь тротуар в ширину. Уже как несколько минут свернули с главного проспекта и неспешно пересекали длинную зелёную аллею. Гул машин остался за спиной, а солнце – хоть пока ещё и находилось высоко над головой – сейчас скрылось за густой листвой клёнов.

Время подходило к шести. На семь у меня была запланирована встреча с Гитой. Мы так и не обсудили всё, что навалилось на меня за последние пару дней, а это уже больше не могло терпеть никаких отлагательств. Я должна была пожаловаться ей на несправедливость судьбы и парня, что шёл в паре метров от меня.

– По сравнению со здешним климатом ваш, наверное, радует. И море близко, – продолжила мама, улыбнувшись.

Это точно. Там, где обосновалась семья Воскресенских, зима длилась не восемь месяцев в году, как здесь, а всего лишь два. Прекрасная причина, чтобы вырваться из оков промёрзлого насквозь региона. Хотя вряд ли именно это послужило основным поводом к переезду.

– Ещё бы, – его голос заставил меня повернуть голову и найти глазами голубой взгляд. Светлые волосы, широкую улыбку, скулы, о которые – я клянусь – можно было порезаться, стоило их только коснуться. – Приятно, что весна наступает, когда ей положено, а не в середине мая.

– Да это просто фантастика! – маму явно вдохновила мысль о местечке потеплее этого города. Она мечтательно улыбалась, глядя перед собой. – Пора срочно переезжать.

В этот момент Саша перевёл взгляд на меня, и вся земля снова ушла из-под ног. Дыхание спёрло, и выдох так и остался где-то на уровне горла. Сколько ещё можно вот так сталкиваться глазами? Однако отвернуться я не смогла. Просто не стала. Против воли продолжила смотреть в небесные радужки, топя себя во всём этом ещё больше. Сильнее.

Этот момент длился от силы несколько секунд, но каким-то невероятным образом ему удалось растянуться практически до вечности. Маленькой, горячей вечности цвета его глаз.

Я не разобрала эмоций во взгляде. Не успела или не смогла. Не окунулась достаточно глубоко, хотя в то же время чувствовала, что неизбежно иду ко дну. Саша всё ещё широко улыбался, эта улыбка касалась и его глаз тоже. Они не смеялись, как вчера утром, в кофейне. Они именно улыбались, тепло, дружелюбно и совершенно искренне.

А затем он подмигнул, и я не сумела себя сдержать: отвернулась, чувствуя, что заливаюсь краской до самых ушей. Жмуря глаза, ощущая дурацкий стыд, накрывающий с головой.

Саша, что ты со мной делаешь? Зачем?

Я не понимала действий этого человека от слова «совсем».

Мама снова задала ему какой-то вопрос. Он принялся отвечать. Я заставила себя отвернуться, рассматривая аллею, редких прохожих, небо над головой, всё ещё нежно-голубое. Вскоре – буквально через пару-тройку часов – оно постепенно начнёт менять свой цвет, и распростёртые по нему широкие перьевые облака впитают в себя заходящее солнце, окрашиваясь в поразительные оттенки.

Летом день всегда был длиннее. Ярче. Красивее. Особенно в здешних местах; в конце весны и первой половине лета, когда ночи становились белыми, и солнце практически не заходило за горизонт. Приятная маленькая особенность моего родного края. Когда спать не выходит, просто потому что за окном светло все 24 часа в сутки.

– Спасибо тебе большое, – поблагодарила мама, едва Саша опустил пакеты на скамью возле нашего подъезда.

– Да без проблем. Мне несложно. Может, поднять их вам до этажа?

Какое великодушие, ну надо же.

Однако меня явно не поддерживали в желании избавиться от нашего внезапно появившегося спутника.

– Может, тогда мы угостим тебя чаем? Ты ведь не торопишься?

Господи, мама, что ты творишь?

Глаза метнулись к Воскресенскому почти рефлекторно – против воли. Я даже не успела хоть как-то проконтролировать это движение – не то, что предотвратить. И встретила тут же его взгляд, чувствуя, как кончик языка холодеет. Кляня про себя эти чёртовы переглядки. Я знала: в моих глазах было полно звонкой паники. Дрожащей, бьющейся, ревущей. Её считать – раз плюнуть.

В его же – чистой воды удивление.

И мне будто бы показалось, или…

Он посмотрел на меня, чтобы понять, как я отнесусь к его согласию. Ответ конечно же положительный – отказывать было явно невежливо. Разве только если у него нет каких-либо неотложных дел.

Пожалуйста, пусть у него будут неотложные дела!

Саша потёр шею, всё ещё глядя на меня. Надеялся мысли прочесть? Мы оба были ошеломлены маминым приглашением, это точно. И я уже хотела было начать мотать головой, подавая Воскресенскому знаки и тонко намекая, что ему пора испариться, но не успела.

– Да я с радостью, – он медленно перевёл взгляд на маму. Слегка улыбнулся, одними уголками губ. – Я не буду вас долго тревожить.

Злость стеганула по рёбрам. Что ж такое? Никто не считается с моим мнением, с моими чувствами, которые у меня на лице написаны! Я далеко не мастер скрывать собственные эмоции – это все прекрасно знают.

– Конечно не будешь, – немного грубое заявление, которое тут же привлекло внимание и мамы, и Воскресенского: оба повернулись ко мне почти синхронно. – Я всё равно ухожу скоро.

Мой тон ясно дал понять: это даже не обсуждается. И лучше бы ему быстренько выпить свой чай и убираться уже восвояси.

Краем глаза я видела, что Саша пристально смотрит на меня. И край его рта ползёт вверх в холодной усмешке. Такой раздражающей. Она будто кричала: «Я знал, что ты это скажешь. Что так отреагируешь».

Почему я уже второй раз замечаю у него это выражение лица? Такое, словно он действительно наперёд знает, что я отвечу. Сделаю. Почувствую. Такое, словно он видел меня насквозь и знал досконально. И вообще я вся была такой предсказуемой и тривиальной, что впору на месте помереть.

Я направилась к двери в подъезд, дёргая за железную ручку. Окунаясь в прохладу полутёмного помещения. Звук шагов тут же эхом разнёсся по лестничным маршам, и лампы с датчиками движения зажглись, освещая пространство.

Я яростно поднималась по ступеням, топая как слон. Даже не пытаясь скрывать собственное недовольство, которое волнами рассеивалось за моей спиной. Слышала шаги мамы и Воскресенского. И как будто затылком чувствовала его дурацкую ухмылку. Хотелось обернуться и настучать по его светлой голову́шке.

Как так вышло, что мы оказались в городе в одно и то же время? Я всё думала над этим, и мысли циклично наворачивали круги в голове, смыкаясь раз за разом, а ответов по пути не находили. Ни одного.

Всё это было похоже на какой-то дешёвый фарс.

Я приезжала домой действительно раз в никогда – обычно у меня стояла практика где-то до конца июля, а потом у мамы уже начинался отпуск, и мы уезжали куда-нибудь отдыхать. Сюда я возвращалась только на зимние каникулы перед сессией. Летом тут не появлялась. Этот год просто стал исключением из правил – мне удалось освободиться почти на месяц раньше. Собрать все необходимые материалы, договориться с руководством с места практики, подготовить документацию и отчитаться в университете. Уехать летом домой – в первый раз за четыре года обучения на вышке.

И Саша решил приехать сюда именно сейчас? Серьёзно?

Блин, хорошо. Ладно. Даже если так. Но неужели он не мог приехать в августе? Меня бы здесь уже давно не было – и мы бы не встретились так глупо. Не переспали так глупо. Не попадала бы я в такие глупейшие ситуации день за днём, чтоб его!

Сколько ещё он здесь пробудет? Меня колотило от этого вопроса, как от лихорадки. Я ненавидела моменты, когда всё шло не по плану. Когда я не могла контролировать ситуацию, когда что-то складывалось не так, как я задумала. Чёртов перфекционист внутри меня просто кидался на стены, расцарапывая их ногтями, и мне хотелось только вторить этому маленькому чудовищу в собственных мозгах.

Нужно было уезжать из клуба вместе с Гитой, а не искать себе приключений на одно место. Однако сейчас думать об этом явно уже было поздно.

И то ли я слишком углубилась в свои размышления, то ли просто чересчур громко сопела от немой злости, и это перекрывало все звуки вокруг, но того, как Саша приблизился ко мне, я совершенно не заметила.

– Куда уходишь? – вдруг послышался вкрадчивый голос прямо за моей спиной, заставивший подскочить на месте.

Я резко обернулась через плечо, хмуря брови. Глядя на парня, который действительно шёл слишком близко – сантиметрах в двадцати буквально. Никакого уважения к моему личному пространству, вы посмотрите! И заглядывал мне прямо в глаза, терпеливо ожидая ответа.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – недоброжелательно буркнула я.

– Но я не Варвара, – весело парировал он. Сложилось стойкое впечатление, что ему нравились наши перебранки, раз он так резво вступал со мной в диалог.

– Но без носа тоже можешь остаться, если будешь совать его, куда не просят.

Саша ничего не сказал на эту колкость. Лишь – снова – усмехнулся краем рта. А я пропиливала его недобрым взглядом ещё несколько секунд и только после этого отвернулась, громко хмыкнув.

Голову вдруг посетила внезапная мысль. Яркой вспышкой, которая осветила всю тьму, что клубилась в сознании. Густую и непроходимую. Я даже удивилась на несколько секунд. А затем губы медленно растянула ехидная ухмылка.

Ведь пока Саша будет попивать свой чаёк, ни о чём не подозревая, я могу у него всё выпытать. Как будто бы между прочим поинтересоваться, сколько ещё он собирается просиживать здесь свою задницу и когда хочет покинуть наши прекрасные северные края.

Боже, как умно и дальновидно! Иногда во мне просыпался настоящий гений, не иначе.

Злорадство едва не заставило меня захлопать в ладоши и подпрыгнуть на месте. Я чувствовала, как оно горячей волной проникало в каждую клеточку тела, и это придавало сил и желания горы свернуть.

Ха! Он думал, я сломаюсь? Да сейчас прям, бегу и падаю ломаться! Я ещё двести раз переиграю этого противного мальчишку.

* * *

Чайник громко щёлкнул. Из носика вверх поднимался горячий пар, рассеиваясь под потолком. Воздух на кухне был слишком жаркий – надо бы открыть окно и проветрить комнату. Я сняла бытовой прибор с подставки и залила кипяток в маленький стеклянный чайничек, куда заранее насыпала заварку и бросила несколько ломтиков имбиря и нарезанных долек грейпфрута. Помещение почти сразу наполнил насыщенный запах горячего напитка, который я вдохнула с особым удовольствием.

Затем вернула чайник на место. Подошла к окну и распахнула его, чувствуя почти сразу же, как кожи лица и рук приятно коснулся свежий вечерний воздух.

Приглушённые расстоянием крики и голоса с улиц, отдалённо слышимые звуки автомобилей, испещрённое размытым серебром облаков небо над головой. Всеобъемлющее умиротворение, которое заполнило всю грудь, и огромное желание гулять днями и ночами напролёт.

Просто прекрасно.

Было бы, если б на меня так пристально не пялились в эту самую секунду.

Я закатила глаза, заставляя себя успокоиться, и вернулась к кухонным шкафам с посудой.

Саша сидел за столом и молчал, внимательно наблюдая за всеми моими действиями. Кажется, он не сказал ни слова с момента нашего разговора в подъезде. Разве что, когда я спросила, не будет ли он против имбиря и грейпфрута в чае, ответил, что нет. Не будет.

На этом содержательное общение подошло к концу.

Мама отошла в спальню ответить на звонок – её побеспокоили с работы по какому-то срочному делу, и мы с Сашей остались наедине. Утопать в неловкой тишине и напряжении.

Особенно сильно оно чувствовалось первые пару минут. Я каждым нервом, спрятанным под кожей, ощущала на себе пристальный взгляд. Это выбивало из колеи, и в мне было некомфортно. Находиться с ним в одной комнате. Сосуществовать на своей собственной кухне. Молчать. Тонуть в режущем накале. Слышать только кипение чайника, стук, с которым открывались-закрывались шкафы, и изредка – звон посуды.

Ещё пару раз Саша театрально вздохнул, чтоб его. Я была уверена, что специально, но заставила себя не обращать внимания. Просто на автомате накрывала на стол и старалась не встречаться с Воскресенским глазами.

Да уж. Максимальная неловкость, поистине.

Однако спустя некоторое время я успела привыкнуть к молчанию и теперь чувствовала только далёкий отголосок дискомфорта. На часах было десять минут шестого. Чтобы успеть вовремя встретиться с Гитой, нужно было выйти из дома без пятнадцати шесть. А значит, терпеть на своей кухне этого человека я буду ещё как минимум полчаса.

Боже, почему мама ушла именно сейчас? У них с Воскресенским получался прекрасный диалог, вся прелесть которого была в том, что я в нём не участвую.

– А-а, – вдруг протянул он, нарушив тишину комнаты. Мне показалось, я услышала, как она разбилась множеством мелких осколков. От неожиданности вздрогнула, поднимая голову, в первый раз за последние десять минут взглянув прямиком на Сашу. – Наверное, вы встречаетесь с Гитой.

Мои руки, раскладывающие на небольшом блюдце овсяное печенье с шоколадной крошкой, замерли. Он сидел, подпирая подбородок ладонью, и усмехался. С самыми довольными глазами на свете. Они блестели от тёплого света, который освещал кухню через широкое окно. А ещё – от хитрости, разрастающейся в них непомерно быстро.

– Будете болтать о том, что случилось вчера ночью?

– Нет, не будем.

Фраза сорвалась с языка неконтролируемо и слишком быстро. Я почти сразу осознала, что собственноручно рою себе ямку, в которую совсем скоро захочется прилечь и закопаться. Воскресенский ухмыльнулся ещё шире. А я нарекла саму себя идиоткой без остановки пятьдесят раз подряд.

– Нет? – переспросил Саша елейным голоском.

– Нет, – категорично ответила я, усилием воли пытаясь не сорваться и не запульнуть в него одной из чайных ложек, которые выкладывала рядом с чашками и стеклянным чайником.

Из носика всё ещё поднимался едва заметный пар. Имбирно-грейпфрутовый запах чая успел стать привычным и уже не чувствовался так ярко, как ещё пару-тройку минут назад.

– Ты не умеешь врать, Лиз, – произнёс молодой человек, наклоняясь вперёд. Опираясь локтями о стол и скрещивая пальцы под подбородком. – Не забудешь рассказать Гите все подробности?

И тут я вспыхнула.

Ударила ладонями по столешнице, опираясь на неё, врезаясь уничтожающим взглядом в Воскресенского, который, по всей видимости, только этого и хотел: сидел и смотрел на меня абсолютно невозмутимо, будто не сказал ничего из ряда вон.

Ждал моей реакции, однозначно ждал, когда меня снова вынесет за пределы спокойствия по его же милости. Какое там спокойствие, пока тут сидит этот несносный человек?

– Мы не собираемся обсуждать тебя!

– Да-да, – он издевательски хохотнул, всем своим видом давая понять, что не верит ни одному моему слову, постукивая кончиком пальца по острому подбородку. – Про размер моего члена тоже расскажешь?

Я поморщилась, но отвернуться себе не позволила. Пробежалась взглядом по его лицу. По скрещенным пальцам, широким плечам, растрёпанным волосам песочного цвета. Зацепилась за ямочки на щеках, которые капитально выносили мой мозг каждый раз.

– Боже, помолчи, я тебя очень прошу.

– Только не перепутай, а то моя репутация может пострадать, – деловито произнёс он, полностью игнорируя мою реплику. – В комнате было темно, ты точно помнишь, сколько там сантиметров?..

Я пытаюсь это забыть уже второй день!

– Да какая у тебя может быть репутация вообще? – буркнула я, выбрасывая ненужные мысли из головы. Всё ещё опираясь о стол ладонями, пропиливала молодого человека испепеляющим взглядом.

Парень же до сих пор поддерживал сцепленными пальцами подбородок, глядя на меня хитро и самодовольно. С легко читаемым в голубых радужках вызовом.

И я – не я, если этот вызов не приму.

– Ты такая классная, когда злишься.

– А ты такой придурок, когда выводишь меня из себя.

Саша наклонил голову чуть вбок и хохотнул. Получился удивительно приятный звук, тут же утонувший в помещении кухни. Жарком, несмотря на то, что окно всё ещё было нараспашку. Или мне просто казалось, что воздух накалился. Я неровно дышала. Почти задыхалась своей злостью.

И медленно осознавала, что расстояние между нами не такое большое, а вот отскакивающих искр – целое море. Горячее, пылающее, напряжённое море. Взгляд Воскресенского коснулся моего рта – всего на каких-то пару мгновений – и вернулся обратно к глазам. Я заметила этот жест. Успела заметить и почувствовала, как сердце подпрыгнуло в кульбите. Совершенно непонятная реакция – почему она такой силы? Передо мной лишь человек из прошлого. Нагло ухмыляющийся, издевающийся, делающий назло. И его заинтересованный лазурный взгляд, который сводил меня с ума в шестнадцать лет.

А сейчас.

Боже. Почему он так смотрит?

Сейчас нет.

Я отстранилась от Саши, отворачиваясь. Убрала ладони со стола, прикрывая веки и наполняя грудь воздухом, который должен был отрезвить. Он не был жарким – мне действительно лишь показалось. Полнился прохладой и остужающей свежестью, смешиваясь с имбирно-грейпфрутовым запахом чая.

Потрясающе-летнее сочетание.

– Тебе нужен сахар в чай? – спросила, замечая, что собственный голос подрагивает, но тон максимально невозмутимый – я приложила все моральные силы, чтобы он получился таким.

– Да, было бы неплохо, – совершенно спокойный голос коснулся моих лопаток. Я шагнула к шкафам, открывая один из них в поисках сахарницы.

– Как можно есть столько сладкого?

– Не понял.

– На столе огромное количество сладостей, а ты ещё и в чай сахар кладёшь.

У нас слишком легко получалось вести непринуждённую, почти светскую беседу после кристально-взрывного, напряжённого диалога, ну надо же. Абсолютно беспредметные, ниочёмные фразы, в которых смысла – ровно ноль. Ещё пятнадцать секунд назад он смотрел на мои губы, а сейчас мы говорим про сахар.

Мысль об этом накрыла волнами мурашек, пронёсшихся по спине вниз. Захотелось передёрнуть плечом, но я пересилила себя. Избегая смотреть на Сашу, поставила перед ним сахарницу. Краем глаза заметила, что он благодарно кивнул, и взяла в руки чайник с чаем, поднося к чашкам, разливая ароматный напиток. Вдохнула его приятный запах, снова распространившийся по комнате, успокаиваясь и чувствуя, как колотится сердце.

– Почему бы и нет?

– Не понимаю, как можно запивать сладости сладким чаем. Это перебор.

Где-то на улице засмеялся ребёнок – приглушённый расстоянием смех долетел до кухни и растворился в воздухе.

– Перебор – это пить несладкий чай. Как ты вообще это делаешь?

– Как все нормальные люди. Своим сахаром ты убиваешь весь вкус чая. Всю богатую палитру ароматов и вкусовых ноток. Ты же их просто не почувствуешь.

В очередной раз наклонила чайник, придерживая другой рукой его стеклянную крышку, и горячий напиток тугой струёй ударился о дно керамической чашки. Вверх потянулись завихрения пара, обжигая кожу. Саша молчал, оставив мою реплику без ответа, но это не коробило, ведь всё было хорошо. Нам в принципе удавалось адекватно беседовать на отвлечённые темы, даже несмотря на то, что совсем недавно я хотела ему по лбу чайной ложкой двинуть.

Даже если он сейчас снова ухмылялся. Без разницы.

Всё было хорошо. Но недолго.

Когда моего запястья легко коснулась тёплая ладонь, рука, наливающая чай, замерла. Сердце ухнуло куда-то вниз, к коленям. С диким свистом, стёсывая все стенки и натыкаясь на невидимые преграды.

– Достаточно, спасибо, – раздался мягкий голос – слишком мягкий для Воскресенского. Мне захотелось прикрыть глаза и глубже впитать в себя этот голос. Вдохнуть и оставить внутри – навсегда. Первые пару мгновений я даже не до конца понимала, что фраза принадлежит Саше. Стояла, почти оглушённая внезапным прикосновением.

И чувствовала.

Его пальцы, легко обхватившие моё запястье. Почти невесомо, почти нежно.

Это был всего лишь останавливающий жест – не более, но каждый мой нерв, спрятанный под кожей, ощущал тепло его руки. Прямо сейчас, в этот самый момент, застывший и набирающий какие-то непонятные обороты внутри меня.

Я выловила взглядом его руку. По сравнению с моим тонким запястьем она казалась достаточно большой. Помню, когда мы встречались, его рука всегда была шире моей. Мы были подростками; Саша не мог похвастаться крепким телосложением, а сейчас.

Сейчас всё изменилось.

Мы уже шесть лет как не встречаемся.

И я искренне не понимаю своей реакции на все его случайные жесты, в которых сразу зачем-то берусь искать скрытый смысл.

– Пожалуйста.

Против воли отстранилась от Воскресенского, и тепло его руки исчезло, однако ещё несколько секунд остаточные ощущения от прикосновения давали о себе знать. Хотелось окунуть руку в ледяную воду. Или окунуться самой, желательно по самую макушку, чтобы остудить сбитые к чертям мозги и привести себя в чувства.

Чайник оказался на деревянной подставке, а я села напротив Саши и придвинула к себе кружку с чаем, отрешённо наблюдая за тем, как он кладёт себе сахар. Два кубика. В голове появилась мысль «чёрт, это же слишком приторно», но взгляд не мог оторваться от циркулирующей по кругу чайной ложки, зажатой в его пальцах.

Он добавлял в чай два кубика сахара.

Это знание вдруг показалось мне чересчур интимным. Такие вещи знают друг о друге партнёры или друзья. Наши отношения не подходили ни под одну из категорий, но тем не менее в моей голове прочно закрепился сей факт: Саша пьёт чай с сахаром. И кладёт два кубика.

А сколько кубиков он клал, когда мы встречались? Всегда ли добавлял сахар в чай и добавлял ли вообще? Я попыталась вспомнить, но не смогла – ни одной мысли в голове не проскочило, ни одного несчастного воспоминания о том времени. Я в принципе мало что помнила о шестнадцатилетнем Саше. Вероятно, такие вещи просто забываются со временем. В конце концов, прошло шесть лет, но… может быть, дело в том, что я просто никогда не знала?

От этого вдруг стало неуютно. Пришлось поёжиться, и я закусила губу, отводя глаза. Прекращая гипнотизировать Сашины руки. Длинные пальцы, аккуратные запястья, тонкую кожу, сквозь которую прорисовывались извивающимися змейками голубые ниточки вен. Его руки раньше всегда казались мне какими-то нескладными, а сейчас притягивали взгляд.

Это было странно.

Молчание давило.

На кухне не было тихо – всё ещё слышались крики и смех с улиц, приглушённый расстоянием шум проезжающих автомобилей, шелест листьев каждый раз, когда поднимался ветер. Благодаря открытому окну эти звуки обострялись, становились объёмнее, шире и будто окунали в себя. Заточали, как в пузырь. Мне это нравилось. Сразу появлялось ощущение неотрывности от жизни и пребывания там – четырьмя этажами ниже. Как будто чувствовалась вся эта реальность вокруг, настоящая, живущая, бьющая ключом. Осязалась кончиками пальцев.

Даже несмотря на то, что я всё ещё находилась на маленькой светлой кухне в своей квартире.

Но тишина – та, что была между мной и Воскресенским, – давила невероятно. Мне не хотелось думать о том, что он мог счесть мою реакцию на его прикосновение за что-то… бо́льшее, чем оно есть на самом деле. Потому что это ничего не значило. Он влез в моё личное пространство, а я такого не ожидала. И всего-то.

По крайней мере, я искренне в это верила.

Всё-таки пригласить его на чай было дурацкой идеей.

В коридоре послышались шаги, и на кухню зашла мама. Облегчение накрыло с головой, пока я подносила кружку с чаем ко рту и вдыхала имбирно-грейпфрутовый аромат, насколько хватало лёгких. Мама улыбнулась мне, а я улыбнулась в ответ, усиленно делая вид, что всё в порядке.

Что бо́льшую часть времени мы с Воскресенским провели не в самой неловкой на свете тишине.

– Простите за моё отсутствие, – весело произнесла она, усаживаясь рядом со мной и пододвигая к себе чашку, от которой всё ещё поднимался невесомый пар.

– Да что вы, нестрашно.

Саша наконец перестал размешивать сахар и положил ложку на блюдце рядом. Откинулся на спинку кухонного дивана – мне почему-то в этот момент стало легче дышать – и обхватил свою кружку ладонью, тоже поднося ко рту и делая глоток.

– Так что, ты учишься, работаешь? – поинтересовалась мама, глядя на молодого человека.

Мне очень захотелось сказать ей «спасибо» за начатый диалог. Ещё несколько минут в тишине – и я бы сошла с ума. Или сбежала, что более вероятно.

– Работаю. У отца свой автосервис, и я пока что там.

– Ты ведь учился в колледже?

– Да, закончил два года назад.

Я знала, что он уже не учится. Раз в полгода мы списывались с его матерью – поздравляли друг друга с основными праздниками и справлялись о делах. Так я узнавала последние новости их семьи. И чувствовала себя после этого как-то странно.

Слышать о ком-то, кто больше не является частью твоей жизни, но когда-то был ею.

Вообще отношения с членами его семьи у меня с самого начала сложились просто прекрасные. Его родители оказались милыми, приветливыми людьми, и я даже некоторое время общалась с его старшей сестрой – разница в возрасте с Сашей у них была небольшая: всего три года. Насколько я знаю, сейчас девушка работала моделью где-то в Москве и с семьёй не жила, но это, если честно, мало меня интересовало. Они все перестали меня интересовать, как только мы с Сашей расстались. Пока семья Воскресенских ещё жила тут, мы могли случайно пересечься на улице, поздороваться, разговориться, и эфемерное ощущение присутствия в жизнях друг друга мало-мальски сохранялось. Однако после их переезда наши пути окончательно разошлись. Единственное, что осталось, – это фотографии с Сашей, которые я запихнула в самую дальнюю папку своего ноутбука, и общение с его мамой по переписке раз в полгода.

Последнему я была рада, но не более того.

Сейчас это всё – его семья и он в частности – казалось мне невообразимо далёким. Будто скрытым за глухой стеной. Где-то там, по другую сторону зоны моих интересов. Как маленькое, крохотное напоминание о том, что они всё же были частью моей жизни много лет назад. И всегда забавлял тот факт, что я общалась с его матерью, но не общалась с ним самим. Ровно до этого лета.

Кто ж знал, что июль подарит мне столько сюрпризов разом?

– Так, значит, ты приехал к родным?

Я подняла глаза на Сашу. Он расслабленно улыбался и явно не чувствовал себя скованно или неловко. Невольно скользнула взглядом по его лицу.

Голубые глаза, прямые широкие брови, чистая бледная кожа, ямочки на щеках.

Светлые волосы, открывающие лоб. Стали ещё светлее, чем раньше. Сначала я думала, что мне показалось, но, разглядев его, точно могу сказать, что нет. Должно быть, выгорели на солнце, потому что цвет чёлки слегка отличался. Был чище и белее. Волосы Саши всегда откликались русыми оттенками, а сейчас тона больше напоминали блонд.

Новая причёска с растрёпанной чёлкой однозначно шла ему и удачно выделяла острые черты лица. Сволочь этакая, он стал куда симпатичнее. Хотя нет, даже не так. Он стал более мужественным, вот подходящее слово. Это именно та характеристика, которой Воскресенский никогда не мог похвастать.

Никогда раньше.

Вот пусть и улепётывает вместе со своим мужеством куда подальше из города.

О, кстати, мой план!

– Да, моя тётя со своей семьёй переезжает, и мне нужно помочь им со сборами и перевозкой вещей.

– И надолго ты тут?

Вы только посмотрите, мне даже делать ничего не пришлось!

Мамуля, ты прелесть.

Настроение поднялось с отметки «ниже плинтуса» до самого потолка как по щелчку пальцев. Я ещё не успела выстроить в своей голове ход диалога, при котором смогла бы узнать интересующие меня детали, а мама уже задала прямой вопрос, ответ на который раскроет мне все карты.

– До конца недели, – произнёс Саша.

И наши взгляды встретились.

В этот раз во мне ничего не ёкнуло. Я просто смотрела на него в ответ и размышляла о том, что, наверное, он снова хотел увидеть мою реакцию на его слова. Выяснить, какая она будет и будет ли вообще. Забавно. Почему его это интересовало? И как он хотел понять, что я чувствую, если я сама этого не понимала?

Мысли сбились и будто бы разом улетучились. В голове было подозрительно тихо; в груди – тоже.

Саша пробудет здесь до конца недели. В одном со мной городе, на одних и тех же улицах. Не знаю, обрадовало меня это или огорчило. Он говорил так спокойно, а я так же спокойно приняла. Для меня эти слова были просто фактом – ни больше, ни меньше. Вот если бы он сказал «месяц», я бы впала в ярость. Если б сказал «два дня» – запрыгала бы по кухне от радости. «До конца недели» было той самой золотой серединой, от которой во мне ничего не рождалось.

– Так ты здесь совсем недолго пробудешь, – мама грустно улыбнулась, как если бы Воскресенский был очень опечален своим скорым отъездом.

– Да, нужно успеть расправиться со всеми формальностями, перевезти вещи, а по приезде – успеть на свадьбу. Мой дядя женится, поэтому мы так торопимся. Если бы не это, возможно, я бы побыл здесь дольше. В конце концов, родные места.

Снова быстрый взгляд на меня. Это он что же, так проверяет мои нервы на прочность? Зря, очень зря. Скорость превращения из адекватной девушки в психопатку у меня рекордная – меньше секунды, если довести.

А он доводил.

– И то верно.

– Очень необычно здесь находиться спустя столько… лет.

– Зато приятно. Столько всего можно вспомнить!

Ох, лучше не надо.

Я едва не закатила глаза и снова поднесла чашку к губам. Сделала глоток, отводя взгляд, чувствуя, как чай горячей змейкой согревает изнутри.

Летом не часто тянуло пить горячие напитки. Наоборот, выбор в основном падал на что-то более холодное. Именно поэтому каждый раз, когда я выходила на улицу, моя дорога сначала лежала в любимую кофейню, к любимому айс-кофе. Без него жаркий день выуживал из меня всю энергию, и к вечеру до дома приходилось разве что доползать.

А сегодня. Сегодня я просто снова заварила свой любимый чай. И отказываться от него, даже если за окном стояла невыносимая жара, я ещё не научилась.

– Как тебе было учиться? Понравилось?

– Да неплохо, – Воскресенский неопределённо пожал плечами, задумавшись. – Лучше, чем в школе, это точно. Хотя на мозг покапали знатно.

– На мозг везде знатно капают – всё-таки обучают будущих профессионалов своего дела, – отчеканила я, замечая, что голос слегка звенит. Снова. Воскресенский глянул на меня, не поворачивая головы – одними глазами.

– В университете наверняка сильнее.

– Не знаю – мне не с чем сравнивать. Сравни сам, у тебя есть такая возможность.

Он мягко усмехнулся, как если бы раскусил тонкую издёвку. Только вот я не издевалась, а лишь озвучила факт: я не училась в колледже и потому не знала, насколько велики там требования к студентам. А вот Саша после окончания своего техникума вполне мог поступить на вышку и сравнить, если ему этого так хотелось.

Тем не менее я не видела в этом смысла. И к тому же совершенно не знала, собирается ли он вообще поступать в университет.

Я ничего о нём не знала. О том Саше, который сейчас сидел передо мной. Ухмылялся в угол рта, слегка наклонив голову вбок. Обхватил ладонью кружку с уже слегка остывшим чаем, потому что пар больше не поднимался над ней.

Он сидел передо мной. Повзрослевший, какой-то другой, настолько загадочный, что сводило зубы, и всё, что я видела, – девственно-белый, чистый лист.

Способен ли человек измениться? Я всегда была уверена, что да, но так ли это? События, время, другие люди – они правда оказывают воздействие, под напором которого что-то переключается внутри? Что-то раненое, забитое, всем – и тебе самому – известное крошится – и вот его больше нет. Этой части тебя, разломанной на куски и развеянной прахом. Вместо неё рождается другая. Новая, неизведанная, доселе скрытая.

Черта.

Которую в тебе открыли. Или которую открыл ты сам.

Правда ли люди меняются? Или они просто натягивают маски, за которыми прячутся и прячут? Укрывают от людских глаз то, от чего всеми силами пытаются избавиться. Но ведь оно есть – по-прежнему живёт внутри, где-то глубоко, настолько, насколько получается его зарыть. Чтобы не видели другие. Чтобы не видел ты сам.

Нет, я могу уверять:

люди меняются – просто далеко не все и не всегда. Маска со временем даст трещину, сквозь которую слепящими лучами пробьётся вся суть. Но настоящие перемены раза от раза будут давать о себе знать, и ты увидишь это. Будешь видеть постоянно, под любым напором и давлением, при любых обстоятельствах. Это изменение всегда будет на поверхности. На расстоянии вытянутой ладони.

Только протяни руку и дотронься.

Я почти протянула.

Он правда изменился? Или ему просто очень сильно хотелось этого?

Чёрт его знает.

– Так во сколько вы встречаетесь с Гитой? – спросила мама, оборачиваясь, вылавливая взглядом настенные часы. Тон был такой, словно она попыталась сгладить рождённое в воздухе напряжение.

То, которое появилось в моей груди, я сгладить уже вряд ли смогу.

– В семь.

– Тебе уже скоро надо выходить.

– Да. Допью чай и пойду.

– Я с тобой, – вдруг произнёс Саша, и я уставилась на него, чувствуя, как посекундно всё сильнее расширяются мои глаза.

В смысле, со мной?

– Куда? – вырвался идиотский вопрос. Я просто как обычно не успела вовремя захлопнуть рот. Воскресенский насмешливо изогнул бровь, но мне было всё равно.

– Нам вроде как в одну сторону. Вы же встречаетесь на площади? – спросил он спокойно, однако глумливые искорки из голубых радужек никуда не делись.

– Да, там.

– Ну вот и мне идти туда. Провожу тебя и пойду дальше по своим делам.

Почему он решил, что мне нужна его компания, я так и не поняла, но не стала спорить. Лишь пожала плечами. Может быть, нам удастся нормально побеседовать перед тем, как навсегда распрощаться.

Мы ведь разговаривали, пока я готовила для нас чай. Максимум минуты две нормального диалога, но ведь он был.

Вдруг и сейчас что-то выйдет.

В конце концов… мы ведь, наверное, не увидимся больше никогда.

Странный комок сожаления толкнулся в горле, и я поджала губы. Нет. Я не признаю этого сожаления. Не признаю, что мне печально от того, что я больше не смогу увидеть Воскресенского.

И эти мысли – такие лишние сейчас. Я невольно нахмурилась, краем уха ловя обрывки фраз – мама снова разговорилась с Сашей. А спустя несколько минут он наконец поднялся с дивана, отставляя от себя пустую кружку.