Читать книгу Жертвы моды. Опасная одежда прошлого и наших дней - Элисон Мэтьюс Дейвид - Страница 10

Зимой 1812 года голодающие изможденные солдаты уже разбитой великой армии Наполеона падали на колени, сворачивались калачиком и умирали со склоненной головой, замерзая там, где упали. Их тела бесцеремонно сваливали в братскую могилу. Почти двести лет спустя строительные рабочие в Вильнюсе, столице Литвы, обнаружили то, что они поначалу посчитали захоронением немцев, погибших в очередной фатальной зимней военной кампании во время Второй мировой войны. По фрагментам униформы, пуговицам и киверам, по-прежнему украшавшим оголившиеся черепа, археологи вскоре установили, что это были останки сорока полков наполеоновской армии (ил. 1 во вклейке). После тщательного обследования захоронения выяснилось, что в яме находилось более трех тысяч тел молодых солдат и нескольких женщин, большинство из которых были в возрасте от 15 до 25 лет[56]. Ни один из них не пал в славном бою, многие стали жертвами антисанитарии и болезней. Их прогнившая, кишевшая вшами униформа скрывала в себе смертоносных паразитов.

Во время отступления Наполеона из России в 1812 году десятки тысяч солдат начали страдать от лихорадки[57]. Отступая, они проходили через Вильнюс, и из двадцати пяти тысяч дошедших до города солдат выжили всего лишь три тысячи. С помощью современных методик анализа ДНК и методов палеомикробиологии группе археологов и историков-эпидемиологов удалось доказать, что в зубной пульпе этих солдат присутствовали возбудители тифа и окопной лихорадки[58]. Хотя причиной смерти большинства солдат были мороз и голод, почти треть изученных тел были заражены болезнями, переносчиками которых являются вши. Эти инфекции и погубили уже ослабленных солдат. Современной науке известно, что бактерии смертельных эпидемических заболеваний находятся в экскрементах вшей. Поэтому, чтобы обнаружить крошечных насекомых, команда археологов с особенным тщанием просеивала почву захоронения, а также впервые применила методики экстрагирования генетического материала из паразитов. Анализ показал, что по прошествии двух веков тельца насекомых до сих пор несли в себе возбудителей заболевания. Этот вид платяной вши (Pediculus humanus humanus), отличающийся от головной и лобковой вши, прятался в швах одежды, например в шинели офицера конной артиллерии Императорской гвардии, найденной на месте раскопок (ил. 2 во вклейке). Насекомые кусали своих носителей до тех пор, пока их тела не становились слишком горячими и воспаленными, а затем находили новое тело, которое они заселяли и заражали. Им не нужно было далеко искать немытых солдат, живших и спавших в тесных грязных казармах. Несмотря на то что в то время связь между паразитами и заболеваниями не была установлена научно, тиф и схожая с ним инфекция, окопная лихорадка, носили название тюремной или корабельной лихорадки. Эпидемии этих болезней вспыхивали, когда большое количество людей теснилось в замкнутых пространствах, например тюрьмы или корабля. До открытия антибиотиков тиф и тифозная лихорадка оканчивались для солдат летальным исходом. Согласно статистике, в затяжных военных кампаниях, в частности наполеоновских и крымских войнах, «паразиты унесли больше жизней, чем оружие»[59]. В начале XX века от 10 до 60 % людей, зараженных эпидемическим сыпным тифом, погибало[60]. «Кутиз» (cooties), как называли платяных вшей на американском военном сленге, также ответственны за появление выражения to feel lousy – «чувствовать себя вшиво», то есть очень плохо. В условиях войны надлежащая стирка одежды была невозможна, и солдаты часто платили за это своей жизнью.

Бактериальное звено, связывающее платяных вшей и тиф, было открыто лишь в 1909 году. Шарль Николь, французский бактериолог, получивший за это открытие нобелевскую премию, описал платяных вшей как паразитов, которые сопровождали человека во всех его путешествиях и останавливались только на «пороге больницы, где людей встречали вода, мыло и чистое белье»[61]. Тиф был серьезной проблемой в окопах Первой мировой войны, но после совершенного Николем открытия рядовые солдаты узнали, что нужно регулярно удалять вшей из униформы. На открытке времен Первой мировой войны изображен раздетый до пояса французский солдат в кепи и гетрах, сидящий у края окопа и выискивающий вшей (ил. 1). Другая, возможно американская, рука небрежно надписала открытку красными чернилами, указав на траншею: «эта птичка убивает кутиз». Склонившись над белой рубашкой, солдат кропотливо выбирает из нее вшей – это занятие запечатлено на многих фотографиях и открытках того времени. Отношение к паразитам также испытало влияние культурных норм: французский рядовой пехоты «пуалю» считал платяную вошь, или «тото» на солдатском арго, своего рода талисманом на удачу. На одной из эротических открыток того времени представлен французский солдат в униформе на побывке у возлюбленной. Наутро она заглядывает в лиф своей украшенной оборками и лентами ночной сорочки и, обнаружив вошь, которую подарил ей солдат, восклицает: «Ура! Она приносит удачу!» (ил. 2).

1. Солдат, вылавливающий вшей из своей униформы. Около 1914-1918. Подпись к открытке: «На краю траншеи – пуалю ищет вшей». Из коллекции автора

2. Солдатский отпуск. Французская открытка. Около 1915-1918. Из коллекции автора

Самыми надежными способами избавления от вшей были пар и горячий воздух, но на фронте для этого не было ни подходящих помещений, ни топлива. Со временем некоторые офицеры начали использовать химикаты для дезинсекции униформы. К несчастью, они отравляли не только вшей, но и людей: так химическое оружие стало использоваться и против вражеских армий, и против насекомых в тылу. Решить проблему вшей в окопах пытался британский научный союз энтомолога и фармаколога. Ученые предложили использовать по меньшей мере шесть химикатов, протестированных на вшах во время Первой мировой войны. Этот список включал смертоносный цианистый водород, позднее применявшийся нацистами в газовых камерах[62]. Однако излюбленным химикатом разработчиков был хлорпикрин – сильнодействующее отравляющее вещество, которое немцы впервые использовали во время газовых атак в 1917 году. Исследователи предупреждали, что, поскольку реагент ядовит и раздражает глаза, нос и глотку, оператору следует производить обработку одежды в противогазе. Они восхищались доступностью этого препарата: «Поскольку хлорпикрин используется в качестве химического оружия, на фронте всегда найдется достаточное его количество»[63]. Несмотря на принятые меры, вши по-прежнему оставались для солдат настоящей пыткой, особенно по ночам, во время повышенной активности насекомых. Вши кусались «колющими ударами», и места укусов превращались в нестерпимо зудящие раны. Мучительное желание расчесывать свое тело один из солдат описывал так: «Чувствуешь, что готов разорвать себя на части»[64]. Песенка «Марш вошек [Ах эти подлые, гадкие вошки]» (The March of the Cooties [Those Sneaky-Creepy-Cooties]), сочиненная в 1918 году, запечатлела постоянные и отчаянные бои, которые солдаты вели с платяными вшами.

Другая песня под названием «Щекотка вошек» (Cootie Tickle, 1919) начинается со слов: «Вы слышали о танце шимми, но знали ли вы, что он родом из Франции? / Мне рассказал один солдат, как появился этот забавный танец»[66]. Несмотря на шутливое высмеивание в песенной форме, тиф и окопная лихорадка и в начале XX века по-прежнему внушали людям ужас. В медицинских текстах встречаются описания, как платяные вши живут на волосяном покрове тела человека и на его одежде – близко к коже, и как откладывают яйца, или гниды, – «целыми гроздьями, глубоко в швах и складках одежды»[67]. Специалисты рекомендовали сбривать солдатам волосы на теле и еженедельно выдавать им чистую одежду[68].

Тиф и зараженная одежда распространяли смерть и болезнь: люди заражались случайно, по неосторожности. Однако порой зараженную одежду умышленно применяли в качестве бактериологического оружия. Современные методики вакцинации позволили добиться того, что с конца 1970-х годов в мире не было масштабных эпидемий оспы, однако исследования инфекции продолжаются. Ученые установили, что вирус может жить на ткани более семи дней[69]. Задолго до появления микробной теории распространения инфекций в народе знали о том, что ткань является переносчиком заболеваний. Печально известен опыт использования британцами «оспяных одеял» и постельного белья в стратегических бактериологических войнах. Именно в таких одеялах доставлялись товары европейского производства коренному населению Северной Америки. В результате зараженный материал непосредственно контактировал с телом. Переписка между главнокомандующим британскими войсками в Северной Америке Джеффри Амхерстом и комендантом форта Питт полковником Генри Буке выдает их преступный замысел. Амхерст, не скрывавший своей ненависти к коренным народам, предположил, что передача американским индейцам одеял из госпиталя, где в то время бушевала оспа, «истребит эту отвратительную расу»[70]. Независимо от приказов Амхерста офицеры форта к тому моменту уже отринули кодекс воинской чести и применили эту тактику на практике. Во время якобы мирных переговоров с предводителем воинов Сердце Черепахи и вождем Мамалти в форте Питт 24 июня 1763 года индейцы заверили британцев, что «будут крепко держаться за Цепь Дружбы»[71]. Как правило, чтобы скрепить договор, происходил обмен дарами. Но на этот раз офицеры воспользовались случаем, чтобы предать индейских вождей, и подарили им «два одеяла и один платок из оспяного госпиталя» в надежде, что эти предметы „возымеют желаемый эффект“»[72]. И пусть исторические источники свидетельствуют о том, что оспа бушевала среди Делавэров еще до того, как им передали зараженные одеяла, использовать такое «биологическое оружие» во время мирного обмена было вероломством и лицемерием. В отличие от европейцев XVIII века, прибывавших из стран, для которых оспа была эндемичным заболеванием и где население выработало к нему иммунитет, коренные народы Северной Америки от оспы вымирали. По этой причине инцидент с «оспяными одеялами» в форте Питт до сих пор вызывает общественное негодование. Даже если одеяла, переданные индейцам в знак дружбы, никого не убили, они стали, по сути, орудием убийства.

Микробная теория получила широкое распространение во второй половине XIX века, однако до той поры, когда совершались открытия, равные открытию Шарля Николя, писатели не всегда видели различие между отравляющими химическими веществами и заразными заболеваниями: все они назывались «ядом». Слово «заражение» (contagion) этимологически связано с понятием физического контакта и означает «соприкасаться». Начиная с XIV века с его помощью описывали пути распространения идей, верований и практик. Считалось, что заразны пороки, например безрассудство и распущенность[73]. «Заразными» называли и модные веяния: новые фасоны быстро распространялись среди населения, подобно лихорадке или вирусам. В книге «Культуры заражения» Присцилла Уолд показывает, как заражение «демонстрировало силу и опасность контактирующих тел и вместе с тем хрупкость и прочность социальных связей»[74]. Зараженная ткань, которая так или иначе циркулирует в экономической системе и с легкостью преодолевает социальные и этнические границы, в буквальном смысле соприкасается с телом и богача, и бедняка. Общество пугала одежда, изготовленная больными бедняками в потогонных мастерских, располагавшихся в лачугах или арендованных помещениях. Богатые люди, покупавшие одежду, для стирки регулярно возвращали ее в дома бедняков. Однако откуда они могли знать, где эту одежду шили и «чистили»? Наглядным примером может служить случай, произошедший с премьер-министром королевы Виктории, сэром Робертом Пилем. Сановник подарил дочери костюм для верховой езды. Костюмы для верховой езды в дамском седле в те времена приличествовали всадницам из круга самых обеспеченных людей страны и являлись престижной, сшитой на заказ спортивной одеждой[75]. Дочь премьер-министра заразилась тифом и умерла накануне собственной свадьбы. Портной с Риджент-стрит отослал заказ премьер-министра для доработки в дом бедной швеи, а та укрыла теплой шерстяной юбкой больного «супруга, дрожавшего от приступов лихорадочного озноба»[76]. Так одежда перенесла болезнь «из беднейшей лачуги во дворец государственного мужа». Используя текстильную метафору для обозначения социальных связей, автор писал: «…и так мы все вместе связаны в один узел общественной жизни, и если мы предадим презрению беднейших и нижайших, общество покарает само себя через уничтожение высочайших лиц, самых богатых и образованных его членов»[77].

Тифом могли заразиться представители любой социальной страты: он прятался как в складках одежды, пошитой на заказ, так и в дешевом готовом платье, наводнившем рынок к середине XIX века, – вши не знали предрассудков. В 1850 году журнал Punch, самый знаменитый британский сатирический журнал, опубликовал стихотворение «Дешевое пальто Геракла»[78]. Заметим, что аудитория журнала была самой широкой – от средней буржуазии до самого высшего общества.

Автор стихотворения предупреждал читателей об опасностях, связанных с приобретением недорогого готового швейного изделия – недавно вошедшего в моду paletot, квадратной, неприталенной, свободно сидящей верхней одежды, прообразом которой служила морская форма. Сегодня мы назвали бы такую одежду бушлатом (a pea coat). Пальто шили в антисанитарных условиях в потогонных мастерских, так называемых slop-shops (slop (англ.) означает «жидкая грязь, помои». – Прим. пер.) – на фабриках дешевого низкокачественного платья массового производства. Произведенные там изделия называли коротко slops. Этим же словом именовали матросское обмундирование, но, несмотря на свое скромное происхождение, пальто стало очень стильным предметом гардероба. В 1852 году французский литератор Эдмон Тексье отмечал парадокс: пальто, родившись в рабочей среде, получило совсем другой статус. «Вот последнее слово элегантности для модников, денди, светских львов и щеголей – все они носят эту одежду крестьян и матросов», – пишет очеркист[79]. В обществе существовало опасение, что вместе с модным фасоном по социальной лестнице – от матросов к денди – поднимутся и матросские болезни: тиф, или корабельная лихорадка.

В стихотворении, опубликованном в журнале Punch, Геракл умирает от болезни, а не от яда. Поэт предлагает более эмпирическую, «научную» версию классического мифа:

Стихотворение льстит читателю: отравленная рубашка убила великого Геракла, но избежать печальной судьбы героя сможет «мудрый» современник – покупатель-мужчина. Текст заставляет читателя не только быть начеку и не покупать зараженную тифом одежду, но и не попасться на удочку распространяющей «яд» лживой рекламы. Современный читатель привык к тому, что один и тот же продукт может продвигаться с помощью разных видов рекламы, а в Викторианскую эпоху обилие плакатов, слоганов, афиш и листовок, призывающих купить товар, могло вызвать смутные подозрения. Всего четверть века спустя в австралийской версии журнала Punch появилось стихотворение, написанное от лица бедного рабочего швейной фабрики, который знал правду: он советует щеголеватому молодому человеку опасаться своего нового узкого «лоснящегося» наряда.

Озабоченностью общества ужасающими условиями труда в потогонных мастерских воспользовался, к примеру, Объединенный совет по санитарному контролю в Нью-Йорке (основан в 1910 году), чтобы лоббировать улучшение условий труда рабочих. С 1925 по 1929 год одежду, произведенную в проинспектированных мастерских, отмечали белым ярлыком «Prosanis». Введение ярлыка было подкреплено модным показом Prosanis, и женщины-потребители «приветствовали [его] как попытку защитить не только рабочих, но и тех, кто покупает произведенную ими одежду, от опасностей, которые несет зараженная одежда, пошитая в грязных и небезопасных мастерских»[81]. Предыдущие поколения волей-неволей должны были проявлять настороженность и противодействовать опасностям, таившимся в одежде. Нашу бдительность по отношению к зараженной одежде ослабили современная эпидемиология, лекарства-антибиотики и технологии, облегчившие стирку и химчистку. Хотя от тифа до сих пор страдают бездомные и беженцы, мы больше не боимся заразиться от новехонького, пошитого на потогонной фабрике синего бушлата фирмы Gap.

Новая одежда была не единственной угрозой здоровью. Исторически сложилось так, что ткань высоко ценилась, перепродавалась и перерабатывалась, пока не заканчивала свое существование в качестве бумаги из хлопкового сырья. Несмотря на то что машинное прядение и ткачество снизили стоимость тканей, в XIX веке многие люди были вынуждены покупать подержанные вещи у старьевщиков и уличных торговцев. Они не могли знать, носили до них эти вещи больные или умирающие люди или нет. В 1879 году врачи, например Э. Жибер, работавший на железной дороге «Париж – Лион – Марсель», утверждали, что вирусы, подобные оспе, приносили с собой во Францию возвращавшиеся из Африки солдаты, а прачки распространяли их среди населения. Э. Жибер также отмечал, что торговля подержанной одеждой и ветошью тем не менее была самым главным виновником эпидемии, и призывал правительство организовать централизованные склады для дезинфекции зараженной продукции. Он хотел привлечь внимание к внутренней «торговле старой ветошью, постельным бельем, одеждой, лохмотьями всех возможных видов, которая, возможно, не принесет нам чумы, но свободно распространяет оспу, скарлатину, корь, чесотку и пр.»[82] Антисанитария в городах и нерегулярная стирка, общественные нравы, требовавшие от мужчин, женщин и детей покрывать тело с ног до головы многочисленными слоями ткани, способствовали распространению паразитических и переносимых с тканью заболеваний, особенно экземы и дерматита[83]. В 1899 году доктор Фини, главный санитарный инспектор Нью-Йорка, начал бить тревогу по поводу «омерзительного грузооборота», заключавшегося в «регулярной торговле подержанной одеждой умерших от инфекционных заболеваний и утопленников», поставляемой из северных в южные Соединенные Штаты[84]. Народная мудрость издавна предписывала сжигать одежду больных. Микробная теория, у истоков которой в начале 1860-х годов стояли Луи Пастер и другие медики, неопровержимо установила научно доказанную связь между зараженной одеждой и болезнью[85]. За открытиями, совершенными Луи Пастером, последовал целый поток литературы о дезинфекции постельного белья и одежды[86]. Политика в области здравоохранения была направлена на то, чтобы организовать гигиеническую стирку одежды в армейских бараках, больницах и других крупных общественных учреждениях. Гражданское население тоже стало опасаться микробов в домашнем хозяйстве.