Читать книгу Есть что скрывать - Элизабет Джордж - Страница 5

Часть I
28 июля

Оглавление

Мейвилл-Эстейт Долстон Северо-восток Лондона

– Что происходит, Монифа? Почему ты не делаешь что должна?

Голос в телефоне звучал так отчетливо, словно мать стояла в соседней комнате. И это происходило уже на протяжении нескольких месяцев.

– Как, по-твоему, она выйдет замуж, Нифа? Это должно произойти здесь, и ты пришлешь ее ко мне. Аби?

После разговора с матерью эти слова еще долго звучали в ее ушах. Мать звонила из своего дома в Нигерии, и хотя двадцать лет брака и двое детей должны были гарантировать защиту от деспотизма матери, в последние семь месяцев Монифе приходилось один, а то и два раза в неделю выдерживать подобные атаки по телефону. Причина была все та же: Симисола, хоть ей всего восемь лет, должна быть готовой для брака. И мать Монифы была не единственной женщиной, которая это твердила.

Монифа могла бы успешно отразить регулярные претензии матери, но противостоять свекрови было гораздо труднее. Дело в том, что в свои рассуждения о Симисоле она всегда включала Абео. Каждый разговор между Монифой и Фоладе начинался и заканчивался фразой: «Ты хочешь, чтобы он тебя бросил, Монифа?»

Проблему могла разрешить Эстер Ланж, но она пока не звонила. Монифа надеялась, что кто-то из пациенток отменит назначенный визит и ее место займет Симисола. Она объяснила это сначала своей матери, потом матери Абео, но женщины не успокаивались. Беспокойство Ифеде усиливалось и уже приближалось к истерике. «Симисола станет отверженной. У нее не будет подруг. Ты это знаешь, да? У нее никогда не будет своего дома. У нее не будет мужа, который ее защитит, и детей, которые позаботятся о ней в старости».

Матери вторила Фоладе: «Женщины кровят, служат, рожают детей, а потом умирают. Так повелел Господь, Монифа. Вот почему женщина была создана из Адама, а не Адам из Евы. Первым появился мужчина. И он остается первым. Желания и потребности женщины удовлетворяются через мужа. Твоя мать должна была этому тебя научить. Не будь ты чистой, думаешь, Абео заплатил бы за тебя выкуп, который назначил твой отец?»

Поэтому Монифа звонила Эстер Ланж. «Может, кто-то отменил процедуру? – спросила она. – Если нет, не согласится ли кто-нибудь уступить свою очередь Симисоле?» Не может такого быть, чтобы никто не вошел в положение Монифы Банколе, которая никак не может ждать.

Поговорив с матерью и свекровью, Монифа снова позвонила Эстер Ланж. Она уже потеряла счет попыткам связаться с этой женщиной. В этот раз ей наконец повезло, и когда Эстер ответила на звонок, Монифа предложила ей компромисс. Если Эстер сообщит ей – Монифе – данные о пациентках, которым назначены процедуры в клинике, она сама обзвонит всех и будет умолять их уступить очередь Симисоле.

– Это невозможно, миссис Банколе, – тихим, спокойным голосом ответила Эстер. – Вы просите разгласить конфиденциальную информацию.

– Тогда только их телефоны. Не называйте имен. Только телефоны. Я сама назову себя. Скажу, что не знаю, кто они. Объясню, почему Сими должна попасть к вам на прием. Попрошу позвонить вам, если они готовы уступить мне свою очередь.

Эстер вздохнула.

– Миссис Банколе, я не могу. Это было бы предательством. И по отношению к вам, и по отношению к ним.

– Но вы единственная можете мне помочь. Пожалуйста, выслушайте меня. Позвольте рассказать, почему это так важно.

– Попытайтесь понять… – Голос Эстер Ланж вдруг оборвался. Она помолчала. Потом тяжело вздохнула. – Ладно. Я сделаю пару звонков, миссис Банколе. Но имейте в виду, я ничего не обещаю – просто делаю, что могу. И постарайтесь сегодня держать телефон под рукой.

– О, спасибо, спасибо, – сказала Монифа. – Вы не представляете, как важно…

– Хорошо. Я вам позвоню.

Челси Юго-запад Лондона

Экземпляр журнала «Сорс» Дебора подобрала на утренней прогулке с Пич. Кто-то бросил таблоид на нижней ступеньке лестницы, ведущей к синим двойным дверям бывшего муниципалитета Челси. Это было величественное здание с коринфскими колоннами, ребристыми карнизами, раздвижными окнами и узким балконом, сослужившим хорошую службу хитрому герцогу Глостерскому, ожидавшему, когда граждане вспомнят о его королевской крови. К сожалению, теперь дом превратился в «место проведения мероприятий», по большей части любительских спектаклей, благотворительных распродаж подержанных вещей или ярмарок винтажной одежды и сомнительного антиквариата. Дома отец занимался ногой Саймона, а Аляска после завтрака принимал солнечную ванну на одном из подоконников в кухне. Ехать в Уайтчепел было еще рано, и Дебора решила, что нужно выгулять собаку.

Пич предпочитала набережную, потому что знала маршрут, а также его длину и время, необходимое для сопровождения Деборы, прежде чем можно будет вернуться к своей уютной корзинке и ожиданию, пока на пол упадет что-то съедобное. Но Дебора предпочитала видеть людей, а не поток машин, и поэтому на перекрестке повела собаку к Олд-Черч-стрит, а потом – дальше, к Кингс-роуд.

Естественно, Пич никуда не торопилась. Выгуливать таксу – это все равно что пытаться тащить за собой пылесос: каждый дюйм маршрута должен быть обнюхан и обследован. Тут спешка неприемлема.

Увидев таблоид, Дебора обрадовалась. Пич двигалась со скоростью черепахи, а если добавить к этому сопротивление любым попыткам ее поторопить, то прогулка с ней требовала такого же терпения, как у Моисея, ждавшего, пока образумится фараон. А еще лучше – иметь что-нибудь пригодное для чтения или наушники, из которых льется успокаивающая музыка. Увы, у Деборы не было ни того ни другого, а в такой ситуации сгодится и «Сорс».

Так она увидела заголовок на обложке и иллюстрирующие его фотографии. Журнал продолжал освещать исчезновение Болуватифе Акин, которое оставалось его главной темой. Но в этом номере читателей знакомили с информацией о родителях девочки: оказалось, что Болуватифе появилась на свет в результате ЭКО и матери девочки, Обри Гамильтон, пришлось пройти четыре таких процедуры, прежде чем она забеременела. Другие подробности сообщали родственники. Ребенок был смыслом жизни родителей, рассказывали они, их сокровищем, и они были готовы на все ради нее.

На третьей странице, где было напечатано продолжение истории, имелась боковая врезка, рассказывающая об отце девочки, Чарльзе. Он родился в Нигерии и учился в Оксфорде, получив диплом с отличием по географии. Это подтверждалось документами, как и годы, проведенные в «Линкольновском инне», где он закончил образование и где в настоящее время работал барристером и специализировался по международному праву. Судя по информации, сообщенной в журнале, Джордж был высококлассным специалистом в области гражданского права. Никаких сомнительных поступков или выдающихся успехов. Он не блистал, а его честолюбивые планы – если таковые были – ограничивались должностью королевского адвоката.

Он говорил с корреспондентом об исчезновении своей дочери, выражая надежду, что Болу просто потерялась в городе. В противном случае ему хотелось верить, что ее удерживают ради выкупа и что хотя его не назовешь богачом, если для возвращения Болу нужны деньги, они с женой их найдут. Другими словами, он хотел верить во что угодно, кроме худшего страха, с которым сталкиваются родители пропавших детей.

Историю иллюстрировали – на обложке и на третьей странице – полдюжины фотографий, которые родители предоставили для публикации: крошечная Болу на руках у матери, Болу делает первые шаги, держась за палец отца, шестилетняя Болу на коленях у Санта-Клауса, Болу на плечах отца, Болу в обнимку с матерью.

Дебора закрыла журнал, но не бросила его в ближайшую урну, а взяла с собой.

Пич, почувствовав, что они повернули к дому, прибавила шагу. Дома ее ждет угощение. Дома ее ждет мягкая подстилка. И дремлет несносный кот, вне досягаемости для острых собачьих зубов.

Задуматься Дебору заставил тот факт, что Чарльз Акин родился в Нигерии. Она поняла, что пытается судить о нем по происхождению, но было еще несколько обстоятельств, которых не касался журнал, и это выглядело необычно для издания, известного своей склонностью вытаскивать на поверхность грязь и размазывать ее по лицу человека, который раньше мог вызывать симпатию у читателей. Английская желтая пресса всегда следовала одному принципу: вознести человека на пьедестал, а потом сбросить. Другими словами, если таблоид доброжелательно описывал человека, чья фотография помещалась на первой странице, то можно было практически гарантировать, что в течение семидесяти двух часов тот же человек будет очернен тем же самым таблоидом.

Когда Пич благополучно прибыла домой и устроилась, чтобы подремать, Дебора собрала свое оборудование и поставила у двери. Потом поднялась на второй этаж в спальню, где муж только что застегнул ослепительно-белую рубашку. Он надел брюки, а на кровати лежал пиджак в тон брюкам и галстук.

– Даешь свидетельские показания?

– Как, черт побери, ты догадалась? – с кривой улыбкой поинтересовался Саймон.

– Никакое другое дело не заслуживает такой рубашки. Мог бы и постричься, – ответила Дебора и прибавила, когда их взгляды встретились в зеркале над комодом: – Честно говоря, я не знаю никого, кто так боялся бы парикмахеров. Впрочем, неважно. Я тоже ухожу. Пич выгуляна и накормлена, так что пусть ее умоляющий взгляд не вводит тебя в заблуждение.

– На меня он не действует.

– Это хорошо. Я серьезно, Саймон. Ей нельзя толстеть. Это для нее вредно.

– Как и для всех нас. – Он отвернулся от зеркала и взял галстук. – Клянусь, что пройду мимо, ничего не уронив. Значит, ты в Уайтчепел?

– Да.

– Опять съемки?

– И кое-что еще. Ну, более или менее.

– Очень расплывчато, милая, – заметил Саймон. – Больше похоже на меня, чем на тебя.

– Снимать я тоже буду. Но… Не бери в голову. Это неважно. – Дебора поцеловала мужа и запустила пальцы в его волосы. Они были мягкими и щекотали ладонь. Она дернула за прядь. – Не вздумай идти к парикмахеру. И так красиво.

– Поскольку ты смотришь на них с семилетнего возраста, я рад, что они не утратили привлекательности. – Он поцеловал ее в ответ.

Дебора вышла из дома, задержавшись лишь затем, чтобы взять свою аппаратуру. Быстро проехав Чейн-роу и Чейн-уок, она оказалась на набережной. Потом в потоке машин двинулась вдоль реки в направлении Вестминстера, размышляя, как спросить то, что она хочет. Более того, кому адресовать свой вопрос в ситуации, которая уж точно никак не касается белой привилегированной леди.

Этим человеком оказалась Нарисса Кэмерон, задумчиво склонившаяся над большой картой Лондона, которая была разложена на столе в приемной «Дома орхидей». Раньше это помещение было вестибюлем часовни – единственное отделенное стеной от остального пространства.

При появлении Деборы Нарисса подняла голову. Она выглядела озабоченной.

– А, это вы. – Не слишком доброжелательное приветствие. Но Дебора не смутилась, поскольку за все время их знакомства враждебное отношение молодой женщины к ней нисколько не изменилось.

– У вас усталый вид, – сказала Дебора. – Хотите кофе?

– Уже выпила четыре чашки. Еще одна, и вам придется соскребать меня с потолка. Вот же дерьмо…

– Проблемы?

– Не то слово.

– Вы что-то ищете. Конечно, это не мое дело…

– Бросьте эти церемонии, Дебора. Я вас не ударю, если вы скажете что-то не то.

– Рада слышать. Что вы хотите там найти? – Дебора кивком указала на карту.

– Пытаюсь определить, где буду снимать нарратив. Хотя для начала, черт возьми, хорошо бы иметь рассказчика. Кто бы мог подумать, что эта часть проекта окажется самой трудной…

– Могу я спросить…

– Перестаньте! Честное слово… – Нарисса вздохнула. – Пожалуйста. Говорите со мной нормально. Вы не нуждаетесь в специальном разрешении просто потому, что вы белая.

– Простите. Просто… Ладно, неважно. Какой вам нужен рассказчик?

– Женщина. Черная. С властным лицом и убедительным голосом. Предпочтительно знаменитость – актриса, поп-певица, спортсменка, – хотя я предпочла бы политика, если такого удастся найти. По правде говоря, нужно было послушать отца. Он говорил, что нарративом надо заняться в первую очередь. У этих людей плотный график. Естественно, я поступила по-своему, черт бы меня побрал. Как всегда. По крайней мере, так было раньше, хотя теперь я стараюсь избавиться от этой привычки.

– Завади, – сказала Дебора. – Властная внешность и убедительный голос…

– Я сама не раз о ней думала. Она не знаменитость, но все остальное на месте.

– И?..

– Я даю ей… назовем это «пространство». Я ей не нравлюсь, а гибкость не относится к числу ее главных достоинств. – Нарисса склонилась над картой и принялась красным фломастером ставить точки в разных местах. – Подойдет Пекхэм-Коммон, Сомалийский общественный клуб, парк Майатс-Филдс в Камберуэлле, больница Святого Фомы, Миддл-Темпл… Нет. Не Миддл-Темпл. Глупая идея. И не Майатс-Филдс. О чем я только думаю? Лучше рынок Брикстон.

– Чем он хорош?

– Создает нужный фон для рассказчика, так что тот не сидит за скучным столом перед таким же скучным книжным шкафом. Кроме того, нужны съемки для голоса за кадром.

– Например, перед школьным двором, где играют дети – все девочки. Может, детская площадка?

– Есть тут одна в Камберуэлл-Грин. Другая – в конце Пекхэм-Коммон.

– Играющие дети, детские голоса, которые стихают, когда вступает рассказчик?

Нарисса посмотрела на нее и улыбнулась – отчасти искренне.

– У вас неплохо получилось бы, – заметила она.

– Спасибо. Приятно знать, что я могу сделать карьеру в другой профессии. Можно у вас кое-что спросить?

Нарисса надела колпачок на фломастер.

– Спрашивайте.

– Давайте… – Дебора махнула в сторону двери. Нарисса вышла вслед за ней на лужайку. Ее обрамляли подстриженные акации, похожие на зонтики. Дебора повела Нариссу к одному из деревьев. – Я тут задумалась об одной из пропавших девочек, той, с длинным именем, которую все зовут Болу. Вы слышали о ней?

– Видела репортаж по телику, – после короткой паузы ответила Нарисса. – А что там с ней?

– Меня удивило… В общем, сегодня утром я увидела экземпляр «Сорс».

– Надеюсь, вы выстилали этими страницами мусорное ведро.

Дебора улыбнулась.

– Выгуливала собаку. И по дороге нашла «Сорс». Там был рассказ – на обложке и внутри – о ее родителях.

– А с ними что?

– Ничего. Просто когда Болу пропала, ее последний раз видели с двумя подростками на Центральной линии метро – они ехали от «Гантс-Хилл».

– И?.. – Нарисса отвлеклась на двух техников, появившихся у часовни. – Я уже все подготовила. Сейчас приду! – крикнула она им и снова повернулась к Деборе. – Что вы хотите сказать?

– Что Центральная линия проходит через станцию «Майл-Энд». Что, если они пересели там на линию Дистрикт? А потом вышли на «Степни-Грин»?

– Девочка в опасности, – сказала Нарисса.

– Значит, Завади…

– Девочка в опасности – это все, что вам нужно знать, Дебора. Девочка что-то сказала. Кто-то услышал. И сложил два плюс два. Вот и всё. Так что если вы хотите быть не просто белой леди, щелкающей своей дорогой камерой, то будете держать при себе все, что знаете, и все, о чем думаете.

С этими словами Нарисса повернулась и пошла к часовне. На ступеньках она остановилась и оглянулась на Дебору.

– Вы понимаете, о чем я?

Дебора кивнула. И тоже вернулась в часовню, к своей фотосессии.

Мазерс-сквер Нижний Клэптон Северо-восток Лондона

Марк Финни понимал, что так продолжаться не может. У него куча обязанностей, самых разных. На работе он, конечно, исполнял свои обязанности, но без должного рвения. А дома – без сострадания, эмпатии, любви и всего прочего. В Эмпресс-стейт-билдинг[5] Марк быстро овладевал искусством слушать не слушая, а также разговаривать и читать рабочие доклады, не вникая в их смысл. Он пытался скрыть растущее безразличие к работе, а также неприязнь к своим обязанностям по отношению к жене и дочери. Если на службе еще удавалось маскировать отсутствие интереса, то дома, когда дело касалось Пит, скрыть что-либо было практически невозможно.

Марк не хотел, чтобы жена видела его насквозь. Он жаждал свободы. Он отчаянно хотел обо всем рассказать, прекратить эти тайные свидания, после которых он чувствовал себя трижды предателем всего, во что верил, всего, что когда-то ему было дорого. Он мог справиться с чувством вины, с нарушением брачного обета, с тем, что подводил коллег, или с невысказанными фантазиями насчет своего единственного ребенка. Его убивало другое, нечто совершенно неожиданное, – он влюбился и теперь страдал от последствий этой любви в ситуации, когда каждый его шаг разрушает жизнь других.

И все же он хотел сделать этот шаг. По крайней мере, он мог себе в этом признаться. Он хотел уйти от Пит и Лилибет в объятия женщины, которую любил. Они были родственными душами. По сути, они были одним целым, разделенным на две половинки… Чем? Судьбой, безвыходной ситуацией, его неспособностью поступать так, как он считает правильным и честным? Эта нерешительность не должна определять его будущее – или их совместное будущее, – но он не видел способа изменить свою жизнь так, чтобы события неизбежно привели к тому, чего он хочет. Пит этого не позволит, и кто посмеет ее упрекнуть?

Она знала его как облупленного – и поэтому наконец взяла помощника. Это был бывший санитар по фамилии Робертсон, который не желал проводить время на пенсии, постепенно становясь обузой для общества. Ему шел семьдесят второй год, но жил он как сорокалетний. Отпуск проводил на паломнических пешеходных маршрутах Европы – свой любимый, из Рима в Сантьяго, он преодолел целых три раза, – а в Англии все свободное время посвящал тренировкам и подготовке к следующему походу. Рядом с ним Марк чувствовал себя лентяем.

Робертсон приходил в дневное время – чтобы освободить для Пьетры несколько часов, – и Марк увидел его только через несколько дней. В тот вечер, когда Марк вернулся домой, помощник еще не ушел, потому что, как он выразился, «после обеда был небольшой переполох с дыханием девочки».

– Я сразу пошел к ней, как только услышал сигнал тревоги, но не хочу оставлять ее с кем-либо, кроме миссис Финни.

Под «кем-либо» подразумевался Марк, вернувшийся домой позже обычного. Его группа пополнилась новым сотрудником – сержантом Джейд Хопвуд, – и он встречался с ней в конце каждого дня, чтобы ввести в курс дела, познакомить с планами, достижениями, дать более полное представление о том, что они собираются делать. Училась она быстро – слава богу – и была не менее хороша, когда дело доходило до предложений, но все равно оставались еще рапорты, которые требовалось просмотреть и обсудить.

Марк сразу стал расспрашивать Робертсона о дыхании Лилибет. Что случилось? Когда? Как?

– Пусть миссис все объяснит. – Тот бросил взгляд в сторону комнаты Лилибет и понизил голос. – Но все равно девочку лучше показать специалисту. Что произошло? Это случилось неожиданно. Все было в порядке, а потом ей стало плохо. Она дышала – и вдруг перестала. Стоит показать ее врачу.

Робертсон ушел, остановившись у двери, чтобы надеть туристические ботинки и взять палки для ходьбы, которые использовал для тренировки мышц рук.

Марк направился в комнату Лилибет. Пит сидела на кровати, обнимая худые плечи девочки; голова Лилибет покоилась на ее груди. Глаза обеих были закрыты. Когда он вошел, глаза открылись только у Пит.

– Робертсон тебе сказал? – Она умолкла и прочистила горло. – На мгновение мне показалось, что мы ее потеряем.

– Ты позвонила в «скорую»?

– Позвонила, но ты знаешь, как это бывает. Они так долго едут… К их приезду мы с Робертсоном уже справились. Но, Марк, она… Ее губы посинели. – Глаза Пит заблестели от слез.

– Робертсон говорит, что ее нужно показать специалисту.

– А смысл? Она скажет то же, что и всегда: «Ее организм не справляется. В такой серьезной ситуации она нуждается в постоянном уходе». Скажет, что может случиться все что угодно. Удушье, инсульт, аневризма, остановка сердца. Но, прибавит она, худшего можно избежать, если поместить ее в стационар, где за ней будет круглосуточно наблюдать медицинский персонал.

Марк посмотрел на Лилибет, голова которой склонилась к матери. Телевизор на противоположной стене показывал какую-то серию «Холодного сердца». Звук был приглушен, остались только яркие краски. Интересно, подумал Марк, если б ее глаза были открыты, хватило бы только цвета для стимуляции ее мозга? И можно ли вообще стимулировать ее мозг? И не тратит ли Пит свою жизнь – эти драгоценные годы – на попытку покорить гору, подняться на которую невозможно?

– Наверное, – сказал он жене. – Но, так или иначе, мы должны отвезти Лили к ней. Кто-то же должен осмотреть ее после такого инцидента.

– Осмотреть на предмет чего? Повреждения мозга? – насмешливо поинтересовалась Пит.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Я больше не хочу слышать эти слова.

– Какие?

– «Поместить в стационар». И «никто вас не упрекнет, если вы примете такое решение насчет ухода за ней». Как будто меня волнуют упреки. Как будто я горю желанием сбагрить ее кому-нибудь, кто положит ее на койку в палате и будет подходить три раза в день, и тогда я избавлюсь от бремени, стану беззаботной, смогу… не знаю, ходить в спортзал? Брать уроки гольфа? Снова заняться плаванием? Каждый месяц посещать парикмахера? Играть в теннис? Учить французский?.. Это мой ребенок, Марк. Это наша маленькая девочка.

– Никто не собирается никуда отправлять Лилибет, – сказал Марк. – Но нам нужно понять, что произошло сегодня и как это предотвратить в будущем. Позвони завтра специалисту, Пит. Мы ее отвезем, вместе. И Робертсон может поехать.

– Я не хочу… – Она прикусила язык.

– Что?

– Я не могу отдать ее в стационар. Пожалуйста, Марк. Я знаю, это трудно, но ты должен понять… – Пьетра заплакала, разбудив Лилибет, которая подняла голову. Пит вернула ее в прежнее положение. – Нет, – повторила она. – Я не могу.

– Пит, ты совсем без сил. Давай я побуду с ней немного. Полежи в ванне. Выпей бокал вина.

– Я ее мать. – Слезы на щеках казались горячими и жгли кожу, словно это не слезы, а кислота, разъедающая все, к чему прикасается. – Я хочу остаться ее матерью. Она – мой единственный шанс быть матерью. Я этого хочу. Она – моя жизнь, Марк. Разве у тебя не так?

Мир Пит был ограничен Лилибет, но Марк отвергал мысль, что с ним будет так же. Значит, ответ отрицательный. Да, она часть его жизни, и очень важная. Но не вся жизнь. Не так, как для Пит.

– Конечно, она моя жизнь, – ответил Марк, поскольку знал, что именно это нужно услышать Пит и что это единственный способ увести ее от кровати дочери, чтобы она могла уделить себе хотя бы полчаса. Он погладил мягкие как пух волосы Лилибет. Потом коснулся коротких темных локонов на голове Пит. – Как и ты. Так было, и так будет.

Она испытующе посмотрела ему в глаза.

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. – Марк сделал глубокий вдох, чтобы вобрать в себя свою ложь, превратить ее в правду, с которой он может жить. Потом повторил: – А теперь прими ванну и выпей вина. Я с радостью с ней посижу.

– Правда с радостью?

– Конечно.

Пит медленно отстранилась от Лилибет и вернула девочку на подушки, которые поддерживали ее тело. Марк занял место жены на кровати. Потом взял одну из детских книг и начал читать вслух:

– «Все-таки родители – странные люди. Даже если их чадо – самое противное в мире существо, они все равно утверждают, что оно лучше всех»[6].

Он чувствовал, что Пит осталась в комнате. Чувствовал на себе ее взгляд. Шли минуты. Марк продолжал читать. Она наблюдала. Наконец он посмотрел в ее сторону.

– Ванна и вино, Пит. Тебе станет лучше.

Она кивнула, но не двинулась с места. Затем произнесла:

– Марк. Я знаю, кто она.

Кингсленд-Хай-стрит Долстон Северо-восток Лондона

Адаку считала способность ждать одним из своих достоинств: ждать, когда что-то произойдет, ждать, когда что-то поменяется, ждать смены настроения, ждать, что за поворотом ее жизнь пойдет в другом направлении. Поэтому ожидание, пока кто-то войдет в дверь, ведущую в квартиры над магазином игрушек на Кингсленд-Хай-стрит, давалось ей легко. Обстоятельства изменились, и теперь времени у нее сколько угодно.

Она позвонила по номеру на визитной карточке, которую ей дала Эстер Ланж во время предыдущего визита. Сказала Эстер, что тщательно все обдумала и теперь готова. У нее есть дополнительные деньги, которые потребовала Эстер, и она хочет их передать, чтобы записаться на прием. Они договорились обменять деньги Адаку на место в очереди.

Эстер назначила встречу на 10 утра, и вот этот день наступил. Адаку заранее познакомилась с молодым музыкантом, снимавшим студию на противоположной стороне улицы чуть дальше магазина игрушек. Это оказалось просто – достаточно было объяснить свою цель. Он сразу же согласился и представился как Ричард. Все зовут его Дикон, сказал он ей. Она тоже может называть его Диконом, если хочет.

В тот же день он дал ей ключ от своей квартиры, на тот случай, если ей нужно будет войти, а его не окажется дома. По словам Дикона, он сочинял музыкальное сопровождение для фильмов. Работал в основном дома, но ему часто приходилось уезжать в студию. «Чувствуйте себя как дома», – сказал он.

В тот первый визит Адаку поняла, что Дикон хотя и не слишком заморачивается насчет ключей от квартиры, но к своей музыке относится серьезно. Он был владельцем дорогих – судя по виду – клавишного инструмента и синтезатора. «Должно быть, у его соседей богатый слуховой опыт», – подумала Адаку. Но у нее был доступ к окну, выходящему на улицу, и этого достаточно.

Этим утром он еще спал, когда она пришла около семи и открыла дверь своим ключом. Как и во всех квартирах-студиях, спальни здесь не было. В данном случае ее заменяла довольно глубокая стенная ниша, вмещавшая футон, матрас или нечто подобное. Похоже, Дикон пользовался кроватью «ИКЕА» и спальным мешком. Беззвучно шагая к окну, Адаку видела его наголо обритую макушку.

Она повернула подъемные жалюзи, чтобы обеспечить себе хороший обзор улицы. Все тщательно спланировано. Оставалось надеяться, что она была достаточно осторожна.

Около восьми, как и ожидалось, появилась Эстер – она пришла со стороны Ридли-роуд. По дороге к магазину игрушек ее догнала женщина, которая вела с собой девочку. Все трое подошли к двери вместе; женщина что-то говорила, склонив голову к Эстер, девочка глазела по сторонам. Адаку замерла. Поначалу она не придала значения этой сценке, подумав, что женщина – просто знакомая Эстер, но присутствие девочки заставляло предположить, что ее долгосрочный план работает, причем действие разворачивается прямо на ее глазах. Она с трудом верила в такую удачу.

Эстер отперла дверь, ведущую к квартирам на третьем и четвертом этажах здания, и придержала ее, жестом приглашая гостей войти. Когда женщина с девочкой скрылись внутри, Эстер посмотрела направо, потом налево, потом на другую сторону улицы, что заставило Адаку поспешно убрать пальцы с жалюзи на окне Дикона. Но она не отошла от окна и видела, как Эстер вошла в здание и закрыла за собой дверь.

Адаку не шевелилась. Все должно было произойти не так – по крайней мере, если бы все шло по разработанному ею плану. Но если она не начнет действовать немедленно – когда сложились идеальные условия, – дождется ли второго подобного шанса?

Она представила, сколько времени это может потребовать. Вообразила всю подготовительную работу. Затем сунула руку в карман юбки, достала мобильный телефон и набрала номер.

– Кингсленд-Хай-стрит, – сказал Адаку тому, кто ответил на звонок. – Пора. Прямо сейчас.

Убрав телефон, она положила ключ от студии Дикона на клавиатуру электроинструмента. Потом тихо вышла из квартиры и спустилась по лестнице. Оказавшись на тротуаре, направилась к своему наблюдательному пункту на входе в кинотеатр «Рио». Адаку хотела посмотреть, как Эстер и остальных выведут из здания и увезут. Разумеется, женщина будет лгать и отпираться. Но к этому все уже давно готовы.

Мейвилл-Эстейт Долстон Северо-восток Лондона

Той ночью Тани не мог заснуть. Жара в спальне была невыносимой, но это еще полбеды. Хуже, что его мозг никак не мог успокоиться. Перед вечерним чаем Абео и Симисола пришли домой раньше Монифы, и Тани подумал, что, какова бы ни была причина их совместного возвращения, ничего хорошего ждать не приходится. Слова Абео: «Исчезни с глаз моих», – сопровождались затрещиной Монифе, которая шла мимо него на кухню. Что касается Сими, то она ушла в спальню и после чая не произнесла ни слова.

Тани уже несколько часов лежал без сна, прислушиваясь к дыханию Сими, доносившемуся из другого конца комнаты, и поэтому обратил внимание на шепот, прозвучавший в квартире уже далеко за полночь. Родители шептались и раньше – стены в доме были тонкими, как папиросная бумага, – но обычно он не обращал на это внимания. На сей раз шепот был яростным, похожим на ожесточенный спор под одеялом. Потом послышался тихий плач матери, и Тани сел и спустил ноги с кровати.

Подойдя к двери в гостиную, он приоткрыл ее и прислушался. Голос отца. Такого яростного шепота Тани еще никогда не слышал.

– Не перечь мне, Монифа.

– Почему ты никогда не пытаешься понять?

– Что ты мне сказала?

Тон Монифы мгновенно изменился, став просительным и даже плаксивым.

– Абео, я не могу позволить…

– Ты сделаешь то, что я скажу. Это стоит гроши.

– Не все измеряется деньгами.

– Если ты посмеешь ослушаться меня, Монифа, клянусь богом…

– Пожалуйста. Ты должен меня выслушать.

– Мои решения не обсуждаются. Я слышал достаточно.

– Нет. Какой выкуп за невесту ты рассчитываешь получить, если Симисола умрет? Иногда мне кажется, что ты не видишь вещи такими, какие они есть. Ты не можешь… – Звук шагов, потом крик матери: – Нет! Абео! Перестань!

Тани шагнул к двери родительской спальни, распаленный как словами «выкуп невесты», так и криком матери.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне. – Теперь голос Абео звучал громче. Он уже перестал сдерживаться.

– Я должна говорить, чтобы защитить моих детей.

– Что значит «должна»? Ты ничего не должна. Понимаешь? Я защищаю наших детей.

– Перестань! Мне больно…

– Ах, тебе больно… Больно? А чего ты ждала от меня, а? После того, как вы с отцом мне солгали? Чего ты ждала? Я рассчитывал получить плодовитую, а получил тебя, с твоей болью, с твоими слезами… Хватит. Довольно. Тебя следует проучить… Ты вынуждаешь меня это делать, Монифа… – Послышались звуки борьбы, шаги, потом глухой удар.

– Ты делаешь мне больно. Пожалуйста, Абео.

Тани схватил ручку двери и распахнул ее. Отец столкнул Монифу на край кровати, но она все еще сидела. Одной рукой он обхватил ее затылок, другой сжал подбородок и сдавил с такой силой, что ее лицо покраснело.

– Отпусти ее! – крикнул Тани.

Пальцы Абео продолжали стискивать подбородок жены, но он убрал ладонь с ее затылка. Повернувшись к Тани, сжал свободную руку в кулак и занес его.

– Хочешь кого-то ударить? Бей меня, – сказал Тани. – Давай. Потому что мне очень хочется расквасить тебе нос. Понял, Па? Давай. Или ты способен бить только женщин?

– Тани! Пожалуйста! Не говори так!

Но Монифе не стоило волноваться из-за драки.

– Ты знаешь, что делать! – рявкнул ей Абео и оттолкнул Тани.

«Не дурак», – подумал тот. Отец требовал от домашних уважения, но прекрасно знал, что его ждет, если он ударит Монифу в присутствии сына. Тани вышел вслед за ним из комнаты.

– Дай ему уйти! Тани! Просто дай ему уйти! – крикнула Монифа.

Но Тани не собирался отпускать отца. Спокойствие в семье после его ухода продлится только до утра, а потом все начнется сначала. Этому нужно положить конец, и Тани понимал, что сделать это может только он.

Хлопнула входная дверь. Абео вышел из квартиры.

У него была фора, потому что Тани должен был посмотреть, как там Симисола. Она не спала. Сидела на кровати, прижав подушку к груди; глаза у нее были огромными и черными.

– Иди к маме. Я скоро вернусь, – сказал Тани и вышел из квартиры, пока ее слезы и протесты не задержали его еще больше.

На улице он огляделся. Непонятно, куда мог направиться отец. В такой час все пабы уже закрыты, а в мужской клуб его вряд ли пустят.

Тусклые фонари освещали асфальтовую площадку через дорогу, но она была пуста. Тани еще раз огляделся и увидел, что поблизости ни души. Отец словно растворился в горячем ночном воздухе.

5

Одна из штаб-квартир полиции Большого Лондона.

6

Р. Даль «Матильда», пер. А. Бирюкова.

Есть что скрывать

Подняться наверх