Читать книгу Дражайший плут - Элизабет Хойт - Страница 3

– Дорогая, просто не верится! – воскликнула леди Гера Ридинг. – Попытка похищения средь бела дня, и не где-нибудь, а на Бонд-стрит. Кто мог бы решиться на подобное?

При этих словах старшей сестры леди Феба лишь слабо улыбнулась.

– Не знаю, только Максимус никуда меня больше не выпускает – даже к тебе в гости. Можно подумать, что опасность грозит мне даже в доме собственной сестры!

– Он тревожится за тебя, дорогая, – раздался чуть хрипловатый голос Артемиды, их невестки. Три женщины были вынуждены собраться на еженедельное чаепитие в Уэйкфилд-хаусе, поскольку Феба оказалась в заточении в городском доме.

– Эта попытка нападения для него просто предлог, чтобы сделать то, чего он давно добивался: окончательно посадить меня под замок.

– О-о, Феба, – мягко произнесла Гера. – Ничего такого Максимус не хочет.

Феба и Гера уселись на диванчик с бархатной обивкой в Ахиллесовой гостиной, которую называли так потому, что на потолке были изображены кентавры, наставлявшие юного Ахиллеса. В детстве эти мифические создания внушали ей страх. У них были такие суровые лики! Теперь же Феба сомневалась, что помнит это.

Как печально.

Феба обратила лицо к сестре. Как хорошо пахнет фиалкой! Очень успокаивает.

– Ты же знаешь, что с того раза, как я сломала руку, Максимус стал просто невыносим в своем стремлении меня опекать.

Это произошло четырьмя годами ранее, когда Феба еще что-то видела. Она оступилась на крыльце магазина и полетела головой вперед, сильно повредив руку – потом пришлось целый месяц ходить в гипсе.

– Он просто заботится о тебе, – веско произнесла кузина Батильда, устроившаяся напротив Фебы и Геры, рядом с Артемидой.

Феба слышала хриплое дыхание сидевшего у нее на коленях Миньона. Кузина Батильда заменила сестрам мать после смерти их родителей, которые много лет назад, когда Феба была еще совсем крошкой, погибли от рук бандитов в Сент-Джайлзе. Кузина обычно вставала на сторону Максимуса, признавая тем самым его едва ли не патриархальную власть, восставать против которой редко решалась.

Сама же кузина Батильда ни разу не воспрепятствовала Максимусу в его стремлении наложить на нее тяжелую печать своей опеки.

Феба рассеянно поглаживала бархат обивки: в одном направлении – ворс мягкий и пушистый, в другом – погрубее.

– Я знаю, что он обо мне заботится; знаю, что беспокоится, но в результате – моя свобода жестоко ограничена. Даже до вчерашнего инцидента он не разрешал мне ходить ни на вечеринки, ни на ярмарку – вообще никуда, потому что ему всюду мерещится опасность. А теперь и вовсе, боюсь, завернет меня в вату и засунет в дальний угол шкафа для пущей сохранности. Я… просто не знаю, как жить в таких условиях!

Никакими словами не могла она передать растущего в ее душе страха – что, если брат ограничит ее еще больше? Ее руку накрыли, успокаивая, теплые пальцы.

– Дорогая, я знаю, – сказала Гера, – ты очень старалась его слушаться.

– Позволь, я поговорю с ним, – добавила Артемида. – Максимус всегда тверд как кремень, когда речь заходит о твоей безопасности, но, возможно, немного смягчится, если я сумею убедить его, что жить как в тюрьме тебе тоскливо.

– По крайней мере мог бы убрать этого типа, что следует за мной точно тень, – вполголоса заметила Феба.

– А вот это крайне маловероятно, – подала голос кузина Батильда. – И кроме того, капитана Тревельона сейчас с нами нет, не так ли?

– Лишь потому, что я в стенах Уэйкфилд-хауса. – Феба тяжело выдохнула. – Я бы нисколько не удивилась, если он торчит где-то за дверью, пока я пью чай. А вы видели Хатуэя и Рида?

– Да, – в замешательстве ответила Гера.

– Они так и стоят возле заднего окна, да? – Феба не ждала ответа, поскольку не сомневалась, что лакеи беспрекословно выполняют приказ и не сводят с нее глаз. – Максимус велел им тоже меня охранять.

Последовало долгое молчание, весьма неловкое, по ее мнению, прежде чем Артемида заговорила.

– Феба… – И затем внезапно перебила себя. – Нет, дорогой, только не чайную чашку. Боюсь, это не для малышей.

Последние слова были обращены к старшему сыну Геры, Уильяму, очаровательному малышу двух с половиной лет, который, судя по душераздирающему воплю, всерьез вознамерился добраться до чайной чашки.

– Ох, Уильям, – пробормотала расстроенная Гера, когда хныканье возвестило о пробуждении второго сынишки, который дремал у нее на коленях. – Вот разбудил Себастьяна.

– Простите, миледи.

Смарт, няня Уильяма, подошла к хозяйке, чтобы забрать своего подопечного, но Гера ее успокоила:

– Это не ваша вина: просто чайные предметы ужасно соблазнительны.

– Можно? – Феба протянула руки.

– Осторожно, он пускает слюни, – предупредила ее Гера.

– Все малыши такие, – успокоила ее кузина, почувствовав на коленях тяжесть извивающегося тельца племянника, и немедленно обхватила его руками, чтобы не свалился.

Себастьяну было всего три месяца от роду, он еще не умел сидеть, поэтому пришлось держать его вертикально. Ощутив сладкий молочный запах, исходивший от его кожи, она добавила:

– Не слушай маму, кроха: я просто обожаю, когда мужчины пускают слюни.

За свою опрометчивость Феба была вознаграждена радостным гуканьем, а через мгновение крошечные пальчики очутились у нее во рту.

– Ты сама напросилась, – напомнила сестра.

– Позвольте мне забрать Уильяма, миледи, – мягко вмешалась няня.

– Ну что, малыш, не хочешь ли пойти с няней Смарт посмотреть, что там, в саду? – поспешно подхватила Гера. – Можешь взять сахарное печеньице.

Когда дверь за ними закрылась, Батильда заметила:

– Мне нравится эта девушка. Очень воспитанная, вроде бы умелая, прекрасно ладит с нашим сладким Билли. Где ты ее нашла?

– Не поверишь, но Смарт нам рекомендовала бывшая экономка леди Маргарет. Очень расторопная и образованная, мне нравится. Сама экономка ни с того ни с сего заявила, что уходит от Марго: полагаю, нашла более выгодное место.

– Еще бы! Что может быть лучше места в доме дочери маркиза? – удивилась Артемида.

– Там дело не в этом! – выпалила кузина Батильда. – Я слышала, что та девица отправилась к Монтгомери, чтобы вести городской особняк герцога.

– Каким образом ты все это узнаешь? – спросила Гера с изрядной долей огорчения в голосе.

Феба могла ей только посочувствовать: кузина Батильда всегда первой узнавала самые горячие сплетни.

– А что, по-вашему, мы обсуждаем за чаем в кружке седовласых дам? – Пожала плечами кузина Батильда. – Вот, например, только вчера я узнала, что лорда Фезерстоуна видели в обществе леди Оппертайн в Гайд-парке, где они вместе любовались утками в пруду.

– И что же здесь скандального? – Гера была явно озадачена.

– Ничего, если не брать во внимание, что джентльмен был без штанов, – торжествующе произнесла кузина Батильда. – И вообще без белья.

Брови Фебы сами собой поползли на лоб.

– Зато подвязка леди Оппертайн была у него на…

– Может, хотите еще чаю? – поспешила предложить Гера, явно стараясь замять неловкость.

– Пожалуйста, – откликнулась Артемида.

Звякнул фарфор.

Феба самым вульгарным образом почмокала губами, и малыш засмеялся. Как ни щурилась, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть, даже голову Себастьяна Феба не смогла увидеть, поэтому спросила у сестры:

– Какого цвета у него волосы?

Повисла пауза. Феба, конечно, не видела, но знала, что все смотрят на нее, и на миг пожелала – пожелала всем существом – стать такой, как все: не быть для семьи причиной тревог или, хуже того, обузой. Чтобы можно было просто взглянуть и, черт возьми, увидеть, как выглядит любимый племянник.

Сейчас это невозможно…

На столе что-то звякнуло.

– Ох, Феба, прости! – ахнула Гера. – Не верится, что я до сих пор не сказала тебе…

– Нет-нет. – Феба покачала головой, стараясь побороть отчаяние, потому что вовсе не хотела, чтобы они испытали чувство вины. – Вам не нужно извиняться, правда. Просто… просто мне захотелось узнать.

Гера глубоко вздохнула: похоже, едва сдерживала рыдания, – и Феба стиснула зубы.

Артемида откашлялась и заговорила – как всегда, тихо и уверенно:

– У него черные волосы. Разумеется, какими они станут, когда Себастьян подрастет, никто не знает, но он точно будет совершенно непохож на нашего сладкого Билли. Глаза у него темно-карие, кожа смуглая, тогда как у братца белоснежная. И мне кажется, у него будет баттеновский нос.

– Только не это! – воскликнула Феба и почувствовала, как ее губы сами собой сложились в улыбку, плечи облегченно обмякли.

Нос Максимуса был скромной пародией на нос Баттенов. Но если портреты предков действительно передавали жизненное сходство, носы эти иной раз бывали выдающихся размеров.

– Я считаю, крупный нос придает мужчине солидности, – вмешалась кузина Батильда с легкой ноткой неодобрения в голосе. – Даже у твоего капитана нос, можно сказать, немаленький, и, по моему мнению, именно потому у него такой уверенный вид.

– Он совсем не мой, – возмутилась Феба, но все же не удержалась и спросила: – Почему именно нос свидетельствует о каких-то особых качествах мужчины?

– Он довольно привлекателен, – начала кузина Батильда.

Артемида тут же подхватила:

– Ну а нос… чем больше, тем лучше!

– Да, именно! – Положил конец словесному потоку голос Геры.

Все замолчали, чтобы перевести дух, и в наступившей тишине захныкал малыш Себастьян.

– Наверное, проголодался, – предположила Гера, забирая малыша у сестры.

Феба слышала шорох одежды – ребенка прикладывали к груди. В своем желании кормить самой сестра шла наперекор моде, но Феба ей завидовала. Что может быть чудеснее, чем держать в руках маленькое теплое тельце; кормить и лелеять собственного ребенка…

Феба опустила голову в надежде, что печаль и тоска не отразились на ее лице. Что правда, то правда: у нее прискорбно мало шансов встретить подходящего джентльмена – даже если предположить, что кто-то вообще захочет взять в жены слепую.

– Так как же на самом деле выглядит капитан Тревельон? – спросила она, пытаясь отвлечься от грустных мыслей.

– Ну-у, – задумчиво начала Гера. – У него вытянутое лицо.

Феба рассмеялась.

– Это мне ни о чем не говорит.

– Худощавое, – добавила Артемида. – У него такие глубокие морщины возле рта. Губы довольно тонкие.

– А глаза голубые, – вмешалась кузина Батильда. – Довольно выразительные.

– Скорее пронзительные, – поправила ее Гера. – Да, и еще темные волосы. Думаю, он носил белый парик, когда служил в драгунах, но, выйдя в отставку, уже успел отрастить волосы и теперь заплетает их в довольно тугую косичку.

– И носит только черное, разумеется, – сказала Артемида.

– Вот как? – Феба наморщила нос: надо же, оказывается ее все это время сопровождало живое олицетворение самой смерти.

– Дамский клуб! – вдруг воскликнула кузина Батильда.

– Что с ним? – спросила Артемида.

– Да то, что мы завтра встречаемся.

– Разумеется, – кивнула Гера. – Но разрешит ли Максимус Фебе туда отправиться?

Дамское благотворительное общество, которое помогало приюту обездоленных и брошенных детей, было детищем Геры. Клуб беспризорных, членами которого являлись исключительно дамы – джентльмены не допускались, – был создан, чтобы помогать сиротскому приюту в трущобах Сент-Джайлза. Дамы встречались нерегулярно, однако Феба с нетерпением ждала заседаний клуба, поскольку это была редкая для нее возможность появиться в обществе, когда Максимус не возражал… или, по крайней мере, не возражал до сих пор.

– Он ее не отпустит, – тихо сказала Артемида. – После того, что случилось…

– Да, но мы как раз собирались рассмотреть кандидатуры участниц… – Гера, как могла, старалась не выдать огорчение. – Наверное, придется отложить заседание. Как вы думаете?

– Нет, – твердо сказала Феба. – Мне надоело прятаться и спрашивать, когда и куда я могу пойти.

– Но, дорогая, это может оказаться опасным… – начала Артемида.

– Заседание дамского клуба? – Феба не верила своим ушам. – Мы все знаем, что безопаснее места нет.

– Но это же в Сент-Джайлзе, – напомнила кузина Батильда.

– И все знатные дамы общества привозят с собой самых сильных лакеев. Я буду окружена защитниками, не говоря уж о моем капитане и двух слугах. Не уверена, что Рид вообще понимает, что его нанял Максимус, а вовсе не капитан Тревельон.

– Хорошо хоть ты признала, что он твой капитан, – ехидно заметила Гера, но вмиг стала серьезной, поскольку в другом конце гостиной открылась дверь. – Впрочем, не знаю, как ты сумеешь договориться с Максимусом.

– Я тоже не знаю, но попытаюсь, – объявила Феба. – Я человек, а не певчая канарейка в клетке.

Она почувствовала его присутствие лишь тогда, как услышала за спиной стук его каблуков. Черт! Если бы он пользовался одеколоном, она по крайней мере могла бы понять, что он поблизости.

– Миледи, – услышала она знакомый голос. – Его светлость сообщил мне, что человек, который пытался вас похитить, больше вам не угрожает, однако хотел бы напомнить, что вы пусть и не канарейка в клетке, но и не просто женщина, а драгоценная добыча. И пока есть желающие вас украсть, я всегда буду рядом.

Феба почувствовала, как щеки заливает жаркий румянец. Как только представится возможность остаться с капитаном наедине, она недвусмысленно даст ему понять, каково «добыче» слышать такие слова.

Тревельон наблюдал, как леди Гера уводит из гостиной остальных дам. Минутой ранее, когда они решительно взяли его подопечную в кольцо, он подумал, что не миновать бы ему выволочки, не будь они благовоспитанными леди.

И угроза не миновала, судя по нежному румянцу на щеках леди Фебы. Сегодня на девушке было небесно-голубое платье, а вместо привычной кружевной косынки корсаж украшало тонкое кружево, соблазнительно обрамлявшее и словно обнимавшее округлые груди. Капитан невольно подумал, что холодноватый тон платья делает ее губы похожими на спелые ягоды: мягкие, сладкие и сочные. Как бы ему хотелось впиться в них поцелуем…

Тревельон отвел взгляд, одергивая себя усилием воли.

– Я так рада, что ты сможешь поехать на заседание дамского общества, – пропела леди Гера, звонко чмокнув сестру в щеку, и послала стражу строгий взгляд, прежде чем выплыть из комнаты с гордо поднятой головой.

Тревельон раздраженно вздохнул, и в этот момент песик мисс Пиклвуд принялся вырываться из ее рук, так что даме пришлось наклониться, чтобы спустить его на пол.

– Полагаю, Миньон готова отправиться на дневную прогулку.

– Милашка, – сказала ее светлость с улыбкой, глядя, как крошечная собачка скачет среди дамских юбок. – Велю горничной принести Бон-Бон, и мы к вам присоединимся.

– Отлично, – возвестила мисс Пиклвуд. – Феба, ты тоже идешь?

– Мне, наверное, не мешало бы сделать круг по саду.

На лице девушки играла любезная улыбка, но Тревельон мог бы поклясться, что услышал нотку отчаяния в ее голосе.

И когда она, не сказав ему ни слова, вдруг развернулась и выбежала из гостиной, он укрепился в своем подозрении. Последовав за своей подопечной, он поймал сочувственный взгляд ее светлости; только сочувствие это было ему без надобности.

Гостиная венчала собой парадную лестницу, по которой можно было спуститься на главный этаж Уэйкфилд-хауса. Тревельон пристально наблюдал, как леди Феба преодолевает начищенные до блеска мраморные ступени. Она ни разу не оступилась – впрочем, как всегда, – но он все равно не спускал с нее глаз.

На нижней площадке лестницы леди Феба повернулась и пошла в глубь дома, скользя пальцами по стене. Он заковылял вслед за ней, куда как менее грациозно, стараясь не выпускать из виду колышущиеся ярко-голубые юбки. Она почти добежала до высоких дверей, ведущих в сад, когда он поравнялся с ней.

– Это очень некрасиво, миледи, заставлять бегать инвалида!

Она не обернулась, разве что расправила плечи.

– Боюсь, капитан, что мы, драгоценные добычи, обожаем вести себя не лучшим образом.

С этими словами Феба распахнула дверь и очутилась на широких гранитных ступенях, спускающихся в сад. Голубой цвет платья на сером фоне гранита и сочная зелень травы зажгли золотистые огоньки в ее светло-каштановых волосах. Она казалась живым воплощением весны, ангельским созданием в своей прелести.

Прекрасно! Если бы она еще не столь решительно пыталась от него убежать.

Капитан ускорил шаг и схватил ее за руку.

– С вашего позволения, миледи.

Тревельон предполагал вспышку раздражения, однако не стал дожидаться и просто положил ее ладонь на сгиб своей левой руки. В траве могли быть кочки; должно быть, Феба сообразила, что будет выглядеть глупо, если шлепнется и расквасит свой надменный нос.

– Вряд ли вас можно назвать инвалидом, – заявила она резко.

Сжав губы, Тревельон повел леди вниз по ступеням.

– Не знаю, миледи, как еще назвать того, кто не способен стоять, не опираясь на трость.

Она фыркнула в ответ.

– Что ж, можете считать себя инвалидом – хоть я и убеждена, что это не так, но требую меня называть как угодно, только не добычей.

– Прошу прощения, если невольно оскорбил вас, миледи.

– В самом деле?

Он сдержал тяжелый вздох.

– Странно, что мои вполне обоснованные замечания показались вам оскорбительными, миледи.

– Право же, капитан, теперь я понимаю, отчего вы до сих пор не женаты.

– Серьезно?

– Да кому захочется, чтобы его считали добычей, особенно женщине.

Вероятно, разумнее сейчас отступить.

– Возможно, мое суждение показалось вам слишком категоричным, однако вы должны понимать, миледи, что исключительно дороги своему семейству.

– Должна? – Феба остановилась, заставив остановиться и капитана, поскольку он не хотел ее отпускать. – Отчего же? Родные любят меня – и я плачу им тем же, – но должна признаться, что испытываю дурноту, когда слышу, как меня называют вещью, пусть и драгоценной.

Тревельон с удивлением взглянул на нее.

– Многие мужчины видят в вас драгоценную добычу. Вы сестра герцога, наследница…

– И вы тоже? – перебила его Феба.

Он смотрел на нее, такую хорошенькую, страстную, способную свести с ума. Разумеется, для него она далеко не добыча: не будь слепой, увидела бы это давным-давно.

Он слишком замешкался с ответом, и, сложив руки на груди, леди раздраженно усмехнулась:

– Так что же, капитан Тревельон?

– Мой долг – охранять вас, миледи.

– Я спрашивала не об этом, капитан! Для вас я тоже просто ценный объект? Шкатулка с драгоценностями, которую нужно беречь от воров?

– Нет, – ответил он со всей серьезностью.

– Это радует.

Она положила ладонь на его руку, и ее прикосновение было как раскаленное клеймо на его коже, невзирая на слои ткани, которые их разделяли. Однажды он не выдержит, и когда это произойдет, она увидит, что он не каменный.

Ни в коем случае.

Но это случится не сегодня.

За последней ступенькой была травянистая лужайка, а за ней – сад леди Фебы, лабиринт выложенных гравием аккуратных дорожек, петляющих среди причудливых клумб с цветущими растениями. Тревельон никогда не видел подобных садов. Во-первых, тут росли исключительно белые цветы: розы, лилии, ромашки всех сортов и десятки других растений, названий которых он не знал, потому что никогда не интересовался ботаникой. Вторую особенность этого сада можно было заметить, только подойдя поближе: висевшее в воздухе густое благоухание. Тревельон никогда не спрашивал, но и без того было ясно, что каждый цветок, растущий в этом саду, источал собственный аромат. Каждому, кто входил в этот сад, могло бы показаться, что он вступает в будуар феи. В цветах лениво жужжали пчелы, а напоенный сладкими ароматами ветерок кружил голову.

Обернувшись, Тревельон заметил, как леди Феба буквально на глазах успокаивается: плечи расслабились, кулаки разжались, на сочных губах заиграла улыбка. Она подставила лицо ветерку, и он затаил дыхание. Здесь, в саду, наедине с леди Фебой, он мог смотреть на нее сколько душе угодно, ласкать взглядом нежный изгиб шеи, упрямый разлет бровей, влажные, полураскрытые губы.

Капитан отвел взгляд, язвительно усмехнувшись собственной слабости. Девушка была прямой ему противоположностью: молода, невинна, полна жизни. В ее жилах текла голубая кровь, наследие многих поколений аристократов. А он далеко не молод, бывший солдат, циник и скептик, и кровь у него самая обычная, красная.

– Кто он? – ворвался в его мысли ее голос.

Ему пришлось прочистить горло, прежде чем ответить.

– Вы о чем, миледи?

– Как вы недогадливы! Разумеется, о том, кто за мной охотится. – Ее выразительное лицо сложилось в гримасу. – Кто он?

– А-а… – Под ногами хрустнул гравий – они ступили на садовую дорожку. – Очевидно, это был сосед вашего брата из Ланкашира, некто Мейвуд.

При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза.

– Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый – лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться?

– Его светлость не знает наверняка, – задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. – Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына.

Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле.

– Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления?

– Не совсем. – Тревельон помолчал. – На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира.

Ее темные брови сошлись на переносице.

– Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу?

– Ничего, миледи, – признался капитан. – Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара.

– Ох… – Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. – Мне так жаль.

– А мне нет, – жестко сказал Тревельон. – Если это означает, что вы теперь в безопасности.

Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку.

– Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено.

– Да, миледи.

Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть.

В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.

– Ага, а вот здесь образовалась завязь, – пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. – Нет ли у вас корзинки?

Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?

– Нет, миледи.

– Как недальновидно с вашей стороны, капитан, – все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. – Держите.

Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.

– Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? – спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.

– Есть еще один. – Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.

– Ах, благодарю вас.

Он наклонил руку.

– Разве у вас нет садовника для подобной работы?

– Есть. – Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. – Но зачем дожидаться?

Ее рука деловито принялась ощупывать розы.

– Ведь это нелегко, миледи.

Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.

– Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.

Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.

– Жаль, что сегодня пасмурно, – рассеянно проговорила Феба.

Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо – такое юное! – сжимая в руке ножницы.

– Капитан?

Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.

Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.

– Сегодня солнечно.

Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.

Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.

Вот только… одно дело – понимать это умом, и совсем другое – принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.

От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.

И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.

– Миледи? – Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.

И было отчего.

– Как глупо, – сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. – Развела сырость.

– Идемте. Вам нужно сесть.

Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.

– Простите.

– Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.

Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.

– Хотите знать, почему у меня только белые цветы?

Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:

– Да.

– Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, – сказала Феба. – И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.

Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, – и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию – страданию из-за ее потери, – а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.

И это было по меньшей мере приятно.

– Это глупо, – продолжала Феба, – оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…

Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.

Он погладил ее по волосам, привлек голову к себе на грудь, чтобы она могла вволю выплакаться, заливая слезами его рубашку. Один из его пистолетов больно врезался ей в щеку, но сейчас было не до этого. Феба плакала, пока мокрое лицо не стало красным, нос не забился, а в глаза словно насыпали песок. Потом, немного успокоившись, она слушала, как бьется его сердце, ровно и громко.

– Немного похоже на смерть, – прошептала она скорее самой себе. – Все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но по-настоящему не верим.

На миг рука, по-прежнему лежавшая у нее на голове, болезненно напряглась, затем исчезла, переместившись на плечи.

– Вам рано говорить о смерти, миледи.

– Разве? – Она подняла к нему лицо. – Разве вот это не маленькая смерть? Я не вижу света. Я вообще ничего не вижу.

– Мне жаль, – сказал капитан Тревельон, и его голос был, словно гравий, шуршащий и скрипучий, но тем не менее подействовал успокаивающе. – Мне очень жаль.

Кажется, он действительно ей сочувствует.

Она нахмурилась, уже хотела было что-то спросить, но услышала, как открылась дверь дома.

– О-о боже! Кто там?

– Пауэрс. Идет сюда, чтобы увести вас, – ответил Тревельон.

Феба поспешно выпрямилась, обхватила ладонями голову, пытаясь привести в порядок волосы. Должно быть, у нее ужасный вид!

– Как я выгляжу?

– Как будто только что плакали.

Его невозмутимый ответ, как ни странно, вызвал у нее смешок.

– Знаю, что похожа на страшилище, но вы могли по крайней мере, солгать.

– Вы действительно хотите, чтобы я вам лгал? – спросил он устало.

Она нахмурилась, собираясь с ответом, и тут раздался голос Пауэрс, совсем близко.

– Миледи, пришла портниха.

– Черт! – пробормотала Феба. – Нам придется вернуться в дом.

– Конечно, миледи, – как всегда, невозмутимо сказал капитан.

Тем не менее она сжала его плечо, когда он вел ее к дому, и тихо сказала:

– Благодарю вас, капитан.

– За что, миледи?

– За то, что разрешили намочить вашу рубашку соленой водой. – Она улыбнулась, хотя это было труднее обычного. – За то, что не говорили банальности. И вы совершенно правы: я не хочу, чтобы вы мне лгали.

– Значит, я буду стараться говорить вам только правду.

Это было сказано очень почтительно, и все же она вздрогнула. Ей вдруг вспомнилось, что говорили о нем ее кузины: привлекательный, уверенный в себе. Странно, она никогда не думала о Тревельоне как о мужчине, который может нравиться. Он просто был рядом. Высокая фигура справа: на балу ли, на вечеринке – защита, через которую к ней не пробиться.

«Это не совсем справедливо», – виновато корила она себя, взбираясь на каменные ступени. Очень хорошо, что Тревельон был рядом, когда она расклеилась. Он повел себя как друг. Прежде она ни разу не подумала о своем телохранителе как о друге, и если она ошибалась настолько…

Прекрасно!