Читать книгу Все оттенки роз - Элизабет Крафт - Страница 7

Наш крошечный одноуровневый домик на улице Харпер воткнут между двумя возвышающимися в отдалении от дороги и медленно умирающими пальмами. В соседском дворе стоит на кирпичах проржавевший «Бьюик». Из-под проволочного забора в двух домах от нас поскуливает собака, а с боковой улочки доносится вой сирены. И тем не менее всего лишь в пяти кварталах отсюда расположен бульвар Сансет, где толпятся туристы; сфотографировав золотые звезды, вмонтированные в тротуар, они садятся в экскурсионные автобусы и поднимаются на Голливудские холмы поглазеть на дома рок-звезд, звезд кино и реалити-шоу. Так близко, считай, только руку протянуть, и все же тот район, в котором я живу, с его обветшалыми, облупившимися, выгоревшими на солнце домами, – это словно другой мир.

Когда я вхожу, в доме царит тишина. Я разворачиваю букет с цветами над кухонной раковиной, срывая прозрачный целлофан, и ставлю их в вазу с прохладной водой. Цветы кажутся еще прелестнее здесь, в доме. Их нежные лепестки – как дыхание весны на фоне обшарпанных желтых стен.

– Кто подарил? – из арки, отделяющей кухню от гостиной, доносится голос моей сестры. Это жилище – вызывающий клаустрофобию тесный прямоугольник с тремя спальнями, соединенной с кухней гостиной и одной невозможно крошечной ванной. Брея ноги утром перед школой, я обычно высовываю одну ногу из-за душевой занавески и упираю ступню в край раковины, чтобы сохранить равновесие.

– Никто, – быстро отвечаю я, ставя вазу в центр кухонного стола.

На бедре у Мии висит малыш Лео, крохотными пальчиками сжимая ткань ее белой футболки, заляпанной детской отрыжкой. Сестра подходит ко мне, и я щекочу подбородок племянника.

– Они посимпатичнее, чем те остатки, которые ты обычно приносишь из магазина, – замечает Миа.

– Это был специальный заказ, который так никто и не забрал. – Ложь дается мне легко, чему я удивляюсь. Я никогда не лгу, у меня не бывает повода.

Миа поднимает Лео повыше, и взгляд его синих глаз устремляется на меня, а рот расплывается в беззубой улыбке. Я забираю малыша у сестры, а она усталым движением проводит пальцами по своим золотистым волосам, словно впервые за день у нее освободились руки. Ее запавшие глаза говорят о недосыпе, и на мгновение у меня возникает такое чувство, будто я смотрю на собственное отражение. Миа на два года старше меня, и, хотя отцы у нас разные, мы могли бы сойти за близняшек; у нас одинаковые зеленые глаза с поволокой и волосы карамельного оттенка.

– Не знаю, зачем ты все еще его носишь, – говорит сестра, подходя к холодильнику.

– Ты о чем? – спрашиваю я, немного подбрасывая Лео и улыбаясь, когда он заливается журчащим детским смехом. Прижавшись носом к его шее, я вдыхаю его сладкий младенческий аромат – запах молочной смеси в сочетании с тальком. В свои почти восемь месяцев он стал намного более активным и игривым – протягивает ручки, чтобы ухватить прядь моих волос, дрыгает ножками от восторга. Когда Лео хочет спать, он оглашает весь дом разгневанными воплями; даже Карлос готов проповедовать целесообразность воздержания, когда мы с ним нянчимся с Лео. Но даже несмотря на то, что я вижу, как материнство разрушило жизнь моей сестры, я не могу представить себе наш дом без него. Без его ярко-розовых щечек, липких пальчиков и хихиканий, когда он сидит в своем высоком стульчике за завтраком. Мое обожание сложно выразить словами.

– Мамино кольцо, – кивком головы она показывает на мою левую руку. Кольцо с бирюзой немного перекрутилось на пальце. Мой отец подарил его нашей матери в самом начале их отношений, и однажды, когда мама решила, что я уже достаточно взрослая и не потеряю кольцо, отдала его мне.

– Оно напоминает мне о ней, – отвечаю я, хотя причина не только в этом, Миа знает. Кольцо – напоминание о том, чем в итоге все кончилось для матери: о том, как она снова и снова влюблялась, пока ее жизнь тлела в зеркале заднего вида, а еще о том, что у меня все должно быть иначе.

– Привет, девочки, – говорит бабушка, заходя в дом. В ее руках – два пакета с продуктами. Она целует Лео в макушку за что удостаивается его слюнявой улыбки. – Здравствуй, мой маленький мужчина. Чудесные цветы, Шарлотта, – добавляет она, останавливаясь у стола, чтобы понюхать их. Я напрягаюсь, приготовившись к вопросам, но бабушка проходит к кухонной столешнице и начинает с присущей ей сноровкой выкладывать содержимое бело-зеленых пакетов.

Когда мы были помладше, Карлос наградил ее прозвищем «Бабушка Гарбо» в честь ослепительной Греты Гарбо, кинозвезды и голливудской старлетки 1920-х и 1930-х годов. Бабушке всегда нравилось это сравнение. И, глядя на нее сейчас, легко понять, почему. Бабушкины темно-рыжие волосы мягкими волнами ложатся ей на плечи; ее фигура подтянутая, а на лице нет морщин. В отличие от других бабушек, она всегда казалась неподвластной старению. Под жестким белым воротником рабочей формы я замечаю ее любимое золотое ожерелье – то самое, которое она получила в подарок от свекрови, когда в семнадцать лет вышла замуж. Бабушка была на седьмом месяце беременности, когда произнесла брачные клятвы и вышла за моего деда – тогда это считалось правильным поступком. Ты не рожала ребенка, если не была замужем за парнем, от которого залетела. Но у них так и не случилось медового месяца, они даже не дожили до первой годовщины. Муж бросил ее вскоре после рождения малыша – моей мамы.

И как будто это было предопределено какой-то нелепой причудой судьбы, все женщины в моей семье впоследствии совершали ту же ошибку. Моя мама в семнадцать забеременела Мией. А Лео появился на свет, когда Мия еще не закончила школу. Я уже умудрилась добиться невозможного – дожила до восемнадцати лет, не забеременев.

Бабушка ставит в шкафчик две новые коробки с хлопьями, складывает пакеты, а потом подходит к холодильнику и достает оттуда кувшин с водой, в которой плавают ломтики лимона.

– Если проголодаетесь, в холодильнике есть чили на ужин, – сообщает она, доставая из шкафчика стакан и наполняя его водой. В самый последний момент туда плюхается ломтик лимона.

– Ты на работу? – спрашивает Миа. Бабушка работает долгими сменами, часто допоздна – убирается в офисных помещениях в деловой части города. Хоть она, вероятно, еще молода для того, чтобы быть бабушкой, но тягать уборочные тележки по коридорам или часами напролет гнуть спину над пылесосом в таком возрасте не должна. И все же она отказывается принимать от меня какую-либо помощь в том, что касается бытовых трат. По ее мнению, все, что мне удается заработать в цветочном магазине, я должна откладывать на учебу в университете. И когда бы я ни выговаривала ей за очередную работу в две смены, видя, что она измотана и все у нее болит, она лишь отмахивается. «А каким образом, по-твоему, мне удается сохранять форму? – парирует она. – Благодаря этой работе я продлеваю молодость».

– Амелия заболела, так что я ее подменяю, – объясняет нам бабушка. Если она и не слишком рада перспективе провести на ногах еще пять часов, то вида не подает.

– Но я уже обо всем договорилась, – хнычет Миа. Удивительно, как у нее вообще еще осталось желание куда-то ходить, учитывая круги у нее под глазами. – У меня свидание, за мной заедут через час.

– Прости, дорогая, – говорит бабушка, в ее голосе улавливаются напряженные нотки. – Могу посидеть с ним завтра, – предлагает она благодушно, ставя кувшин обратно в холодильник и подходя ко мне, чтобы забрать вырывающегося Лео. Несмотря на то, что бабушка не одобряет ошибки Мии, в особенности тот факт, что сестра так рано забеременела, она любит Лео так же сильно, как и я. И пытается по возможности поддерживать Мию – в том числе присматривает за малышом, чтобы та могла выбраться из дома, когда ей хочется сменить обстановку. Что происходит чаще, чем следовало бы.

– Мы едем на концерт группы. Завтра они не играют. – Не дожидаясь ответа бабушки, Миа поворачивается ко мне. – Шарлотта, – умоляюще тянет сестра, – пожалуйста? Мне правда нравится этот парень.

– Не могу. Мне нужно быть на работе через двадцать минут. – Я ощущаю укол раскаяния. Возможно, мне стоит помочь сестре, позвонить на работу, сослаться на то, что заболела. Но в голове у меня витает мысль, что Мии лучше какое-то время держаться от парней подальше. Разве не в этом причина всего, что произошло? Знаю, не слишком хорошо с моей стороны так думать, но это правда.

Миа резко разворачивается, топает к себе в комнату и пинком захлопывает за собой дверь.

Бабушка мягко подталкивает меня локтем и тихо шепчет:

– Она просто расстроена. С малышом нелегко.

– Знаю.

Раньше Миа была для меня всем, моим самым лучшим другом. В детстве мы были двумя планетами на одной орбите. Называли себя Королевой Медвяной Росы и Принцессой Маковое Семечко. Мы принадлежали друг другу. Но теперь Миа принадлежит тем парням, которые признаются ей в любви и дают денег на подгузники и новую одежду. Мужчины этого не осознают, но она использует их в гораздо большей степени, чем они ее. Они для нее расходный материал – только для одноразового применения.

Я бросаю взгляд на дверь ее комнаты и думаю о том, как получилось, что мы оказались такими разными.

* * *

Этим вечером покупателей в магазине практически нет, и я ловлю себя на том, что смотрю через стекла витрины на угасающий закат. Небо растворяется в легких розово-оранжевых облаках. Я бросаю взгляд на часы: уже десять минут как мой рабочий день закончился. Холли ушла полчаса назад, попросив меня запереть магазин. Но до этого почти всю смену мы проговорили о моем таинственном поклоннике.

Сегодня утром, сразу после открытия магазина, ей позвонили с просьбой доставить букет розовых роз Шарлотте Рид в школу Пасифик-Хайтс-Хай. Остаток дня Холли, едва не лопнув от любопытства, прождала меня в магазине, чтобы задать мне девять миллионов вопросов о том парне, который послал мне цветы.

Холли знает, что я не хожу на свидания. Знает, что у меня никогда не было бойфренда. Но она безнадежный романтик, и ей хотелось узнать все до малейших деталей – и как он был одет, и что именно он сказал, и что я почувствовала, когда увидела букет, сидя на уроке. «Раздражение», – ответила я, но Холли вряд ли мне поверила.

Теперь я встаю с места, подхожу к витрине и поворачиваю табличку той стороной, где написано «ЗАКРЫТО».

Я уже готова взять сумку и ключи, когда за моей спиной звенит колокольчик над входной дверью, оповещая о том, что кто-то вошел в магазин.

– Извините, мы закрыты, – говорю я, поворачиваясь к входу, чтобы вежливо выпроводить гостя обратно. И тут же столбенею.

– Привет. – Передо мной стоит Тэйт. Поза напряженная, руки снова спрятаны в карманах.

– Что вы здесь делаете? – удивляюсь я.

– Хотел увидеть вас, – просто отвечает он.

Я делаю выдох через нос, мое сердце запинается, потом снова входит в ритм.

– Вам не стоило посылать мне цветы.

– Почему нет? – Вопрос повисает в воздухе между нами, а Тэйт смотрит на меня так, словно мог бы прикоснуться ко мне одним взглядом. Он выводит меня из равновесия. И я ненавижу ту часть себя, которой это ощущение нравится. Я уже имела дело с такими парнями – с теми, кто считает, что знает меня, кто думает, что может достучаться до меня. Тэйт едва ли другой. Он точно такой же. Так почему же мне трудно дышать, когда он рядом?

– Вы меня даже не знаете, – выдавливаю я.

– Я знаю, что вам нравятся розовые розы.

– Это все, что вам известно, – парирую я.

– Разве этого недостаточно? – Тэйт вскидывает бровь и засовывает руки еще глубже в карманы.

Я раздраженно скрежещу зубами.

– Нет, недостаточно.

– Давайте сходим куда-нибудь, – внезапно просит он.

Предложение застает меня врасплох, я отступаю на шаг назад.

– Что?

– Я приглашаю вас на свидание. – У него низкий, провоцирующий голос; он выпрямляется, отводя плечи назад. Одет он практически так же, как и вчера: потертые джинсы и простая белая футболка. Но на левом запястье у него серебристые часы, которых я не помню. Они выглядят дорого.

– Я… – Мой рот так и остается открытым, я не могу собраться с мыслями. Кроме того, что-то сдавливает мне грудь, и я не могу понять, что это. Мне хочется, чтобы Тэйт ушел.

Но он не уходит. Он шагает ко мне и останавливается меньше чем в метре, ни на секунду не сводя с меня взгляда. Внезапно я ощущаю, что моя кожа подобна стеклу, которое покрылось сеткой трещин, но все же не разбилось. Его взгляд наполняет меня тревожным предчувствием.

На улице раздается гудок автомобиля, и Тэйт оглядывается как раз в тот момент, когда машина отъезжает от обочины. Я замечаю промелькнувшее на его лице беспокойство, которое вскоре вновь сменяется беспечной уверенностью.

– Я хочу пригласить вас на свидание, – повторяет он.

Не могу отрицать, что низ живота отзывается сладкой дрожью на эту фразу. Но я скрещиваю на груди руки и сжимаю их в кулаки, приказывая телу подчиниться.

– Нет. – Это слово царапает мне горло. – Мне нужно закрыть магазин и вернуться домой. – Я заставляю себя посмотреть Тэйту в глаза, чтобы он понял, что я абсолютно серьезна.

Уголок его рта слегка приподнимается, словно происходящее забавляет его. Или ему просто нравится этот вызов. Думаю, он не привык к отказам.

Тэйт бросает взгляд на свои часы, а потом на дверь.

– Тогда спокойной ночи… Шарлотта, – говорит он, будто окутывая мое имя своим голосом. Я набираю воздух в легкие, глядя, как он открывает стеклянную дверь и исчезает в темноте.

* * *

– Он пригласил тебя на свидание?! – восклицает Карлос.

Мы сидим в компьютерном классе миссис Филдз, где раз в неделю после школы собирается редакция школьной газеты. На этой неделе Карлос пишет статью о платане рядом с западным входом школы, который медленно погибает, потому что все кому не лень вырезают свои имена на мягкой древесине его ствола. Во время ланча я взяла школьный фотоаппарат и сделала снимки дерева, зафиксировав вырезанные на нем сердечки и имена: Уэстон любит Кару. ТМ + ЭЯ, что, как всем известно, расшифровывается как «Тоби Макалистер + Элисон Ярроу». Их имена навеки запечатлены на дереве, хотя они встречались всего две недели, а теперь друг друга на дух не переносят.

– Я ему отказала. – Сидя за одним из компьютеров рядом с окном, которое выходит на улицу, я сортирую сделанные ранее снимки. Работа в школьной газете будет лишним плюсом в моем резюме, когда я соберусь подавать документы в колледж, поэтому я на нее и согласилась, но на самом деле мне это начинает нравиться. Мне кажется, что фотографирование – занятие более анонимное, чем написание статей для газеты. Но все же иногда, я думаю, оно даже более важное, потому что фотография способна сказать больше, чем четыре сотни слов, набранные через двойной интервал.

– Что еще он говорил? – не унимается Карлос. Он сидит за соседним компьютером, развернувшись на стуле лицом ко мне.

– Ничего. Я попросила его уйти.

– Серьезно? – Карлос смотрит на меня так, словно я ненормальная.

– Ну, мне нужно было закрывать магазин. – Меня бесит собственное желание оправдаться. Я не должна сомневаться в своих поступках, если считаю их правильными. Лучше на корню задушить все надежды Тэйта на то, что я соглашусь пойти с ним на свидание, чтобы парень не приходил снова и не предпринимал новых попыток. Ну и что, если я была немного груба?

– Едва ли ты знаешь, что именно тебе нужно, – бормочет Карлос. Я бросаю на него свой самый лучший неодобрительный взгляд, но он остается непоколебим. – И насколько потрясающе он выглядел в этот раз?

Я поднимаю одно плечо и качаю головой, не обращая внимания на то, как щеки резко теплеют.

– Сознайся, – просит Карлос, поворачиваясь на стуле лицом ко мне. – По-твоему, он секси.

– Это не имеет значения. Ты сам знаешь. Я сумела доучиться до выпускного года, не отвлекаясь на парней. И сейчас этого не допущу. – Не то чтобы я никогда прежде не влюблялась. Вспомнить только Эдгара Хойта, с которым мы делали лабораторные по химии в прошлом году, – у меня всегда перехватывало дыхание, когда наши руки случайно соприкасались. Карлос говорил, что только сумасшедшая может счесть Эдгара даже отдаленно симпатичным, но что-то в нем – его квадратные очки в темной оправе, острый нос и мускулистые руки, позволяющие предполагать, что его интересует не только учеба, – заставляло мое сердце биться чаще. Все это неважно, конечно же. Я не хожу ни с кем на свидания. Я не позволю нелепому увлечению пустить корни в моем сердце, где оно может прорасти и разрушить все, ради чего я так долго трудилась.

– Я просто хочу прояснить ситуацию: ты же правда считаешь его сногсшибательным, чертовски сексуальным красавчиком?

Я вздыхаю. Карлос не отступится, пока я что-нибудь ему не отвечу.

– Наверное… – Я неловко откашливаюсь, когда образ Тэйта – белая футболка, темные глаза – всплывает в моей памяти. – Наверное, можно сказать, что это подходящее описание.

Карлос фыркает.

– Из твоих уст звучит как признание в любви. Хорошо. Теперь нам не придется притворяться, что это не так, когда мы снова будем о нем говорить.

– Мы не будем больше о нем говорить. – Я перевожу взгляд на монитор.

– Я запомню твои слова, – произносит Карлос, и по его голосу я слышу, что он улыбается.

* * *

Этим вечером мне предстоит составить еще несколько букетов. Я погружаюсь в работу с головой: подрезаю стебли, завязываю идеальные банты из лент органди и гро-гро, творю великолепные цветочные композиции. Это один из самых приятных моментов в моей работе – придумывать нечто чудесное, что наверняка сделает чей-то день лучше. Я собираю букет из подсолнухов и гортензий к пятидесятилетнему юбилею. Яркие стрелиции, лилии и красные цветки зверобоя с пожеланием скорейшего выздоровления. Десяток роз – предсказуемо алого цвета – для некой Эмили. На карточке слова: «Я, возможно, козел, но я твой козел. Простишь меня? Джим». Я невольно начинаю хихикать. Выбор цветов, конечно, без фантазии, но я внутренне надеюсь, что у них с Эмили все будет хорошо.

Неожиданный элемент работы в цветочном магазине. Некая интимность, которой поначалу не предполагаешь. Ты не можешь не задуматься о больной родственнице: поправится ли тетя Рут? Или об этом важном юбилее: я воображаю себе пожилую пару, которая сидит на скамейке у океана и смотрит, как волны накатывают на берег; они все еще держатся за руки, несмотря на прожитые годы. Каково это: состариться вместе с кем-то? Знать все секреты этого человека и все равно его любить? Не просто забыться в объятиях какого-то парня, как мама или Мия, а потом снова вернуться в реальность.

Когда я заканчиваю с букетами, остается всего час до закрытия магазина, поэтому я приступаю к решению задач и готовлюсь к очередному тесту по матанализу. Пишу уравнения в своей тетради, пытаясь прогнать всплывающие образы: разрез его глаз, изгиб губ, тепло его пальцев на моей коже, когда он стирал блестки. Я концентрируюсь на производных и дифференциалах. А не на мыслях о парнях, которые подходят к тебе вплотную, так что становится трудно дышать. С чего мне вообще думать о нем? Еще раз напоминаю себе: я слишком усердно трудилась и слишком близко подобралась к тому, чтобы оставить эту жизнь позади. Мою дерьмовую школу, наш крошечный разваливающийся дом. Меня ждет большее, я знаю это.

Когда над дверью снова звенит колокольчик, я разворачиваюсь чересчур поспешно и роняю ножницы на пол. Падая, они едва не протыкают мне правую ногу.

– Дерьмо, – бормочу я, нагибаясь за ними.

– Все в порядке? – раздается голос. который я сразу узнаю, потому как втайне надеялась, что услышу его снова.

Я поднимаю ножницы и медленно выпрямляюсь.

– Будет еще лучше, если вы перестанете заставать меня врасплох.

Тэйт стоит у смой двери. В руках у него два картонных держателя с четырьмя стаканами кофе в каждом. Он бегло окидывает меня взглядом, задерживая его на руке с ножницами.

– Вы отложите оружие, если я скажу, что принес вам кофе? – Он приподнимает один из держателей словно в знак примирения.

– Восемь стаканов?

– Я же не знаю, какой вы любите.

– А кто сказал, что я вообще люблю кофе? – парирую я, чувствуя, как улыбка вот-вот расползется по моему лицу.

Тэйт смотрит на стаканы, потом снова на меня.

– Вы любите кофе?

– Возможно, – говорю я. Ну, конечно, люблю.

Тэйт подходит к прилавку и ставит на него картонные держатели. В воздухе разливается сладкий аромат кофе, взбитого молока и корицы.

– Какие у меня варианты? – Я знаю, что не должна ему подыгрывать. Мне просто нужно попросить его уйти. И тем не менее запах кофе так меня притягивает, что вопреки рассудку я иду к прилавку.

– Черный кофе, без всяких излишеств? – спрашивает Тэйт, показывая на один из стаканов. Его хрипловатый голос заставляет вопрос звучать слишком интимно для подобного случая.

Я качаю головой.

Его взгляд скользит по стаканам с кофе, потом снова устремляется на меня.

– Мокко со взбитыми сливками?

– Нет.

– Может, латте с карамелью и обезжиренным молоком?

Я снова качаю головой. На самом деле мне все это начинает нравиться. Я испытываю удовольствие, отметая каждый вариант, словно тем самым напоминаю нам обоим, что ему нечего мне предложить.

Тэйт прищуривается, ничуть не смущаясь, а затем поднимает один из оставшихся стаканов и протягивает его мне.

– Чай со взбитым миндальным молоком и щепоткой корицы.

Я вздыхаю. Молча беру стакан у него из рук. Проклятье.

Уголки его губ растягиваются в едва заметной самодовольной улыбке.

– Это не значит, что я пойду с вами на свидание, – замечаю я.

– Я и не прошу.

Я делаю глоток чая, и напиток приятно согревает мое горло; это именно то, что мне нужно, чтобы продержаться остаток вечера.

– Спасибо, – с усилием говорю я.

Его темные зрачки опускаются ниже, задерживаясь на уровне моего рта, и я прикусываю нижнюю губу, ощущая внезапный прилив жара. А затем он неожиданно забирает оба держателя с прилавка – за вычетом одного стакана – и поворачивается к двери.

Я открываю рот, собираясь спросить: «И это все? Это все, ради чего ты приходил?» А потом одергиваю себя и сжимаю губы.

Остановившись на полпути к выходу, Тэйт произносит:

– До свидания, Шарлотта.

И снова исчезает. Но на этот раз я ничего не могу с собой поделать – я надеюсь, что он вернется.