Читать книгу Холодное сердце. Другая история любви - Элизабет Рудник - Страница 6

Южные острова едва ли можно было счесть оплотом тишины и покоя. Семь островов, которые составляли это удаленное королевство, располагались прямо посреди моря, где не было гор, способных прикрыть их от бушующих ветров, и не было песчаных пляжей, способных смягчить ревущий прибой. Все острова, кроме одного, на котором и располагалась королевская резиденция, по сути, представляли собой голые скалы, над которыми витал вездесущий запах морской соли.

Королевский замок, безусловно, считался подлинной жемчужиной Южных островов. Когда люди, впервые оказавшиеся на этом архипелаге, видели длинные, приземистые, уходящие за горизонт массивные стены, они поначалу принимали их за какое-то морское чудовище. Замок был выстроен из гладкого, блестящего черного камня, который добывали исключительно на Южных островах. Единственными отверстиями во всей внешней стене замка были четыре окна, выходившие на северную сторону – ту сторону, где располагалось ближайшее соседнее королевство. Это делало замок неприступным, но при этом действительно придавало ему сходство с морским змеем. Люди, родившиеся и выросшие на Южных островах, обожали этот замок и считали его очень красивым. В целом они находили определенное величие уже в том, что королевству удалось не только выжить, но даже достичь определенного процветания в столь суровом и негостеприимном краю.

Но на взгляд принца Ханса, младшего сына короля Южных островов, дворец был безобразен. Просто уродлив, и страшен к тому же. И он ненавидел его так же, как ненавидел каждый дюйм каждого из семи островов. Для него не имело значения, что море вокруг них давало щедрые уловы, а скульптуры из на редкость твердого черного островного камня были в большой цене на материке. И ему было наплевать, что его отец благодаря всему этому нажил несметные богатства, превосходившие всякое воображение. Для него Южные острова, а вместе с ними и замок, были тюрьмой, а родной отец – жестоким тюремщиком.

Последние двадцать минут Ханс топтался перед высокими дверями Большого зала, пытаясь заставить себя войти. День клонился к вечеру, и привычный ветер немного улегся. Обычно в замке ничего не было слышно, кроме вечного завывания ветров, и сейчас Ханс с удивлением обнаружил, насколько ясно можно разобрать доносящиеся из-за закрытых дверей звуки. Громче всего, конечно, звучал голос его отца. Его трудно было не услышать. Низкий, уверенный голос, резкие рубленые фразы. Король не любил тратить слова попусту. «Ближе к делу, Ханс. Говори по существу», – окорачивал он Ханса каждый раз, когда ему казалось, что младший сын злоупотребляет его вниманием.

Бас отца время от времени перемежался голосами двенадцати старших братьев Ханса. Они были ему так же привычны, как запах соли или вой ветра, и почти так же ненавистны. Вся его жизнь прошла в тени братьев, и каждое его воспоминание было так или иначе связано хотя бы с одним из них.

Большинство из этих воспоминаний отнюдь не были счастливыми.

Собираясь с духом, Ханс сделал глубокий вдох. Больше всего на свете ему сейчас хотелось развернуться и уйти, но он понимал, что должен хотя бы показаться на глаза остальным. Отец потребовал, чтобы он присутствовал сегодня, а когда король чего-то требует, остальным приходится подчиняться. В данном случае ему надлежало явиться на парадный обед, последний в длинной череде похожих обедов – устроенных в честь дня рождения его матери. «Я просто войду, поздороваюсь с отцом, еще раз поздравлю маму, а потом могу убираться, – подумал Ханс. – Пять минут, не больше. Какой может быть вред от этих пяти минут?»

Он передернул плечами. В обществе его старших братьев пять минут могут оказаться очень неприятными… и очень долгими.

Выдохнув, Ханс толкнул дверь и шагнул в Большой зал. По случаю торжества его освещали тысячи свечей, от которых в зале было дымно и душно до головокружения. Во главе огромного стола восседал король, оживленно беседуя о чем-то со своим старшим сыном, Калебом. Оба мужчины были полностью поглощены друг другом, откровенно игнорируя сидящих рядом женщин. Королеву, мать Ханса, привычное пренебрежение мужа уже давно не смущало: за тридцать лет брака она привыкла с ним мириться. Она молча глядела в пространство остановившимся взглядом, одной рукой теребя тяжелое ожерелье на шее, а другой сжимая ножку бокала с вином. Заметив вошедшего сына, она приветствовала его слабой улыбкой.

Ханс улыбнулся ей в ответ и тут же перевел взгляд на жену Калеба. В отличие от королевы, невозмутимость которой производила сильное впечатление, принцесса никак не могла сидеть спокойно. Беременная вторым ребенком, уже почти на сносях, она беспокойно ерзала на сиденье, то и дело поглядывая на Калеба, потом уныло обводя взглядом столы и снова возвращаясь к Калебу. Ее руки пребывали в постоянном нервном движении – то оглаживали выпирающий живот, то тянулись к кубку с водой, то снова отдергивались. Было очевидно, что ей здесь до боли неуютно, так что Ханс на короткое время даже ощутил жалость к ней.

«Она чувствует себя здесь так же не на месте, как и я сам, – подумал он. – Собственный муж уделяет ей внимания не больше, чем обоям на стене».

«Что ж, по крайней мере отец обращается с ней по-доброму», – признал он, и все его сочувствие мигом испарилось. Еще бы. Эта женщина носит под сердцем будущего внука короля, а значит, требует к себе соответствующего отношения.

Король наконец прервал разговор и скользнул взглядом по Хансу, не выдав никаких чувств.

– Как мило, что ты к нам присоединился, – обронил он. За столом немедленно воцарилась тишина, и Ханс всей кожей почувствовал, как двенадцать пар глаз его братьев обратились на него. – Видимо, ты не считаешь день рождения своей матери достойным поводом почтить ее своим присутствием?

– Прошу прощения, отец, – сказал Ханс, добавив про себя: «Хотя не похоже, чтобы на этом «празднике» меня сильно не хватало». Насколько он мог заметить, с его матерью тоже никто даже не заговаривал. Все это торжество было устроено, как обычно, лишь для видимости. Опять политика. Там, где его отец, – всегда и во всем одна лишь политика.

– Извиняться тебе следует не передо мной, – возразил король. – Извиняйся перед своей матерью. В конце концов, она здесь единственная, кто заметил твое отсутствие.

Лицо Ханса залилось краской. Правда, заключенная в этих словах, попала в цель, и весьма болезненно. Его обостренный слух тут же уловил приглушенные смешки братьев. Пробормотав очередные извинения, Ханс отвернулся и принялся пробираться к столу в дальнем конце зала. Король на своем возвышении во главе стола снова обратился к Калебу.

«Быстро же про меня забыли», – подумал Ханс, наблюдая за оживленной беседой отца и старшего брата. Интересно, дорожит ли Калеб таким вниманием отца? Хотя, возможно, он так привык к нему, что и представить себе не может, каково это – быть Хансом. Зато Ханс, со своей стороны, постоянно представлял себе, каково это – быть Калебом…

Эти видения в его мечтах никогда не менялись. В них он – единственный сын своего отца. Отец обожает его, и они каждый день проводят много времени вместе. Вот они выезжают на охоту, Ханс – верхом на рослом гнедом жеребце, которого отец подарил ему на пятнадцатилетие. Отец все время держался бы рядом, подбадривая и поощряя сына, а потом во всеуслышание похвалялся бы на пиру, какой у него сильный и ловкий сын, поглядите, какого здоровенного кабана он добыл сегодня…

По возвращении с охоты Ханс усаживался бы рядом с королевским троном, по правую руку от отца, и они обсуждали бы с ним политические перипетии или вместе строили планы захвата вражеских земель. «Ханс, – говорил бы ему отец, – как бы ты поступил в этом случае? Ты ведь знаешь, как я ценю твое мнение». А Ханс отвечал бы ему рассудительно и красноречиво, и его уверенная речь разносилась бы по всему залу, ободряя всех, кто ее слышал. «До чего ты мудр и разумен, сын мой, – говорил бы ему отец. – Воистину я самый счастливый из королей, так как знаю, что мой трон перейдет к достойнейшему наследнику».

Эти мечтания обычно завершались тем, что отец вверял королевство в его руки. «Время настало, – говорил король. – Пусть ты все еще очень молод, но я знаю, что ты готов занять мое место на престоле Южных островов. Я так горжусь тобой, мой мальчик. Ты – главное свершение моей жизни…»

Как всегда, в этот момент Ханс встряхивал головой, прогоняя волшебные видения. Он знал, что подобными несбыточными мечтами только обманывает себя. Не имеет значения, сколько раз он будет наблюдать восходы и закаты над Южными островами, – это королевство никогда не будет принадлежать ему. В конце концов, он всего лишь тринадцатый сын. Он просто бесполезен. Так, запасной игрок. А впрочем, даже нет – какой он игрок. Всего лишь никому не нужная, никчемная, незаметная букашка. Невозможно даже представить себе такой поворот дел, когда он может на что-нибудь сгодиться.

Будто нарочно, в этот самый момент что-то больно ударило его в затылок. Резко обернувшись, он увидел близнецов – Руди и Руно, которые стояли у него за спиной, ехидно хихикая. Хоть они и делили между собой материнскую утробу, общего между ними было разве что пристрастие к злобным выходкам, а внешне они различались, как день и ночь. Руди был среднего роста, с густой копной рыжеватых, как у Ханса, волос, а Руно вымахал длинный и тощий, как каланча, белобрысый и вечно нечесаный. Из-за слишком светлых глаз и белесых бровей вид у него все время был какой-то потрясенный.

– В чем дело, братишка? – поинтересовался Руди, вкрадчиво, но при этом достаточно громко, чтобы его слова услышал отец. Король на своем возвышении отвлекся от беседы и повернулся к сыновьям.

– Что, головка бо-бо? – без всякого сочувствия поддразнил Ханса Руно. – Ну же, беги скорее к мамочке! Она поцелует, чтобы перестало болеть, а?

Ханс стиснул кулаки, с трудом борясь с искушением ответить на оскорбление. Но за долгие годы бесконечных насмешек и издевательств он успел убедиться, что воевать с обидчиками бесполезно – ни кулаками, ни словами их не одолеть.

– Все в порядке, – тихо сказал он.

– Что-что? – нарочито громко переспросил Руди, приложив ладонь к уху. – Мы тебя не расслышали. Тебе стоит научиться говорить погромче, дружок. Отец терпеть не может мышиного писка, верно, отец? – и он обернулся к королю, ожидая поддержки.

– Вестергарды – львы, а не мыши, – торжественно кивнул король. – Ханс, тебе стоило бы послушать своих братьев. Возможно, ты сумеешь научиться у них чему-нибудь полезному, вместо того чтобы попусту воображать себя лучше других.

Подобно акулам, почуявшим кровь в морской воде, еще несколько братьев Ханса забыли про остальные дела и с удовольствием присоединились к травле. После каждого брошенного оскорбления или укола они поворачивались к королю, жадно ловя знаки его одобрения – пусть даже за счет самого младшего из братьев.

Ханс сидел молча, опустив глаза и бездумно разглядывая столешницу – местами гладко заполированную, а местами шершавую и занозистую, как будто к этому дереву вообще не прикасались инструменты столяра. Он с силой проводил пальцами по зазубренным краям, морщась от боли, когда занозы впивались в кожу. Но отчасти эти ощущения были ему даже приятны. Физическую боль он может вытерпеть, это не страшно.

Внезапно Ханс резко поднялся и зашагал к выходу. Отец потом наверняка устроит ему выволочку, но ему было наплевать. Чего ради сидеть здесь, терпя эту пытку в ожидании все новых издевательств? Проходя мимо близнецов, он вежливо кивнул им, но ничего не сказал. Близнецы у него за спиной забурчали, разразившись новым потоком оскорблений, зато следом не увязались.

Оказавшись в коридоре, он облегченно перевел дух. «Могло быть гораздо хуже», – подумал он. На этот раз, по крайней мере, в него кидались всего лишь хлебом, а не тяжелыми бокалами. Вскоре он оставил дворец за спиной, направляясь к морю. Гавань располагалась на другом конце острова, самом дальнем от Вестергардского замка, что в глазах Ханса придавало ей особую привлекательность. Обычно его братьям не хватало азарта тащиться в такую даль, просто чтобы еще подразнить его, так что среди корабельных доков и причалов он получал возможность наконец насладиться покоем и тишиной, которых ему так не хватало. А кроме того, там у него появлялось время подумать – что остальным его братьям, прямо скажем, особенно и не требовалось. Все, что их действительно интересовало, – это собственное отражение в мириадах зеркал, покрывавших стены замка. Было общепризнано, что принцы из рода Вестергардов – за исключением разве что Руно – отличались весьма привлекательной внешностью. Хотя бы в этом отношении Ханс тоже походил на своих братьев: рослый, стройный, с рыжевато-золотистой шевелюрой и пытливым взглядом больших голубых глаз. С тех пор как несколько месяцев назад ему исполнилось семнадцать, он заметно окреп. Его плечи раздались вширь, а руки набрали силу благодаря долгим часам фехтования – обязательного занятия для принца, даже если ему вряд ли когда-нибудь предстоит выйти на поле боя.

За последние месяцы Ханс все увереннее приходил к очевидному выводу, что, несмотря на его ум, привлекательную внешность и умение ценить в жизни не только примитивные удовольствия, но и более возвышенные вещи, для отца он не представляет ни малейшего интереса. Калеб женился несколько лет назад, и его жена довольно скоро родила первенца, что во многом освободило остальных сыновей от обязанности как можно быстрее производить наследников. Хотя, конечно, это их не остановило. Все братья Ханса, за исключением близнецов, уже тоже были женаты и имели детей. И даже близнецы встречались с девушками, хотя Ханс с трудом представлял себе, что такие противные и злобные грубияны могут хоть кому-то нравиться. Но хотя Ханс не раз слышал, как отец обсуждает со своими приближенными подходящие партии для старших сыновей, он ни разу не уловил даже намека на то, что кто-то собирается подыскать жену и для него тоже.

Ханс тряхнул головой, пытаясь разогнать одолевающие его мрачные мысли. Он и так признавал за собой склонность излишне плакаться на судьбу, но что в этом толку? Можно подумать, он только сегодня узнал, что родился последним из тринадцати братьев и что отцу нет до него никакого дела. Так было всегда – сколько он себя помнил. И так будет всегда – до конца его дней. Ничего никогда не изменится, и чем скорее он сможет примириться с этим, тем будет лучше.