Читать книгу Обреченная - Элизабет Силвер - Страница 8

Мы встретились на другой день в баре в cеверной части Филадельфии, неподалеку от Темпльского университета. Бар был зажат между угловым киоском, торгующим лотерейными билетами и жареными сосисками, и чем-то вроде старинного съемного дома безработного огородника. На шнуре, привязанном к телефонному проводу в десяти футах у меня над головой, болталась пара новеньких кроссовок, которые раскачивались надо мной, как ядовитая омела. Я встала под ними, поглядела сначала направо, а потом налево, а затем быстро завертела головой туда-сюда, чтобы убедиться, что я действительно пришла куда надо. Сто ярдов в одну сторону – и студенты в колледже изучают «правило исключения бессрочного владения» и теорию относительности. Сто ярдов в другую сторону – и вот какой-то бедный тинэйджер получает нож в сонную артерию за то, что не передал положенное количество кокаина парню по прозвищу Хрясь. На навесе над входом желтыми буквами было написано «Бар-Подвал». Не надо было особенно присматриваться, чтобы увидеть под ними остатки прежнего названия, написанного красными буквами. Название было то же самое, только в обратном порядке – «Подвал-Бар». В десяти футах над моей головой на весеннем ветру крутились кроссовки. Под навесом виднелась камера, встречавшая посетителей. Я едва заметила ее, но как только вошла, ее линзы сфокусировались на мне.

Я вошла ровно в 17.30. Солнце все еще расцвечивало небо раннего вечера и будет расписывать его еще примерно час. Ровно час я отвела себе. Ровно час. После этого я снова выйду на Брод-стрит-лайн и пойду к центру города, прежде чем кто-нибудь успеет принять меня за а) ученицу государственного колледжа или б) за ту, кто виноват в пропаже наркотиков, которые парень с ножом в сонной артерии прятал в своих трусах.

В баре было темно, так что моим глазам потребовалась пара секунд, чтобы привыкнуть. Я узнала его сразу же – не потому, что он был единственным белым в баре, а из-за того, что он смотрел на меня таким взглядом, которого я всю жизнь дожидалась от моей матери. Он стоял за стойкой, вытирая край кружки полосатым полотенцем. Я всегда рассматривала лицо матери, изучала каждую его пору, изгиб каждой брови, мочки ушей, выискивая наше родство. В моем лице не было ничего от нее. Войдя в «Бар-Подвал», я сразу же поняла почему.

Мой отец, вероятно, был куда моложе, чем казался. Морщины прорезали его лоб хаотично, словно мать-природа не была уверена, каким образом его лучше состарить. В темноте паба ярко пылали его зеленые глаза. И прямо над ними, там, где начиналась линия его некогда густых, но уже начавших редеть волос, я заметила слабое эхо моей собственной линии волос. Зазубренный и непонятный, зигзаг волос тянулся по нашим головам от уха до уха. Не могу объяснить, почему, но до этого момента я не понимала, что это может быть привлекательным.

– Ноа? – сказал этот мужчина, поднимая взгляд.

Я кивнула.

Он отер руки о то же самое полотенце, которым за мгновение до того протирал пивные стаканы, винные бокалы, стопарики и деревянные столы, и застыл, не зная, что делать дальше. Обниматься – это было бы уже слишком, но рукопожатие – это было бы слишком холодно, а я уверена, что этого он хотел избежать. Звякнул колокольчик, дверь открылась и закрылась, и тут он резко, как директор хлопает по столу, повернулся прямо ко мне.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он.

Я вздохнула.

– Ну вот, пришла.

– Хочешь куда-нибудь подальше от глаз? Только мы с тобой? – спросил мужчина полуутвердительно-полувопросительно. Не дожидаясь ответа, он прошел вдоль стойки, поднял деревянную откидную доску, вышел, опустил доску и повел меня к маленькому столику в заднем углу, прихватив по дороге бутылку воды. Я пошла следом за ним.

– Всё в порядке? – спросил мой отец по дороге.

Я, помедлив, кивнула.

– Уверена? – уточнил он. У него был ласковый голос, словно он знал, что нам немного времени придется провести вместе. Мой язык тела показывал ему, что я вся ощетинилась, так что каждый раз, когда отец испытывал мое хладнокровие, он старался быть привлекательным, обаятельным и сдержанным.

– Нну-у, – согласилась я. – Всё в порядке.

В углу было темнее, и обстановка была куда более приватной. У нас за спиной было маленькое окошечко, вырезанное в панели под крестики-нолики, так что я уступила. Если нужно, нас будет видно. Меня будет видно снаружи.

– Тебе принести что-нибудь выпить? – предложил отец.

Я изобразила улыбку, чтобы он чувствовал себя комфортнее, хотя и не понимала зачем. В конце концов, это он преследовал меня. Это он бросил меня. А не наоборот.

Я покачала головой.

– Нет.

– Что-нибудь съешь?

И снова я отказалась.

Отец провел пятерней по волосам, по ходу дела натягивая кожу. Больше он ничего не мог предложить. Он тяжело дышал, и я узнала это сопение. Не по телефонным звонкам – я сама так дышала, когда нервничала, каждый раз перед тем, как заснуть.

Потом отец повел рукой в сторону, приглашая меня сесть. Будто все пытался припомнить правила хорошего тона – или что там принято в случае заглаживания вины перед давно брошенным тобой потомством? Это смотрелось утомительно и одновременно трогательно. Он попытался накрыть мою руку ладонью. Я дернулась.

– Зачем ты вешал трубку? – спросила я наконец, немного успокоившись. – Ты что, не знаешь, что любой звонок – это пролог к очередной серии «Закона и порядка»?

– Господи, Ноа! – смущенно ответил мужчина, опустив очи долу. – Все было не так. Совсем не так.

– Я не шучу. Я уже вот настолько была от того, чтобы вызвать полицию. – Мои пальцы сжали миллиметр пространства, так что с определенного угла могло показаться, что я готова вцепиться в его плаксивую физиономию. – Люди психуют, когда приходится переходить дорогу рядом с незнакомцем, а ты считаешь нормальным вторгаться в мою жизнь через анонимный звонок?

Взрывы отцовского нервного смеха синкопически подчеркивали каденции моего голоса. Его лицо выныривало из темноты и ныряло в нее, и в какое-то мгновение свет из окна осветил его верхнюю губу. Там красовался широкий шрам размером с гороховый стручок.

– Итак? – спросила я. – Ты намерен ответить на мой вопрос?

– Я просто хотел увидеть тебя, – сказал отец перед тем, как сделать глоток воды.

– Вот таким образом? Мерзость какая! – огрызнулась я. – Отвратительная мерзость. Ты что, просто письмо мне послать не мог? Электронное хотя бы? Поспросить мою маму предупредить меня? Хотя бы сказать «привет» при первом звонке?

– Я не хотел, чтобы так вышло, – оправдывался он. – Я правда просто хотел встретиться с тобой. Что, так трудно поверить?

Я выглянула в окно, а затем снова посмотрела на собеседника.

– Да, трудновато. Особенно вот так.

– Я нервничал, – сказал он с кривой усмешкой. Я не могла оторвать от нее взгляда. Повстречай я его в библиотеке или кафе, он, несомненно, показался бы мне утонченным, возможно, даже отзывчивым, но в вонючем воздухе «Бар-Подвала» его неловкая улыбка стала отталкивающей. – Я просто нервничал, – повторил он. – Вот и всё.

– Прошло двадцать три года, – сказала я, стараясь говорить голосом моей матери, когда та обнаружила пачку сигарет у меня под подушкой в мой четырнадцатый день рождения. – Так почему сейчас?

Отец прокашлялся короткими двустишиями. Сидя напротив меня, он казался более полным надежд, чем я представляла себе, с учетом обстоятельств.

– Не знаю, – пожал он плечами.

– Неужто? – рассмеялась я. – И ты звонил мне, чтобы сказать это? «Не знаю?» Давай, Калеб. Ты же можешь лучше!

– Я просто… – снова замемекал он, после чего отхлебнул из бутылки и зажмурился, словно не знал, какие подобрать слова. – Понимаешь, Ноа, есть в жизни такие вещи, которые заставляют тебя по-настоящему захотеть все исправить.

– Иисусе!.. – вздохнула я. – Только не надо опять. Если кто-то мне сейчас скажет, что жизнь бесценна, я уйду.

Конечно, я никуда не ушла. Я за последние месяцы столько времени провела с людьми, переосмысливающими свою жизнь… Нельзя сказать, чтобы я страдала от его отсутствия. Мне вполне заменял его крутящийся столик моей мамочки. Я редко сидела в постели, размышляя о недостающей половине моей генетики, но теперь я думаю, что мне все же было любопытно. А отец был готов рассказывать. И вот я здесь.

– Все переживают время, когда человек понимает, сколько он напортачил в жизни. Для меня, наверное… – Сидящий передо мной мужчина замолчал, глядя на свою бутылку с водой и нанизывая очередную нитку слов. – Для меня, наверное, это случилось, когда я сидел в тюрьме.

У меня перехватило в груди. Не знаю, почему меня это удивило. Не знаю даже, почему это меня встревожило. Я ведь не фантазировала насчет нашей встречи, никогда не воображала его президентом корпорации, или знаменитым художником, или даже врачом. Господи, да история его жизни не была даже оригинальной: беглый папаша, явный алкаш – об этом говорит его привычка хлебать воду.

– Я буду откровенен с тобой, – продолжал Калеб. – Я должен. Я много ошибок сделал в жизни. Очень много. И началось даже не с тебя, если уж быть честным до конца.

– Откровенно, – сказала я, ощущая, что уже читала все это раньше, или где-то видела – на экране, на сцене или в книгах по самосовершенствованию с маминой полки, – мне незачем знать все.

– Значение имеет только то, что я изменился, – сказал отец с таким видом, словно пытался вспомнить мое имя. – Я поменял жизнь, Ноа. Теперь я совсем другой человек, и я хочу, чтобы ты стала частью моей жизни.

Дверь бара открылась и закрылась, выпустив горстку посетителей. Он проводил их слегка меланхолическим взглядом, словно их уход был больнее моего.

– Ты знаешь хозяина? – спросила я. – Мы тут, считай, одни. Ты это запланировал?

Отец ухмыльнулся дрожащей улыбкой.

– Ты на него смотришь. И – нет.

– Хорошо. – Я пожала плечами.

Больше ничего не было, несмотря на отцовы отчаянные ожидания. Больше ничего и не планировалось. Он сам организовал эту маленькую встречу. Целью моей жизни до этого момента вовсе не было выслеживание беглого родителя. И я не собиралась винить мир в моих проблемах из-за того, что одна ночь, проведенная моей матерью двадцать три года назад, привела к тому, что я сижу в этой деревянной кабинке в северной части Филадельфии напротив человека с бутылкой воды, похожей на емкость для колостомии[13], который явно находится на своем двенадцатом шаге в том направлении, где бутылка воды остается бутылкой именно воды[14]. Но для эволюции ему нужна была доза признательности. Этот его дурацкий шрам над верхней губой задергался в жалком выражении отчаяния и, похоже, не собирался останавливаться, сколько бы нарочитого понимания я ему ни бросила.

– Что ж, хорошая работа, Калеб, – сказала я. – Это нормальный ответ? Ты изменил свою жизнь… и что дальше? Ты позвонил мне? Поздравляю. Ты это сделал. Ты кто – бизнесмен или алкоголик, который владеет баром? Поскольку это эффективная реформаторская стратегия.

Отцовские брови плавно сдвинулись, создав ров защитных линий. Сарказм явно еще не проявился на эволюционном пути «Бар-Подвала» или «Подвал-Бара». Я хотела сказать, что мне жаль, но жаль мне вовсе не было.

– Я просто захотел узнать тебя, – сказал мой собеседник. – Потому и позвонил. Вот и всё. Я захотел узнать свою дочь. Я наделал много ошибок, а теперь хочу их исправить. Это не безумная история. Это просто моя история.

– У тебя было двадцать три года на то, чтобы узнать меня.

– Я просрал все эти двадцать три года, я знаю! – взмолился отец. – Но, может, следующие двадцать три пройдут лучше? Даже следующие пятьдесят.

Я проглотила нервы в основании глотки, чтобы прочистить дорогу словам.

– Пошел ты…

– Я заслужил, – сказал Калеб, почти намекая, что заслужил спасение.

– Да. Ты заслуживаешь.

Мне полегчало, когда я сказала это – словно дождалась нужного времени для приезда. Сквернословие может так действовать – и непонятно почему, и волшебно. Для меня в тот момент это было, вероятно, сочетанием того и другого. Я знала, что у моего отца такие же ощущения.

– Хорошо, – сказал он. – Раз уж мы с этим покончили, может, просто будем проводить время вместе? Узнаем друг друга получше.

Я не ответила. Я не оставалась спокойной, но и не встала. А затем отец покорно подался вперед, сложив руки перед грудью, как в молитве.

– Спасибо, Ноа.

– Извини? – прищурилась я.

Калеб улыбнулся и снова понизил голос.

– Спасибо.

– За?..

– За то, что пришла сюда. За то, что не стала бросать трубку, как я. За то, что еще не ушла.

– Не стоит меня за это благодарить. Моя правая нога уже готова сделать шаг из-за стола.

Отец проглотил улыбку, которая только-только начала формироваться.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Мне чертовски не хочется приписывать этому человеку обаяние, но другого подходящего слова в тот момент не находилось. Он улыбнулся, и его шрам растянулся вместе с улыбкой.

Я оглянулась в поисках какого-нибудь одинокого завсегдатая, но в баре были только мы с отцом. Свет больше не проникал в окно – вместо этого он мерцал на цементе снаружи, напоминая мне, что я опасно приблизилась к окончанию пятидесяти пяти минут, отведенных на бар.

– Мне пора, – сказала я. Я была горда собой за то, что мне удалось закончить дело вовремя.

– Послушай, Ноа, – Калеб сменил тему; его голос похрипывал. – Ты должна знать, что это не только моя вина в том, что меня не было рядом с тобой.

– Мне немножечко трудно в это поверить.

Отец, заинтригованный, подобрался.

– Если твоя мать не рассказывала обо мне, я не могу ее за это винить. Она ведь не рассказывала?

Я не ответила.

– В смысле, кто же захочет, чтобы его дочь узнала, что ее отец – алкоголик и навсегда останется бывшим заключенным? – Калеб рассмеялся себе под нос, стараясь поддержать диалог насколько можно долго. – В то время я и сам бы не подпускал себя к своему ребенку.

Он прокашлялся и провел указательным пальцем по краю горлышка бутылки с водой. Да, он нервничал, и больше нам говорить было не о чем, но я провела в баре почти час, и в этот момент моей жизни я следовала собственному мнению и не поддавалась на жалкие стенания своего папаши. Я встала. Он, поднявшись мне навстречу, взмолился:

– Прошу тебя, Ноа! Останься еще немного. Давай я принесу тебе что-нибудь выпить. Поесть. – Он улыбнулся. – Разбить.

Я почти улыбнулась. Но в тот момент я уже встала и забросила сумку на плечо, ощущая, как минутная стрелка моих часов подталкивает меня к выходу. Больше часа я не задержусь.

– В другой раз, – сказала я.