Читать книгу Дорогой ценой - Элизабет Вернер - Страница 2

Глава 1

Оглавление

Под ярким летним солнцем раскинулась бескрайняя гладь озера. В ней как в зеркале отражался город, живописно раскинувшийся на его берегу. Далеко на горизонте, на фоне голубого неба, рельефно вырисовывались зубчатые вершины гор, покрытые снегом.

Среди особняков и садов предместья приютился небольшой домик – одноэтажное строение, скромное снаружи и, по-видимому, не скрывающее в своих стенах особой роскоши. Единственным его украшением казалась открытая веранда, увитая побегами дикого винограда. Однако благодаря светлым стенам и темно-зеленым жалюзям на окнах домик выглядел очень милым, просто игрушечным.

Вдоль веранды, скрываясь в тени от жарких солнечных лучей и оживленно беседуя, прохаживались двое мужчин. Старшему было лет пятьдесят, но он казался еще старше, потому что ходил сильно сутулясь. Да и волосы его были совсем седыми. Глубокие морщины на лице свидетельствовали о сильных переживаниях, а может, и о страданиях в прошлом. А глубокие складки в уголках тонких губ, полные не то горького сожаления, не то злобного сарказма, придавали его лицу почти отталкивающее выражение. Однако в глазах мужчины еще блестел огонь, который не могли потушить ни годы, ни испытания.

Собеседник его, стройный, среднего роста человек с привлекательными чертами лица и серьезным взглядом голубых глаз, был еще молод. На его высокий чистый лоб падали светло-каштановые волосы, легкая бледность лица не имела в себе ничего болезненного, а лишь указывала на напряженную умственную работу. Лицо молодого человека выражало спокойную твердость, весьма редко встречающуюся в двадцатисеми-двадцативосьмилетнем возрасте.

– Итак, Георг, вы уже хотите покинуть нас? – спросил старший, и в его голосе послышалось сожаление.

– Уже? – усмехнулся молодой человек. – По-моему, господин доктор, я и так слишком долго злоупотреблял вашим гостеприимством. Я никак не думал пробыть у вас несколько недель; но вы приняли меня, чужого человека, связанного лишь университетской дружбой с вашим сыном, как близкого, любимого человека. Такой сердечности я никогда…

– Только без благодарностей за то, что мне самому доставило большое удовольствие! – прервал доктор. – Боюсь лишь, как бы вам не пришлось раскаяться. Едва ли асессору Винтерфельду легко простят то, что он остановился у нас. Вы помните, я предупреждал вас, что пребывание в моем доме может повредить всей вашей карьере.

Это предостережение, произнесенное ироническим тоном, заставило молодого Винтерфельда слегка покраснеть, и он с живостью ответил:

– Мне кажется, я уже имел случай доказать вам, что сумею оградить свою самостоятельность при любых обстоятельствах. Надеюсь, мое положение не обязывает меня избегать дружеских отношений совершенно частного характера.

– А я убежден в совершенно противоположном, – возразил доктор. – Впрочем, это выяснится по вашем возвращении. Не забывайте, Георг, что вы работаете под начальством Равена.

– Не думаю, чтобы мой начальник заботился о том, как его чиновники проводят свой отпуск, – спокойно заметил Георг. – Правда, он неумолимо строг в отношении всего, что касается службы, но никогда не вмешивается в частную жизнь своих подчиненных. Хотя я и не принадлежу к числу друзей господина Равена, однако должен отдать ему справедливость. Вам ведь известно, что я решительный противник представляемого им направления, а следовательно, и его личный противник, хотя в качестве подчиненного пока еще осужден на молчаливое повиновение.

– Пока еще? Уверяю вас, Равен еще долго будет принуждать вас к такому повиновению и, если вы не проявите желания постичь его науку, постарается придавить и уничтожить вас. Таков стиль всех презренных выскочек.

Георг серьезно покачал головой:

– Вы преувеличиваете. У барона много врагов, и, я думаю, немало людей втайне питают к нему неприязнь и даже ненависть, но презирать его, вероятно, никто еще не осмелился.

– Тем не менее я делаю это, – горячо воскликнул доктор, – и имею для того достаточно оснований.

Молодой человек молча взглянул на него, а затем сказал:

– Господин Бруннов, простите мне, может быть, нескромный вопрос: что произошло между вами и моим начальником? Услышав только его имя, вы проявляете такое горькое раздражение, которое едва ли вызвано лишь разногласием в политических убеждениях. Вы хорошо знаете его?

– Когда-то в молодости мы были друзьями, – глухо проговорил Бруннов.

– Как? – воскликнул Георг. – Вы и…

– Его превосходительство барон Арно фон Равен, губернатор Р-ской провинции, любимец теперешнего правительства, – закончил доктор, с резкой насмешкой подчеркивая свои слова. – Не правда ли, это удивляет вас?

– Разумеется; я не подозревал ничего подобного.

– С тех пор прошло более четверти века. Тогда его звали просто Арно Равен, и он был также беден и неизвестен, как и я сам. Мы учились в бурное, полное волнений время, и нас сблизила принадлежность к одной и той же партии. Равен, обладавший недюжинным умом, блестящими способностями и неутомимой энергией, вскоре стал нашим вождем; мы со слепым доверием следовали за ним, в особенности я, потому что я любил его, как никого на свете. Он был моим кумиром, на который я взирал с восторженным благоговением, моим идеалом, словом – всем… До того дня, когда он предал меня и нас всех, пожертвовал честью ради честолюбия и продался душой и телом нашим врагам, ценой нашей гибели купив блага себе… Умники, никогда не испытавшие разочарования, ни разу не пережившие минут отчаяния, называют меня человеконенавистником. Но если это и так, то я сделался им с того самого дня, когда вместе с другом потерял и веру в людей.

Доктор стремительно отвернулся; видно было, как бушевала кровь в этом человеке при одном воспоминании о прошлом.

– Следовательно, слухи о том, что в прошлом барона есть какое-то темное пятно, не безосновательны? – тихо заметил Георг. – Мне не раз случалось слышать подобные намеки, но история не получила огласки, и в Равене все видят энергичного, неумолимого представителя власти.

– Ренегаты всегда становятся самыми беспощадными преследователями покинутой веры, – мрачно произнес Бруннов, – а Арно Равен всю жизнь отличался каким-то роковым, пламенным, всепожирающим честолюбием. Оно, собственно, было двигателем всех его поступков. Он с ранних лет мечтал о власти и величии, жаждал господствовать, повелевать, и это его желание теперь исполнилось. Карьера Равена почти беспримерна. Из тьмы и бедности он, ступенька за ступенькой, поднимался от отличия к отличию. Он стал зятем министра, любимцем которого был уже давно, добился баронского звания и теперь управляет одной из наиболее важных провинций страны. Он поднялся на высоту, о которой некогда только мечтал.

Однако меня, попавшего благодаря ему в тюрьму и ссылку, проведшего жизнь, полную разочарований, и на пороге старости вынужденного вести борьбу за существование, – меня не обманет его величие. Оно стоило Равену чести.

Бруннов оборвал свою речь и прошелся несколько раз взад и вперед, чтобы овладеть собой. Наконец он опять подошел к Георгу и снова начал:

– Я много лет не касался этой темы, но с вами хочу быть откровенным. Вы не принадлежите к тем людям, в которых, как в слепых и покорных орудиях, так нуждается Равен и которых он только и терпит возле себя. Поэтому, я думаю, наступит час, когда вам придется отказать ему в повиновении, если вы захотите отстоять свои убеждения и свою честь. Будьте тверды, Георг! В том противоречивом чувстве, которое вы питаете к этому человеку, звучит удивление перед ним, и это мне слишком хорошо понятно. Равен всегда обладал какой-то демонической властью над всеми, кто соприкасался с ним; вы тоже не можете совершенно избежать ее, потому я и счел нужным рассказать вам все о Равене. Теперь вы знаете, кто он такой…

– Так я и думал! Они опять увлеклись политикой или своими обычными бесконечными дебатами! – раздался голос позади них. – Я ищу тебя, Георг, по всему дому… Здравствуй, отец!

Молодой человек, подошедший к ним с этими словами, был несколько моложе Георга, но выше и плотнее, а его свежее открытое лицо, ясный взор и густые белокурые волосы были очень привлекательны. Пытливо взглянув на раскрасневшееся лицо доктора, он продолжал:

– Тебе не следует так горячиться в разговоре, отец. Ведь ты знаешь, как вредно это действует на тебя! Да, кроме того, я вижу, ты слишком напряженно работал сегодня.

Он подошел к стоявшему на веранде столу, заваленному книгами и бумагами, и начал перелистывать рукописи.

– Оставь, Макс! – нетерпеливо сказал доктор. – Вместо того чтобы заняться глубоким научным исследованием, ты только производишь беспорядок в рукописях.

– Потому что у меня нет времени на эти исследования. Молодой врач, больничный ассистент, не может позволить себе целыми днями корпеть над книгами. Ты же знаешь, что я по горло завален работой.

– Время нашлось бы, недостает лишь охоты!

– Пусть будет так – недостает охоты. Я предпочитаю врачебную практику и полагаю, что с ее помощью пойду не менее далеко.

– Разумеется, не дальше, чем влечет тебя твое честолюбие, – с нескрываемым пренебрежением в голосе отозвался старик Бруннов. – Во всяком случае, ты приобретешь обширную практику и будешь смотреть на свое призвание как на прибыльное ремесло.

Макс, явно борясь с поднимавшимся в нем раздражением, тем не менее спокойно возразил:

– Разумеется, я постараюсь возможно скорее создать себе свою собственную практику. Ты мог сделать это уже двадцать лет назад, но предпочитаешь писать медицинские труды, которые кроме грошового гонорара в лучшем случае доставляют тебе известность в узком кругу специалистов. Вкусы различны.

– Так же различны, как и наши взгляды на жизнь вообще. Тебе ведь неизвестно, что значит жить ради науки и приносить себя в жертву ей.

– Я ни для чего не хочу жертвовать собой, – упрямо заявил Макс. – Я добросовестно исполняю свой профессиональный долг и считаю это вполне достаточным. Ты, отец, любишь бесцельное самопожертвование, я – нет.

– Оставьте, господин доктор, этого неисправимого реалиста! – вмешался в их спор Георг. – Я уже давно отказался от мысли обратить его на путь истинный. А теперь не станем мешать вам больше. Макс еще утром обещал пойти со мной в рощу на прогулку.

– Теперь, в обеденное время? – удивился доктор. – Почему не позже?

На лице молодого Винтерфельда отразилось легкое смущение.

– Потом придется заняться сборами в дорогу, а мне хочется еще раз насладиться видом озера и гор. Разлука с ними будет для меня тяжела.

– Охотно верю! – со странным, почти злым выражением подчеркивая слова, заметил Макс, но тотчас умолк, заметив сердитый и в то же время просительный взгляд своего друга.

Бруннов, видимо, не придал этому обмену словами и взглядами важного значения и, кивнув на прощание, отправился к своему рабочему столу. Молодые люди сошли в сад; Макс отворил калитку, и они зашагали вдоль берега озера.

Несколько времени друзья молча шли вперед. Георг казался серьезным и сосредоточенным, молодой врач был явно в дурном расположении духа, равным образом вызванном как недавним разговором с отцом, так и близким отъездом друга.

– Итак, это последний день твоего пребывания здесь, – наконец произнес он. – Да, впрочем, что мне в том, как и во всем твоем посещении? Полдня ты декларируешь с моим отцом взгляды на положение вещей в нашем любезном отечестве вообще и о диктаторской власти Равена в частности; когда же мне посчастливится отвлечь тебя от политики, ты злоупотребляешь моей дружбой, заставляя меня в полдень, при тридцати градусах по Цельсию, стоять на часах… Нечего сказать, приятный гость!

– Что за выражение! – попрекнул его Георг. – Я лишь просил тебя…

– Позаботиться о том, чтобы никто не помешал твоей – разумеется, совершенно случайной – встрече с баронессой Гарднер. По-моему, это и значит «стоять на часах». Сколько же таких «случайных» встреч у вас уже, собственно, было с моим участием и без него? Берегитесь, как бы мамаша не проследила эти совместные прогулки!

– Ты ведь знаешь, что мой отпуск кончается и что завтра мне нужно ехать, – коротко ответил Георг.

– И потому сегодня свидание продлится особенно долго! – вздохнул Макс. – Прости, Георг, вам, понятно, очень интересно, когда при солнце ли, при луне и звездах вы клянетесь в верности друг другу, но для непричастного человека это крайне скучно, особенно при сегодняшней температуре.

Между тем молодые люди достигли группы каштановых деревьев, покрывающих своей тенью лужайку на берегу озера – излюбленное место прогулок горожан. Отсюда открывался великолепный вид на озеро и горы во всей их красоте. В этот знойный полуденный час уединенный уголок был совершенно пуст.

Георг опередил своего друга и стал выжидательно осматриваться кругом – никого не было. Макс медленно брел за ним. Наконец он подошел к могучему каштану, вздымавшемуся на самом выгодном для обозрения ландшафта месте, и опустился на траву. Он расположился поудобнее и не то с насмешкой, не то с состраданием стал наблюдать за своим другом, обнаружившим почти лихорадочное беспокойство.

– Скажи, пожалуйста, Георг, что, собственно, может выйти из твоего романа? – снова начал Макс после продолжительного молчания.

– Я уже не раз просил тебя не говорить об этом в таком тоне!

– Разве я недостаточно деликатно выразился? По-моему, в твоей любви немало романтического. Молодой чиновник мещанского происхождения, без всяких средств, и высокорожденная баронесса и будущая наследница… тайные свидания, неизбежный протест всей семьи… борьба и волнения без конца… Поздравляю тебя с прекрасной перспективой! Я считаю такую ситуацию слишком неудобной.

– Охотно верю, – с легкой насмешкой ответил Георг, – но, милый Макс, ты плохой советчик в подобных вещах.

– Потому что обладаю совершенно прозаической натурой. Это для меня уже не ново. Отец довольно часто дает мне понять, что мне недостает идеалистического направления. Я не принадлежу к избранным натурам, как ты, например. Ты гораздо больше по вкусу моему отцу, и, мне кажется, он не задумался бы над тем, чтобы сменить на тебя своего сына.

– Если ты согласен, – слегка улыбнулся Георг, – я ничего не имею против.

– Попробуй, – сухо произнес Макс. – По отношению к тебе отец исключительно любезен, потому что питает к тебе какую-то особенную любовь, а вообще он недалек от того, чтобы быть человеконенавистником. Ничто не удовлетворяет его, все возбуждает в нем раздражение и горечь, которые он считает неудовлетворенным идеализмом, и это служит поводом к вечной войне между нами. Он не хочет простить мне, что я отлично чувствую себя в ничтожном мире, с которым сам он не может примириться!

– Ты несправедлив к своему отцу, – заметил Георг. – Тот, кто, подобно ему, пожертвовал ради своих идеалов положением и свободой, имеет право прилагать высший масштаб к свету и людям.

– Но я слишком мал для этого «высшего масштаба», – сердито возразил молодой врач. – Ты гораздо более соответствуешь ему. Отец сразу заметил это и забрал тебя в свое полное распоряжение. Разумеется, ты значительно упал бы в его глазах, если бы он мог заподозрить, что в первые же дни своего пребывания здесь ты сделал безграничную глупость влюбиться.

– Макс, прошу тебя, оставь! – раздраженно прервал Винтерфельд.

Но Макс в порыве гнева не обратил внимания на слова друга.

– Повторяю, это – глупость!

– Ты, со своим серьезным взглядом на жизнь, неутомимой работоспособностью, со своими идеальными стремлениями, и эта избалованная, легкомысленная Габриэль фон Гардер, выросшая в богатстве и роскоши, воспитанная во всевозможных аристократических предрассудках! Неужели ты и в самом деле думаешь, что она когда-нибудь будет в состоянии хоть поверхностно вникнуть в твои интересы? Будь уверен, она покинет тебя на первом же серьезном пункте этой дорожной идиллии, уступив влиянию своей семьи. Ты вложишь в свою любовь все лучшее, употребишь все силы для борьбы с ее родственниками, а в конце концов тебя принесут в жертву ради какого-нибудь графа или барона, который составит приличную партию для юной баронессы.

– Нет, нет! Ты ведь не знаешь Габриэль, ты только мельком видел ее, тогда как я… – Георг вдруг запнулся и продолжал упавшим голосом: – Я знаю, что, кроме этих внешних отношений, нас разделяет совершенно иная бездна… Но Габриэль еще так молода! До сих пор она видела жизнь только с ее светлой стороны, и… и я безгранично люблю ее.

– Каждый развлекается по-своему, – равнодушно заметил Макс. – Я, например, ни в коем случае не придавался бы безграничной любви, из которой ничего не может выйти… Впрочем, – Макс встал, – мне уже пора на свой пост – вон за сиренью мелькнуло светлое платье, и ты вспыхнул, будто все семь небес раскрылись перед тобой… Георг, сделай мне, пожалуйста, единственное одолжение: не забывай о существовании на свете обеденного часа, когда обыкновенные смертные считают необходимым поесть. Надеюсь, в благодарность за мое дружеское самопожертвование ты не заставишь меня голодать?

Бруннов ушел.

Винтерфельд едва ли слышал его последние слова, внимание молодого человека было всецело поглощено стройной фигурой, показавшейся на опушке рощицы. Девушка шла легко и грациозно, как будто едва касалась травы, и через несколько минут была уже около него.

– Вот и я, Георг. Ты долго ждал меня? Сегодня было совершенно невозможно уйти незамеченной, и я уже почти отказалась от мысли об этом. Но было бы слишком жестоко заставлять напрасно томиться моего бедного рыцаря. Наверное, ты никогда не простил бы мне, если бы тебе пришлось уехать без торжественного прощания.

Георг крепко сжал руку девушки, пытавшейся после быстрого пожатия отдернуть ее, и с легким упреком сказал:

– Неужели разлука так легка для тебя, Габриэль? Неужели у тебя на прощание не найдется ничего другого, кроме шуток и поддразнивания?

Девушка удивленно взглянула на него:

– Разлука? Но ведь через месяц мы снова свидимся!

– Через месяц? Это, по-твоему, короткий срок?

– Верно, это больше четырех недель. В каждой неделе по семи дней. Конечно, тебе придется потерпеть это время. Но зато потом мы тоже приедем в Р. Ты ведь часто видишься с моим опекуном?

– С бароном Равеном? Конечно. Я состою, как тебе известно, в его канцелярии и иногда являюсь к нему с докладами.

– Я почти совершенно не знаю его, – равнодушно заметила Габриэль. – Я видела его лишь мельком, когда он на короткое время приезжал в столицу, в последний раз – три года тому назад. Тогда его превосходительство не обратил на меня никакого внимания и обращался со мной совсем как с ребенком, хотя мне уже исполнилось четырнадцать лет. Меня вовсе не восхищала перспектива жить в его доме, пока я, – она лукаво улыбнулась, – не познакомилась с неким Георгом Винтерфельдом и не узнала, что он имеет счастье принадлежать к числу чиновников моего опекуна.

На лице молодого человека мелькнуло выражение, ясно говорившее о том, что он был несколько иного мнения относительно такого «счастья».

– Ты ошибаешься, возлагая на это какие бы то ни было надежды, – серьезно возразил он. – Мои отношения с начальником – исключительно служебного характера, да и вообще я очень далек от него. Молодой чиновник мещанского происхождения с невысоким служебным положением не имеет доступа в губернаторский кружок и не может рассчитывать на близкое знакомство с баронессой Гардер. Мы будем далеки друг от друга, хотя бы я и ежедневно бывал в том доме, в котором ты будешь жить. Здесь, среди свободной обстановки летнего отдыха, мы смогли сблизиться и полюбить друг друга…

– Этим ты обязан, в сущности, только нашей лодке, вовремя севшей на мель, – прервала его Габриэль. – Вспоминаешь ли ты о нашей первой встрече? Мама до сих пор воображает, что мы находились в смертельной опасности, и считает тебя своим спасителем, потому что ты счастливо вытащил нас из мелкой воды на берег. В противном случае она едва ли разрешила бы тебе, при твоем простом буржуазном имени, так часто посещать нас. Однако для «спасителя жизни» она, конечно, сделала исключение. Если бы она только знала, что он уже объяснился мне в любви!

Нескрываемое торжество, прозвучавшее в последних словах Габриэль, по-видимому, оскорбило молодого человека, и он пытливо взглянул на нее:

– Ну а если бы баронесса узнала об этом, что сделала бы ты?

– Я по всем правилам этикета представила бы тебя в качестве моего будущего господина и повелителя, – торжественно пояснила Габриэль. – Конечно, произошел бы взрыв… Начались бы слезы, упреки, истерики… В этой области мама очень сильна… Но это ничего не значит, в конце концов она сдается, и я всегда ставлю на своем.

Она весело рассмеялась. По-видимому, мысль о раскрытии любовной тайны чрезвычайно забавляла ее.

Девушка опустилась на траву под каштаном и сняла свою соломенную шляпу. Солнечные зай-чики играли на ее густых белокурых волосах и румяном личике с парой огромных карих глаз, улыбавшихся божьему миру. Это нежное, милое личико, бесспорно, очаровывало своей прелестью, но ему недоставало той одухотворенности, которая придает лицу человека настоящее обаяние. Бесполезно было бы под задорной улыбкой, под брызжущим весельем искать серьезное, глубокое чувство, что, впрочем, нисколько не умаляло привлекательности этого цветущего создания, в котором все дышало юной свежестью.

Георг посмотрел на Габриэль со странной смесью неудовольствия и нежности.

– Габриэль, ты смотришь на все, как на игру, и совсем не представляешь себе предстоящей нам борьбы.

– Ты боишься борьбы?

– Я? – Лицо молодого человека начало покрываться румянцем. – Я готов на все, если ты будешь со мной. Но ты заблуждаешься, рассчитывая на уступчивость своей матери, когда на карту ставятся семейные традиции и предрассудки. И мало того: даже если тебе удастся убедить мать, на наш брак никогда не согласится твой опекун. Я достаточно хорошо знаю его.

– А я и не спрошу его согласия, – заметила Габриэль. – Я не приму во внимание ни его разрешений, ни его запрещений. Пусть попробует принудить меня!

– Никто и не станет принуждать тебя, – возразил Георг, – но нас разлучат. В тот самый момент, когда обнаружится наша любовь, будет решена и наша разлука. Это я ясно сознаю, и только это заставляет меня молчать. Тайна, которая кажется тебе столь прелестной, робкая игра в прятки, которую я вынужден вести, тяготит и унижает меня, претит моей натуре! Лишь теперь я впервые по-настоящему почувствовал, что значит быть бедным и неизвестным.

– И не беда, что ты беден! – беззаботно воскликнула Габриэль. – Когда-нибудь я буду очень богата. Мама ежедневно твердит мне, что я единственная наследница Равена.

Георг молчал; он крепко сжал губы, как бы удерживая какие-то горькие слова.

– Да, ты будешь очень богата, – проговорил он наконец, – даже слишком богата.

– Кажется, ты хочешь упрекнуть меня этим?

– Нет, нисколько, но это еще больше расширяет пропасть между нами. Если бы ты принадлежала к моему кругу, я бы открыто явился к вам и потребовал если не твоей руки, то по крайней мере твоего слова до тех пор, пока буду в состоянии предоставить тебе свой собственный кров. Теперь же напротив… Что ответит мне барон Равен, если я дерзну просить у него руки его подопечной, его будущей наследницы? Он заменяет тебе отца, ты находишься в его власти.

– Но только до моего совершеннолетия! Через несколько лет наступит конец опекунской власти старого барона. Тогда я буду свободна!

– Через несколько лет! – повторил Винтерфельд. – А какими будут твои чувства и мысли тогда?

В его словах прозвучал такой робкий вопрос, что Габриэль не то испуганно, не то оскорбленно взглянула на него:

– Георг, неужели ты сомневаешься в моей любви?

– Я верю тебе, моя Габриэль, доверься и ты мне! Ведь мне не первому приходится пробивать себе дорогу, а я привык доверять своим силам и верить в свое будущее. Ради тебя я сделаю все возможное, чтобы создать себе достойную будущность. Ты не должна стыдиться своего выбора.

– Да, тебе следует сделать меня по крайней мере превосходительством, – поддразнила его Габриэль. – Я совершенно определенно решила, что ты будешь губернатором или даже министром… Слышишь, Георг? Я не желаю другого титула!

Винтерфельд вдруг выпустил руку девушки, которую до сих пор все еще держал в своей. Он ожидал совершенно иного ответа на вырвавшееся из самой глубины души признание.

– Ты не понимаешь меня! – воскликнул он. – Да, впрочем, как ты можешь серьезно смотреть на жизнь, если она еще не коснулась тебя!

– О, я могу быть и серьезной, – уверяла Габриэль, – чрезвычайно серьезной. Ты меня совершенно не знаешь.

– Возможно, – проговорил молодой человек с чувством возрастающей горечи. – Во всяком случае, я не сумел пробудить твою душу.

Габриэль отлично видела, что обидела его, но предпочла оставить это без внимания. Она продолжала поддразнивать Георга и шутить, призвав на помощь всю свою веселость. Девушка рассчитывала на ту силу, которую не раз уже с успехом применяла, и она оказала свое действие и на этот раз. Лицо Георга мало-помалу стало проясняться; уныние и упреки не устояли перед лукавой улыбкой розовых губок, и, когда любимая подняла на него свой взор, он тоже улыбнулся.

Из города донеслись звуки колоколов, возвещавших обеденную пору, и напомнили молодым людям о моменте разлуки. Георг страстно прижал руку девушки к своим губам. Непосредственная близость дач и проезжей дороги мешала более нежным излияниям.

Габриэль, казалось, в самом деле легко мирилась с мыслью о разлуке. На мгновение она как будто стала серьезнее, и в ее глазах даже блеснули слезы, но через минуту юное лицо уже снова сияло весельем. Она еще раз кивнула на прощание и быстро удалилась. Глаза молодого человека, не отрываясь, глядели ей вслед.

– Макс совершенно прав, – как во сне прошептал Георг. – Я и это избалованное, легкомысленное дитя счастья! Почему я полюбил именно Габриэль, столь далекую от меня в том, в чем мы должны быть близки друг к другу? Да, почему… я тем не менее люблю ее?

Несмотря на все противоречия, предостережение друга нашло отклик в душе молодого человека, но что могли поделать благоразумие и трезвые рассуждения против страсти, наполнявшей все его существо? Георг уже давно знал, что не в силах бороться с очарованием, поработившим его.

Дорогой ценой

Подняться наверх