Читать книгу Сборник первый. Стихотворения - Елизавета Прокопова - Страница 3

Я – девица резвая беспричинно,

Все сную в Петрограде, как псина,

Я тогда лишь бываю кручинна,

Когда тычет мне в морду ксива.

Когда в раскаленном вечере

Я пью водку на Адмиралтейской,

И солнце ложится на плечи —

Я спорю о жизни советской.

Когда в спуске подле Атлантов

Я мну в пальцах свой «Беломор»,

Конституций пеняю гарантов,

Граждан Содомов и всех Гоморр.

Собеседник всегда найдется:

Разглаголитесь до хрипоты,

Заночуете где придется,

Потом перейдете на «ты».

Эх, сладка жизнь девиц петроградских:

Вокруг все поэты да алкаши,

Нет ни денег, ни помыслов блядских…

Эх, как хороши, как хороши!

Чайник скрипит на плите, цокает водой.

Запах спички вот-вот остынет.

За окном октябрь, дом деревянный глухой

Меня, как и прежде, примет.

Далеко. И глубинкой не назовешь.

Глубина. Черноземная. Сердце России.

Расскажи, разве меня ты ждешь,

Наклонившаяся осина?

Пахнет осенью. Яблоки подгнивают,

Ветер листья и ставни кругом беспокоит,

Птицы молчат, будто бы больше знают,

Когда серое небо скроет.

Я в кружку налью кипяток,

Всмотрюсь вдаль, там, где сено преет.

«Всему в мире свой отведен срок».

Больше не потеплеет.

Печаль с октябрем повенчаны

И шепчут мне как пророчество:

Дом пустой и бревенчатый —

Это мое одиночество.

Боль (читай: депрессия) снова загнала меня в угол.

Выключайте инстаграм, вк, закрывайте гугл.

Я все. Меня растерло в пыль осознание бесповоротности.

Не могу предложить семье новый повод для гордости.

Я все. Я закончилась сегодня. Я пуста.

Я, конечно, хочу писать про трепет, любовь, уста,

Но этого во мне, как сервиса в русской провинции —

Иногда бывает, но в остальном далеко не Ницца.

Мой возлюбленный, похоже, скоро взвоет.

Повторяет, наверное: «Нет, она не ноет,

Просто период сложный.

Боже мой, но столько месяцев невозможно!»

Спасибо, держится, родной, но терапевта бы оплатил, коль мог.

Ему бы сил со мной да терпения впрок.

А я еще лапками сливки взбить пытаюсь,

Как так лягушка (у нее получилось). Каюсь,

У меня пока выходит довольно скверно.

Без работы сижу (продаю себя, видно, неверно).

Ох, лягушка, ты-то по маслу,

А я все в надстройке по Марксу,

А лучше бы в базис. Конец.

Когда на съемной квартире в восемь

На кухнях зажигаются лампы, рядом соседи готовят рыбу,

А дождь за окном ледяные глыбы

Ударяет и разбивает, расплескавшись оземь;

Когда батареи холодные, в отличие от кипятка в кружке,

Тело в шерстяное завернуто одеяло,

А мысли, как волосы, запутавшись на подушке:

«Горести слишком много, счастливого слишком мало»…

Вот берешь зажигалку, щелкнул раз, два, три,

Угасающее пламя холодными руками тянешь к табаку,

А дым по комнате и вверх. Повторяешь: «Время, замри»,

Тушишь и засыпаешь на левом боку.

А на столе газеты мятые, будто помнят

Вторник, среду, пятницу,

Внизу сосед среди ночи по столу долбит

И бьет жену, чертов пьяница.

Телефон на ночь не отключаешь,

Будто звонка ждешь,

И сам-то все понимаешь,

Но рядом с постелью кладешь.

Подоконники пыльные такие, цветы засохли месяц как:

От прежней хозяйки остались, еще полгода не выкинешь,

Словно думаешь, что вот так

Время замедлится. Выкрикнешь

В полночь вдруг,

Что не хочешь так больше,

Но совесть твой враг и друг,

И успокоишься позже.

А дождь на трубах свой джаз

Играет с неистовой мощью,

И не видит человеческих глаз,

Не сомкнувшихся этой ночью.

Люди, зачем вам знать, что вечно?

Вы друг с другом в отношениях вещных,

И своими лапами, клешнями

Трогаете сердечки.

Люди, маленькие человечки,

Волки все да овечки,

Одни пьют из общей речки,

А другие, простите, гадят!

Вы чего, скажите, ради

Друг другу нервы треплете,

Вам бы любви, поцелуев в трепете,

Зачем вы все это терпите?

Что вы богу-то молитесь?

Не нравится работа – увольтесь,

Морда грязная – так умойтесь,

Зачем жить в дискомфорте?

Хотите – миритесь, хотите – спорьте,

Пользы больше, поверьте, в спорте

Или пуле в стареньком кольте.

Сами выбираете, кто вы,

Волк или всё же овечка;

Сбросьте уже оковы,

Маленькие человечки.

Мальчик считал себя самым сильным,

Мальчик очень хотел быть богом,

Был холодным, скрытным и стильным —

Получалось довольно убого.

Мальчик хотел, чтобы девочки

Называли его мужчиной.

Он выкладывал лучшие снимочки:

В спортзале, с кальяном, с машиной.

Не звонил, не писал, гулять не звал,

Являлся первым среди мудил.

Вероятно, он просто знал,

Что его никто не любил.

Мы похоронены там, где птицы молчат,

Где трущобы трутся каменными щеками,

Там, где о нас теперь не говорят,

Там, где история ложилась веками.

Мы похоронены в нашей юности,

Где нет морщин и счетов за воду,

Где еще было место робости,

Где домов сохранились своды.

Мы похоронены в наших письмах,

В наших картинах, в цветных мониторах,

В наших пьяных нескладных песнях,

Там, где улыбок случайных ворох.

Мы похоронены между улицами,

На пересечении старости и логичности,

Там, где фонарь поржавевший сутулится,

Там, где нет памяти личностей.

Мы похоронены в грязных подъездах

И на стыке разных границ,

Нам не давали упасть в бездну,

Нам не давали забыть лиц.

Мы похоронены в молодых сердцах,

В воспоминаниях глупых и странных,

Мы в наших бессонных ночах

И пробуждениях ранних.

Послушай, найди себе женщину,

Начни пить спиртное, не разбавляя;

Жизнь тебя научила меньшему:

Быть там, где ночует стая,

Верить тем, кого выбрал вожак,

Пить из ручья, что ближе,

А не чище других. И дурак

Только ты. Залижешь

Ссадины времени,

Насупишься, сядешь в метро;

Ты часть одичалого племени,

Один из, а значит – никто.

Ты боишься терять, что нажито,

Не видишь, не хочешь, не веришь,

С щемящим душевным скрежетом

Реальность с желаемым миришь.

Оказались не в том кармане,

Куда я опустил свою руку.

Я обманом оставил скуку,

Чтобы не помнить о ране.

Я в порту в пасмурный понедельник,

Я смотрю на пустые лодки;

Люди, не рвите глотки:

Скоро будет сочельник.

Здесь нет солнца и снега —

Рыбаки и старые сети,

Здесь рождаются взрослыми дети,

Где же юности сладкая нега?

Я нездешний, приезжий странник,

Тихо шепчу невнятное морю:

Мне избавиться бы от горя,

Украдите, прошу, карманник!

Я приехал найти ответы

На незаданные вопросы,

Вокруг ходят по трапам матросы;

Тепло, расскажи, где ты?

Я причал обошел три раза,

Все шептал морю, чайкам, матросам,

Не ответили мне на вопросы,

Говорят, все поймешь, но не сразу.

Морось схватила за горло,

Зима в море – печаль в квадрате,

Движение лет не припишут к дате,

Остается принять покорно.

Я ушел, порт остался, и море

Прошептало волной вдалеке,

Ответ влагой остался в песке

И не слышан никем боле.

Трамваи плаксиво звякнут

В конце одинокой улицы;

Твое тело паршиво обмякнет

И ссутулится.

Ноги мокнут, белеет кожа,

Тишина тяжелее стали;

Теперь ты стал осторожен —

Не прощали.

Привкус горечи, нет желаний,

Вечер стекает в канализацию,

Забыты слова роли давней —

Импровизация.

Черствое сердце отдай собакам,

Тяжелые вздохи – небу.

Судьба ставит людей раком,

Прижимая язык к нёбу.

Сплетни отдай режиссерам,

Слезы – осадкам обильным.

Судьба сделает всех актером

Черно-белого порнофильма.

Кобейн говорил, что никто

Никогда не умрет невинным1,

Судьба возьмет и того,

Кто кажется самым сильным.

Фатализм – оправданье ошибкам,

Ранее совершенным,

Судьба – золотая рыбка,

Пойманная обреченным.

Я все брошу и уеду в Питер.

Я буду курить траву и читать Мандельштама;

Меня с моим городом не связать никакой нитью.

Я не вернусь. Прости меня, мама.

Я выйду замуж за героинщика-поэта,

Мы будем спать на мокром от водки диване,

Мама, счастья во мне, как в Питере лета

Почти нет, как и солнце в оконной раме.

В нашей квартирке эпохи застоя

Я пухну от литературного голода,

Вокруг только спят и ноют,

Но эта жизнь лучше прежнего города.

Мама, я буду болеть в Питере ежедневно,

Меня не будут спасать лекарства,

Я стану худой и нервной,

Но это лучше былого пространства.

Мама, что мне тепло старой постели,

Если мне чужда моя малая родина,

Мама, в этом городе похожи недели,

Мама, моя душа – это душа уродины!

Меня сковали пять букв государственной области,

Вцепились в тело и сжимают когти,

Но мне хватит сил, хватит веры и гордости

Сделать блок и выставить локти.

Я куплю красивое платье,

Пару книг и выйду ночью,

Я что-то между питерской блядью

И чьей-то порядочной дочерью.

Я бы девочек самых нежных

Целовала крепче, чем вы,

Снимайте с них чаще одежды

И покупайте цветы.

Мой лучший любовник – Питер,

Моя главная муза – страсть.

Если сможете, то возьмите,

Только найдите чем брать.

Мое сердце – старинный театр:

Требует фрак и высокие цены,

Там портьеры, администратор,

Оркестровая яма у сцены.

Я курю и ругаюсь матом,

Люблю джин, в парадной камины.

И обычно не нравлюсь мамам,

Когда забираю их сына.

А вообще, к чему эти муки?

Ищите девочек в сентябре,

Предлагайте им кольца и руки,

Но сердца оставляйте мне.

Я самая посредственная девочка

В твоем прекрасном изумрудном городе:

Под волосами шелковая ленточка,

Да я почти что сказочная Дороти!

Я ничему тебя совсем не научу,

Я пью вино, летаю за границу,

И, знаешь, мне, когда лечу,

Как будто ни к чему молиться.

Мне есть в кого слегла влюбиться,

Мне есть с кем есть, с кем спать, с кем жить,

И по ночам мне ничего не снится,

Мне некого и не за что простить.

Я самая посредственная девочка,

Я жду любви, хожу в кино, молчу,

Снимаю нежно шелковую ленточку

И быть другою вовсе не хочу.