Читать книгу Театр - Елизавета Сунде - Страница 2

Казимир

В маленьком кабинете Маэстро я наконец-то остаюсь один, но легче от этого не становится: руки по-прежнему дрожат, и кровь всё также стучит в висках. Измеряю шагами комнату, пробую на удобство все стулья и подоконник. Должно пройти какое-то время, но, как назло, оно здесь будто остановилось. Чтобы доказать себе, что это не так, я считаю секунды. Минуты. На одиннадцатой дверь открывается.

– Мои искренние извинения! Иоши Сора повредил ноги во время выступления, и фельдшер его не отпустила. Через полчаса всё будет готово, а пока…

Я знаю этого человека: директор и распорядитель Театра последние двадцать лет. Здесь его называют Маэстро. В прошлый раз мы тоже виделись, он приходил поприветствовать моих родителей, пожимал руку отца, улыбался матери. Мне кажется, Маэстро совсем не изменился: та же полная фигура, неизменный галстук-бабочка, вьющиеся волосы с проседью. Садится напротив, и я замечаю, как странно он потирает предплечье.

– Вы прочитали договор? Ох уж эти формальности…

Точно. Договор на покупку. Я бегло просмотрел его и также бегло подписал, спеша опередить сомнения. Так что, когда они всё-таки прокрались в моё замутнённое эмоциями сознание, отступать было поздно. Иногда удаётся обхитрить и самого себя.

– Да, я прочёл.

– Хорошо, – улыбается Маэстро.

Всё это время мне не даёт покоя его взгляд: цепкий и равнодушный, он совершенно не уместен на доброжелательном полном лице. Мне кажется, что этот человек рассматривает меня, гадает, где мы встречались раньше. Я жалею, что оставил шляпу в машине – приметные волосы альбиноса не спрячешь под маской и едва ли с чем-то спутаешь. Ещё немного, и он вспомнит. Нужно его отвлечь.

– Этот человек… Иоши Сора…

– Ах, знаю, что вы хотите спросить, – и снова эта широкая улыбка, – Но у меня нет ответа на ваш вопрос. Только мои догадки! Видите ли, у Соры была тяжёлая неделя. Возможно, эта ошибка – результат переутомления. Ещё виной может быть костюм, знайте ли, он не особо подходил его роли, но спорить с модельерами…

– Но это не было ошибкой, – перебиваю я и тут же замолкаю, почувствовав очередной укол сомнения.

Могу ли я быть уверен? В конце концов, я ничего не понимаю в этом, у меня было эмоциональное помутнение из-за музыки, я ещё не выпил лекарство, я мог почувствовать что угодно – и вовсе не обязательно это было правдой. Но Маэстро внимателен к деталям. Его добродушная улыбка уже погасла.

– Возможно, – осторожно отвечает мой собеседник, – Я допускаю и такой вариант. Вы сможете спросить его самого об этом.

Киваю в ответ и отворачиваюсь. Меня вновь одолевают сомнения. Что я делаю? Зачем? Как объясню это Сэрине? Самому себе через несколько часов?..

…человек, идущий по музыке…

– Да, я спрошу его.

***

В холле актёры празднуют праздник. Всеобщее возбуждённое веселье искрится в воздухе, лопается пузырьками шампанского. Они сталкивают бокалы и кричат своё мелодичное «ура!». Провожают тех, кто уезжает, поздравляют друг друга с окончанием летнего представления, на подготовку к которому ушло столько сил и времени. Кто-то собирается, кто-то плачет, раздавленный неудачей. Кто-то плачет, напуганный удачей. Кто-то – молодой человек с короткими красными волосами – верит в лучшее, но думает о худшем.

Иоши Сора сидит на полу, привалившись к стене, и безразлично смотрит в пространство. Его никто не замечает, он сам провёл эту черту между собой и остальными. Безучастный к празднику, равнодушный к печали. Всегда неприметный, держащийся в стороне.

– Не собираешься?

Женщина в тёмном свитере садится рядом, с удовольствием вытянув ноги и сладко зевнув. Она из старого состава, Сора знает её с детства. У неё светлые ресницы и брови, светлая кожа, светлые длинные волосы. Паутина морщинок в уголках глаз.

– Ты ведь Йоши, да? Я тебя помню. Ещё мальчишкой. Четырнадцать лет прошло, надо же! Так быстро, я и не заметила. Чувствую себя старой.

Сора не отвечает, ничего не меняется в его лице. Но она как будто и не ждёт ответа.

Чувствовать себя старой – это не любить шумных людей в холле, из которых ты никого не знаешь, потому что они пришли совсем недавно и уже уходят. Чувствовать себя старой – уезжать и возвращаться много раз, и теперь, в последний свой отъезд, проводить время с единственным, кому можно рассказывать, не боясь быть непонятой. Не боясь услышать ответ.

– Я наблюдала за тобой на сцене. Это было очень опасно, но… красиво. Подозреваю, что ты куда способнее, чем хочешь казаться. И я даже догадываюсь, почему.

Она молчит несколько минут, слушая нетрезвый смех ликующих актёров.

– Но ты не зазнавайся совсем. Не думай, что ты такой особенный. Никто не уезжает с первого раза навсегда. Скажу тебе больше, в первый раз никто не уезжает дольше, чем на неделю. Две – максимум. Так что не нужно разводить из этого такую трагедию.

Сора молчит. Истерично.

– Кстати, – вспомнив что-то, она хлопает себя по бокам и достаёт из недр огромного свитера маленький белый пенал, – Ты же наверняка не готовился, раз это твой первый раз. И зря поругался с Нэл, она, в общем-то, всегда помогает с запасами. На будущее – собирай заранее, если не дружишь с фельдшером. А так… Ладно, я-то знаю, где достать ещё, а ты на стены полезешь через пару дней. Так что забирай мои. И удачи тебе, Йоши. Надеюсь, мы больше не встретимся.

Когда она уходит, Сора открывает пенал с глухим щелчком. Даже не поворачивает головы – достаточно беглого взгляда, чтобы узнать таблетки со снотворным и питательные капсулы. Обычный двухнедельный набор.

– Тебе пригодится….

Его руки вздрагивают, и что-то меняется во взгляде.

– Раз это твой первый раз….

Чтобы закрыть пенал, приходится приложить усилия. Хотя бы для того, чтобы не выронить его. Не запустить в стену. Или в разноцветную шумную толпу. Впрочем, вряд ли бы получилось – пальцы едва сгибаются теперь, и неконтролируемая дрожь поднимается от их кончиков к плечам.

На потёртой белой крышечке – неровная гравировка. «Кода». После конца.

Казимир

На улице совсем стемнело, а до этого ещё прошёл дождь. Теперь блики городских огней рассыпаются по булыжникам мостовой, а воздух пахнет землёй. Я пробую его на вкус и думаю о том, как сильно хочу поскорее оказаться дома.

Нас провожает целая делегация: два агента и девушка с короткой стрижкой, кажется, младший фельдшер. Она что-то говорит Соре, но он выглядит так, будто не слушает её или просто не слышит. Я наблюдаю за ними из машины. Мне надоело ждать, но почему-то – почему? – я не хочу торопить их.

– Иоши Сора!

Это кричит парень с красными волосами. Его я видел на сцене, и он тоже уезжает сейчас с кем-то из гостей. На его оклик Сора тоже не реагирует, но парень подходит ближе, и я замечаю его улыбку – тревожную и натянутую, как если бы все чувства в неё не вмещались.

– Так вы тоже! Невероятно…. Тогда удачи нам, да? Надеюсь, мы больше не….

Я не расслышал отсюда, что ответил ему Сора, но парнишка даже отшатнулся от удивления. Вот он мотает головой, и непонятно, от несогласия это или просто от глубокого потрясения. Тогда же его окликают из другой машины, и он уходит – подавленный и какой-то потерянный. Интересно, что это было? Одно или два слова. Что-то, чего мальчик не ожидал услышать.

Надеюсь, мы больше не что?

Я задумываюсь об этом и пропускаю момент, когда прощальная церемония заканчивается, и вот гарсон уже заводит двигатель, а Сора сидит позади меня. Дожидаюсь, пока провожающие уйдут, и снимаю маску, не сдержав вздох облегчения.

– Так значит, Иоши Сора. Я – Казимир Войелло, будем знакомы.

Наблюдаю за его отражением в зеркале: вблизи выглядит совсем не так, как со сцены, и уж точно не так, как мне тогда показалось. У него действительно тёмные глаза, но, возможно, не от природы, а от чёрных кругов, залёгших под ними. Кожа, напротив, неестественно-белая, почти как у меня. Я подбираю слово «болезненный», и с удивлением обнаруживаю, что оно подходит всей внешности Соры – и цвету кожи, и длинным серым волосам, и заострённым скулам. Даже выражению лица. Даже взгляду.

– Ехать нам долго, около шести часов. Так что можешь поспать пока, ты выглядишь уставшим.

И ещё он мне не отвечает. Как будто говорю со стеной – никакого отклика, камни в пустоту. Мне кажется, что я уже сталкивался с подобным однажды, но эта мысль оказывается горькой на вкус, и от неё что-то болезненно тянет в груди.

Я всё ещё слишком многое чувствую: отголоски разочарования, будоражащий флёр пережитого восторга, подавленного долгим ожиданием, тревожное эхо испуга и фальшивые нотки сомнений. Это только мои эмоции. Даже их хватает с головой, но есть ещё усталое непонимание гарсона, и неразборчивый, перенасыщенный шум провожающих. Я отстраняюсь от этого всеми силами, проклиная себя за слабость. В такие дни – когда между приёмами лекарства нужно сделать перерыв – мне следует сидеть дома, заниматься чем-нибудь монотонным и однообразным, ни с кем не контактировать. Я должен был вернуться ещё до полуночи. Должен был проспать до утра, выпить свои таблетки с кофе, и тогда всё было бы хорошо.

«Самое сложное уже позади, – говорю я себе в утешение, – Осталось только вернуться и объясниться с сестрой. Всё будет в порядке. Я пережил все эмоции ещё до того, как осознал их».

Да, осталось совсем немного. И ещё кое-что.

Кое-что, к чему я хочу вернуться до того, как это перестанет волновать меня.

– На счёт твоего выступления.

Я оборачиваюсь к нему, чтобы не пропустить ни одной детали, которая может выдать его мысли. Собираюсь прочитать каждый жест, каждую мимическую морщинку. Что угодно, что поможет мне приблизиться к сути.

Я собираюсь спросить. Задать конкретный вопрос, услышать конкретный ответ. Собираюсь ограничиться фактами, как делаю это всегда. Но заготовленные слова внезапно теряют смысл, я забываю их звук, забываю, как они произносятся. Вместо них рождаются другие. Откуда-то из глубин сознания, где всё ещё сбивается с ритма моё непривычное к восторгу сердце.

– Это было восхитительно. Самое красивое, что я видел сегодня. И самое настоящее.

Иоши Сора смотрит в окно. В секунду моих откровений огни города выбеливают его лицо, и я замечаю дорожки слёз на его щеках.

– Это было похоже на полёт.

И только теперь осознаю то, что вижу.

Нечто надрывается внутри, как если бы трос, который спас его тогда, оказался не закреплён.

Я ожидал чего угодно. Любой реакции. Хотел услышать ответ, но допускал и его отсутствие. Я мог бы продолжить. Всё ещё мог спросить.

Чем это было на самом деле? Ведь ты не мог ошибиться. Не в этот идеальный момент. Ошибка не могла выглядеть в сотню раз лучше всех номеров этой постановки. Твоя ошибка не могла быть такой совершенной.

Но я ничего больше не говорю.

Отворачиваюсь и смотрю на дорогу. Провожаю глазами ярко освещённые бульвары, цветные вывески торговых лавок.

Сонное полотно тишины медленно застилает наши глаза и уши, и я не тревожу его до самого рассвета.

Мы успеваем ещё до восхода: меня будит запах моря, и последние полчаса дороги я уже не могу уснуть. В предрассветном мареве тянутся прибрежные степи, сквозь мерный шум двигателя и шорох колёс я слышу, как волны вылизывают береговые скалы. Мой дом одиноко стоит на холме – светлые стены, высокие окна, огни на террасе, оставленные к нашему возвращению.

– Отведи его к Тинаре, – тихо говорю я гарсону, когда автомобиль останавливается у калитки. Открывая дверь, присматриваюсь окнам второго этажа. Неужели мне повезло впервые за день?

Увы, это не было правдой: Сэрина ждала на лестнице, с распущенными волосами, в длинном ночном платье. Одного взгляда на неё хватило, чтобы понять – буря неизбежна. Ещё и это странное чувство, как будто укол вины или стыда за собственную ненадёжность….

– Не спишь так рано?

– Меня разбудил шум двигателя. А вот ты должен быть вернуться к полуночи!

Я чувствую оттенок фальши в её словах и понимаю, что сестра совсем не ложилась сегодня. Наверняка ждала меня и беспокоилась, а я даже не позвонил.

– Прости, солнышко, у меня были неотложные дела.

Я пытаюсь просочиться мимо неё наверх, но Сэра замечает маску в моих руках (и почему я не догадался оставить её в машине?) и хватается за неё, как за единственную улику в жестоком преступлении.

– Ага! Что это у тебя за дела такие в городе поздно ночью?! На что ты спустил наши деньги, господин Войелло?!

Подумать только, моя шестнадцатилетняя сестрёнка, ещё вчера не выговаривающая букву «р», укоряет меня в расточительстве!

– Мои деньги, Сэра. Пожалуйста, не строй из себя мамочку. Я вправду очень устал.

– Мамочки здесь нет, Кас, – неожиданно-серьёзно прерывает сестра, и я замечаю в ней что-то, чего не замечал ранее. Нечто жёсткое, необыкновенно-сильное и самоуверенное. Это даже не эмоция – черта, фундамент, несущая стена. Что-то, на что опираются все её мысли и действия.

– Я знаю, – отзываюсь тихо, завороженный незнакомым доселе чувством. – Ведь я был последним, кто её видел.

Сэрина краснеет, поражённая моей бестактной жестокостью, и я пользуюсь этим, чтобы взлететь по лестнице, оставив ей злосчастную белую маску с бархатными лентами.

– А ну стой!

Чудом успеваю, и она ударяется плечом о дверь ровно в то мгновение, когда щёлкает замок под моими руками. Но я уже знаю, что сестра не уйдёт так просто.

– Казимир! Деметрий! Войелло! Немедленно открой!

***

– Вот и всё, – вздыхает Тинара, закрывая последний ящичек и выключая лампу, – Серьёзные порезы, но зашиты здорово. Ничего страшного, заживёт, может, и следов не останется. А то ты выглядишь так, будто тебе эти ноги отрезали по кусочкам…. Ох и любят же в этом доме драматизировать! И-оши, правильно? Уж не знаю, как тебя угораздило, но добро пожаловать и будем знакомы.

Она суетится вокруг с участием и осторожностью, как будто это и не её полчаса назад разбудили бесцеремонным стуком в дверь. Это и есть Тинара – пожилая женщина с добрыми зелёными глазами, полными морщинистыми руками и удивительным умением торопиться и волноваться, оставаясь спокойной и снисходительной.

– Что же в этот раз учудил наш юный господин? Мы ждали его к полуночи, госпожа так переживала, так волновалась….. А теперь посмотрите-ка на него, заявляется ни свет ни заря, перебудил весь дом, ещё и с гостями! Ты не обижайся, И-оши, просто очень уж это неожиданно, хотя и в его духе. Всё мнит себя взрослым, ему, понимаешь ли, всё можно, раз он тут старший. И это при живом-то отце!

Сора совсем её не слушает: он смотрит в окно, где за горбом холма спит, укутавшись в туман, самое настоящее море. Запахом ила и соли пропитана каждая вещь дома, и даже через закрытые окна слышно, как соприкасаются боками камни, потревоженные ленивой волной.

За своими мыслями оба пропускают возвращение гарсона, и тот ещё несколько минут стоит на пороге, почему-то не решаясь прервать эмоциональный монолог Тинары. Долго выбирает подходящий момент.

– Господин Войелло просил передать, что…. Ждёт гостя у себя в кабинете….

– А передай-ка господину Войелло, что пусть спускается сам, потому что гостя я не пустила! Не для того я тут возилась, чтобы моя работа пошла насмарку и пришлось всё заново перевязывать!

Гарсон отступает назад и беспомощно разводит руками.

– У него… некоторые проблемы….

– Какие ещё проблемы?

– С госпожой Сэрой, мадам.

Но Тинара только усмехается и складывает руки на груди, всем своим видом демонстрируя непреклонность намерений. Спорить с ней бесполезно. Гарсон знает это лучше всех, и потому уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Сейчас заявится, – довольно урчит победительница, возвращаясь к своей уютной хозяйственной суете, – Устроит тут своё любимое представление: «Я-хозяин-этого-дома, не-смей-мне-указывать!». Ха! Если время от времени не давать ему отпор, мальчик совсем зазнается и потеряет остатки человечности. И так уже на себя не похож….

Что-то в её словах задевает Сору. Он возвращается в комнату, обводит её растерянным взглядом, берёт со стола стакан с водой. Тинара внимательно за ним наблюдает. Становится тихо: так тихо, что оба слышат, как наверху хлопает дверь и звенят стёкла.

Иоши рассматривает искажённый свет в гранях стакана, подушечкой пальца постукивает по его ободку. Отводит руку в сторону и разжимает пальцы. Мгновение полёта – и взрыв от касания с полом. Осколки кидаются в разные стороны, стеклянная крошка осыпается лужу. Снова наступает тишина.

Тинара ничего не говорит. Со спокойствием бывалого медика извлекает из-за шкафа веник, сметает осколки в угол и накрывает лужу полотенцем. Достаёт новый стакан и наполняет его водой.

– И-оши Сора, – зовёт вполголоса, присаживаясь рядом и складывая руки на коленях, – Не знаю, что с тобой произошло, но это выглядит ужасно. Ты можешь рассказать мне, я попытаюсь помочь. Может быть, ты не заметил, но я – врач, квалифициров- и взрыв от касананный специалист. Не психиатр, конечно, но зато с большим жизненным опытом. Слышишь? Я действительно могу помочь.

Иоши смотрит на её руки: короткие пальцы с аккуратно-остриженными ногтями, выступающие вены и простое серебряное кольцо на мизинце. Это кажется ему очень красивым. Красивым в своей естественности , открытости и понятности.

– Я слышу, – тихо, с явным усилием отвечает он, возвращая стакан на место.

– Хорошо. Замечательно. Подумай над этим.

К приходу Казимира всё становится, как прежде: Иоши смотрит в окно, Тинара перебирает содержимое шкафчика с медикаментами и делает вид, будто ничего не замечает. Тогда господин Войелло постукивает мундштуком по дверному косяку.

Никакой реакции.

– Не смей командовать мной и моими слугами…. – ледяным тоном начинает Казимир, но закончить ему не дают.

– ….в твоём доме. Да-да, я тысячу раз это слышала, но знаешь что, мой хороший! Этот дом принадлежит, прежде всего, твоему отцу, а уже потом – тебе и твоей сестре. Не забывай этого и выбирай выражения в беседе со старшими!

– Закончила? – всё так же холодно и безразлично, – Отлично. Теперь выйди и дай нам поговорить. Пожалуйста.

– Выгоняешь меня из моего же кабинета? – возмущается Тинара, но уже не так зло. Ей хватает беглого взгляда, чтобы понять, что свои злосчастные таблетки Казимир уже принял, а значит, требовать от него адекватного поведения бесполезно. – И не вздумай здесь курить!

Но стоит ей выйти за порог и закрыть дверь, как её хороший с непроницаемым лицом достаёт зажигалку. У его сигарет – терпкий вишнёвый запах, который моментально вытесняет призрачный флёр моря и навязчивый запах дезинфектора.

Потом Казимир подходит к окну. Ему как будто не хватило времени, чтобы подобрать слова (он подбирал их все шесть часов дороги, хотя и не был уверен, что осмелится озвучить), и теперь был смысл оттягивать каждую секунду, чтобы отточить звучание. Только когда первые солнечные лучи касаются вершины холма, вызолотив колоски диких трав, господин Войелло оборачивается, задёрнув штору.

– Прежде всего, я должен извиниться за свои необдуманные действия. Я был не в себе.

Иоши смотрит на него нехорошим взглядом, в котором рассеянное внимание сочетается с равнодушием и бесконечной усталостью. Однако каждое новое слово что-то меняет в его состоянии, как если бы сдирать свежие повязки с ран и наблюдать за тем, как они кровоточат.

– В общем, всё произошедшее вчера, включая твою покупку, было сделано в состоянии аффекта. Мне жаль, если это причинило тебе неудобства. Можешь остаться здесь на какое-то время…. Пока не поправишься. А потом я попрошу гарсона отвезти тебя назад.

Потом они смотрят друг на друга. Две минуты напряжённой тишины, с одной стороны которой – ожидание ответа, с другой – принятие и повторение услышанного. В конце концов Иоши выпрямляется, и на его лице впервые за долгое время появляется осмысленное выражение.

– Хочешь сказать, что ты ворвался в мой мир, переломал его, вывез меня неизвестно куда, чтобы теперь…. за это извиниться?

Казимир тоже повторяет про себя его слова, сопоставляя смыслы, и удовлетворённо кивает, когда всё сходится.

– Да, именно это я и говорю. Только без утрирования.

В следующую секунду тот самый стакан ударяется о стену, и слабый солнечный свет искажается в десятке разлетающихся осколков. Второй за утро. Казимир уворачивается в последнее мгновение, выдавая свой опыт в подобных делах (последние годы жизни с Сэрой были действительно напряжёнными), но даже теперь не меняется в лице.

За двоих возмущается Тинара, появившаяся так быстро, как будто всё это время стояла за дверью, прислушиваясь к происходящему с чуткостью дикой кошки. Ей чудом удаётся удержать Иоши.

– Что вы творите в моём кабинете!!!

– Утрирования?! Да что ты понимаешь, ты….

– Боже мой, Тинара, он только что чуть не убил меня!

– И правильно сделал! Я и сама бы тебя убила, да не хочу огорчать Честера! Разве можно так обращаться с живым человеком?!

– У меня был приступ! – неубедительно оправдывается Казимир, – И я извинился!

– Уйди отсюда ради бога, иначе он тебе такой приступ устроит, с кровати не встанешь!

Но стоит Казимиру повернуться к двери, как на пороге возникает Сэрина: её золотистые волосы растрёпаны, лицо раскраснелось, как после драки. Белую маску она всё ещё сжимает в руке, и ей же замахивается на брата.

– Вот ты где! Думал, я тебя не найду?! И что это… Кто?..

Она замечает Иоши, и напускная ярость в её глазах сменяется сначала удивлением, а затем – искренним любопытством, граничащим с необъяснимым, совсем детским восторгом. Казимир тоже замечает это, и спешит привлечь внимание сестры, потянув на себя бархатную ленту.

– Это Иоши. Он погостит у нас какое-то время. Пока Тинара, – многозначительный взгляд в сторону, – Его не отпустит.

– Так ты из-за этого задержался? Нужно было сказать сразу! Какой же ты глупый!

В это же время Сора неожиданно обмякает в руках Тинары, как будто у него кончился завод. Сэрина бросает скандалить и кидается помогать, хотя женщина справляется и без неё (удивительно, сколько силы в её руках). Казимир тоже не уходит и наблюдает со стороны, почему-то думая о вчерашнем представлении.

– Обморок, – констатирует Тинара, – Да какой глубокий, надо же! Ладно, так даже лучше. Ему нужно отдохнуть. Как и всем нам. Госпожа Сэрина, вы ведь не спали всю ночь, верно? Ещё есть время наверстать.

– Ну неет! Только случилось что-то интересное, как я могу идти спать сейчас? К тому же, солнце уже встало….

– Тогда проверь, не разбудили ли мы отца, – неожиданно поддерживает её Казимир, – Если да, то объясни ему про гостя и извинись за меня.

– Проверить схожу, но извиняться будешь сам! – огрызается Сэри, – И маску твою я себе оставлю. Тебе она ни к чему, ты итак на неё слишком похож. Такой же равнодушный и…. искусственный!

Казимир

Тинара настаивает на утренним чаепитии, объяснив это тем, что она теперь всё равно не заснёт, а до завтрака ещё долго. Казимир легко соглашается. Они оставляют бессознательного гостя в медицинском кабинете и уходят в гостиную, где уже открыты окна, и заспанная горничная расставляет на столе фарфоровый сервиз.

Казимир вкратце рассказывает о вчерашнем представлении: о том, как действие таблеток закончилось, и как он поддался сладкому дурману ностальгии, позабыв о времени и здравом смысле. Рассказывает о своём разочаровании, о том, как мало людей было в зале. Какой скучной была постановка. Как Иоши Сора сорвался с троса, перепугав всех присутствующих, и как этот странный акробатический трюк – или чем это было на самом деле? – заставил его, Казимира, пережить давно забытое чувство восторга и страха.

Тинара слушает внимательно, со своим обычным безмолвным пониманием. Только в конце спрашивает – но зачем же ты поставил на него? Как такое вообще пришло тебе в голову?

Казимир выдыхает в потолок сладкий дым и долго думает, пытаясь выбрать из ярких, перенасыщенных воспоминаний нужное.

– Тогда я думал, что помогаю ему. Не знаю, как объяснить это лучше. Мне показалось, что он расстроится, если никто не поставит. Это значило бы, что никто не оценил его мастерство. А я оценил.

– Да уж, он явно был счастлив оказаться здесь, – усмехается Тинара, – Прямо таки не мог сдержать благодарных чувств.

– Я понял, что это не так, ещё в машине. Мне больших усилий стоило не почувствовать его тогда. Все шесть часов смотрел на дорогу и медитировал.

– А может, стоило бы и почувствовать?

– Не стоило. Ты не поймёшь.… Это было очень страшно, Тинара. Я испугался того, что могу пережить те же чувства, что переживает он. Не уверен, что выдержал бы.

– Хм. И всё-таки ты позволил ему остаться.

– Две недели, не больше. Ты знаешь, той части мира нет места в нашем доме. Я ещё подумаю, как оградить от него Сэрину и отца.

– Ох, Казимир…. Не нужно решать за других. Ты ведь сам этого не любишь.

– Я забочусь о них. Не пытайся внушить мне чувство вины за это.

Несколько минут они молчат, думая о своём. Дым сигарет Казимира утекает в открытое окно, меняясь местами с ароматами моря и утренний росы на сочных молодых травах. Тяжёлые шторы уже опущены, чтобы не впустить в дом слишком много света, но солнечные зайчики всё равно бродят по стенам, и никто не обращает внимания на их присутствие.

– А ведь ему стало легче, когда ты сказал о возвращении, – задумчиво говорит Тинара, как будто сама не до конца уверена.

– Думаешь? – безразлично отзывается Казимир. – Может быть. В любом случае, это уже не важно.

Важно снова не допустить той же ошибки, – добавляет он про себя, – Я должен быть внимательнее. Строже. Особенно в эти две недели. Чтобы от его присутствия здесь ничего не изменилось.

Потому что в доме семьи Войелло больше нет места искусству.