Читать книгу Орлиного цвета крылья - Елизавета Владимировна Крестьева, Елизавета Крестьева - Страница 5

Прошло две недели.

По-прежнему стояла тихая, солнечная, прозрачная осень. Лишь изредка, как сегодня, например, небо хмурилось, брызгая грустным, прозрачным дождиком в Анино толстое офисное стекло.

Аня сосредоточенно работала. Приближался гонконгский саммит, и Ане даже чудились иногда раскосые глаза азиатских воротил-финансистов, просматривающие ее доклад. Успех «Транс-Инвеста» означал выход на тихоокеанский фондовый рынок и огромные перспективы. Работа всё больше нравилась ей. Она чувствовала нарастающую уверенность в себе и получала искреннее удовольствие от скупых, но не таких уж редких похвал ее требовательного босса. Она искренне восхищалась Филатовым. Этот человек великолепно мыслил, в его голове мгновенно рождались идеи, которые он мог тут же пустить в ход. В то же время он был гибок, словно змея, и умел изменить тактику прямо на ходу. За несколько последних лет он и его команда сумели вытянуть из безнадежной пропасти несколько умерших приморских предприятий, отстроить две значимые автомагистрали, взять в аренду кусок побережья в Хасанском районе и построить там дайвинг-центр и яхт-клуб и еще много всего, что обеспечило Филатову славу «экономического гения».

Она установила хорошие отношения с тремя его замами и их секретаршами, знала по имени-отчеству всех уборщиц на своем этаже и почти весь управляющий персонал холдинга; обзавелась привычкой в обеденное время весело болтать с Петром Афанасьевым, дожидаясь очередного кулинарного шедевра прямо на его кухне, куда он почему-то её допускал. Анина открытость, вежливость и простота в общении вызывали к ней почти непроизвольное доверие со стороны даже незнакомых людей. Поначалу расползся было традиционный слух о том, что она спит с начальником, но Аня на лукавые замечания и хитрый блеск в глазах реагировала столь искренним смехом, что слухи быстро завяли на корню. После этого уважения к ней заметно прибавилось, и Аня втайне гордилась этим. Это было очередной маленькой победой на пути к новой счастливой жизни. Когда же начался этот путь? – рассеянно подумала Аня, постукивая пальцем по колёсику «мышки».

Спустя некоторое время после смерти матери Аня впервые попробовала простить себя… или мать… или кого-то еще – трудно было разобрать. Она осознала, что дорога привела её к обрыву. Она помнила то странное ощущение, будто она стоит, раскачиваясь, на самом краю, и холодный ветер времени бьёт ей в лицо. Страха не было, не было боли. Была разверзшаяся перед ней пустота. Тогда у Ани хватило сил, чтобы осознать, что она по жизни шла тропою войны. Войны со всем миром. Миром, населенным врагами и пронизанным ненавистью и страхом. Где главный враг – она сама, всегда был рядом, и от него нельзя было убежать, и нельзя было его победить.

Она зарыла топор войны. Навсегда. Она смотрела на свое осунувшееся серое лицо в любимом мамином зеркале и смогла, не отводя взгляд, сказать своему отражению: «Я тебя люблю». Но не смогла разжать тогда кулаки с впившимися в кожу ногтями. «Я тебя люблю», – повторяла она упрямо, глотая солёные слёзы.

Она повторяла это каждый час, каждый день, твердила эти простые слова перед тем, как уснуть и первым делом, проснувшись. Она вообще была упрямая. Она научилась улыбаться своему отражению, и ее ногти больше не впивались при этом в ладони.

После продажи квартиры, драгоценностей и оплаты огромных материнских долгов, измученная репортёрами, стремившимися высосать из нее пикантные подробности маминой смерти – мать умерла от передозировки вместе с очередным любовником прямо на своей постели, девятнадцатилетняя Анжелика Коробова, враз оставшаяся без матери, без славы, без денег, без друзей и квартиры вдруг почувствовала огромное облегчение. Как будто с нее сняли средневековые рыцарские доспехи, и она стояла теперь легкая, свободная идти на все четыре стороны. И она отправилась на Казанский вокзал…

Аня откинулась на спинку кресла и отогнала непрошеные воспоминания. Филатова сегодня не было, приближалось время обеда. Дождь стучался в окна все интенсивнее, похоже, погода испортилась окончательно, но Аня любила дождь. Она задумчиво посмотрела на подувядший букет из осенних цветов на окне. Есть вроде бы не хотелось, и Аня решила пойти прогуляться в сквер и набрать свежих ярких листьев, чтобы поставить их в вазу.

Стремление творить красоту вокруг себя привело к тому, что офис и приёмная гендиректора несколько преобразились. Во время его отсутствия, Аня взяла за правило тщательно проветривать его кабинет, справедливо не доверяя ультрасовременным кондиционерам. Когда директор был у себя и работал, Аня передвигалась практически бесшумно, приглушала сигнал телефона и звук компьютера. Когда Филатов думал над чем-то важным, положив голову на руки и запустив пальцы в волосы (дверь кабинета он закрывать не любил), Аня автоматически готовила свежий кофе и ни с кем начальника не соединяла, записывая необходимую информацию. Еще она стала приносить из дома всякие вкусные мелочи вроде крошечных пирожков с курагой или яблоками, легкомысленных воздушных печений или маленьких пряничков с начинкой и прочих приятных вкусностей, высыпала их в красивую, расписанную Иркой тарелку, пристраивала ее с краю на своем столе и с затаенным удовольствием наблюдала, как Филатов, уходя к себе с кружкой кофе, рассеянно цепляет с тарелки очередной пирожок. Несколько простых, но красивых вазочек со свежими цветами или листьями стали неброской, но неотъемлемой деталью интерьера. Аня всегда меняла букеты в отсутствие шефа, не собираясь нарываться на насмешки. Ей было привычно жить в красивом пространстве, где бы она ни находилась, и она получала от этого много удовольствия, которое приятно скрашивало ее довольно однообразную деятельность. Но она и не подозревала, во что это всё может вылиться…

Вернувшись в приемную после прогулки со свежими яркими листьями в руке и радостной улыбкой на лице, она обнаружила в своем кресле шефа, просматривающего набранную ей, но еще не законченную сводку, и против её воли, улыбка сползла с её лица. Она молча прошла к окну и поставила в вазу все листья, половина которых предназначалась для его кабинета, потом сняла влажный плащ и повесила его в шкаф, чувствуя, как спину буравят его глаза. Потом спокойно обернулась к нему.

– Где ваше «здравствуйте»? – ледяным тоном осведомился Филатов.

– Здравствуйте, – спокойно отозвалась Аня, чувствуя приближающуюся бурю. Филатов был не просто зол, – взбешён неизвестно отчего, и Аня понимала, что ей уготована роль боксёрской груши, хочет она того или нет. Все замерло у нее внутри в ожидании удара, но удар все равно оказался подлым и неожиданным.

– Пытаетесь превратить мой кабинет в райский уголок? – зашипел Филатов. – Хотите, чтобы я оценил ваши женские достоинства? Прикармливаете, чтобы я у вас с ручки стал кушать? На что рассчитываете? На постель? Для любовницы вы в любом случае статями не вышли, уж извините! На прибавку к зарплате? Я вам не за кофе и цветы плачу! Какого черта, я же вас предупреждал, Анна Егоровна! Мне нужны только ваши замечательные мозги! Вы поняли! Только ваши мозги! – последнюю фразу он просто проорал.

Анино лицо застыло в маске спокойствия, но от каждого нелепого, чудовищного обвинения по её спине пробегала холодная дрожь. Жестокая обида скрутила ей внутренности в тугой узел, но она так и не смогла ничего сказать. Она стояла и молча, глупо, как баран, смотрела на него, не видя его, не видя ничего вокруг. Воцарившееся гробовое молчание разорвал громкий, как визг, сигнал телефона.

– Да! – рявкнул Филатов, сорвав трубку. – Да, – повторил он уже спокойнее. – Нет, я сейчас сам к тебе подойду.

Он бросил трубку и рывком поднялся.

– Сводка не закончена, – процедил он сквозь зубы. – Не забудьте свериться с курсом валют. К четырем жду законченный вариант, – он стремительно дошел до двери. Уже в дверном проеме он оглянулся на неподвижно стоящую Аню.

– Надеюсь, вы все хорошо запомнили, Анна Егоровна. Больше повторять одно и то же я не намерен. Всегда можно найти замену кому угодно.

Хлопнула дверь. В ней не было стекла, но ситуация всё равно до боли напоминала ту, из глухого нелюбимого прошлого… Аня почти физически увидела, как сыплются на дорогой ковёр острые матовые осколки, рушатся со своих постаментов развенчанные кумиры.

Она не стала убирать листья и вытряхивать сладости из расписной тарелки. Села за компьютер, сверилась с курсом валют и допечатала завершение сводки. Пока принтер, тихо гудя, распечатывал документ, Аня закрыла фрамуги в приемной и в кабинете Филатова. Потом она рассортировала по порядку отпечатанные листы и аккуратно положила их на своем столе. Подумав немного, выложила на сводку свой пропуск. Подумала еще немного, достала из сумки смешного жирафа и поставила рядом. Вот теперь всё.

Она не помнила, как добиралась до своей квартиры. Вроде бы даже не на автобусе. Дождь лил как из ведра, у нее не было с собой зонта, но это даже радовало. В поисках тепла она заходила в магазины и даже купила в каком-то из них смешную маечку, которая в скомканном виде обнаружилась потом в её сумке. Потом зачем-то сидела в парке на лавочке, и почему-то хотелось поехать на вокзал, но она только смеялась над этим глупым желанием и повторяла, словно заведенная: «Этот номер больше не пройдет, Анжелика Егоровна!» Она бездумно наблюдала за красными и желтыми листьями клёнов, дрожавшими под струями дождя, и ей казалось, что эти качающиеся листья – единственная в жизни реальность, а все остальное – просто не очень хороший сон, и надо поскорее проснуться, но холодная вода капала ей за шиворот, а она почему-то не просыпалась.

Она всё-таки добралась до дома, кое-как содрала с себя мокрую одежду и забралась в постель. Сквозь непрерывный шум в голове и вереницу беспокойных сновидений слышались настойчивые телефонные трели. Её рука машинально шарила в поисках трубки, не находила, потом трели прекратились, и она провалилась в глубокий сон, почти беспамятство.

Когда Филатов вернулся, то сразу увидел пропуск на секретарском столе и игрушечного жирафа. Он всё мгновенно понял. И испытал огромное облегчение. Он упал в кресло, залихватски ухнул, оттолкнулся ногами и проехался до стены и обратно. Эта глупая женщина умудрялась одним своим присутствием переворачивать с ног на голову его жизнь! И эти её дурацкие цветы и пирожки! Когда жена Василия Андреевича Величко, его первого зама, заглянула в его кабинет в поисках мужа в обеденное время, её намётанный взгляд мгновенно оценил, как неожиданно миленько стало в «Мишиной епархии», как она выразилась. Конечно, она поделилась своим восхищением с мужем, а тот, ничтоже сумняшеся, с самим боссом. Филатов даже растерялся. Он вроде не замечал ничего такого… Но когда вернулся к себе и присмотрелся к обстановке «незамыленным» взором, то сразу понял, о чём речь. И где-то внутри начал разгораться праведный гнев. Значит, и она туда же, фальшивая серенькая скромница…

Взгляд его переместился на тарелку, сиротливо примостившуюся на краю стола. Филатов решительно поднялся, схватил тарелку и уже собрался шарахнуть ей об пол, но вдруг замер.

Это была очень красивая, необычная тарелка. Он стряхнул с неё пирожки прямо на стол. По ободу тонкого фарфора вился затейливый узор из переплетённых волн, а в центре из волны выпрыгивали дельфины. Ручная роспись, пусть не слишком профессиональная, но очень живая, оценил Михаил. Дельфины летели стремительно, их морды радостно улыбались. Неужели сама расписывала?..

Филатов присел на край стола с тарелкой в руках, отрешённо глядя на дельфинов.

Она действительно ушла.

Насовсем.

Он так и не понял, что же она от него хотела.

Она не придёт и не потребует в бухгалтерии зарплату, до которой оставалось недолго. Она не будет больше смотреть на него спокойными глазами, в которых ему постоянно чудилась лёгкая насмешка. И её острый язык не воткнётся больше ни в одно его больное место, которые она чувствовала с безошибочной точностью. И эти её рассуждения, зачастую слишком логичные, чтобы их опровергнуть, слишком… тревожащие, что ли…

Боже, как она его достала!

Его пальцы осторожно погладили рисунок на тарелке.

Почему она так легко сдалась? Ведь ей нужны были деньги, она и сама об этом говорила. Ах, нет, она говорила про мечту. Горячая яростная волна гулко шмякнулась в грудную клетку. Какие там мечты у взрослой одинокой девицы! Тьфу!..

Неужели сама рисовала? Пальцы пробежались по кайме. Не может быть. Вот чудо в перьях! Что ему делать теперь с этой тарелкой?

Что ему делать теперь без неё?

И вдруг стало больно.

Как она посмела уйти?

Захотелось лечь на пол и раскинуть руки.

Он всегда был одинок. Только мама и сестрёнка. Больше никого. Только эти женщины не сливались для него в одно смазливое и алчное, жадное, ненасытное, кровососущее женское лицо, всегда похожее на то… из молодости, из зелёной юности.

Анна Егоровна тоже не сливалась, внезапно мелькнула мысль. Это был доселе незнакомый ему хищный женский подвид. В том, что этот подвид, мутировавший, словно вирус гриппа к очередному сезону, намного более опасный, Филатов не сомневался. Как вовремя он от неё избавился!

Она молчала, когда он на неё орал. Вся из себя холодная и невозмутимая, как статуя американской Свободы.

Только плечи чуть вздрагивали.

Боль, словно свернувшийся в груди маленький злобный дракон, стремительно распрямилась. Филатов вздрогнул.

Ни слова не сказала в свою защиту! И неподвижные серые глаза смотрели прямо в его зрачки.

Длинная зубастая драконья пасть вцепилась в сердце.

Она просто сильнее его. Он это понял с самого начала, но ни за что бы себе в этом не признался. Она сильнее, храбрее, мудрее. Она добрая… Она так и осталась стоять, когда он хлопнул дверью.

Дракон разрывал ему внутренности, рыча и полыхая пламенем.

Тарелка врезалась в стену и разлетелась вдребезги. Он метался, злился, ненавидел себя, но знал, что он побеждён, и всё теперь бесполезно. Да и секретарь она первоклассный, и чутьё у неё превосходное – попискивали трусливые мыслишки, приводя его в бешеное отчаяние. И он снова упал в кресло, тяжело дыша. Постепенно он запихал обратно злобного дракона, громадным усилием заставил его свернуться в кольцо и утихнуть.

Догадалась она или нет, что победила?

Догадалась или нет?

Гудки неслись над залитым дождём Владивостоком.

Никто не отзывался…

– Она очень больна, у нее сильный жар, она спит. Приходите позже, через пару дней, – услышала Аня знакомый женский голос сквозь ватную темную тишину.

– Боюсь, я должен её увидеть именно сейчас, – сказал мужской твёрдый голос.

Женский голос возмутился:

– Я прекрасно знаю, что вы – её начальник, но не брат же и не муж. Так что извините, я вас не пущу.

– Тогда мне придется войти без приглашения, – невозмутимо ответил голос, послышалась какая-то возня, и женщина воскликнула:

– Да что вы себе позволяете!

Аня с трудом разлепила глаза. Очертания комнаты немного расплывались. В этот момент в комнату шагнул Филатов, в рукав плаща которого вцепилась негодующая Нинка, таращившая на него свои большие черные глаза. Эта картина была так восхитительно нелепа, что Аня фыркнула и с трудом вытолкнула через непослушные губы:

– Отпусти его, Нинка, это не разбойник, это мой шеф. Бывший…

– Настоящий, – спокойно произнес Филатов, внимательно разглядывающий Аню из-под нахмуренных бровей.

Аня вдруг всей кожей ощутила, какое жалкое зрелище она сейчас собой являет: растрепанная, с лихорадочными пятнами на щеках и нездоровым блеском в глазах, лежащая под толстым одеялом. Рядом обнаружился стул с неизменными атрибутами больного человека – кружкой, упаковками таблеток, термосом, шприцами. Когда Аня увидела шприцы, она тут же ощутила, как ноет ее заднее место, в которое подруга успела чего-то натыкать. Голова ее гудела как рельс, по которому только что промчался груженый состав, а горло драло так, будто она месяц сидела на диете из кактусов.

– Я пыталась его не пустить, между прочим! – воскликнула разъяренная Нинка, готовая оторвать Филатову рукав, а то и чего-нибудь еще. С яростной Нинкой лучше не связываться, это Аня знала по собственному печальному опыту. Как-то они разругались по какому-то идиотскому поводу, и Нинка пропала на полгода, успев расколотить Анину любимую вазу. Они обе очень страдали от этого разрыва, потом долго и упорно ревели, когда помирились и даже нешуточно напились, но с тех пор Аня всегда старалась не распалять вспыльчивую подругу. Так что Филатов был в нешуточной опасности, о чем он, впрочем, ничуть не переживал. Он улыбнулся Нинке и осторожно отцепил ее руку . Потом невозмутимо откинул полы щегольского тёмного плаща и уселся в кресло, стоявшее рядом с Аниной кроватью, словно делал это всю свою жизнь. Нинка, опешив от такой наглости, уже открыла рот, чтобы закатить невиданный скандал, но Аня умоляюще посмотрела на неё:

– Не надо, Нина, пожалуйста!

Нинка зверски посмотрела на Аню и мгновенно переключилась на неё, чего Аня, впрочем, и добивалась.

– А ты тоже хороша, красавица! Ни привета, ни звонка! На звонки тоже отвечать не надо – зачем?! Помирать, так в гордом одиночестве! Ладно, я медсестра! Ладно, ключи есть!

– Я не собиралась помирать, – тихо буркнула Аня.

Пока Нинка устраивала Ане выволочку, Филатов рассматривал Анино жилище. Всего одна комната, как он успел заметить. Простая, скромная, но не без изящества обставленная комнатка с приятными картинками на стенах. Почему-то не удивило его отсутствие телевизора. Не удивил дорогой ноутбук на столе с хорошими колонками, знакомые кленовые листья в вазе на подоконнике и множество комнатных растений в изящных горшках. Не удивил книжный стеллаж, забитый книжками по самое некуда и разнообразные симпатичные сувениры, торчащие то тут, то там. Но были и вещи, заставлявшие задуматься.

Портрет смутно знакомой красивой женщины на стене с усталыми тёмными глазами. Впрочем, некоторое сходство с Аней навело его на мысль, что это её мать, хотя Ане не досталось ни материнских оленьих глаз, ни изящно изогнутого рта. В голове что-то назойливо мелькнуло, но Филатов не успел схватить за хвост быстро скользнувшую мысль.

Стопка зелёных книг рядом с Аниной кроватью заставила его брови поползти вверх. Он, конечно, слышал о «Звенящих кедрах России», но эти книги и люди, их читающие, вызывали у него легкое справедливое презрение, как и у любого нормального человека, столкнувшегося с какими-нибудь сектантами. Как связать с этим всем его умную, необычную и интересную секретаршу, он не знал. Что это могло означать? Скука? Нет, от скуки не держат книги возле кровати и не закладывают в них столько закладок. Развлечение? Так называемый «духовный поиск»? Он поразмыслил еще немного, но за недостатком информации отложил все размышления и выводы на потом.

Нинка уже спустила основной пар, но Аня видела, что теперь ее снедает жгучее любопытство. В общем-то, Ане было безразлично, что Филатов приехал к ней извиняться, в чём не могло быть сомнений, хотя раньше масштаб подобного события заставил бы ее глаза вылезти на лоб. Вся её боль и огромная обида, причиненная этим человеком, уже успели трансформироваться в обыкновенную, хоть и тяжелую болезнь. Аня давно научилась прощать. Но она чувствовала, как место ее робкой влюбленности медленно занимает спокойное разочарование. Ее обычное неверие в любовь. Ей захотелось на свою землю, хотя за окном было пасмурно и промозгло.

– Нина, ты не обидишься…

– Обижусь, – мгновенно среагировала Нина. – Но я и так с дежурства сбежала.

Она сердито зашуршала упаковками таблеток. Аня печально вздохнула. Ссориться с Нинкой ей хотелось еще меньше, чем выяснять отношения с Филатовым. Пить таблетки – тем более. Но Нинка была непреклонна.

– Вот это ты пьешь сейчас. Это – через полчаса. В термосе – отвар шиповника. Можешь медом подсластить. Шиповник чтобы весь к вечеру выпила.

Она встала и несколько неохотно, как показалось Ане, потянулась за сумкой.

– Да, – сказала она решительно, – если к шести я до тебя не доберусь – выпьешь еще одну такую, – она помахала упаковкой у Ани перед носом. Аня с отвращением прочитала непонятное слово и пробормотала:

– Я не пью таблетки…

Нинка в корне подавила ее вялое сопротивление:

– Теперь пьёшь, – отрезала она. – Иначе я приезжаю на «Скорой» и с полным основанием кладу в больницу с подозрением на пневмонию.

Она не шутила. Она и работала на «Скорой» диспетчером, так что Ане пришлось промолчать.

– Вечером сделаю тебе уколы. Всё, я полетела. Учти, я всё пойму – пила или не пила. Так что… А вы, гражданин начальник, – повернулась она к Филатову, – не задерживайтесь с визитом и не утомляйте больную. Я всё проверю.

Филатов, улыбаясь, обезоруживающе поднял руки. И в этот момент Нинка отчетливо увидела в нём Аниного мужа – так неразделимо они выглядели: беспомощная больная женщина и ее мужчина с тревожными беспокойными глазами. Нина моргнула, и наваждение исчезло, и она даже удивилась его нелепости. Анька и Михаил Филатов: ну не бред ли!

Они оба молча ждали, пока хлопнет входная дверь. Дверь хлопнула, и они всё так же молча посмотрели друг на друга. Аня не выдержала и первая отвела глаза.

– Я совсем вас не ожидала увидеть, – просипела она смущённо, хотя сказать хотела совсем не то.

Филатов улыбнулся. Почти нежно, как ей показалось. Её сердце, до этого словно висевшее в замороженной пустоте, вдруг болезненно толкнулось в ребра и стало горячо и почему-то стыдно. Она пересилила себя и снова посмотрела в его глаза, чувствуя, как алым заливает щеки.

Он распечатал таблетку и налил в её кружку отвар из термоса.

– Выпейте, – протянул он таблетку и кружку.

Аня ошалело уставилась на крепкую суховатую ладонь, на которой сиротливо белел кружочек таблетки. Вот бы взять губами этот кружочек и заодно потереться щекой об эту ладонь и вдохнуть жадно её запах… Так близко… так просто…

– Выпейте, – повторил её начальник уже настойчивее, и она, словно очнувшись, осторожно взяла таблетку, проглотила и запила отваром противную горечь.

– Почему, когда мной командуют, я подчиняюсь? – улыбнулась она вымученно.

– Как же, подчиняетесь, – фыркнул Филатов. – По-моему, у вас всегда своё мнение по любому поводу.

– Михаил Иванович…

Он комично прижал к губам палец:

– Тсс, Анна Егоровна. Ваш сердитый доктор разговаривать много не велел. Я буду говорить, а вы будете слушать.

– Вам не нужно…

– Вот, – посуровел Филатов. – Подчиняется она. Вашим упрямством можно гвозди забивать. Молчите и слушайте.

Аня растерянно замолчала. В голове стоял низкий гул, словно в пчелином улье. А Филатов откинулся в кресле и устремил рассеянный взгляд в стенку напротив.

«Собирается с мыслями», – машинально подумала Аня, успевшая хорошо изучить повадки шефа. «Господи, лучше бы я действительно в нём разочаровалась. Да лучше бы в того же Сашку влюбиться. Да лучше бы вообще ни в кого не влюбляться, жить, как прежде, да радоваться, да поместье строить…» Где-то в непонятных глубинах души Аня всегда осознавала, что вообще-то поместье – это Со-творение.

«Он и она в любви друг к другу веток малины осенью касались…»

Читать эти строки было приятно и мечтать тоже не возбранялось, конечно. Вот только в нынешнюю Анину реальность всё это как-то не вписывалось. Долгая жизнь независимой одиночки сделала своё дело. У нынешней Ани было много друзей-мужчин. Она и сама превратилась в «рубаху-парня», даже забыла, когда в последний раз надевала юбку. Теперь вот и стройкой вовсю увлеклась, заливала фундамент и укладывала брусья наравне с мужчинами. А иголку и в руки не брала, разве что какую-нибудь дырку коряво зашить, да и то частенько просила об этом Ирку, даже не краснея при этом. А ещё она – финансовый работник! Не работница же! И вовсе никакая не женщина! А кто – непонятно… Какая уж тут любовь.

Филатов посмотрел на неё своими пронзительными холодными глазами, и Анина душа сжалась в робкий писклявый комочек.

И всё-таки она женщина, потому что рядом сидит мужчина, с которым невозможно чувствовать себя «рубахой-парнем». Невозможно даже дышать, потому что воздух становится словно раскалённым, и его больно втягивать внутрь. И вместе с этим воздухом накаляются все внутренности, а сердце бухает, словно кузнечный молот – гулко и страшно…

– Я не знаю, зачем я здесь, – бросил вдруг Филатов сухо и зло. – Я не привык ни перед кем отчитываться и извиняться. Тем более перед… сотрудницами.

В это слово было влито столько яда, что кровь прихлынула к Аниным щекам.

– Саммит-то не за горами, – язвительно прошептала она.

Знакомое гневное пламя полыхнуло в его глазах.

– Думаете, без вас бы не обошелся?

– Вот и обойдитесь, – она настолько разозлилась, что стала выкарабкиваться из постели, хотя была лишь в длинной футболке и трусах. Ей хотелось, чтобы этот «финансовый гений» провалился сейчас ко всем чертям в преисподнюю, откуда, несомненно, и происходил.

– Вы куда? – рука ухватила её под локоть так неожиданно, что Аня вздрогнула и выдернула локоть.

– Я вообще-то у себя дома, Михаил Иванович. Я собираюсь пойти пописать, если вам так интересно. Если вы извращенец, то можете пойти со мной в туалет, я приглашаю.

Нинка всегда говорила ей, что она, Аня – грубятина, и ей надо рот с мылом мыть после её шуточек. Что любой приличный мужчина от одной такой шуточки пустится наутёк, не говоря уж о предложении выйти замуж. Но Филатов запрокинул голову и расхохотался так громко, что несчастная Анина голова отозвалась протяжным звоном. Аня невольно зажмурилась и тут же снова ощутила его руку под локтём.

– Пойдемте, я вас доведу, – проговорил он сквозь смех. – Но только до двери. На ваше приглашение вынужден ответить отказом. Как-нибудь в другой раз.

«И куда только подевалась его злость?» – растерянно подумала Аня, закрывая за собой дверь.

А Михаил прошел в кухню и огляделся. Кухня как кухня, маленькая, чистенькая, уютненькая. Из клетки на холодильнике на него с подозрением покосился лимонно-желтый попугай. Филатов неожиданно улыбнулся: у Ани на кухне стояла старая электроплита «Мечта», – такая же в точности, как была у них с мамой в старом доме в детстве. Он вспомнил парной запах молодой картошки с зеленью и холодное молоко в кружке. Самая вкусная картошка и самое вкусное молоко… куда там Петьке Афанасьеву. Михаил глубоко вздохнул, отгоняя воспоминания. Взгляд его переместился на гитару, стоявшую в углу кухонного диванчика. Он улыбнулся. Его странная секретарша еще и играет на гитаре. Или это не её? Он осторожно вытянул руку, провел по шероховатым струнам, и они отозвались тихим гудением. Порожки на грифе подстёрлись, лак на корпусе кое-где потрескался, но инструмент был хорош. Очень хорош… Сколько лет он не брал в руки гитару? Восемь? Десять? Пятнадцать? И где же тот Мишка, походник и автостопщик, где его звонкий юношеский тенорок?

В санузле зашумела вода. Попугай громко чирикнул. С фотографии на широком подоконнике ему улыбались три весёлые девчонки на морском пляже. Слева – Нинка, рот смеётся во всю ширь, через плечо – толстая чёрная коса. Справа – незнакомая ему тоненькая девушка с вьющимися волосами, вся в деревянных бусах и плетеных фенечках. Аня – посередине, загорелая, довольная, с распущенной гривой золотистых волос. Он и не догадывался, что у неё такие роскошные волосы. Они же все время стянуты в косу. У всех троих на лбах – плетеная тесьма. Это придавало им какую-то загадочность, необъяснимую привлекательность. Филатов смотрел на фотографию пристально и долго. Потом на него нахлынула неожиданная злость, и он со стуком поставил рамку на место. Вся эта загадочность имеет одну только цель – соблазнение особей противоположного пола и устройство собственного благополучия. Если бы его секретарша хоть раз попробовала ему так улыбнуться, он бы с легкостью и сразу выставил её вон. Но она не пробовала. Ни разу! И это, как ни странно, злило больше всего.

– Это мы на Чёрном море, – сказала Аня у него за спиной. Теперь она была в свежей футболке и широких льняных штанах, волосы расчёсаны, приглажены и стянуты в тугой хвост.

– Вот как, – без интереса отозвался Филатов. – Чем же вам Японское не угодило?

– Оно прекрасно. Просто мы путешествовали.

– Автостопом? – почему-то спросил Михаил.

Аня искренне удивилась.

– Да. Откуда вы знаете?

Филатов почувствовал, как тоскливо сжимается сердце. Аня, всё больше изумляясь, смотрела, как он берет её гитару, садится и уверенно пробует звучание, прислушиваясь и чуть подтягивая колки. Она, боясь спугнуть его порыв, осторожно опустилась на стул. Он взял несколько пробных аккордов, и Аня почувствовала его смутную неуверенность, словно он не играл уже очень давно.

– Не знаю, слышали вы такую старую песню или нет… вряд ли, конечно.

Он начал играть, и Аня мгновенно узнала песню. А голос у него был приятный, хотя пел он негромко:

Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,

Чем ночная песня шин…

Аня тихонечко подхватила:

Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог

Штопаем ранения души…

Он перестал петь и взглянул на неё.

– Знаете, – сказал он тихо. – Всё-то вы знаете.

– Нет, – сказала Аня так же тихо. – Не всё. Я-то думала, что вас я узнать успела. Оказывается, ничуть.

Филатов поставил гитару на место, и Аня ощутила сожаление.

– Вы думали, что я сатрап, правда? – он усмехнулся.

– Я никогда так не думала и сейчас не думаю.

– А что же вы обо мне думаете? – он постарался задать вопрос небрежно, словно ответ его вовсе и не интересовал, но вдруг понял со всей серьёзностью, что ждёт этого ответа, как ничего другого в жизни.

– А разве вам интересно, что о вас думают ваши… сотрудницы? – невинно поинтересовалась Аня.

– Ах, вы, колючка! – тихонько рассмеялся Михаил, и она тоже улыбнулась, почти как на фотографии. По окнам колотил дождь, и он вдруг ощутил такую расслабленность и нежелание никуда идти, и такую острую потребность щелкнуть клавишей электрочайника и завести долгий неспешный разговор… ну хотя бы о Чёрном море и об автостопе. И он так испугался этих неожиданных мыслей и ощущений, что резко поднялся, запахивая плащ.

– Прошу извинить меня, Анна Егоровна, но у меня сегодня еще встреча в мэрии.

– В чем же цель вашего… неожиданного визита? – спросила Аня вежливо и холодно, хотя ей прекрасно была ясна эта самая цель. Как ненадолго он открылся… думала она мучительно… как мало я успела узнать.

– Собственно, все и так ясно, Анна Егоровна. Я пришел просить прощения за своё недостойное поведение и … оскорбление вашего достоинства.

Вышло как-то коряво и высокопарно, и вовсе плохо. А она смотрела на него ледяными глазами, которые еще минуту назад были такими тёплыми и весёлыми. Ему хотелось завыть от злости.

Она могла его здорово и с полным на то правом помучить сейчас, и он ждал этого с обречённостью и остервенением. Она могла посмеяться над ним, даже попытаться унизить. И неизвестно, сможет ли он это выдержать или захлопнет её дверь навсегда. Но она ему нужна, и он не мог просто так отказаться от неё. Это была суперсекретарша, и ради неё стоило побороться – такой мыслью он пытался развлекать себя всю дорогу до её дома, впрочем, не слишком успешно. Он ждал, ждал её слов, чтобы правильно выбрать тактику, чтобы выйти с минимальными потерями для своей обострённой гордости, но она молчала, и это было хуже всего. Она не нападала, оставляя его в бессмысленной и беззащитной ситуации, и ему пришлось продолжать:

– Вы – ценный сотрудник… Я нуждаюсь в вас.

– Вы нуждаетесь в моих драгоценных мозгах? – уточнила Аня спокойно.

Эта женщина когда-нибудь ответит за все свои колючки, подумал Филатов яростно. Когда-нибудь он сделает с ней что-нибудь… особенное.

– Я нуждаюсь в вас, – повторил он, почти потеряв самообладание. – В вас! В вашем профессионализме, в вашей личности, в вашей энергии. В вашем спокойствии и рассудительности… вашей искренности и прямоте. И в вашем уме, конечно. Я повышу вам зарплату, оплачу санаторий – любой выбирайте, оплачу лечение, – он помолчал и добавил тихо. – Простите меня.

Она смотрела, как он ломает свою гордость – ради неё. Неужели только из-за её профессионализма этот жуткий гордец терпит сейчас такие муки?

Она оценила сию титаническую борьбу.

– Я принимаю ваши извинения. Собственно, я думала, что не вернусь никогда. Но вы меня здорово удивили, Михаил Иванович, придя сюда. Мне очень приятно… – она вдруг охрипла и сильно закашлялась.

Его руки обхватили её за плечи, приподняли со стула, и он повёл её в комнату. Уложив её в кровать и накрыв одеялом, он присел рядышком.

– Я поеду сейчас, Анна Егоровна. Мне действительно пора, – он распечатал ей ещё одну таблетку. – Включите ваш телефон, я буду иногда звонить. Поспите пока. И выпейте, Нина же сказала.

Аня послушно проглотила таблетку и запила.

– Не надо повышать зарплату, и санатория тоже не надо, – прохрипела она, отдышавшись. – Я три дня дома полежу, и всё будет в порядке.

– Надо, – жёстко сказал Филатов. – Я снова ваш босс и нечего спорить.

– Не люблю я санаториев, – рассмеялась Аня, – Я дома быстрее оклемаюсь, правда. И можно мне материалы на дом присылать, у нас же там завал.

«У нас», – повторил про себя Филатов, и ему почему-то стало приятно.

– Глупости, – улыбнулся он. – Я сожалею, но мне нужно ехать.

Аня кивнула и беспомощно улыбнулась, бессознательно вспоминая живое тепло и силу обхвативших её рук.

– Конечно, босс. Дверь сама захлопнется. До свидания, Михаил Иванович.

– До звонка, Анна Егоровна. Поправляйтесь.

Ощущая себя полным идиотом, он рухнул за руль своей оливковой «Тойоты-Лэндкрузера». И что он, спрашивается, сейчас делал? И на кого он был сейчас похож? На главу преуспевающего инвестиционного холдинга «Транс-Инвест»? Ох, как бы не так! Хорошо, что водителя он сегодня отпустил, а то совсем бы оконфузился. Он никогда не смущался своих визитов к любовницам и частенько ездил туда с водителем, а сейчас он был счастлив, что о его визите никто ничего не знает.

В мэрию он безнадёжно опоздал. Надо было Ваську-зама посылать, для этого, в конце концов, он и нужен, а то сидит в своём шикарном кожаном кресле, важно надувает щёки, работая, по сути, с мелочёвкой. Дурацкая привычка всё хоть сколько-нибудь значимое делать самому, оставшаяся с прошлых времён, теперь превратилась почти в порок, мешающий жить. Да что там жить – дышать! Дышать уже было некогда!

Он машинально повернул ключ, и двигатель сыто и тихо заурчал. Сердце до сих пор стучало бешено и больно. Отъезжая от слегка обшарпанного двухэтажного дома, Михаил всё же не удержался и бросил взгляд на два окна, в которые продолжал стучаться мелкий дождик.

«Кто же ты, чёрт возьми, такая, Анна Егоровна, и что тебе от меня надо? И, самое главное, что мне-то от тебя надо?»

Подняв тучу брызг из-под холёного оливково-серебряного борта, джип мощно рванулся вперёд и растворился в промозглом владивостокском тумане, чуть подсвеченном начинавшими загораться уличными фонарями.