Читать книгу Улица разбитых грёз - Элли Эванс - Страница 5

Супруги Алиевы приехали в город Я из далёкой южной республики, расположенной в предгорьях Кавказа. Имрат родился в небольшом малочисленном ауле. С женой, Анахат, он познакомился за день до свадьбы. Их союз был построен отнюдь не на любви. Судьбу молодых, как заведено в отдалённых краях республики, предрешили их родители. Возможно, судьба Имрата сложилась бы иначе, родись он старшим сыном: ведь именно старшим сыновьям, как будущим главам рода, родители отдавали предпочтение в вопросах наследства. Но Имрат был младшим из семерых детей, и ему не досталось ничего, кроме старенького дедовского кинжала со времён войны и бронзового перстня. Положение Анахат было не лучше: младшая из пятерых дочерей скромного пахаря, она не могла предложить жениху ни завидного приданного, ни почётного положения. Родители договорились о браке быстро. И тем, и другим было выгодно избавиться от лишних ртов. Анахат не было и пятнадцати, когда свершился священный обряд, соединяющий её сердце с сердцем незнакомца навеки.

Молодых поселили отдельно от родителей. По наследству отцу Имрата досталась от бездетной тётушки ветхая лачуга на окраине ближайшей деревни. Имрат и Анахат, привычные к тяжёлой работе, трудились день и ночь, чтобы сделать низенькое деревянное сооружение с крошечными окнами и покосившейся дверью пригодным для проживания. Здесь не было даже мебели для сна и отдыха: молодой супруг самостоятельно сколотил кровать, стулья, стол и шкаф из свежесрубленных старых яблонь. Молодой супруг работал в поте лица, как и учил его отец, но Анахат никогда не была им довольна. На первой встрече девушка представилась ему воплощением скромности и добродетельности; не смела поднять на него взгляд, отводила глаза, молчала, потупившись, перед грозными фигурами старших. «Она будет тебе хорошей женой», – довольно сказал отец, а мать кивала, соглашаясь. Но маска добродетельности спала, стоило Анахат почувствовать свободу от родных. Лишь железная рука отца сдерживала капризную, вспыльчивую и склочную барышню; теперь же, оказавшись «на воле», она продемонстрировала супругу свою истинную натуру. Имрат, от природы мягкий и терпеливый, за первый месяц познал все прелести её склочного характера. Анахат устраивала скандалы по несколько раз на дню, заливалась слезами без повода, требовала от мужа внимания. Но хуже всего было то, что она перестала выполнять свои обязанности – поддерживать в доме порядок, ухаживать за мужем, следить за хозяйством и готовить съестное. Всё то, что делали порядочные жёны, было ей ненавистно. Каждый раз, когда Имрат делал ей замечания, она или поднимала крик, или заливалась слезами. От криков и слёз у него болела голова, но дать отпор жене он не решался.

Однажды Имрат не вытерпел и, собрав небольшой скарб, отправился к отцу. Дорога до родной деревни отняла у него полдня. Отец, выслушав его жалобы, смачно выругался и заявил:

– А-а-ах! Это не жена, это шайтан! Злой дух в неё вселился! Бить её надо! Тогда вся гадость из неё и выйдет! Брату моему, Амиру, такая же девка проклятущая досталась. Он её поколотил один раз, второй, третий – тогда-то из неё весь шайтан и вышел!

Посетовав на то, какую свинью подложили их уважаемой семье, отец отправил сына восвояси. Имрат не смог ослушаться его приказа. Вернувшись домой, он нашёл Анахат рядом с печью. Молодая обрушила на него весь свой гнев: назвала плохим мужем, тунеядцем, бедняком, да и обещала пожаловаться отцу на плохое обращение. Имрат последовал отцовскому навету с болью в сердце. Когда крики супруги стихли, и она уткнулась лицом в дощатый пол с безмолвными слезами, он молча вышел и не возвращался домой до утра.

Это повторялось ещё дважды. Имрат, сам того не желая, взял верх над супругой. Но мириться с потерей свободы она не желала. Анахат использовала последний шанс и обратилась к родителям. Со слезами юная девушка приписывала супругу самые тяжкие и непростительные грехи: бездельничает, морит голодом, бьёт, пьёт, не почитает Коран… Отец её насупился. Он бы не поверил женскому слову – так учил его дед. Бить жену в их культуре было позволительно, но бездельничать и пренебрегать словами Аллаха… такое, как порядочный мусульманин, он не мог простить. Старый отец решил выслушать, что ответит новоявленный зять на эти обвинения. Поняв, что дочь провела его, он разъярился.

– Шайтан! Шайтан! Убирайся прочь из моего дома! Чтоб ни тебя, ни твоих детей здесь никогда не было! Пусть твой муж выгонит тебя из дома, и ты умрёшь с голоду! Позор! Позор! Пусть тебя поглотит геенна огненная! Змея подколодная!

Теперь Анахат было ясно: путь обратно домой ей закрыт. Отец никогда не простит ей враньё. Лишившись мужа, она лишится и единственного дома. И судьба её незавидна: она останется одна, заклеймённая позором, на неё падёт гнев Аллаха. Односельчане будут называть её плохими словами, показывать пальцами и кидать камни ей в лицо. Единственный шанс избежать этой ужасной участи – стать примерной женой для Имрата. Пусть она будет трудиться, не покладая рук, но не умрёт в позоре и бесчестии. Как и многие строптивицы до неё, Анахат примирилась со своим положением. Их семейную жизнь нельзя было назвать счастливой – для счастья требовалась любовь, а они не любили друг друга. Зато супруги жили мирно, сыто и довольствовались тем, что имели.

Семейное благополучие оказалось под угрозой, когда пришли голод и разруха. Земля, кормившая людей годами, стала бесплодной из-за затяжной засухи. Сады и огороды пришли в упадок. Пострадали и животноводческие фермы: овец, баранов, коров и коз косил неизвестный мор. Местные в один голос твердили, что виной всему проклятие шайтана. Кроме того, с востока шла речь о надвигающейся войне: враждующее соседнее государство планировало начать оккупацию территории. Их аул стоял на пути огромного войска одним из первых. С позволения отца Имрат – вместе со старшими братьями и их семьями – собрал скромные пожитки и накопления и увёз жену в Россию. В отличие от братьев, Имрат не решился ехать в столицу: выбор его пал на город Я, расположенный в тени Златоглавой. Имрат и Анахат сменили гражданство и устроились на завод. Им была предоставлена крохотная квартирка для проживания.

В течение последующих пяти лет у супругов родилось трое детей. Супружеская жизнь не исправила пороки Анахат, а лишь усугубила: боясь демонстрировать свою склочность при муже, она, тем не менее, с удовольствием отрывалась на детях в его отсутствие. Старшей, Сафии, доставалось меньше всех: как и её мать когда-то, она умело подстраивалась под обстановку, успешно изображала из себя покорную дочь и порядочную мусульманку. Амину, как единственному сыну и наследнику, чаще всего прощались любые прегрешения. Больше всех от тяжёлой руки и жестокого нрава Анахат страдала Айше. Неугомонная, непокорная и смелая по природе своей, она не умела притворяться и демонстрировать ложное послушание. Мать возненавидела её за это и усердно порола. Имрат не одобрял насилия, но искренне считал воспитание детей задачей исконно женской, а потому обычно не вмешивался.

Утро в квартире Алиевых началось с крика. Айше сразу различила голос матери. Осталось только гадать, на кого она кричала: на Сафию, Амина или шумных соседей из третьей квартиры. Каково же было её удивление, когда она обнаружила мать лежащей посреди комнаты. Ковёр под ней был мокрым, морщинистая рука в мозолях лежала на круглом животе. Все знали, что она ждала ребёнка. Айше слышала, как перешёптывались соседи: «Они и так нищие. Куда им ещё один рот?». Когда девочка непосредственно обратилась с этим вопросом к маме, та влепила ей оплеуху и оставила без ужина.

Над неуклюжей, неестественной скрючившейся фигурой матери испуганно склонилась Сафия в рваной белой сорочке. Амин воровато глядел на них из-под одеяла, надеясь остаться незамеченным.

– Мама! – воскликнула Сафия, в ужасе размахивая руками. – Что с тобой?

– Ребёнок. Выходит. Что вы стоите? – рявкнула она. Сафии не повезло: она оказалась ближе всех к матери. И та, недолго думая, с неожиданной резвостью схватила её за шкирку и столкнула на пол. – Ты, дура! Иди к соседям! Пусть вызовут врача!

Сафия, даже не набросив халат, рванула на лестничную клетку. Айше услышала её жалобную просьбу, а затем – восклицание соседки тёти Али.

– Как – уже?

– Быстрее! – надрывалась Анахат. – Быстрее! Быстрее! Мне больно! Мне так больно!

Женщине повезло: «Скорая помощь» подъехала почти мгновенно. Усталый, засыпающий на ходу врач в застиранном халате повёл её к машине. Дети, даже не переодевшись, провожали мать. Вопли роженицы разбудили добрую часть дома: небольшая толпа собралась в подъезде и на улице, кто-то исподтишка выглядывал из окон и балконов.

– А, вот оно что, – буркнул полицейский Кораблёв, живущий на седьмом этаже. – Ну, слава богу. А я думал, опять на пятом поножовщина.

Десятки пар глаз смотрели вслед удаляющейся машине. Одни – с нескрываемым осуждением. Другие – с изумлением. Третьи – со страхом. Для домохозяек, пленённых бытом и детьми в четырёх стенах, приезд «Скорой» был самым ярким событием за месяц. Эти усталые женщины, внезапно оживившись, собрались в отдельную кучку и эмоционально обсуждали произошедшее:

– Ой, ну надо же! На её-то сроке давно пора было лечь в больницу! – со знанием дела заявила сорокалетняя Галя с четвёртого.

– А как бы она легла? У неё же детей орава! Кто бы за ними следил – ты, что ли? – фыркнула в ответ Маша, мать близнецов с седьмого. – Муж-то у неё работает, как проклятый.

– Вы видели, как они живут? – негодующе произнесла Света, полненькая женщина в очках и с аккуратным «кульком» на голове. – Какой у них запах, ужас просто! Как будто кто-то умер. Не прибрано, вещи валяются на полу, грязные носки разбросаны по всем углам… И всего три кровати на пятерых! Дочки вместе спят, в их-то возрасте, представляете, кошмар какой?

Сафия, услышав, побледнела от гнева. Спорить со старшими и дерзить она бы не стала, но решила рассказать всё маме, когда та приедет – пусть устроит им взбучку.

А вот Айше, в отличие от старшей сестры, смолчать не смогла.

– А вам какое дело, как мы живём? – громко, без всяких обиняков бросила она. – Мы в вашу жизнь не лезем, а вы не лезьте в нашу!

Несколько секунд женщины просто пялились на неё, изумлённые девичьей дерзостью. Нужна была определённая смелость, чтобы открыто возразить клубу клуш-наседок. Домохозяек и матерей традиционно было принято считать милыми добродушными существами, образцами терпения, заботы и любезности. Но здешние домохозяйки были всё равно что исчадия ада, полные агрессии и ненависти ко всему живому. Никто никогда не задумывался, что их сделало такими – трудности быта, невнимание мужей, или, может быть, жизненное разочарование. Никто, кроме собственных детей, этих женщин не любил.

– Посмотрите, какая нахалка! Вся в мать! – заявила Светка.

Окружающие, даже зная, что они неправы, не решались вмешаться. Это было ровно то же самое, что встать на пути у душевнобольных. К тому же, семью Алиевых в этом доме никто не любил, и никто бы не стал за них заступаться.

– Сами вы хамки. Вы первые начали, – не сдавалась Айше, показывая на них пальцем.

– Смотрите на неё! Тебя не учили, что лезть в разговоры взрослых невежливо? Оборванка, кто тебя такую замуж возьмёт? – презрительно спросила Светка.

Взрослые стремительно разошлись: кто – на работу, кто – обратно домой, в объятия одеяла. Сквозь толпу просочилась Аяна, спешащая на работу; Аня выглядывала с балкона и махала ей рукой.

– Да кому она будет нужна? Невоспитанная, противная, да ещё и хамка. Помрёт в одиночестве, и будет знать, – вторила подружке Галя. – Ни мужа у неё не будет, ни детей. И стакана воды никто не подаст.

Айше стремительно краснела от гнева и обиды. Аяна, заметив приближающийся автобус, уже хотела было пройти мимо, но остановилась.

– Что здесь такое? – спросила она.

Домохозяйки смерили её взглядом. Красивая ухоженная Аяна, одетая по последней моде, не вызывала у них ни сочувствия, ни одобрения. Бедная мать-одиночка, потерявшая мужа, в их понимании должна была выглядеть усталой, невзрачной, одетой в тряпьё. Тогда бы они, быть может, её пожалели и приголубили. Но молодая цветущая женщина, выглядящая младше своего возраста, пробуждала в них только зависть и глубокую злобу.

– Эта девчонка нам хамит, – бросила Галя, не спуская с неё высокомерного взгляда. – Ну, что ещё от них ожидать, от этих Алиевых? Одни проблемы.

– И тараканы из-за них завелись, – бросила Светка ни к селу ни к городу. – А мы никак не можем их вытравить!

– Вы первые начали обзываться! – вступился за сестру Амин. – Вы сами говорили про нас плохие слова!

– А про меня сказали, что я никогда не выйду замуж! И умру одна! Так говорить нельзя! Это харам! – вознегодовала Айше.

Аяна взглянула на толпу отчаянных домохозяек с нескрываемым презрением. Те, конечно, не могли этого не заметить.

– Вам больше нечем заняться, кроме как унижать детей? – поинтересовалась она холодно. Женщины раскрыли рты. Затем она повернулась к троице. – А вы тоже нашли, кого слушать. Иди-ка лучше домой.

Аяна ушла, не обращая внимания на осуждающее шипение за спиной. Сафия, Амин и Айше, не смея ослушаться её, отправились домой.

Утро без криков матери прошло непривычно. Но тишина длилась недолго: Сафия воспользовалась отсутствием родителей и начала гонять младших брата и сестру. На Амина крики не действовали: всякий раз, когда она пыталась заставить его хоть что-то сделать, он бросался на неё с кулаками. Драки между детьми в этой семье были делом привычным. Пока Амин и Сафия бранились, Айше готовила завтрак: овсянку, жареный хлеб с яйцом и сладкий чай. Дети и за последний кусок еды чуть не подрались; Айше предложила поделить его, но Амин ловко выхватил хлеб и разом засунул в рот.