Читать книгу Энкантадо - Элли Флорес - Страница 4

У высокого берега притока есть одно местечко, которое мне очень нравится. Уютно-округлое, заросшее кувшинками, с почти прозрачной водой, которая пенится и кипит там, где три струи – одна широкая, две узкие – падают сверху. Здесь великое множество маленьких жирных угрей и пугливых придонных рыбок-пепит, славно хрустящих на зубах и оставляющих во рту привкус незлой горечи.

Я ловлю их, раскапывая носом ил, и на несколько минут вода темнеет от поднявшейся наверх мелкой взвеси. Для меня это не имеет значения, охота идет нормально, с глазами или без них… но видеть все же так приятно! Всплываю на поверхность и замираю, дожидаясь момента, когда все успокоится.

Утренние лучи не обжигают – ласкают и нежат мою макушку, целуют дыхало, скользят по спинному горбу и в конце концов убегают в сторону, растворяясь в зеленом сумраке сельвы. Я поворачиваю голову к противоположному берегу и слышу шум. Кто-то издает странные чокающие звуки, ветви трещат и скрипят, густая завеса лиан медленно раздвигается. Двуногий.

Нет, двуногая! Молодая темнокожая самка. Она замирает, увидев меня. Ее глаза блестят, черные пряди падают на плечи, прилипая к мокрой шее, губы удивленно приоткрываются. Пламя ее жизни вспыхивает, пульсирует, наливаясь золотисто-розовым, и я незаметно для самого себя приближаюсь к берегу.

Я никогда еще не видел такого прекрасного пламени. Оно завораживает меня своим неистовым вихревым движением-танцем. Проходят минуты или часы… мое сердце бьется часто и громко, я забываю об осторожности, забываю обо всем.

Она садится на корточки и протягивает ко мне руку – медленно, робко, мягко округлив тонкие слабенькие отростки… пальцы, Мамита называла их пальцами. Я мог бы откусить их так же легко, как конечности взрослого краба. Она что-то говорит, но из-за низкого, тревожного звона в ушах я ничего не могу разобрать. По позвоночнику пробегает сильная судорога. Я разеваю рот и издаю слабый приветственный свист.

Ее пальцы касаются моей головы, и я освободившейся пружиной бросаюсь прочь, уходя из притока, из омута ее глаз, из огня, в котором мне суждено сгореть – вместе с ней.

Рюкзак с оборудованием валяется на траве, по воде бегут волны. Иния исчезла.

Голова кружится, и я сажусь рядом с рюкзаком, лихорадочно пытаясь привести мысли и чувства в порядок.

Я прикасалась к ней… к нему. Определенно, это был молодой самец. Почти два метра ростом, великолепно развитый, с голубоватой спиной и бледно-желтыми глазами.

Его глаза. Взгляд человека.

«Никогда не смотри в глаза боуту, птичка. Они колдуны. Посмотришь – и сама не заметишь, как окажешься на дне Матери рек, в городе Энканто»

«Розита, я хочу туда! Хочу в Энканто… пожалуйста…»

Ох, и затрещину я тогда получила от вспыльчивой седой Розиты… Домоправительница из Баии не была сторонницей новомодных мягких методик воспитания детей, совсем нет. Она правила мной, братом и заодно моими родителями, как древний возничий – бешеной квадригой, то ослабляя, то натягивая вожжи, интуитивно соразмеряя свою силу с нашей выдержкой.

Это Розита ходила за мной два месяца после похорон Кристобаля, терпеливо уговаривая выпить еще ложку бульона, заставляя встать, причесаться, одеться, выйти погулять в парк или на пляж. Это она отвечала на звонки приятелей, весело проводивших время в ночных клубах Копакабаны, мамы, переехавшей к отчиму в Боготу, брата Робби, путешествующего где-то в Гималаях. Она же разговаривала с моим научным руководителем Ортегой, всемирно признанным специалистом-экспертом по физиологии двоякодышащих рыб, и убеждала подождать – совсем, совсем недолго, не посылать нового полевого исследователя в этот район, дать мне последний шанс.

Розите я была обязана счастливым детством и любовью к жизни. А еще – любовью к сказкам.

Боуту, таинственные жители Амазонки, почти истребленные в конце прошлого столетия, ставшие мифом. Боуту, избегающие алчных людей с сетями и острогами, с винтовками и взрывчаткой, тихие тени в притоках огромной реки.

Один из них только что позволил мне прикоснуться к себе. Чудо, Розита моя, это чудо. Благословенна будь твоя доброта.

Тади. Я повторяю это имя, не понимая, откуда, из каких глубин памяти оно появилось и обожгло мой язык. Тади, это не последняя наша встреча, клянусь тебе. Я буду приходить к водопаду утром и вечером, если понадобится, я поставлю палатку и буду ночевать на этом месте. Мы встретимся, и я узнаю твои секреты.

Только не уплывай, прошу тебя.

У меня осталось так мало надежды.

Два дня я не заплываю в приток. Два дня избегаю водопада, отказываюсь сопровождать Мамиту и Тонто под разными предлогами – то слишком жарко, то у воды плохой вкус, то хвост болит. Мамита смотрит на меня все подозрительнее, малыш ехидничает, сочиняя для меня новые причины вроде «воспаления лени» или «сердцекружения».

Ах, да ведь он прав – мое сердце кружится, как сумасшедшее, оно трепещет и выдирается из груди возле притока. Я действительно болен, хотя меня никто не ранил, отравлен, не вкусив яда. Моя болезнь, мой яд – она. Днем и ночью я вижу золотисто-розовый вихрь, чувствую ее руку на своей коже, слышу странные звуки «та… ди».

«Плохо, Молодой. Ты ушел к предкам»

Мамита ласково тычется носом в мою грудь, всплывает, я следую за ней.

«Не понимаю»

Она гладит меня сочувственной мыслеволной.

«Наши предки были родичами двуногих, Молодой. Но они поссорились с ними. Двуногие очень злые, им всегда всего мало. Праотец Уну разозлился на них и увел свое племя под воду. Наши пути разошлись очень давно…»

От неожиданности я дергаюсь и задеваю ее хвостом. Она будто не замечает.

«… но они и в воде не оставили нас в покое. Били-убивали, мучили, ловили наших детей. Нас осталось мало. Поэтому забудь о ней, Молодой. Иначе погибнешь, превратишься в…»

Я бросаюсь вперед, не дослушав, мое тело пронзает толщу воды, скорость все возрастает и возрастает. Два каймана бросаются в сторону, чувствуя сокрушительную мыслеволну моего гнева. Маленькая водяная змея от испуга прячется за плывущей корягой. Быстрее, еще быстрее – так, чтобы сознание помутнело, кожа раскалилась, мышцы свело от усталости, чтобы воспоминания перестали копошиться внутри.

У берега слышится плеск. Я инстинктивно ныряю, задерживаю дыхание. Сам того не заметив, я доплыл до Места Старика.

В глазах темнеет, я вынужден всплыть на поверхность. Я делаю это так, как всегда – очень тихо, и прячусь за спасительной оградой из топляка.

На песчаной отмели стоит она. В руках у нее сладкие водяные цветы, голова задумчиво наклонена, ножка рисует полукружья и линии, в которых нет смысла, в которых смысла больше, чем во всех наших песнях и преданиях, сказках и легендах.

Старик выходит из убежища и приближается к ней. Она вскидывает голову и улыбается ему. Я чувствую, как утихший было гнев разгорается снова. Она не может принадлежать к его семье. Она ему не родич. Может быть… нет, это безумие… но… может ли она быть его парой?

Я это выясню.

Пять дней я механически проделываю все необходимые действия строго по графику. Раскапываю маленькие высохшие водоемы по левому берегу притока, извлекаю скользких чешуйчатников из глиняных гробиков, отношу в хижину, делаю все необходимые замеры, охлаждаю их в портативной криокамере. При температуре минус шесть содержание ихтиоморфина в мозгу остается на нужном уровне, клетки не повреждаются. Закончив сбор материалов для Ортеги, я отправляю ему сообщение и прошу выслать курьера на биостанцию, расположенную возле эко-отеля «Регент Лодж Амазонас». Его по-детски радостный ответ немного отвлекает меня от возрастающего с каждой минутой разочарования.

Какая глупость, в самом деле. Инии не территориальные животные, самец за это время мог уплыть хоть за тридевять земель. Во время дневной работы я повторяю сухие строчки из справочника, но по ночам, ворочаясь на сырых простынях и разглядывая от нечего делать подвешенные к потолку парусники Джофре, посылаю все справочники и энциклопедии мира в известном направлении.

Каждое утро перед началом раскопок я выхожу к водопаду и насвистываю «Дорогу к счастью» Боуринью. Каждый вечер кидаю плоские камушки, стараясь, чтобы они несколько раз подпрыгнули перед тем, как опуститься на дно реки. Обедаю тоже там, хотя это и не очень удобно. Элена, глупая Элена. Сказочница Элена Ривалду, дитя в двадцать пять лет.

На шестой день Энрике «Рик» Келадо вновь появляется на горизонте, нарядный и гордый собой – точь-в-точь павлин, углядевший вожделенную самочку. Он здоровается со мной, с Джофре, выгружает заказ, принимает от меня тщательно упакованную криокамеру и начинает распускать хвост.

– Синьорита Ривалду, вы прямо цветете.

– Ты тоже неплохо выглядишь, – я наливаю мужчинам охлажденного в реке пива, а себе – чашку крепчайшего черного кофе. Эх, что мне стоило уйти на полчаса раньше и поручить Джофре самому разобраться с отправкой посылки…

Келадо отхлебывает пиво и прилипает глазами к моему мягкому месту. Даже отсюда, из кухни, я вижу реакцию Черного. Старик мгновенно осушает стакан и произносит что-то одними губами. Зная Джофре, я легко отгадываю содержание беззвучной реплики и распахиваю дверцу шкафчика, чтобы хоть как-то спрятать от обоих свое исказившееся от смеха лицо.

– А у нас сегодня танцы, – Рик гнет свою линию. – Хоакин заказал рок-группу из Манауса. Я подумал, ну что вам сидеть в этой дыре и ковыряться с грязными жабами…

– С чешуйчатниками, – я возвращаюсь в большую комнату и сажусь за стол. Кофе сварен так, как нужно. Великолепно.

Он побалтывает пивом в стакане. Красив, что и говорить, но назойлив и самоуверен. Первый парень на деревне, кумир всех девчонок-туристок и страшный сон их родителей.

– Я и говорю, с чешуйчатниками. Все равно, грязные твари. А вы – чудо как хороши, Елена Прекрасная, Элена Эрмоса. Хотите, заеду сегодня часиков в пять, отвезу в отель? У нас, конечно, не Рио, но самбу мы танцевать умеем. И в соседней индейской деревеньке можно неплохо развлечься.

Я делаю вид, что обдумываю предложение. Полминуты, не больше. Рик подается вперед и прикусывает губу. Сквозь маску сорвиголовы вдруг просвечивает лицо маленького мальчика, не дождавшегося подарка на Рождество.

– Извини, не получится. У меня сегодня очень напряженный график работы. К вечеру я смогу разве что доползти до койки. И потом, жених будет звонить. Он у меня ревнивый.

Мальчик куда-то пропадает, его место занимает разочарованный самец. Допиваю кофе, иду сполоснуть чашку, краем глаза наблюдая, как Рик прощается с Джофре и отчаливает.

Джофре провожает гостя, возвращается и наливает себе щедрую порцию пива.

– Германики тоже не дураки. Но в их Высокие княжества меня бы под дулом автомата не заставили поехать.

И, почти не делая паузы между фразами, добавляет:

– Когда он умер?

Я замираю с мокрой чашкой в одной руке и полотенцем в другой. Мы смотрим друг на друга.

Должна бы уже знать – играть в гляделки с Черным бесполезно. Да и вообще – играть…

– После карнавала.

– Как?

– Утонул. Купался с приятелем. Он хорошо плавал, отлично. Но случилась судорога… судорога… и…

Мой язык заплетается, словно все запасы мирового алкоголя хлынули разом в вены. Чашка падает и дзинькает осколками. Я закусываю полотенце зубами, и Черный очень нежно обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

– Ай, моя нинья, золотая девочка, – шепчет он. Я хватаюсь за его рубашку – в этот раз чистую и выглаженную – и начинаю рыдать так, будто через минуту меня убьют. – Бедная моя девочка.

Неизжитое горе выходит из меня с болью и натугой – ребенок, которого я носила в себе эти месяцы, уродливое нелюбимое дитя, отравившее мои сны. Сны, в которых Кристобаль тонет у меня на глазах (волосы у него отчего-то светлые), и черная радуга вытягивается по красному жидкому небу; сны о серебряном ангеле, уносящем меня в небеса… Если Ортега сумеет синтезировать ихтиоморфин, возможно, я смогу перестать их видеть… Джофре гладит меня по волосам и молчит.

Когда я затихаю, он усаживает меня, отнимает дурацкое полотенце и так же молча подает белоснежную льняную салфетку. Шумно высморкавшись, я вытираю кулаком глаза.

– Как ты узнал?

Черный забирает салфетку. Глаза у него совсем не холодные… почему я раньше этого не замечала? И угрюмости нет. Лицо усталого, многажды падавшего и столько же раз поднимавшегося воина. Моего друга.

– Ты врать не умеешь. Как соврала Рику про жениха, так я все и понял.

Я шмыгаю носом и вздыхаю.

– Раз ты понял, значит и он тоже…

– Ха! У этого жеребца слух не тот, и глаза не там. В следующий раз я ему поставлю по фонарю на каждый, чтоб не пялился, куда не надо…

Я фыркаю и снова утираю глаза. Никуда не годишься, Элена – то ревешь в три ручья, то смеешься, как ненормальная.

– Ах ты, хитрый лис. Специально меня смешишь, да?

Джофре пожимает могучими плечами и отходит к столику с неугасимой свечой.

Поправляет свечу, поднимает глаза на портрет Марии, обводит рамку пальцем.

– Хоть на это я гожусь, нинья…

Я умираю без нее. Рыба – песок и глина, небо – камень, солнце – острога, пронзающая мое нутро, мысли – сеть, из которой нельзя вырваться.

Помоги, Праотец, помоги, Плывущий-с-Черепахами. Услышь своего сына.

Прошло уже несколько недель. Нужно смириться, иния уплыла. Ничего не поделаешь.

Информационная сводка, последние новости. Отключаю голосовой режим. По экрану коммуникатора бегут бледно-зеленые строчки. «…по неподтвержденным данным, в главный военный госпиталь Манауса поступило уже пять солдат с признаками острого инфекционного заболевания. Пресс-служба Военного Управления не дает комментариев. Главный врач центрального госпиталя, подполковник Роберто Гальвес, объявил о начале режима „карантин-1“. По его словам, это обычная мера предосторожности, и вероятность распространения инфекции на данный момент невелика. На вопрос о категории опасности заболевания Гальвес ответил: „Мы направили пробы крови и слюны в лабораторию, ответ пока не получен. По предварительной оценке, инфекция неопасна, соответствует приблизительно уровню категории D“. К другим новостям. В рамках визита заместителя Председателя Федерального Совета в Высокие Княжества было подписано новое торговое соглашение…»

Коммуникатор летит в угол, я жмурюсь и легонько массирую лоб над бровями.

Река плещется внутри. Я уже не могу отличить себя от нее. А надо ли?