Читать книгу Свидания во сне. Роман - Эльмира Алейникова - Страница 3

С того дня мы сдружились с Бердахом, но отношения дальше ужинов в доме его брата и долгих телефонных разговоров ни о чём, не продвигались. Иногда он забегал во время обеда в бухгалтерию, где мы обычно пили чай с молоком и горячими лепёшками, но за стол не садился. И только после моих уговоров отламывал кусочек хлеба и выпивал пиалушку10 чёрного чая, стоя у окна. Девчонки поначалу подшучивали и предлагали ему определиться с выбором невесты, чтобы каждая из нас не мечтала зря, а после того, как увидели, что вечером мы уезжаем вместе на его «жигули», отстали от Бердаха, зато стали наблюдать за мной, пару раз намекнув, что его семья не из простых и вряд ли согласится женить его на полукровке. Я равнодушно пожимала плечами и отвечала, что он – не мой жених, дружить же никто нам не может запретить. А то, что во мне смешались славянская и азиатская крови, так это не порок, а преимущество, значит кровь у меня свежая и гены сильные. Внутри же всё замирало от неопределённости и страха. Сказать честно, платонические отношения меня саму уже тяготили. Хотелось знать наверняка – поженимся мы или нет, однако подходящего случая спросить у Бердаха об этом не было. Он всегда держался со мной естественно и мило, но не давал повода для двусмысленностей и чувственности.

Однажды глубокой осенью расчётный бухгалтер Сапаргуль, внимательно наблюдавшая за развитием нашего с Бердахом платонического романа, не выдержала и съязвила по поводу дружбы между мужчиной и женщиной, от которой обычно детки появляются. Затем выразительно посмотрела на меня и усмехнулась. Я почувствовала, что заливаюсь краской, и непроизвольно прижала ладони к горящим щекам. Говорить ей, что я не беременна, а просто немного поправилась осенью, – терять зря время, всё равно не поверит, а только утвердится в своей догадке и разнесёт сплетню по округе. Промолчать я тоже не могла, поэтому, стараясь не показывать виду, что она меня обидела, как можно презрительнее обронила, проходя мимо её стола: «По себе людей не судят, Сапаргуль. Если у тебя на уме только постель, то это не значит, что вокруг тоже все озабоченные». Она не сразу поняла, о чём я сказала, уставившись подслеповатыми глазами, – очки она во время обеда снимала. Когда же до неё дошёл смысл реплики, разразилась длинной, гневной тирадой о том, что я – наивная дурочка, которая и в тридцать лет не научилась разбираться в мужиках, видя в них не самцов похотливых, а только друзей. А вот когда милый друг Бердах меня обрюхатит и бросит с ребёнком, тогда, может быть, мои глаза и откроются, но будет уже очень поздно. Сапаргуль говорила и говорила, не в силах успокоиться, я же серьёзно задумалась о том, куда меня и вправду могут завести невинные пока отношения.

Вечером по дороге домой я решилась поговорить с Бердахом и спросить его в лоб о наших, действительно, странных отношениях в глазах жителей провинциального городка. Пока я подбирала слова и думала, как поделикатнее начать разговор, Бердах опередил меня с вопросом об обеденном шуме в бухгалтерии:

– Сапаргулька чего-то там про мужиков говорила. Ликбез что ли у вас был на тему, как с нашим братом нужно ухо востро держать? – он коротко хохотнул, мельком глянув на меня, и продолжил. – В чём-то она, наверное, права. Бескорыстной дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, если только они не очень одухотворённые личности, оторванные от земных страстишек. Обычно мужчина добивается благосклонности женщины, чтобы быть с ней в близких отношениях, а уже после этого ясно – дружба у них или любовь. Насчёт женщин я мало знаю, но предполагаю, что у них мотивы куда серьёзнее, чем у мужчин. Им нужно создать семью, получить защитника и статус в обществе. Я не прав?

Очень хотелось коротко ответить: «Да, ты прав, и я мечтаю выйти за тебя замуж». Вместо этого я игриво выговаривала:

– Ах, ты бессовестный! Как тебе не стыдно чужие разговоры подслушивать, а потом ещё спрашивать моё мнение? Небось всё слышал, просто поиздеваться над девичьими страхами решил?

– Да не подслушивал я! Её всё управление, кажется, слышало. Я шёл с обеда и в фойе увидел несколько наших ребят, – они умирали от смеха у ваших дверей и подозвали меня, – оправдывался Бердах.

– И всё равно. Некрасиво подслушивать, а после ещё и пересказывать чужие разговоры, – не отступала я, играя роль правильной девочки.

– Все, куплю беруши и буду ими уши затыкать, когда мимо вашего отдела проходить придётся.

– Вот-вот. Мудрое решение.

Я замолчала, не зная как перевести тему разговора на нас. Легко в голове составлять предложения и представлять себе, как задашь тот или другой вопрос, и трудно озвучить, иногда, невозможно. Бердах продолжал шутливым тоном:

– Слушай, а почему Сапаргулька к тебе обращалась, пока выговаривалась? Ты что ли первая подняла вопрос отношения полов?

– Не я. Просто все уже устали в бухгалтерии гадать к чему приведут наши с тобой отношения. Наверное, и пари уже заключили, а её послали на разведку, чтобы узнать точно – собираемся мы пожениться или нет. Она меня весь перерыв провоцировала, пытаясь выяснить спим мы с тобой или нет, – выпалила я залпом и тут же пожалела о сказанном.

«Это конец. Сейчас он довезёт меня до дома, попрощается и больше никогда не позвонит и при встречах будет очень любезно, но холодно здороваться и интересоваться делами, думая про себя, какая я ограниченная клуша, – проносилось в голове. – Ну и пусть! Зато раз и навсегда выясню, нужна я хотя бы одному мужику на этом свете по-настоящему или нет. Перестанет общаться, значит, так и жить мне одной, а нет…» – размышления прервались, споткнувшись на том, к чему, честно говоря, я готова не была, витая в облаках влюблённости все эти месяцы. Конечно, мечты девичьи тлели в душе как угольки: пышная свадьба, красивая я в белом с тюлевой занавеской на голове, увенчанной венком, ну, и всё такое. Но не более. Дальше ЗАГСа моя фантазия не шла, подпитываемая детскими сказками. В них всегда счастливый конец со свадьбой и мёдом-пивом, а вот что потом случается с главными героями – тайна за семью печатями. А если без тюля и куклы на капоте «Чайки»? Что мне делать, если сюжет развернётся не традиционно, а по-другому?

Мои мысли прервал Бердах: «Ланочка, дорогая, откуда в такой милой головке такие слова, как „спим вместе“? Не поверю, что это твои слова и что ты о таком думаешь. Не слушай вредную Сапаргульку, она же старая дева злая, у которой за сорок лет её жизни не только мужа или жениха не было, но даже обычного воздыхателя», – шутливый тон и улыбка сбили меня с толку. Он не хотел отвечать на мой вопрос. Надежда поставить все точки над «i» пропала, а с ней и весь мой боевой настрой. Я сникла.

Глядя в окно на проплывавшие за окном пятиэтажки, бельё на балконах и тёмные фигуры людей, укутанные в чёрные куртки и серые драповые пальто, подумала, что скоро новогодние праздники. Папа с мамой подарят мне стиральную машинку или сервиз, прозрачно намекнув, что покупали это для приданого, но раз всё вот так складывается, то чего уж держать добро в ящиках, лучше пользоваться… Я буду реветь в своей комнате, выйду к столу без пяти минут двенадцать с красным, опухшим лицом и буркну поздравления под бой кремлёвских курантов в Москве, а потом уйду снова к себе и притворюсь, что сплю, чтобы не видеть растерянных папу и маму, невидящими глазами уставившихся в телевизор. Старательно буду не замечать то, как они постарели ещё на один год, и хоронят по кусочкам каждый год надежду выдать меня замуж по-людски. Конечно, для них было смыслом всей их жизни устроить мою жизнь, чтобы всё было как у других семей в нашем маленьком городке.

В носу защипало. Предатели-слёзы уже текли по щекам. Достав носовой платок и сделав вид, что чихаю, я смахнула их и глубоко вдохнула всей грудью, пытаясь подавить спазмы в горле. Бердах, кажется, ничего не заметил, весело рассказывая о каком-то новом индийском фильме. Понемногу я успокоилась и прислушалась к нему, однако ощущение, что между нами всё кончено, даже не начавшись, витало в воздухе, наполняя пространство машины печалью. Пошел дождь, и под скрип дворников я попрощалась с Бердахом у своего дома, сказав именно «прощай», а не «пока», как обычно. Он ответил «ага» и уехал, помахав рукой.

Дома устроилась на диване под пледом, слушая дождь за окном, и отдавшись на волю осенней печали. Хотелось горячего молока со свежей маминой булочкой и выплакаться, но слёз не было. Странно, впервые за много лет не было обычной истерики после расставания с ещё одним претендентом на мою руку. Похоже, это стало традицией, и я потихоньку превращалась в тёртую жизнью старую деву, которую уже ничем невозможно было удивить, тем более сбежавшим из-под носа кавалером. «Что ж, девственница с красивым именем Лана, отдайтесь первому встречному и получите удовольствие в плотских утехах. Ваш принц на белом коне уже не прискачет и не увезёт вас в дальние края в свой замок», – произнесла вслух нарочито бодрым голосом и вылезла из-под уютного пледа, чтобы согреть молока.

Почему-то сегодня молоко было безвкусным. Выпив всю кружку залпом, хотела опять устроиться на диване, но передумала и подошла к окну. Глядя в темноту, перебирала в памяти всех знакомых мужчин, выбирая кому подарить свою девственность, однако не нашла достойного кандидата и улыбнулась. Представляя их всех без одежды, разразилась уже хохотом. Голые Рустам-одноклассник или сын друзей родителей Вовка выглядели комично. И, хотя я их никогда такими не видела, представляла себе всё живо, дивясь своей буйной, недевичьей фантазии. Вот, Вовка, прикрывая своё хозяйство ладошками, стоит и мёрзнет на холодном линолеуме, переминаясь с ноги на ногу. А Рустам, выставив руки вперёд, по-обезьяньи идёт ко мне, сложив губы трубочкой для поцелуя. Как я не старалась, представить голым Бердаха никак не получалось, – видела его сидящим в машине и машущим мне на прощание. «Фу ты, Господи, какая глупость!» – еле слышно прошептала, отсмеявшись.

Печаль прошла, выплеснувшись вместе со смехом, уступив место жажде деятельности. Достав корзинку с разноцветными нитками и вязальный крючок, включила телевизор и села на диван, решив связать тапочки-пяточки11 для мамы. Пальцы проворно двигались, привычно разматывая клубок и вывязывая петли, а глаза бегали от вязания к телеэкрану и обратно. Зазвонил телефон, но мне не хотелось бросать начатую работу и передачу «Вокруг смеха», поэтому я решила подождать немного в надежде, что звонившие положат трубку, подумав, что меня нет дома. Телефон продолжал звонить с короткими интервалами, как бы вбирая в себя воздух, чтобы раззвонить тишину моей квартиры ещё раз.

– Алло!

– Ланочка, это я. Доброго вечера! – Бердах говорил спокойно, без обычного веселья.

– Доброго, Бердах!

– Что делаешь?

– Смотрю телевизор и вяжу.

– Значит, не сильно занята?

– Как тебе сказать… Не очень, – протянула неохотно. Говорить с ним не хотелось, ведь я уже всё решила для себя. О чём ещё говорить?

– Знаешь, я хотел напроситься к тебе в гости.

– Прямо сейчас?

– Нельзя? Тогда, может быть, завтра?

– Тебе не лень через весь город под дождём ехать в микрорайон?

– Я и не уезжал. Сижу у Кунграда до сих пор.

– Ну, приходи, если хочешь. Только я ничего не готовила на ужин.

– Меня Фатима накормила, не волнуйся. Тебе принести что-нибудь перекусить? Она плов готовила.

При слове плов мой пустой желудок громко заурчал, подавая знаки, чтобы я вспомнила, что за весь вечер ничего не ела, кроме кружки молока.

– Было бы неплохо. Тем более Фатимкин плов всегда вкусный, но, блин, неудобно же.

– Я мигом.

Бердах пришёл быстро, держа в руке касу,12 накрытую тарелкой. Есть по его настоянию пришлось сразу же, чтобы плов не остыл. Усевшись в кресло, он смотрел, как я, скрестив ноги, сидела на диване и уплетала ужин, переданный заботливой подругой.

– Люблю смотреть на девушек, которые едят с аппетитом, а не жеманятся в компании мужчины, – заметил он, когда я, закончив есть и шла мимо него в кухню, чтобы помыть посуду.

– У меня осенью всегда отменный аппетит, потому и поправляюсь на пару килограмм, жирок коплю на зиму как медведь, – усмехнулась, вспомнив намеки Сапаргуль на мою округлившуюся фигуру.

– А я похудел за последние месяцы – все дома заметили. Мама разволновалась и предложила съездить к врачу. А отец шутит, что это любовная лихорадка.

– И кто же та юная особа, из-за которой вы сохнете, уважаемый? – чувство юмора вернулось ко мне.

– Я не сохну. Я терпеливо жду, когда ледяная особа, стоящая сейчас напротив меня, обратит внимание на скромного своего друга и прекратит весь этот спектакль с намеками и недомолвками, – Бердах выжидательно смотрел, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди.

Я старательно тёрла сухую уже касу полотенцем, не поднимая головы. Сердце бешено стучало в груди, отправляя горячие волны по всему телу, ноги подкашивались, но я упорно вытирала чашку, чувствуя, что нужно сказать что-то и поднять голову, но не могла заставить себя ничего сделать. Бердах подошёл и забрал из моих рук полотенце с касой, затем приподнял мой подбородок и заглянул в глаза. На мгновение, я потеряла равновесие, забыв как нужно стоять вертикально, и уткнулась ему в плечо, обняв за талию. От него пахло одеколоном, чистотой и чем-то очень родным, почти позабытым. Так пах папа в моём детстве, когда приходил с работы и обнимал свою любимую Ланку, чмокая в нос.

Мужчина, чужой для меня ещё полчаса назад, вдруг стал близким и знакомым, как будто мы вместе уже не один день. И поцелуй его не оказался неожиданностью, а был принят как долгожданная награда за месяцы ожидания и волнения. В голове проносились неясные образы: развевающаяся на сквозняке белая лёгкая занавеска, рассыпающиеся из букета алые розы, девушка в длинном платье с цветочным венком на голове, сине-зелёная гладь воды, серебристый песок под ногами. Затем всё пропало, и я, открыв глаза, увидела близко-близко лицо Бердаха. Он смотрел на меня в упор, едва улыбаясь уголками губ. Улыбнувшись в ответ, я огляделась вокруг, ожидая увидеть всё что угодно, но не мою тесную кухоньку. Всё было таким же, как несколько бесконечных минут назад, но я уже была другая – лёгкая, окрылённая нежными прикосновениями и поцелуями любимого человека. Казались смешными мои недавние сомнения и слёзы, обидные слова Сапаргульки и ирония Бердаха по поводу отношения полов, – всё казалось нелепым и глупым по сравнению с этим моментом. Я засмеялась тихонько, вновь уткнувшись в плечо Бердаха.

– Ланочка, милая, а я ведь влюбился в тебя с первого взгляда. Вру, со второго, когда увидел тебя за столом в твоей конторе, заваленным бумагами, счётами и калькулятором.

– А когда был первый взгляд? – томно спросила я, прекрасно зная ответ на свой кокетливый вопрос.

Впервые мы встретились шесть лет назад на свадьбе его брата с Фатимкой. Нас выбрали свидетелями молодожёны. Тогда мы провели вместе весь день, катаясь по нашему городку на новой чёрной «Чайке», украшенной воздушными шариками и лентами, зачем-то вставая с женихом и невестой под каждое скандирование «Горько!», танцуя нелепый «Вальс свидетелей». Вернее, танцевал Бердах за нас обоих, я же волочилась за ним, едва успевая переставлять деревянные от усталости и высоких каблуков ноги.

– Первый раз на свадьбе Кунграда я тебя хорошо не рассмотрел, боялся даже взглянуть лишний раз, – ты была надменная и неприступная как статуя в парке. Только когда танцевали, что-то человеческое уловил в твоём взгляде, какую-то печаль.

– У меня от новых туфель мозоли болели, и ноги страшно устали от каблуков, – хихикнула я, разрушив романтический момент.

– Мозоли? – рассмеялся Бердах. – Значит, ты тогда скривилась от боли, а я решил, что это девичья печаль?!

Приступ смеха сменился новым поцелуем, после которого мы в обнимку перешли в комнату и устроились в кресле, лаская друг друга. Его горячие губы нежно прикасались к моей шее, ключице, опускаясь ниже и ниже. Пуговицы кофточки расстегивались под его нетерпеливыми тонкими пальцами, обнажая напрягшуюся грудь. Окунувшись в негу, я не соображала ничего, однако, когда Бердах расстегнул замочек юбки, непроизвольно вскочила с кресла и, отвернувшись, судорожно начала застегивать пуговицы кофты и поправлять сбившуюся юбку.

– Что с тобой? – промурлыкал он, обняв меня за талию сзади.

Я молчала, не зная что ответить.

– У тебя «красные» дни? – не отставал он, продолжая ласкать грудь сквозь кофту.

Чувствуя, что сейчас упаду в обморок от желания, захлестнувшего меня с новой силой, пробормотала:

– Я боюсь. Это первый раз.

– Ты – девственница? – в возгласе Бердаха прозвучало неподдельное удивление, смешанное со страхом.

– А ты как думал? Конечно.

Не говоря ни слова, он развернул меня к себе и внимательно заглянул в глаза. Господи, сколько нежности и любви излучали его глаза, сколько страсти и желания. Устоять перед этим взглядом было невозможно, и я сама потянулась губами к его шее. Спустя какое-то время Бердах нежно отстранил меня и уже нормальным голосом спросил:

– Можно у тебя спросить кое-что? Только, чур, не обижаться, ладно?

– Спрашивай.

– У тебя никогда не было парня, который бы хотел близких отношений?

– Были, но я не хотела терять девственность до свадьбы. А до свадьбы дело так и не дошло.

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Ты готова подарить её мне, или будешь ждать свадьбы?

Вопрос поставил в тупик. Отдаваясь его ласкам, я не думала о девственности и свадьбе. И вдруг в мозгу щёлкнуло – он сказал о свадьбе.

– Это предложение? – я затаила дыхание, ожидая ответа.

– Да. Прости, что я не стою на одном колене и не держу в руках бархатную коробочку с золотым кольцом. Но всё это обязательно будет, обещаю тебе, милая.

Счастье подкатило откуда-то изнутри, из глубины тела и упёрлось в горло, сдавив его сладкими спазмами. Обняв Бердаха за шею и не в силах сказать что-то, глупо улыбалась, не сводя глаз с репродукции картины Крамского «Неизвестная» на стене. Впервые в жизни я внимательно разглядывала девушку, сидящую в пролётке: чёрный бархатный берет с белым пером, бархатное же пальто, или как они эту одежду в те времена называли, руки в меховой муфте и гордый взгляд. Нет, не то что гордый, он – презрительный. И вот эта Неизвестная смотрит на меня сверху вниз, и в её взгляде читается: «Ты такая же как и все женщины, не знающие себе цену. Тебя приласкали и ты готова отдать самое дорогое, что хранила все эти годы, первому встречному. Где твоё достоинство?». Отведя глаза от картины, я прошептала ему на ухо: «Я хочу всё это в первую брачную ночь», – сделав ударение на «всё это». Пауза затянулась, и я уже пожалела, что сказала о первой брачной ночи, ругая себя за излишний романтизм и древние взгляды на то, с чем мои подруги расстались сразу же после школы, как с надоевшей школьной коричневой униформой. Бердах ещё раз поцеловал и посмотрел на часы.

– Ланочка, милая, я пойду. Завтра поговорю с родителями и скажу тебе, когда они приедут к твоим свататься. Не волнуйся, моя красавица, всё будет, как ты мечтала.

Что я могла сказать? Он читал мои мысли и угадывал желания, хотя, наверное, у всех молоденьких девушек мысли и желания одинаковые. Но мне-то уже почти тридцать, а я всё ношусь со своей девственностью, как с писаной торбой, и мечтаю о кипельно-белом подвенечном платье с длинным газовым шлейфом.

Ночью не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок и боясь поверить в то, о чём сказал на прощание Бердах. Желание быть безмерно счастливой боролось с моим извечным страхом под названием «как бы чего не случилось», в конце концов, я решила быть счастливой, но не терять бдительности при этом. Страх отпустил, уступив место фантазиям: свадьба в ресторане «Кырк кыз», чёрная «Чайка» с куклой на капоте, Центральный ЗАГС, марш Мендельсона, красные гладиолусы к «Вечному огню» и розовые розы в моих руках. Где-то в уголке подсознания маячила мысль, что свадьбу придётся отложить до весны, чтобы не месить грязь в белых туфлях-лодочках и не мерзнуть в тонком платье зимой, но я старательно её отгоняла, не желая омрачать красивые мечты.

После работы, несмотря на моросящий мелкий дождь, пошла на базар за мясом и овощами, чтобы приготовить ужин и удивить Бердаха. В то, что он приедет вечером, я нисколько не сомневалась, окрылённая вчерашними признаниями и поцелуями. По дороге решила, что запеку кусок говядины со сметаной и картошкой в духовке и приготовлю пару свежих салатов, поэтому сначала направилась в мясной ряд.

Выбирая кусок получше и внимательно следя за мясником, старавшимся подложить побольше костей в чашку весов, не заметила Фатиму, которая тоже покупала мясо. Пока мы здоровались, продавец всунул в пакет большую кость, из-за чего пришлось с ним спорить до хрипоты в два голоса. В конце концов, я настояла на своём и, получив красивый кусок говядины с мелкими косточками, победно ушла с Фатимой под ручку. Покупая овощи внутри крытого рынка и обмениваясь новостями, мы незаметно подобрались к нашим с Бердахом отношениям. Вернее, я рассказала о вчерашнем разговоре и предложении о замужестве, ожидая от неё поздравлений. Но она как-то странно глядела на меня, пока я говорила, а затем тяжело вздохнула и вместо восторженных охов и ахов отчеканила: «Вряд ли моя свекровка согласится на ваш брак. Она уже ему невесту приглядела и собирается свататься перед Новым годом. Она ни в какую не хочет сноху европейку». Остановившись у прилавков с корейскими салатами, я ошарашенно глядела на подругу, надеясь, что она пошутила. Фатимка погладила меня по рукаву пальто и, заглянув в полные слёз глаза, добавила: «Но ты держись, Ланка. Бердах – не мямля и просто так не сдастся, может быть, ещё всё образуется у вас, и мама не будет сопротивляться. Я Кунграда тоже подключу, чтобы на неё повлиял. Не в средневековье же живём, в конце концов».

Молодые кореянки наперебой предлагали нам попробовать салаты, протягивая вилки с нанизанными солёными огурцами и нашинкованной соломкой морковкой, но меня тошнило от запахов специй и хотелось поскорее вырваться из этого галдящего мира на свежий воздух, поэтому я, торопливо бросив «Пока» подруге, скорым шагом направилась к воротам. Она попыталась остановить меня и что-то говорила вслед, однако я ничего не слышала. В голове молоточками звучали её слова: «Она не хочет сноху европейку, она не хочет сноху европейку, она не хочет сноху европейку».

Стоя в переполненном троллейбусе, не замечала толкотни вокруг и ругани пассажиров, уцепившись за поручень одной рукой, а другой держа, ставшей вдруг ненавистной, базарную сумку, я с остервенением мысленно ругала себя, обвиняя в наивности, дурости и идиотизме. «Как ты могла, – распинала я себя, – забыть, что ты не каракалпачка, а какая-то там смешанная с русскими татарка, инородка, понимаешь ли. Мало ли, что ты по-каракалпакски говоришь без акцента и традиции знаешь, но кровь в тебе другая течёт. Значит, не ко двору ты пришлась почтенному семейству, заботящемуся о чистоте кровей. А то размечталась, как шестнадцатилетняя девочка. Сейчас, ага, придут они просить твоей руки у урусов!13 Разбежались. И даже их папа-коммунист с чёрт знает какого года не сможет маме-националистке поперёк слова сказать. Это он у себя в кабинете в министерстве коммунист-интернационалист, а дома обычный мужик-подкаблучник».

Увлёкшись самобичеванием, чуть не проехала свою остановку. В последний момент, очнувшись, закричала водителю на весь салон троллейбуса: «Шопир, тохта! Тусип калайин».14 Под смех пассажиров выскочила из двери и угодила прямо в лужу. Новые кожаные сапоги на «манке»15 погрузились в грязную воду до самых замков. И тут я расплакалась от обиды. Поводом были заляпанные сапожки, но плакала я от того, что не знала, что мне теперь делать, как жить дальше, кому верить, если человек, которого я полюбила, не может быть со мной только потому, что у нас разная национальность, если близкая подруга-каракалпачка не знает, как помочь, если пресловутые традиции и обычаи для родителей важнее счастья детей, а вдалбливаемая в наши головы коммунистическая идеология с её интернационализмом и дружбой народов в реальной жизни просто лозунг. Подойдя к подъезду, столкнулась с соседкой Мадиной. Видя, что я плачу, она остановилась, схватила меня за рукав пальто и обеспокоено спросила: «Не болды? Почему плачешь? Кто обидеть кылды? Айтсащ!».16 Не в силах говорить, я заревела во весь голос и уткнулась в её плечо. Приобняв меня, она вернулась в подъезд и довела до квартиры, неся авоську с продуктами и успокаивая: «Коягой, айналайн. Жылама. Всё пройдёт».17 Дома Мадина помогла мне раздеться и, усадив на диван, ушла готовить чай на кухню, приговаривая: «Все пройдёт, жаным».

Обжигаясь горячим чаем, я взахлёб рассказывала ей о Бердахе, его предложении пожениться, Фатимкиных словах, моих мечтах о красивой свадьбе и желании матери любимого женить его на каракалпачке. Соседка внимательно слушала, не перебивая и не вставляя русско-каракалпакские реплики, как она любила делать в разговоре. Дождавшись, когда я выговорюсь, она произнесла спокойно:

– Не обижайся на его маму и пойми её правильно. Она хочет сохранить большую крепкую семью, чтобы каждый в ней был счастлив и чтобы у всех было одно мнение о разных вещах. Ты – не каракалпачка, и у тебя другие взгляды на жизнь и на семью, потому что ты росла в других условиях, и тебя родители воспитывали не как нас. Поэтому его мать боится, что с тобой придёт разлад в семью, а братишки Бердаха тоже захотят взять в жены не своих. И ещё, она хочет так женить сыновей, чтобы потом общаться на равных с родителями невесток, быть с ними в одном котле и варить общий бешбармак. А с твоими родителями-европейцами она никогда не будет чувствовать себя удобно.

– Почему? – тихо спросила я, не желая вникать в смысл сказанного Мадиной.

– Ой, жаным,18 разные вы, очень разные. И никогда одинаковыми не будете, даже если ты примешь ислам и откажешься от родителей.

– Я итак мусульманка по папе, он же – татарин.

– А воспитание у тебя всё равно русское от матери. Смирись, жаным. Встретишь русского или татарина и всё у тебя сложится хорошо. Мой тебе совет – забудь о Бердахе. Лучше выходить замуж за парня своей национальности, чтобы потом не было проблем. Поначалу вы не будете замечать разницу, но со временем начнутся ссоры и скандалы из-за разных мелочей.

– Я буду стараться, я же все традиции знаю, – цеплялась за последнюю надежду, понимая, что не поможет.

– Жаным, не переживай ты так, – соседка смахнула набежавшую слезу краем красного японского платка. – Сколько времени, Лана? Ой бой! Мне бежать нужно, муж уже, наверное, пришёл с работы, ругаться будет, что я не дома.

Мадина ушла, оставив меня у открытой двери. Она неслышно спускалась по лестнице, перебирая ступеньки новыми блестящими калошами и кутаясь в велюровый голубой халат с чёрными узорами. Красный платок скрывал волосы, оттопыриваясь на макушке, где они были собраны в тугой пучок. Я закрыла дверь и посмотрелась в зеркало. Молодая стройная женщина с немного округлившимися боками, одетая в чёрную водолазку и серую в чёрную клетку расклешенную юбку, смотрела на меня, немного насупившись. Чёрные большие глаза, обрамлённые длинными ресницами, блестели от недавних слёз, густые брови сдвинуты на переносице, а пухлые губы со следами розовой помады упрямо сжаты. Волосы растрепались, несколько прядей выбились из причёски, закрыв маленькие уши. «Фурия, – обозвала я себя вслух, поправляя волосы, – а лучше – ведьма. Не тянешь ты на каракалпачку, хоть ты и не блондинка. Ну и ладно. Зато красивая».

Мама сняла трубку сразу же, как-будто сидела у телефона и ждала моего звонка. Я не стала рассказывать ей ничего о себе, спросив о её и папином здоровье. Она поохала, пожаловавшись на давление, которое у них обоих скачет вместе с атмосферным давлением, посетовала на магнитные бури и тут же успокоила меня тем, что они неделю пьют воду, «заряженную» самим Аланом Чумаком19 по телевизору. «Ты знаешь, помогает! Как посижу у телека, когда он выступает, а потом попью водичку и лучше себя чувствую», – подытожила она бодро. Мне стало смешно, но разубедить легковерную телеманку-маму было невозможно, поэтому я промычала что-то дежурное про шарлатанов от ТВ и пожелала ей спокойной ночи. Однако мама не собиралась прощаться и продолжала рассказывать мне о своём любимом Чумаке, ругая при этом «чёрного мага» Кашпировского, который, оказывается, насылает порчу на всех, кто смотрит его телесеансы. Потом она предложила и мне «зарядить» воду и пить её по утрам до рассвета, а лучше – тюбик зубной пасты, чтобы кариеса не было. Было слышно, как папа на том конце провода зовёт маму смотреть очередной телесеанс, но она не реагирует, поглощенная даванием бесплатных советов. В конце концов, я устала слушать весь этот бред о чумаках и кашпировских, торопливо извинилась, сказав, что у меня казан на плите, и предупредив её, чтобы не будила меня в выходные звонками. «Буду отсыпаться. Пока. Папке привет», – произнесла привычное скороговоркой и бросила трубку. Подумав немного, выдернула шнур телефона из гнезда. От души отлегло. Родители ничего не знают о моём романе с Бердахом, а то бы мама забросала меня вопросами и советами, как правильные девушки должны вести себя с парнями, у которых на уме только одно. «Значит, давления с их стороны не будет, и то хорошо», – подумала, облегчённо вздохнув. Выдержать родительскую любовь в виде нотаций и укоризненных покачиваний головы было выше моих сил сейчас.

От родителей я убежала всего два года назад, перед тем как мы похоронили дедушку, маминого отца. В свои семьдесят лет он продолжал работать в школе учителем физкультуры и жил в новой однокомнатной квартире вдовцом, когда я перебралась к нему с чемоданом своей одежды и любимой репродукцией «Неизвестная» Крамского. Дед ничего не сказал, а только в тот же день купил диван и два кресла в комнату, перенеся свою кровать на балкон. На мои протесты, отмахнулся, давая понять, что спорить с ним бесполезно. Спать ложился он поздно, читая в постели журналы и газеты, просыпался рано, гремя чайником и тарелками на кухне, говорил мало, в отличие от моих родителей, поэтому ужились мы с ним прекрасно, не мешая друг другу ни в чём. А одним весенним утром он не проснулся. Я даже не поняла сначала, что с ним: трясла за плечи, гладила холодное застывшее лицо, целовала закрытые глаза, пытаясь согреть их. Когда до меня дошло, что дед умер, заорала диким голосом и побежала тарабанить в двери соседей, не догадавшись позвонить родителям. Так и осталась жить в квартире деда, благо, что он меня прописал до этого у себя и каким-то макаром умудрился оформить её на меня. Положив однажды новую домовую книгу передо мной, на обложке которой были аккуратно выведены моё имя и фамилия, дед произнёс: «Тебе в подарок на свадьбу, если не доживу». Как в воду глядел. Не дожил.

Вспомнив про мясо и овощи, пошла на кухню, по-старушечьи шаркая тапочками по линолеуму. Все полетело в холодильник до лучших времён, когда у меня будет настроение готовить еду, если оно будет когда-нибудь. В то, что Бердах придёт сегодня, не верилось. Вероятно, у него сложные переговоры с родителями. Звонить же ему не хотелось, чтобы не ставить в глупое положение. Вчерашний вечер казался далёким и неправдоподобным, я даже засомневалась, – был ли он в реальности, не родило ли его моё больное девичье воображение? «И вообще, мужчины с этого дня меня больше не интересуют!» – громко произнесла я, адресуя слова кому-то за тёмным окном кухни. Говорят же о старых девах, что у них в какой-то момент на почве замужества в голове пунктик возникает, и они понемногу чокаются, превращаясь в мужененавистниц. У меня ещё не последняя стадия сумасшествия, а только пора розовых фантазий, но чем чёрт не шутит, кажется, уже во мне рождаются зёрна сомнений в необходимости выходить замуж. А там рукой подать и до ненависти к противоположному полу. «И буду я бабкой-девой старой с закостеневшей девственной плевой, на дух не переносящей мужчин и всё, что с ними связано. Сяду на скамеечке у подъезда, обопрусь на клюку и начну ругать всех мужиков-скотов на чём свет стоит, проклиная их семя», – поставила вслух диагноз себе и рассмеялась.

Завалилась в постель раньше девяти, решив отоспаться за всю неделю. «Какое счастье, что есть на свете ноябрьские праздники», – была последняя мысль перед тем, как заснуть. Проснулась от продолжительного звонка в дверь. На часах было без пяти минут десять, за окном – светло. Не соображая со сна что к чему, пошла открывать, накинув халат на ночную рубашку, и не глянув в глазок. На площадке стоял Бердах, держа меховую норковую шапку перед собой. Сон тут же пропал. «Заходи», – буркнула я и забежала в ванную комнату, прикрыв за собой дверь. Выйдя умытая и причёсанная через минут пятнадцать, нашла раннего гостя на кухне. Закатав рукава рубашки и повязав мой фартук, он жарил яичницу. Увидев меня, заключил в кольцо, поцеловал в нос, лоб и губы, потёрся гладко выбритой щекой о мою щёку, промурлыкав: «Доброе утро, соня!». Я чуть не заурчала от удовольствия, как сытый котёнок, и собралась уже поцеловать в ответ, но он резко повернулся и с возгласом «Спалил!» схватил сковороду за чугунную ручку. Тут же отпустил, тряся обожжённой кистью в воздухе. Я выключила газ и взяла его руку в свои, чтобы посмотреть, не сильный ли ожёг. Осторожно подула, затем поцеловала, едва касаясь губами горячей ладошки, и замерла, слушая, как пульсирует его кровь. От вчерашнего решения навек покончить с мужчинами не осталось и следа, и я вновь погрузилась в любовную негу.

Яичница не сгорела, получившись настоящей «Глазуньей», и была съедена мною в считанные минуты под одобрительным взглядом Бердаха. За нею же пошёл бутерброд с маслом, запитый пиалой чёрного чая с молоком. Намазывая масло на хлеб и поглядывая на меня, мой любимый улыбался, не притрагиваясь к своему завтраку. Наевшись, я стала уговаривать перекусить и его, но он только выпил чай, сказав, что рано утром уже позавтракал.

– Какие у тебя планы на выходные? – спросил Бердах после завтрака и мытья посуды.

– Никаких. Буду отсыпаться. А что?

– Хотел предложить тебе слетать со мной в Ташкент.

– Куда? – я обалдело уставилась на него, не веря своим ушам.

– В Ташкент. Смотри, рейс сегодня в обед, обратный в воскресенье вечером. У нас в запасе два с половиной дня. Там сейчас солнечно и не так холодно, как у нас. Я утром прогноз погоды по радио слышал. Полетели?

– Бердах, но это же сумасшествие, тратить столько денег только на два дня. И потом, что я маме с папой скажу? А ты что своим скажешь?

На этом месте я вспомнила о разговоре с Фатимой и тут же настроение испортилось.

– И ещё. Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были конфликты дома из-за меня. Зачем заставлять нервничать родителей зря, если всё равно всё будет так, как они решат?

– Ты о чём? – Бердах выглядел растерянным.

– Я всё знаю. Твоя мать нашла тебе невесту-каракалпачку и собирается свататься, чтобы ты не женился по глупости на уруске, – я спустила свою стервозность с тормозов, не заботясь о последствиях.

– Кто тебе сказал такое? – он внимательно глядел, положив руки на мои плечи.

– Неважно. Теперь уже неважно.

– Очень важно, Ланочка. Я люблю тебя и не хочу, чтобы кто-то трепал тебе нервы и заставлял плакать.

– Я не плакала! – почти выкрикнула.

– Ты плакала. Отключила зачем-то телефон и легла спать в девять часов вечера.

– Откуда ты всё знаешь?

– Стоял под твоими окнами и наблюдал.

– Ага, снизу хорошо просматривается моя прихожая, где стоит телефон. Или ты научился летать? – съязвила я.

– Нет, летать не умею, а вот тебя чувствую на расстоянии и твоё настроение тоже. Телефон твой не отвечал и я позвонил на станцию, где мне сказали, что твой отключен.

– Разве такие справки дают? Мне говорили, что до нашей телефонной станции не дозвонишься, тем более, вечером.

– Если только не звонит начальник станции.

– Ого! У тебя такие большие начальники в друзьях? – распалялась я.

– В братьях. Кунград же начальник станции, – улыбался Бердах, наблюдая как я кипячусь.

Ответить было нечего.

– Ну, так что, мы летим в Ташкент? Сейчас уже одиннадцать часов. Думай скорее, а то опоздаем на рейс, придётся лететь вечерним.

– А билеты? У нас же нет билетов, – хваталась я за последнюю соломинку.

– Бери паспорт и поехали. Я забронировал билеты. Машину братишка заберет со стоянки, я уже договорился.

– А где мы будем в Ташкенте жить? – спрашивала уже на ходу, бросая в сумку сменное бельё, косметичку и паспорт.

– У сестрёнки Наргиз на Чиланзаре. Помнишь, ты её на свадьбе Кунграда видела? Светленькая такая. Она у нас учится в медицинском.