Читать книгу Разбойничья душа - Эльза Вий - Страница 1

Ох и велика мать-земля: умудрилась уместить на себе и горы острые, и моря глубокие, озер тысячу да лесов непроходимых – тьму. Возле одной из таких дремучих чащ, коих на свете множество, стояло себе, да и по сей день стоит, село Малые Дубки. Название это было странным, ибо дубов вокруг него ни больших, ни малых отродясь не росло. Почему село так прозвали – не ведали даже старожилы. Хотя они вообще мало что ведали, не памятуя, как сторона, ими правящая, называется. Это и понятно: Малые Дубки затеряны среди бескрайних лесов и болот. Даже войны обходили стороной сей край, а жители Дубков оставались в неведении. Узнавали о том, что в мире делается, у редких заплутавших путников.

Места эти издавна слыли в народе гиблыми: в лесу часто пропадали люди, тонули в болоте, а уж встретить нежить для селян было привычным делом. Местные других лесов не видывали, посему полагали, что лес у них самый обыкновенный. С малых лет знали, как отогнать упыря али русалку, а россказням про большие города и деревни без опасностей и всякой нечисти верили неохотно, из-за чего часто казались заезжим гостям сумасшедшими.

Недалече от Малых Дубков, на болоте, стояла, а может, и по сей день стоит, хатка на высоких столбах. Была она сложена славно, да токмо от сырости да времени покосилась малость да почернела. Сельчане в болото ходили редко, а ежели и ходили, то в самую топь никогда не лезли. Про странное жилище никто не знал, служило оно тайным укрытием от людей и непогоды старому Никодиму.

Лиходей для своих лет был прытким и ловким. Худющий, невысокий, с сероватой кожей и противной харей… Вот глянешь на такого – и сразу в голове мысль: добра от таких не ждут. По молодости Никодим разбойничал: торгашей грабил, душегубством время коротал, самогон гнал. Да токмо время быстро летит, да и жизнь порою круто поворачивается, так круто, что бывший убивец на болоте поселился да местным козни строил – в привычку лет и в лад характеру. Когда-то и Никодим пытался жить в Малых Дубках, одно время даже терем свой имел, хозяйством занимался, в огороде днями напролет сидел. Да токмо что это за жизнь для разбойника? Чем дольше тать пытался свыкнуться с житием в селе, тем больше всех ненавидел. Ох, как гневно он смотрел на осот посреди моркови…

С тех пор, как он перебрался из села на болото, прошло много долгих лет. Всех тех, кого знавал старый лиходей, уже на свете не было: их дети да внуки жили себе припеваючи, в основном – молитвы, ибо на другие песнопения местная нежить не реагировала, отказываясь покидать село. Сам Никодим прожил на порядок дольше не токмо собратьев по ножу, ибо осторожничал, хитрил и не боялся показаться трусом, но и ненавистных деревенских дуралеев, ибо знавал секреты леса, болота, знахарства и самогонного дела.

Никодим укутался в черные драные тряпицы, измазал лицо сажей, нацепил на голову козлиный рогатый череп, покрепче привязал его веревкой к своей буйной голове и уставился в начищенное серебряное блюдо. Выглядел он странно и пугающе – дорогая посуда отразила его вид до мельчайших подробностей.

– Хоро-о-ош… – довольно протянул разбойник и, схватив старую, ржавую, уже и не вспомнить, у кого отобранную, косу, вприпрыжку покинул горницу.

С высокого крыльца дед спустился по веревочной лестнице. Каждую кочку знал Никодим в своем болоте, мог и посерёд ночи с закрытыми глазами найти путь куда надобно. Да что уж тут говорить, если единожды он даже кикиморову лачугу отыскать умудрился! Зелена сему, конечно, не обрадовалась, уж больно людей не любила, однако именно по сей причине с миром лиходея отпустила, да сама иногда за его проделками подглядывала, хихикая из густых кустов.

Путь Никодим держал к окраине леса, что на дорогу выходит. Заканчивалась она у околицы села, а вот откуль начиналась – никто не знал, ибо из села народ не уходил, а словам неведома как забредших путников верили неохотно, ибо у каждого была своя байка.

Завидев за деревьями просвет, старый разбойник остановился. С большой дороги в лес уводила тропинка. Сельские часто по ней расхаживали: кто за хворостом, кто за зверем, кто к болоту. Никодим оглядел высокие сосны, выбрал ту, что с ветками потолще. Веревку привязал одним концом к руке, вторым – к косе, после чего полез на дерево. Кряхтя и брыкаясь, Никодим добрался до нужной ему ветки, оседлал ее, поднял косу на веревке и выдохнул.

– Притомился я… Старею, что ль?..

Из-за поворота послышался звонкий девичий смех. Никодим забыл об усталости, встал на ветке, закинув косу на плечо. Две сельские девки шли ничего не опасаясь, громко болтали и шутили.

– …А Любава ему прямо так и говорит: ты меня не обрюхатишь, мол, где это видано, да чтобы жаба какая, да с кошечкой любилась. А Олекша ей: так пойду и кошку себе найду, а ты, говорит, иди икру в болоте метай! – девушки залились звонким смехом.

– Ой, и правильно, что Олекша ей так сказал, а то ходит такая вся… Тоже мне – зазнобушка, – строго, не скрывая зависти, протянула та, что похудее будет.

– Ну-с. Пришли.

– Ой, да не дети же мы малые какие! Да брехня всё это, – махнула руками девка.

– А чего же тогда со мною увязалась? – прищурилась ее подруга. Ликом она была милее, да и в объемах побольше. Никодим даже загляделся немного, повздыхал, памятуя, что годы уже не те…

– Так любопытно мне. Авось правдой окажется…

– Ну так стой и помалкивай! – Девушка встала посреди тропы и заголосила: – Кукушка, кукушка! Сестра и подружка! Гостинцы прими да всю правду скажи! Как долог мой век? Дай правды ответ! – после этих слов девушки стихли, отчаянно вслушиваясь.

– Ку-ку, хе-хе-хе… – скрипучим голосом отозвался Никодим в полной тишине. На голос обернулись подружки, задрали головы и застыли.

– Умертвие… – выдохнула одна и тотчас упала без чувств. Ее темные волосы отныне украшали две толстые седые пряди. Вторая девка замерла с ужасом на лице, боясь лишний раз вдохнуть.

– Откуп на приболотном камне от вас ожидаю, – сурово сказал разбойник. – А ежели до завтрашней ночи не будет – за душами юными приду! – Он грозно стукнул косой о ветку. Вторая девушка тихонько икнула и тут же упала рядом с подругой.

Никодим довольно улыбнулся. Не ожидал лиходей, что всё окажется так легко. Довольный собой, он злобно захихикал, потирая руки в ожидании грядущей наживы, из-за чего нога соскользнула – и страшное "умертвие" бухнулось в колючий малинник. Как Никодим не свернул себе шею и не отсек свою же буйную голову косой – непонятно. Он медленно вылез из кустов, потирая ушибленную спину.

– Не, таких жертв оно не стоит, – просипел старик и побрел домой.

В Малых Дубках жило много разного народа, да всякий – со странностями. Жили здесь и юные богатыри с медвежьей силой, и искусницы-мастерицы, люди ума великого, да люди веры сильной. Правду да совета искали тут у старосты, однако решения принимали всем селом, а ежели к единству прийти не могли – к Аксинье шли. Аксинью любили и уважали все: девка была собой хороша, умна и хозяйством самым богатым и здоровым владела. Бабы с завистью глядели ей вслед, а мужики окучивали заботами да подарками разными. Да токмо всем она давала от ворот поворот, ибо хоронила она ото всех тайну. Была Аксинья ворожеей, как и мать ее, и бабка, и прабабка… Люди в Малых Дубках людей колдовской породы не боялись, однако малость недолюбливали, посему первая красавица на селе и не спешила рассказывать о своем даре. Была у Аксиньи еще одна тайна – пострашнее колдовской. Душа у нее была черная, подлая да завистливая. Вроде всё девка имеет, а всё одно – на чужое смотрит и проклинает. Страшнее всего ворожея не любила тех, кто её быть не желал. Каждый под ноги бросался, что стар, что млад, да токмо сын головы мимо проходил, даже взглядом не удостаивая.

Микула был первым парнем на селе: и силой крепок, и лицом светел, и умом большим, нравом суровым да справедливым обладал. Все к нему относились с большим уважением, да не из-за высокого чина родителя, а за деяния его. Случись любая напасть – так Микула первый на выручку кидался, людей вразумлял да успокаивал. Каждая девка мечтала захомутать сына местного головы, да ни одной не удалось. Неинтересно было парню за юбками бегать да красавиц щупать. Думы его иные занимали: отец с каждым годом моложе не становился – и юный богатырь знал, кого выберут на его место. Судьба эта его вполне устраивала, словам отцовским парень не перечил, всячески помогал да всему обучиться старался поскорее.

В Малых Дубках было отродясь всегда две напасти: нечисть из лесов да погоста приползавшая да лихо странное, что вредило хуже мертвяков. Еще голова в юности, да и не токмо он один, пытался от него избавиться, да не вышло ничего. Вот и Микула пришел за советом к человеку большого ума.

– Так с этим ты, голубчик, к отцу Евпатию пожаловал бы, – улыбалась Аксинья, наливая душистый травяной чай гостю. – Его слова божие любую пакость бесовскую отгоняют пуще огня да серебра.

– Не нечисть это, – хмуро покачал светлыми кудрями Микула. – Думается мне, что человек это.

– С чего же? – сделала самый заинтересованный вид хозяйка.

Её мало интересовала странная сила, что портила кровь соседям. Долгое время она думала, как же привязать к себе Микулу, – и вот он! Сам пришел! Пока парень усаживался, Аксинья успела подмешать в чай любовное зелье, что приготовила загодя. Нужно было лишь дождаться, пока парень отхлебнет хоть глоточек, и предстать пред очи его ясные.

– Да нечисть ведь после того, как Евпатий ограды да двери освятил, ни в дом, ни в хлев, ни в огород зайти не может, – стоял на своем Микула. – Да и тот же умрун в один укус замки срывает, а эти – словно вором открытые…

– Ну так ежели это лиходей какой, из плоти и крови, так поставь капкан, – пододвигая поближе чашку с чаем, молвила девица.

– А ежели в него свои поутру по забывчивости али спьяну попадут? Ты-то капризничаешь, добрым людям просто так помогать не желаешь…

– Поди, думаешь, у меня забот других нет вовсе? – зло усмехнулась Аксинья. – Али думаешь, такое хозяйство само по себе цветет, а я сижу у окошка да на бабочек любуюсь?

Микула не любил эту девку. Не прямо до ненависти, но точно знал – добра от нее ждать не следует. Вреда от нее, правда, тоже никакого не было, за руку ни разу поймана не была. Сильно по-разному они жизнь разумели, да ра́зишь из-за этого надобно вражду начинать? Парень мельком глянул в окно: засиделся он в гостях, уже показались первые звездочки, пора бы и честь знать.

– Благодарствую за совет и угощение, – встал он из-за стола.

– А чаю так и не отведаешь? – подпрыгнула Аксинья, не желая упускать удачный момент.

Микула потянулся к чашке. Когда парень подносил колдовской напиток к губам, Аксинья кокетливо улыбнулась, медленно спуская с плеча сарафан. Микула выпил чай одним глотком и, даже не глянув на красавицу, широким шагом настиг дверь и вышел вон. Аксинья было рванула за ним (мало ли кого увидит сын головы: как влюбится – за уши не оттащишь!), да споткнулась о подол сарафана, зацепила ногой широкую лавку и упала на пол, а с накренившегося стола на Аксинью уже летел большой медный самовар…

Никодим бесшумной тенью скользил по сельским огородам. Сегодня настроение было паршивое: после полета с сосны спина до сих пор ныла, из-за чего он не мог позволить себе какую-нибудь более весомую пакость, кроме отпирания всех замков в округе. Но даже это немного утешало старика. Зверь – не нечисть, божьи силы ему не преграда, а значится, село понесет потери от лис и прочего хищного зверья, что наведается в хлева да курятники. Сам Никодим тоже надеялся поживиться курочкой-другой, а может, и десятком. На болоте с пропитанием всегда была беда.

Старый разбойник присел у погреба и принялся ковыряться изогнутыми спицами в тяжелом замке. Вскоре послышался заветный щелчок – и замок упал на землю. Дед спустился в темный сырой погреб, дунул на заветный огарок волшебной свечи – и легкое зеленое пламя озарило всё вокруг.

– М-да… – разочарованно протянул старик. – А бураки-то все погнили…

От досады Никодим запустил руку в один из кармашков, достал оттуда травяной порошок и щедро рассыпал по всему погребу. Тут же невесть откуда набежало полчище крыс. Лиходей довольно оглядел творящееся безобразие и поковылял на улицу. Крысам пришлись по вкусу погнившие припасы; огромной стаей они ели всё, что могло быть хоть немного съедобным.

Лиходей спокойно брел по широкой улице, ничего не боясь. Местные ложились вместе с солнышком, с ним же и вставали. Ночью было опасно: пусть по дворам мертвяки и бесовщина разная не ползала, а по дорогам да лесу резвилась как хотела. Вот и сейчас навстречу Никодиму вяло шел умрун. То ли сытый, то ли косой какой, может, еще при жизни на голову хворенький был, а шел он еле-еле, жалобно мыча. Никодиму он был мало интересен: кашу из него не сваришь, в хозяйстве ненужный, охотник (судя по всему) из мертвяка вышел бы никакой.

Зеленоватый мертвец подбирался всё ближе и ближе, даже немного приободрился, видя, что ужин не убегает. Никодим легко шел ему навстречу, а когда между ними оставалось шагов десять, вдруг воскликнул:

– Ба! Да это не Митяй ли часом?! – приветственно распахнул объятия старик, а умрун замер от неожиданности. – Что, тварь божия, не узнаешь?

Умрун честно покачал головой. Мертвяки быстро забывают о том, кем были при жизни.

– А я вот тебя сразу узнал, гнилое ты отродье… Что, подох, да и опосля смертушки прыти не прибавилось?

Мертвец грустно кивнул, осторожно делая шаг навстречу, боясь вспугнуть добычу.

– Да ты не бойся! Подходи! Послал же бог счастье… Я тебе при жизни в морду не дал, так хоть после смерти солью накормлю… – зловеще протянул Никодим, доставая мешочек с солью.

Мертвяк, как мог, старался убежать, да куда ему до прыти старого разбойника. Никодим легко повалил старого знакомого, зажал руки и принялся пхать в рот несчастного горстями соль.

– Давай, не хмурься… Горсть – за то, что плавать меня научил… из лодки посередь реки выкинув… Горсть – за грибочки соленые, тобою подаренные, опосля которых я сам чуть мертвяком не стал… А ну жри, мерзость вонючая! То-то… Давай, еще одну – за то, что крестили меня насильно всем селом, да в проруби зимою…

Обид у Никодима было много, да соль раньше кончилась. Соль как яд для всякой нечисти будет, да токмо освящённая – им смерть приносит. Пока старый лиходей искал еще хоть горсточку соли, умрун резво скинул с себя деда и помчался с такой прытью, что его бы даже ветер не догнал. Никодим встал, отряхнулся, потер многострадальную спину (уж много ей достается в последнее время) и пошел к первому увиденному курятнику.

Микула шел по спящему селу. Думы его были заняты мыслями обо всем подряд: о странном лихе, село мучающем; о папеньке, что уже весь извелся, поди; о горьком чае, от которого живот бурлил так, словно там волки грызлись… Темный силуэт у его двора заставил напрячься. Сутулая тонкая фигура бесшумно прошла во двор. Парень подхватил с земли палку потолще и пошел с самыми мрачными думами на неведомого врага, разминая шею. Незваный гость уселся у курятника и принялся возиться с замком. Поняв, что перед ним самый настоящий вор (коих в селе уже лет десять не видывали), Микула вздохнул с неким облегчением и пошел в наступление.

Никодим сломал уже вторую спицу о странный замок, но сдаваться отказывался. В старике взыграл азарт и упрямство: подобно зверю он чуял добычу и отступать не желал. Вдруг на деда упала огромная тень.

– Ноченька добрая, мил человек, – послышался злобный могучий голос позади. Никодим медленно встал, отряхнулся и повернулся лицом к молодцу.

Лунный холодный свет падал на них, слегка отражаясь в блестящей плеши незнакомого старика. Микула затаил дыхание, боясь вспугнуть чудное видение: щуплый морщинистый старичок смотрел на него снизу без страха. Дряблые рученьки держали изогнутые спицы, из-под драного тряпья торчали сумки и мешочки, маленькие злобные глазки поблескивали черным. Парень понял: это любовь. Вот глянул – и понял, что нашел свою судьбу. Отчего-то в груди бешено заколотилось сердце, а язык отказывался говорить хоть слово.

У Никодима появилось странное, давно позабытое чувство страха… На него не мигая смотрел рослый детина с оглоблей в руке, щеки парня горели огнем, а сам он расплылся в идиотской улыбке.

– Слышь, молодец, – неуверенно начал разбойник. – Ты бы посторонился, дал бы старому человеку пройти.

"Ах, какой у него прекрасный скрипучий голос! – подумал Микула и чуть не упал без чувств от восторга. – Решено! Женюсь! Али замуж пойду, какая, к репе, разница! Только вот как папеньке сказать?.."

"Юродивый, что ли?.. – подумал дед: взгляд богатыря ему очень не понравился. – Али так на голову хворенький? Эх, нелегкая, а я даже ножа не взял…"

Никодим осторожно попытался сделать пару шагов в сторону, медленно, но уверенно отходя от чудного детины подальше. Парень бегству препятствий не чинил, лишь глядел, не отрывая больших голубых глаз от фигуры возлюбленного. Когда дед решил, что опасность миновала, он бодро сделал шаг – и живот его предательски зарычал, оглушая грозным ревом всю округу. В сию же секунду мелькнула огромная тень богатыря – Никодим подумал, что его будут бить, и зажмурился. Но нет, ничего не произошло. А когда он осторожно открыл глаза, добрый молодец смущенно протягивал ему огромную корзину.

– Ты, свет очей моих, не бойся, – ласково пропел Микула, отчего у деда подкосились ноги. – Возьми гостинцев, коль не брезгуешь…

– Та мне не шибко надо… – попытался протиснуться к калитке Никодим, но был пойман заботливыми лапищами. Парень вручил тяжелую корзину с разными яствами: от пряников до квашеной капусты.

– Меня Микулой кличут, – краснея, выдавил благодетель.

– Никодим… – почему-то признался дед. – Я это… пойду, да? Время позднее, да и тебе, паря, спать пора… Умаялся, поди…

"Какой он заботливый! – аж приплясывая от восторга, подумал Микула. – Не нужен мне более никто! Одного его любить буду!"

– Ну, прощевай, молодец, – слегка поклонился Никодим, ухнул, потер больную спину и ушел в ночь, оставив замечтавшегося парня одного.

– До свидания, Никодимушка… – смущенно протянул сын головы, после чего пулей понесся в дом.

Луна ярко освещала еще не вспаханные огороды, где-то орали коты, село накрывала весна…