Читать книгу Разбойничья душа - Эльза Вий - Страница 2

Никодим добрался до дома только в предрассветный час, да всё озирался – нет ли позади странного богатыря. Из села лиходей почти бежал, в лесу крался и петлял, на всякий случай, кабы со следу сбить. Даже за стенами своей хаты он не чувствовал себя в безопасности; страх так сильно обуял сердце старика, что тот подпер дверь тяжелым поленом и на всякий случай поставил капкан.

Переведя дух, Никодим принялся разбирать гостинцы из корзины, что вручил ему молодец. Там были большой пирог, полголовки козьего сыру, муки мешок на четверть пуда, пара рыбин сушеных, квашеной капусты горстка, пара пряников, трав полевых мешочек, да меда и варенья смородинного по небольшому горшку. Как всё это дед допер до дома – и сам слабо понимал, однако второй раз корзину поднять не сумел. Пирог оказался с капустой: свежий, вкусный. Никодим наскоро распихал гостинцы по углам, накрыл чистой тряпицей остатки пирога и повалился на шкуры – спать. Вечером еще и к приболотному камню идти, откуп принимать…

С появлением первого лучика солнца красного заголосили сельские петухи. Люди бодро принимались за дела хозяйственные, хорошо понимая, что голод не тетка. Спокойное утро быстро переросло в балаган; бабка Настасья с криками и матюками (а ведь верующая женщина!) гнала из уличного погреба огромную стаю крыс. Соседи тут же вооружились тем, что под рукой было, спустили псов и побежали на помощь старушке. Всем селом гоняли вредителей, без жалости били и кололи серых разбойников. Крысы тоже оборонялись, посему каждая собака и каждый мужик были изрядно покусаны да поцарапаны. Ближе к полудню людям удалось избавиться от напасти, все разошлись дела домашние доделывать, а вечером в харчевне собрались, на совет, значится.

Харчевня (и постоялый двор одновременно) была самым просторным местом, окромя церкви, посему все советы проходили либо в ней, либо около нее. Название сие место не имело, ибо было единственным на всю округу и стояло столько, сколько и село. Как опознавательный знак над дверью висел огромный пустой бочонок (на случай, ежели вдруг заезжие гости будут искать ночлега да пропитания). Харчевня резиновой не была: всем желающим места не нашлось, посему многие стояли у окон, толпились в дверях, желая слушать всё из уст самого головы. Всё одно, люди потом друг другу всё перескажут, да токмо всем хотелось всё ведать первее соседушек. За столами, намеренно в один большой составленными, сидели люди разные, самим головой выбранные. Все они были с головой на плечах, много советов дельных давали. Были тут и кузнец, и торгаши рыночные, и лекарь, и охотник ловкий, сам харчевник, даже пара баб мудрых (и Аксинья средь них, а как же!), что на Руси редкостью большой было, да сам отец Евпатий – божий человек. У Микулы тоже за тем столом место имелось, да токмо отец на собрание не взял, дома оставив.

– А где ж богатырь твой, Степан Захарыч? – прогудел кузнец. Был он человеком пылкого нрава, да токмо семью головы уважал и поперек слова ихнего никогда не лез.

– Прихворал, – отмахнулся голова. Человеком он был работящим, порядок во всем любящим. Меж им и сыном его единственным разница была лишь в плечах да возрасте: Степану в удальстве да силе равных не было, хоть седина уже и украшала и без того светлую голову.

– Тады опосля совету я к вам, батюшка, – улыбнулся лекарь. Был он хлипок, всегда от насморку маялся – и в жару, и в холод. Людей от хворей неведомых исцелял лучше колдунов, а на свое здоровьице времени, видать, не хватало. – Весна больно коварная в этом годе – всю молодежь, как помелом, по покоям раскидало. Хлипкия они какие-то стали…

– Духом слабы, – согласился отец Евпатий. Как и водилось на Руси, был он человеком силы да весу немереного.

– Ну-с, люди добрые, – призывая к вниманию, начал голова, – все ли ведают, какую беду обсуждать будем?

И за столом, и в дверях, да под окнами согласно закивали. Многие недовольно потерли царапины, оставленные крысами.

– Тады сразу думы ваши излагайте: откуда крысюки взялись такой оравой и как с ними бороться?

– Так разогнали же? – тихонько охнули в дверях.

– А коли снова заявятся, да числом большим? Загрызть ведь могут с голоду…

На этих словах все смолкли и задумались. Крысы – страшная напасть: не всякий яд их берет; зубы у них крепкие, легко камень прогрызают; а с голоду и правда зверье лютым становилось – таким лютым, что человека стаей в сто хвостов за пять минут живьем съедали.

– Вот что я скажу, – начал кузнец. – Дом Настасьи рядом с моим, я один из первых к ней на выручку и побежал. Мы когда лихо серое гнали, увидел я замок на земле от погреба хозяйского… А рядом с замком спица ржавая воровская лежала. Видать, обронил ее лиходей, что погреб вскрывал!

– Ворье, говоришь? – задумался Степан.

– И Настасья-то сама к погребу пошла потому, что дверь настежь открытая была, – раздалось из-за дверей. – Я сам видел!

– А сама она где?

– Да над пустым погребом горюет. Говорит, мол, там бураков было пудов пять, хотя на самом деле всего два – и те гнилые…

– Люди! Да нешто можно так клеветать на бедную хозяйку! – завопила бабка Настасья и влетела в харчевню. – Все семь пудов бураков сожрали крысюки голодные-э-э… А я их берегла до времен страшных! И вот настали те времена, а запасы-то – тю-тю!!!

– Не надрывай глотку, старая, – тихо осекла ее Аксинья. – Не мешай думать, как других от этой напасти спасти. Или хочешь, чтобы всё село с голоду передохло?

– Да нешто я… да про меня?… Да вот так без сраму?!… Да я там дурь-травы из погреба цельну горку вымела!!! Уж не ты ли, голуба, мне ею погреб осыпала?! Позавидовала моему богатству, да?!! Да я…

– Кто-то взломал замок и приманил в погреб крыс… Зачем? – У Степана Захаровича начала болеть голова. Он и в самом деле не понимал, зачем кому-то лазить в Настасьины закрома, если там ничего нет, кроме прогнивших припасов в полпуда. Это он прекрасно знал, ибо сам помогал бабке заготавливать запасы на зиму. Да и для всего села не было тайной, что у бабки сырой погреб.

– Из деревенских никто с замками возиться так бы не стал, – перекрикивая гневную старушку, подхватил кузнец. – Кувалдой оно и проще, и времени меньше занимает.

– Стало быть, не наши, – покачала головой одна из баб. – А токма крыс зачем приманил ирод этый?

Собрание закончилось ничем. Обсуждали еще двух девиц, что из леса седые да заикающиеся возвернулись. Толком рассказать они ничего не смогли, да и не стали, быстро добро в короба напихали разного да обратно в лес унеслись. Остановить их пытались и родичи, и соседи, и голова лично, да девкам всё равно было. Отец Евпатий по окончанию собрания всех перекрестил, каждому наказал молиться и ждать светлых дум Степана Захаровича. Лекарь, как и обещал, отправился к дому головы.

В доме старосты царила тишина. Марьяна Филипповна, жена головы, тихонько сидела у печи, пуская горькие слезы. Женщиной она была кроткой и тихой, с нежной душою и большим сердце. Когда ее единственный и любимый сын не пришел к закату, бедная хозяйка вся извелась. А когда вернулся…

– Марьюшка, душа моя… – утешал ее Степан. Любовь у них была крепкая, сильная, на века. Слабостью головы были лишь слезы его супруги: он совершенно не знал, что нужно делать и как успокаивать плачущую женщину. – Что случилось, любимая?

– Ми… Ми… кулушка-а-а-а… – почти в полный голос заревела хозяйка.

Лекарь и Захарович бросились в горницу богатыря, и едва дверь распахнулась, как мужики застыли на месте. У окна сидел Микула с самым загадочным и печальным лицом на свете; завтрак и обед не тронуты; спать, видимо, не ложился.

– Сына, что с тобой? – тихо выдавил из себя голова. Таким парня он никогда не видел.

– Печалюсь я, не мешай, батюшка, – со вздохом произнес Микула и уткнулся мордой в стол.

– А что случилося? – подскочил к "больному" лекарь и внимательно принялся ощупывать молодца.

– Ничего, – донеслось из-под густых кудрей. Парень зашмыгал носом.

Отец подошел чуть ближе и рявкнул:

– Не смей реветь! Чай не девица красная и…

– Вот именно!!! – разобиженно взревел парень, переместившись на кровать, и закутался в одеяло с головой.

"Не девица, а дубина стоеросовая… Да ежели я Никодимушку… Он же и помереть может… А если он меня… То… Прям не знаю…" – подумал про себя Микула.

От такого странного поведения сына Степан Захарович совсем потерялся и поник. Даже испугался изрядно. Неизвестность – она завсегда людей пугала.

– Что же с ним, Сарат Силович? – уже выйдя из покоев "больного", спросил бледный голова.

– Весна, батюшка, – загадочно улыбнулся лекарь. – Весна…

Марьяна Филипповна сразу поняла, что имел в виду лекарь, посему сразу посветлела и приободрилась. Степану Захаровичу потребовалось чуточку больше времени, после чего он бодро встряхнул сына и дал ему поручение сбегать к приболотному камню, узнать, что да как, а потом смело идти к "любе своей ненаглядной". Микула сперва тоже приободрился, но уже на выходе из дома понял, что понятия не имеет, где его суженый живет. Бродить ночью по селу и вылавливать у соседских курятников свою любовь парень не решался. А вдруг Никодим больше не придет? Где его тогда искать? Увидит ли его еще хоть разочек влюбленный сельский парень? В этих мыслях Микула брел по лесу, к приболотному камню.

Никодим проснулся ближе к вечеру. Пора было браться за дела. Однако, покосившись на пирог, лиходей решил в эту ночь не искушать судьбу и в село не идти – уж очень ему не хотелось встретить странного богатыря вновь. Подумав о юродивом пареньке, дед быстро нацепил на пояс большой охотничий нож. Немного подумал и решил прихватить еще и топор. Чудом не угодив в собственный капкан, дед размуровал выход и вышел на божий свет.

До приболотного камня дед добрался еще задолго до заката. Камень, похожий на огромный брошенный щит, лежал на просторной поляне, за которой и начинались топи. Два больших короба стояли на уговоренном месте. Никодим спешно проверил свою добычу и был рад: пугливые девки оказались не бедными простушками и щедро откупились от "страшной смертушки". Были тут и деньги, и златые серьги с кольцами, платья богатые, меха ценные, да баранок связка. Девицы не ведали, чем именно принято платить умертвию дань, посему наклали в короба всё, что сумели найти более-менее ценное.

Микула вышел на поляну и обомлел. В коробах копошился знакомый тощий силуэт. Радости парня не было границ: он быстро подбежал к старику и обнял с нечеловеческой силой.

– А-а-а-а!!! Убивают!!! – неведомо кому завопил старый лиходей, стараясь высвободиться из медвежьей хватки. Больно пнув богатыря в пах, лиходею всё же удалось выскользнуть из объятий. Он резво обернулся, выхватывая охотничий нож.

– Здрав будь, свет очей моих… – жалобно простонал Микула, держа ушибленное место.

– Тебе заняться, что ли, нечем?! – взревел Никодим. – От безделья безвинных стариков по лесу пугать принялся?!

– Я не нарочно…

– А если бы у меня сердце стало?! Смерти моей хочешь, ирод?!

Микула ужаснулся. Он совсем позабыл о возрасте "своей голубы", а ведь и правда он мог погубить свою любовь. Сам. Своими руками.

– Нежнее надо быть с людьми старыми… – нравоучительно протянул Никодим, сам себя не понимая. Давно прирезал бы, короба взял, да и домой! Чего это он всяких проходимцев учить удумал?

– Прости меня, душа моя! – бросился на колени бедный парень, почти рыдая. – Прости!

Никодим набрал воздуха в грудь, чтобы наконец послать этого больного куда подальше и… не смог. Парень, как заколдованный, твердил одно и то же, пуская искренние слезы. Лиходею стало как-то неловко.

– Ладно уж… Всяко бывает… – отмахнулся он. Молодец сразу приободрился, вскочил, но обниматься не полез. – Тебя каким ветром сюда занесло… э-э-э…

– Микула, – краснея, напомнил богатырь.

– Верно. Микула. Так что тебе тут надобно? Заплутал?

– Да… Нет… – задумался парень, а потом решил не врать. – Тебя искал, Никодимушка…

– Зачем? – напряженно спросил лиходей, медленно берясь за верный нож. Мало ли чего взбрело этому сумасшедшему.

– Так я это… Того… – еще больше засмущался парень.

– Ты либо говори, либо проваливай. У меня тут дел по горло!

Микула собирался с мыслями. Он и рад сказать всё, что на сердце лежит, да язык не ворочается. Никодим, хоть и сказал про дела, а уходить или гнать парня не спешил. Был он любопытен до жути! Вот и сейчас ждал, что же скажет странный молодец. Микула набрал в грудь побольше воздуха и…

– А-а-а-а!!! – ревел от ужаса Никодим, петляя меж сосен и ловко перепрыгивая высокие кусты. – Насилуют!!! Спасите!!! Помогите!!!

– Никодимушка! Свет очей моих! Стой! – бегая за старым лиходеем, молил Микула. – Я же не сразу хотел… Я даже в жены… То есть – замуж… Под венец, короче, идти согласен!

– А-а-а-а!!! – вопил старик, бегая вокруг приболотного камня.

– Ну Никодимушка! Я ведь чувства искренние к тебе питаю! Да я за-ради нашего счастья всё сделать готов!

Никодим, как белка, взбежал на сосну, уселся на ветке повыше и вопил уже оттуда:

– Да чтобы я!.. Чтобы меня?!.. Да никогда!!!

– Я буду ласковым и верным мужем… или женой! – взмолился Микула, стоя у сосны. Ветка от его веса обломилась, а по голому стволу он забраться не мог.

– Господи! Ежели ты слышишь меня, убереги от мучительной и постыдной смерти! – взмолился в небо старый разбойник. – Прости своего раба грешного, неразумного! Я больше никогда не буду творить зло! Слышишь?! Никогда!!!

Микула легонько потряс сосну – дед, вереща, вцепился в нее и продолжал истошно вопить.

– Клянуся!!! Только образумь этого супостата!!! А-а-а!!! У него мой топор! Господи!!! Ты там глухой, что ли?!!

Богатырь принялся рубить сосну. Он не хотел старику зла, лишь поболтать с глазу на глаз, обнять, приголубить, успокоить. Никодим же не хотел ничего. Он всеми силами вцепился в ствол дерева и орал. Уже просто так, ни к кому не обращаясь. После нескольких могучих ударов сосна начала медленно наклоняться. Никодим невольно разжал руки и упал прямо в объятия Микулы.

– А-а-а!!!

– Я не буду тащить тебя силой под венец…

– А-а-а!!!

– …И любить себя не заставляю, просто…

– А-а-а!!!

– Хорошо! И целовать не буду тоже. Даже на землю поставлю…

– А-а!.. Честное слово дай! – насупился старик, всё так же лежа на руках богатыря, как младенец в объятьях матери.

Микула тяжело вздохнул и поставил старика на землю, после чего поклялся к лиходею со своей любовью не лезть… пока тот сам не согласится.

– Не соглашусь! – твердо обрезал Никодим. – Никогда! Землю жрать буду, а на это всё… Да никогда!!!

– Как скажешь, свет очей моих… – печально вздохнул молодец.

– Заболтал ты меня… Пойду я.

Никодим, кряхтя и ругаясь, взял оба короба и пошел к болоту.

– Может, я… – хотел было спросить Микула, но Никодим взревел дурным голосом.

– Ну уж дудки! Знаем мы таких: давай помогу, давай до дому проведу, давай в горницу зайду и чаю попью, а дальше… – на мгновение дед остановился, обернулся и крикнул во всю глотку: – Да никогда!!!

– А когда же мы вновь встретимся? – печально спросил вслед молодец.

– Не скоро. Дай старому человеку хоть отдохнуть после таких салок! Да и сердцу отойти надобно. А то еще раз так напужаешь – и всё! Не будет Никодима! Был – да весь вышел!..

Микула возвращался в село уже по ночи. Печальный (оттого что с любовью своей расстается неведомо насколько) и радостный (ибо душу излил, ответ получил). Жаль только, что чувства его остались безответными. Это бедного парня печалило больше всего. Умрун Митяй вяло наблюдал за богатырем из кустов, чуя дух Никодима, посему боялся напасть. Над лесом поднималась светлая луна, из глубин лесов доносился печальный волчий вой.