Читать книгу Сочинения. Том 12. Антидепрессант - Эмануил Бланк - Страница 7

Поздняя осень сорок первого для обитателей гетто была самой тяжелой.

Словно невыносимо длинная ночь тяжелой болезни ребёнка, она длилась и длилась, казалось, что бесконечно. Будто в горячечном бреду проплывали тягостные картины нескончаемого перехода из Сокирян. Огромные рвы – ямы на сто человек, вырытые каждые десять километров с жестокой педантичностью, неумолимо переполнялись трупами, обессиленными и умирающими. Больные, старики и дети не выдерживали мучительного дневного перехода в сторону Могилев-Подольска.

Там, на пути в Винницкую область, у пыльной дороги, осталась и папина мама – моя бабушка Ханна. Я видел ее только на старых пожелтевших фотографиях.

У неё жестоко прихватило сердце, не выдержавшее тревог за ни в чем неповинных детей. Цепко схватившись за руки друг друга, они суетливо и наивно торопились, уходя в страшно-тёмное, безвыходное будущее.

Как и многих, ее бросили в яму живой.

С первыми морозами, намертво сковавшими землю в октябре, пришли очередные беды. Ретивые полицаи, не знавшие как ещё выслужиться перед новыми хозяевами, соорудили огромный ров – неаккуратную яму на окраине гетто, служившую, поначалу, мусоркой.

И вот. В первый раз приехали немцы.

Специальная эсэсовская команда айнзацгруппы 10 б, которая, только и занималась, что уничтожением евреев и обучением этому местных мерзавцев

Обучению организации массовых казней. Убивали тогда, в основном, оголтелые активисты из бандеровских куреней – Буковинского и Киевского.

Обитатели гетто попали в специальный график уничтожения. Каждые две-три недели, требовалось отдавать на расстрел по одному человеку от семьи.

Незаметно для детей и окружающих, один за другим, ушли в небытие все мужчины маминой семьи, – прадедушка Аврум, дедушка Мендель, Залман – муж Розы, бабушкиной сестры. Исчезли, будто убежав по своим неотложным делам. Только раз, за все время, появился знакомый из похоронной команды, присыпавшей окоченевшие трупы. Молча бросил в сторону бабушки Ривы пальто дедушки Менделя и мгновенно испарился.

Постепенно подступал самый страшный момент – черёд детей и женщин. Сначала ушла на смерть моя прабабушка Цирл.

– Хотела пойти на расстрел сама, – вновь и вновь, рассказывала мне бабушка Рива, – Вспомнив, как тяжело умирали соседские малыши, оставшиеся без родителей, передумала. Погибая от голода, дети невыносимо плакали и стонали. Помочь им было некому. От голода и болезней умирали все.

– Твоя мама все детство болела, – повторяла бабушка одну и ту же историю

– Нельзя! Нельзя рассказывать ребёнку такое, – возмущалась моя мама

– Киндерлах тур вистн унд гиденькен (Детки имеют право знать и помнить, идиш)), – резко отвечала Ривка и продолжала свои тяжелые рассказы

– Поначалу, думала отдать ее – старшую. Затем поняла, что твоя будущая мама Клара уже взрослая, все сообразит и будет сильно бояться

– А маленькая Цилечка ещё ничего не понимала

Последние ночи не спала ни минуты. В тридцать один год, я стала седой.

Полицаи заявились после обеда. Наглые, пьяные и злые. Все мои прежние расчёты, кого из детей отдать на съедение палачам, рассеялись как дым. Крепко обняв детей, я двинулась к яме вместе с ними. Повернулась к пулеметам лицом, стараясь закрыть детям глаза

Многие так и остались стоять повернутыми лицом к яме. Но я не хотела, чтобы дети смотрели туда, в яму, на тех- на то, что там уже накопилось к тому времени.

Сразу обратила внимание, что ствол пулемета был отвернут в сторону. Видимо, когда расстреливали накануне, проводя смертельную пулеметную очередь вдоль ряда людей, падавших в яму, палачи остановились.

Бросили стрелять, когда убийственное жерло достигло крайнего положения.

Как только началась стрельба, я схватила детей и упала в яму. Рядом валились убитые и раненые. Они страшно кричали. Но, слава Всевышнему, никто никого не добивал. Пьяным изуверам было лень. И куда, куда денешься из гетто, плотно окруженного колючкой? Никакого выхода не было.

Освободившись от ужасных объятий убиенных земляков, мы с детками, наконец, выползли из страшной ямы. Вечер был очень холодным. Прижимаясь к ветхим развалинам, вернулись обратно. А там уже ждал страшный, но спасительный заказ.

– Возьми, Ривка, – незнакомый мужчина протянул целую буханку черствого хлеба. Ты вернулась. Сходи-ка, прошу, на расстрел вместо меня. Не пойдёшь – доложу полицаям. Детей своих пожалей.

Пришлось сходить.

– Сделки были выгодными. Парнусым (люди, приносящие прибыль, идиш) не жалели ничего. Я ходила на акции, как называли эти расстрелы пьяные весёлые молодые убийцы, не меньше десятка раз

Сразу быстро оценивала, куда смотрит ствол пулемёта, и старалась стать как можно дальше от стартовой линии стрельбы.

Кошмар закончился в конце декабря. Как только немцы получили по зубам от Красной Армии под Москвой, расстрелы немедленно прекратились.

Многие полицаи испуганно притихли. Некоторые со страху, просто, разбежались.

– Придёт Сталин, повесят всех, – кричали они, напиваясь до бесчувствия

– Немцы также перепугались не на шутку

Стараясь переложить часть ответственности, гауляйтер Украины быстро распустил курени оголтелых нациков. Часть из них, как Бандеру, посадил, для близиру, в концентрационные лагеря.

Большинство полицаев попало прямиком в эсэсовские зондеркоманды немецкой армии. Они славились особыми изуверствами и звериной жестокостью – Гигантские костры Треблинки, пылавшие дома Хотыни, миллионы растерзанных, заваливших жуткие ямы Польши, Украины, Прибалтики – на их чёрных изуродованных душах

Будь проклята память улыбавшихся детоубийц, прикрывавшихся лозунгами о самостийности. После войны, они нечистотами осели в Канаде, Южной Америке, Европах, Украинах, Прибалтиках и прочих логовах недобитого фашизма.

Прокляты до седьмого колена и те, кто занимается их героизацией, кто приводит своих детей на факельные шествия в день рождения Бандеры и прочие слеты вампиров. Все погибшие старики, дети и беременные женщины будут являться им и их выродкам по ночам, в аду и смотреть на них, смотреть из своих незакопанных могил.

– Пусть бы они или их потомки, хоть раз, хоть единожды, услышали ночью нечеловеческий крик моей мамы, побывавшей ребёнком на том, настоящем расстреле. С самого раннего детства, помню, как она мучилась во сне. Это было ужасно. Это повторялось каждую ночь, до 6 мая 2007 года, даты маминой смерти.

Как ни прискорбно, я привык. Ко всему привыкаешь, особенно, когда пытка повторялась каждые сутки

– Один и тот же сон. Тот самый. За мной гонятся немцы и полицаи. Хотят убить, – виновато улыбаясь, дрожа и стуча зубами по краю стакана воды, оправдывалась мама

Когда умер папа, она очень переживала, что скончается во сне от того, что ее некому, некому, будет разбудить…