Читать книгу Сочинения. Том 12. Антидепрессант - Эмануил Бланк - Страница 7

ОДИН И ТОТ ЖЕ СОН…

Оглавление

Поздняя осень сорок первого для обитателей гетто была самой тяжелой.


Словно невыносимо длинная ночь тяжелой болезни ребёнка, она длилась и длилась, казалось, что бесконечно. Будто в горячечном бреду проплывали тягостные картины нескончаемого перехода из Сокирян. Огромные рвы – ямы на сто человек, вырытые каждые десять километров с жестокой педантичностью, неумолимо переполнялись трупами, обессиленными и умирающими. Больные, старики и дети не выдерживали мучительного дневного перехода в сторону Могилев-Подольска.


Там, на пути в Винницкую область, у пыльной дороги, осталась и папина мама – моя бабушка Ханна. Я видел ее только на старых пожелтевших фотографиях.


У неё жестоко прихватило сердце, не выдержавшее тревог за ни в чем неповинных детей. Цепко схватившись за руки друг друга, они суетливо и наивно торопились, уходя в страшно-тёмное, безвыходное будущее.


Как и многих, ее бросили в яму живой.


С первыми морозами, намертво сковавшими землю в октябре, пришли очередные беды. Ретивые полицаи, не знавшие как ещё выслужиться перед новыми хозяевами, соорудили огромный ров – неаккуратную яму на окраине гетто, служившую, поначалу, мусоркой.


И вот. В первый раз приехали немцы.


Специальная эсэсовская команда айнзацгруппы 10 б, которая, только и занималась, что уничтожением евреев и обучением этому местных мерзавцев


Обучению организации массовых казней. Убивали тогда, в основном, оголтелые активисты из бандеровских куреней – Буковинского и Киевского.


Обитатели гетто попали в специальный график уничтожения. Каждые две-три недели, требовалось отдавать на расстрел по одному человеку от семьи.


Незаметно для детей и окружающих, один за другим, ушли в небытие все мужчины маминой семьи, – прадедушка Аврум, дедушка Мендель, Залман – муж Розы, бабушкиной сестры. Исчезли, будто убежав по своим неотложным делам. Только раз, за все время, появился знакомый из похоронной команды, присыпавшей окоченевшие трупы. Молча бросил в сторону бабушки Ривы пальто дедушки Менделя и мгновенно испарился.


Постепенно подступал самый страшный момент – черёд детей и женщин. Сначала ушла на смерть моя прабабушка Цирл.


– Хотела пойти на расстрел сама, – вновь и вновь, рассказывала мне бабушка Рива, – Вспомнив, как тяжело умирали соседские малыши, оставшиеся без родителей, передумала. Погибая от голода, дети невыносимо плакали и стонали. Помочь им было некому. От голода и болезней умирали все.


– Твоя мама все детство болела, – повторяла бабушка одну и ту же историю


– Нельзя! Нельзя рассказывать ребёнку такое, – возмущалась моя мама


– Киндерлах тур вистн унд гиденькен (Детки имеют право знать и помнить, идиш)), – резко отвечала Ривка и продолжала свои тяжелые рассказы


– Поначалу, думала отдать ее – старшую. Затем поняла, что твоя будущая мама Клара уже взрослая, все сообразит и будет сильно бояться


– А маленькая Цилечка ещё ничего не понимала


Последние ночи не спала ни минуты. В тридцать один год, я стала седой.


Полицаи заявились после обеда. Наглые, пьяные и злые. Все мои прежние расчёты, кого из детей отдать на съедение палачам, рассеялись как дым. Крепко обняв детей, я двинулась к яме вместе с ними. Повернулась к пулеметам лицом, стараясь закрыть детям глаза


Многие так и остались стоять повернутыми лицом к яме. Но я не хотела, чтобы дети смотрели туда, в яму, на тех- на то, что там уже накопилось к тому времени.


Сразу обратила внимание, что ствол пулемета был отвернут в сторону. Видимо, когда расстреливали накануне, проводя смертельную пулеметную очередь вдоль ряда людей, падавших в яму, палачи остановились.


Бросили стрелять, когда убийственное жерло достигло крайнего положения.


Как только началась стрельба, я схватила детей и упала в яму. Рядом валились убитые и раненые. Они страшно кричали. Но, слава Всевышнему, никто никого не добивал. Пьяным изуверам было лень. И куда, куда денешься из гетто, плотно окруженного колючкой? Никакого выхода не было.


Освободившись от ужасных объятий убиенных земляков, мы с детками, наконец, выползли из страшной ямы. Вечер был очень холодным. Прижимаясь к ветхим развалинам, вернулись обратно. А там уже ждал страшный, но спасительный заказ.


– Возьми, Ривка, – незнакомый мужчина протянул целую буханку черствого хлеба. Ты вернулась. Сходи-ка, прошу, на расстрел вместо меня. Не пойдёшь – доложу полицаям. Детей своих пожалей.


Пришлось сходить.


– Сделки были выгодными. Парнусым (люди, приносящие прибыль, идиш) не жалели ничего. Я ходила на акции, как называли эти расстрелы пьяные весёлые молодые убийцы, не меньше десятка раз


Сразу быстро оценивала, куда смотрит ствол пулемёта, и старалась стать как можно дальше от стартовой линии стрельбы.


Кошмар закончился в конце декабря. Как только немцы получили по зубам от Красной Армии под Москвой, расстрелы немедленно прекратились.


Многие полицаи испуганно притихли. Некоторые со страху, просто, разбежались.


– Придёт Сталин, повесят всех, – кричали они, напиваясь до бесчувствия


– Немцы также перепугались не на шутку


Стараясь переложить часть ответственности, гауляйтер Украины быстро распустил курени оголтелых нациков. Часть из них, как Бандеру, посадил, для близиру, в концентрационные лагеря.


Большинство полицаев попало прямиком в эсэсовские зондеркоманды немецкой армии. Они славились особыми изуверствами и звериной жестокостью – Гигантские костры Треблинки, пылавшие дома Хотыни, миллионы растерзанных, заваливших жуткие ямы Польши, Украины, Прибалтики – на их чёрных изуродованных душах


Будь проклята память улыбавшихся детоубийц, прикрывавшихся лозунгами о самостийности. После войны, они нечистотами осели в Канаде, Южной Америке, Европах, Украинах, Прибалтиках и прочих логовах недобитого фашизма.


Прокляты до седьмого колена и те, кто занимается их героизацией, кто приводит своих детей на факельные шествия в день рождения Бандеры и прочие слеты вампиров. Все погибшие старики, дети и беременные женщины будут являться им и их выродкам по ночам, в аду и смотреть на них, смотреть из своих незакопанных могил.


– Пусть бы они или их потомки, хоть раз, хоть единожды, услышали ночью нечеловеческий крик моей мамы, побывавшей ребёнком на том, настоящем расстреле. С самого раннего детства, помню, как она мучилась во сне. Это было ужасно. Это повторялось каждую ночь, до 6 мая 2007 года, даты маминой смерти.


Как ни прискорбно, я привык. Ко всему привыкаешь, особенно, когда пытка повторялась каждые сутки


– Один и тот же сон. Тот самый. За мной гонятся немцы и полицаи. Хотят убить, – виновато улыбаясь, дрожа и стуча зубами по краю стакана воды, оправдывалась мама


Когда умер папа, она очень переживала, что скончается во сне от того, что ее некому, некому, будет разбудить…

Сочинения. Том 12. Антидепрессант

Подняться наверх