Читать книгу Алый Первоцвет возвращается - Эмма Орци - Страница 5

Некоторое время она стояла, глядя вслед удаляющемуся астматику. Но вдруг услышав свое имя, обернулась и от радости даже вскрикнула.

– Регина!

Молодой человек подбежал к ней и взял за руку.

– Я жду тебя уже больше часа, – начал он с легким укором.

Лицо его в начинавших сгущаться сумерках казалось изможденным и бледным, что еще больше подчеркивалось темными, глубоко посаженными глазами. Одежда была очень ветхой, туфли же на пятках зияли дырами. Рваный трехцветный колпак был сдвинут назад и открывал высокий лоб, выдававший скорее энтузиаста, чем человека действия.

– Бертран, прости меня, – прошептала в ответ девушка. – Но я так долго просидела у матушки Тео и…

– А чем ты занималась только что? – спросил молодой человек с настойчивостью, ничего хорошего не предвещавшей. – Я наблюдал за тобой издали. Ты вышла из этого дома и остановилась в замешательстве. И даже не слышала, как я окликнул тебя.

– А, это было небольшое забавное приключение. Но я очень устала. Давай посидим немножко, Бертран. Я все расскажу тебе.

– Уже поздно, – начал тот, лоб его перерезала складка недовольства.

Но Регина уже шла, не дожидаясь согласия своего кавалера, по направлению к часовне, и Бертрану не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Сумерки придавали их скромному убежищу еще большую уединенность, и Регина удовлетворенно вздохнула, пробравшись в отдаленную часть портика и сев в самом темном его уголке.

За ее спиной находились дубовые двери церкви. В этом месте даже сами тяжелые каменные стены казались отрезанными от всего остального мира, отверженными. Но Регина чувствовала себя в их окружении совершенно спокойной, а когда Бертран Монкриф, хотя и с некоторой неохотой, уселся рядом, она сочла себя почти счастливой.

Он взял ее за руку, стараясь казаться спокойным и добрым. Она же, будто и не замечая этого, стала спокойно рассказывать о маленьком приключении с гигантом.

– Какое забавное существо! – воскликнула она. – Поначалу он даже напугал меня своим ужасным загробным кашлем.

Все это, похоже, было совершенно безразлично Бертрану, и он воспользовался первой же паузой в ее рассказе, чтобы перехватить инициативу.

– Так что же сказала матушка Тео?

Регина вздрогнула.

– Она предсказала, что всем нам грозит опасность.

– Старая шарлатанка, – невозмутимо откликнулся ее собеседник. – Кто же теперь не подвергается опасности, хотел бы я знать!

– Она дала порошок, – продолжала Регина, – который, по ее словам, должен успокоить Жозефину.

– Что за глупости? Нам нет никакого прока в спокойствии Жозефины!

– Бертран, ты совершаешь великий грех, посвящая в свои дела ребенка. Жозефина еще слишком мала, чтобы служить орудием кучки глупых энтузиастов.

Бертран разразился едким презрительным смехом.

– Кучки глупых энтузиастов, – резко передразнил он. – Так вот как ты нас зовешь, Регина! Боже! Куда же делись твои верность и преданность? Или ты уже больше не веришь в Бога и забыла своего короля?

– Ради всего святого, Бертран, сжалься, – бормотала она, беспомощно глядя на стены, будто бы в поисках незримых ушей. – Сжалься, Бертран, береги себя…

– Береги себя! – вновь язвительно передразнил молодой человек. – Так вот в чем теперь твое кредо! Осторожность! Осмотрительность! Ты боишься…

– За тебя… За маму, за Жозефину, за Жака… не за себя, видит Бог!

– Мы вынуждены идти на риск, Регина, – сказал он, наконец, более примирительно. – Мы вынуждены идти на риск, иначе нам никогда не покончить с этой чудовищной, возмутительной тиранией. Мы должны смотреть вперед, думать не о сегодняшнем дне, не о себе, но о всей Франции, о человечестве, о целом мире.

– Боже! Да что ты можешь? Ты сам, твои друзья, моя бедная сестра, мой глупый маленький брат? Кто мы такие, чтобы остановить этот мощный поток революции?

– Да, я всего лишь слабенький голосок, но он, благодаря своей настойчивости, слышен даже сквозь безумные крики толпы. Мы должны использовать любую возможность, сливаться с этой толпой, успевая сказать хотя бы несколько настоящих живых слов против исчадия ада – Робеспьера. Однажды кто-нибудь из нас – быть может, самый ничтожный, самый слабый, быть может, Жак или Жозефина, дай бог, если я – но однажды кто-то из нас скажет вовремя нужное слово, и народ пойдет за нами и повергнет этого жуткого монстра с его кровавого трона прямо в геенну огненную.

– Знаю, знаю, Бертран, – подхватила девушка, – ваши цели блестящи, и все вы прекрасные люди… Но Жозефина еще так мала, так безрассудна! Чем она может помочь вам? А Жак! Он же еще совсем ребенок! Подумай, Бертран, подумай! Если с ними случится беда, мама не выдержит.

Молодой человек со слабым вздохом опустил голову.

– Мы с тобой никогда не поймем друг друга, Регина, – начал он спокойно, но поспешно добавил: – В этих вопросах. – После чего продолжил ровным, размеренным тоном: – Для великого дела, устремленного в светлое будущее, страдания отдельных людей не имеют значения.

– Страдания отдельных людей, – эхом отозвалась она. – Да. И ты для меня на них не скупишься. – После чего, немного помолчав, добавила шепотом: – С тех пор, как ты встретил Терезу Кабаррюс, ты слышишь и видишь только ее одну. Вот уже три месяца…

Молодой человек с гневом прервал ее:

– Оставим это, Регина! Бессмысленный разговор!

– Знаю, – спокойно ответила девушка. – Тереза Кабаррюс – красивая женщина. У нее есть шарм, остроумие, власть. У меня нет ни того ни другого…

– У нее есть бесстрашие и золотое сердце, – возразил Бертран. – Или ты не знаешь о том, как благодаря своему влиянию она усмирила в Бордо это чудовище Тальена? Он отправился туда с намерением устроить поголовную бойню всем аристократам, роялистам и буржуа, а также всем остальным, кто подозревался в заговорах против этой дьявольской революции. И что же? Благодаря Терезе он вдруг совершенно переменился, вел себя снисходительно, за что его так скоро и отозвали. Ты прекрасно знаешь, и не пытайся меня убедить в обратном, что Тереза настолько же благородна, насколько красива.

– Да, я знаю, Бертран, – сделав усилие над собой сказала девушка. – Только…

– Только что? – грубо спросил он.

– Я ей не верю… И все. Твоя страсть ослепила тебя, Бертран. Иначе ты, горячий приверженец королевской власти, никогда бы не доверился этой отъявленной республиканке. У нее, возможно, доброе сердце, не спорю. Она, быть может, и в самом деле сделала все то, о чем ты говоришь. Но Тереза Кабаррюс смеется над всеми твоими идеалами, разрушает все, что ты стремишься создать, да к тому же еще и разделяет убеждения всех этих отвратительных революционеров.

– Ревность ослепила тебя, Регина, – грустно возразил молодой человек.

– Нет, Бертран, это не ревность. Не ревность вынуждает меня говорить тебе это; для ревности – уже поздно. Но помни, ты отвечаешь не только за себя, ты отвечаешь еще и за жизнь невинных детей – за Жозефину и Жака. Доверяя этой испанке…

– Ты оскорбляешь ее, – жестко прервал он. – Ты хочешь представить ее шпионкой.

– А разве это не так? Она ведь обручена с Тальеном, влияние и жестокость которого уступают лишь робеспьеровским. Ты все это знаешь, Бертран! – все более наступала она, видя, что тот молчит и лишь хмурится, глядя в пол.

В маленьком портике на какое-то время воцарилась тишина, в которой, казалось, можно было различить лишь стук сердец, еще недавно столь близких, теперь же все более наполнявшихся злобой по отношению друг к другу. Девушку начало знобить, и она поплотнее закуталась в рваную шаль. Ей еще многое хотелось сказать Бертрану, но она боялась, что на этом все может закончиться уже навсегда.

– О Матерь Божья, смилуйся надо мной, – шептала она сквозь слезы.

А спутник ее сидел пристыженный и сконфуженный. Сердце его буквально разрывалось от жалости к девушке, которую он еще совсем недавно так нежно любил, но нервы были уже совершенно измотаны бесконечным напряжением, в котором пребывал его мозг, постоянно изобретая все новые и новые планы. Он испытывал настоящее страдание, оказавшись между раскаянием и угрызениями совести с одной стороны и непреодолимой страстью с другой.

– Регина, – начал он умоляющим тоном, – прости меня! Я знаю, что я животное. Я был с тобой лишь животным. Ты же всегда была для меня самым добрым другом, о котором можно только мечтать. Дорогая, – скорбно добавил юноша, – если бы только ты могла понять…

– Я понимаю, Бертран, – мягко ответила девушка. – Не надо просить у меня прощения. Мы с тобой так нежно любили друг друга, что теперь нам глупо ссориться. Уже поздно, maman будет волноваться. В другой раз мы более спокойно поговорим о нашем будущем. Но, – серьезно добавила она, – если я уступаю тебя Терезе, ты должен вернуть мне Жозефину и Жака. Если… если я… теряю тебя… я хочу оставить хотя бы их. Они так молоды…

– Но с чего ты взяла, что теряешь их? – вмешался он. – Да и что я должен сделать по-твоему? Они – члены клуба. Они могут быть сколь угодно молодыми, но они уже достаточно выросли для того, чтобы знать, что такое клятва. Они клялись точно так же, как я и все остальные. И я, даже если бы и захотел, не могу освободить их от клятвы.

Не дождавшись ответа, молодой человек склонился к ней и взял ее руки в свои, пытаясь хотя бы что-то прочесть в ее лице в наступивших сумерках.

– Ты же не хочешь, чтобы они нарушили клятву? – настойчиво продолжал он.

Но она вновь ничего не ответила и лишь спросила окончательно подавленным голосом:

– Что ты собираешься делать сегодня вечером?

– Этим вечером, – со вновь вспыхнувшим энтузиазмом отозвался ее кавалер, – мы собираемся подготовить для Робеспьера дьявольскую петлю!

– Какую петлю? Где?

– Сегодня на рю Сент-Оноре состоится ужин. Жак и Жозефина тоже там будут.

– Знаю, – тихо отозвалась девушка. – Они мне сказали, что пойдут туда. Я не могу удержать их.

– А ты придешь?

– Конечно. Maman просила меня об этом.

– О Регина! Этот вечер может стать поворотным в истории Франции! Помни…

– Я помню лишь то, Бертран, что ты, естественно, уже все рассказал Терезе, и там будет полно робеспьеровских шпионов. Тебя и детей опознают, схватят, отправят в тюрьму, а после – на гильотину. О боже мой, – скорбно добавила она. – А я даже бессильна сделать хотя бы что-нибудь, глядя, как вы столь безрассудно суете в петлю свои головы. Проводить вас на смерть, обречь бедную maman на нищую и скорбную гибель…

– Какая ты пессимистка, Регина, – усмехнувшись, ответил он и поднялся на ноги. – И это все, чего мы добились, проговорив с тобой целый вечер.

Девушка промолчала.

Все так же продолжая молчать, они вышли из этого небольшого портика, где еще совсем недавно проводили счастливые часы.

Вскоре после того как Бертран и Регина покинули свое убежище, тяжелая дубовая дверь церкви осторожно приоткрылась и появилась едва различимая в сгустившейся тьме фигура. Закрыв дверь, она бесшумно пересекла портик и вышла на улицу.

Далее эта громоздкая и неуклюжая фигура двинулась по направлению к Арсеналу, сопровождаемая унылым стуком по мостовой изношенных старых башмаков. Городские ворота были еще не закрыты, поскольку церковные колокола только что били восемь часов. Да и сержанту, стоящему на воротах, не было никакого дела до проползающего мимо нищего убожества. Но болтавшаяся около ворот группа национальных гвардейцев обратила-таки внимание на запоздалого прохожего, задыхавшегося от ужасного астматического кашля, который дал повод одному из них отпустить весьма угрюмую шуточку:

– Pardi![2] Не часто теперь удается встретить человека, не нуждающегося в услугах мадам гильотины!

Однако все про себя отметили, что, миновав ворота, этот жалкий астматик направился к рю де ла Планшет.