Читать книгу Стань моим завтра - Эмма Скотт - Страница 8

29 ноября

Для вечера пятницы поезд метро до Бруклина был практически пуст. На улицах моего района в неприглядном уголке Уильямсберга тоже царила тишина, если не считать обогнавшего меня парня, который орал что-то в телефон, и воя сирены вдалеке. В Нью-Йорке постоянно вдалеке воет хотя бы одна сирена.

Дорога к моему дому лежала мимо десяти таких же сдаваемых в аренду многоквартирных домов. Некоторые из них были кирпичными, другие – бетонными, и почти все – изрисованными граффити. Закинув велосипед на плечо, я поднялся по лестнице на свой второй этаж. В узком коридоре моргали и жужжали люминесцентные лампы. Я остановился перед дверью квартиры 2С, снял с плеча рюкзак, расстегнул его и достал пакет с недоеденным ужином Зельды. К счастью, коробка внутри него была в полном порядке. Еда даже еще не до конца остыла.

Я постучал в дверь.

Полминуты спустя я услышал, как скрипят половицы и отодвигается щеколда. Дверь приоткрылась на ширину цепочки, и из образовавшейся щели на меня уставились два зорких карих глаза, окруженных густой сетью морщинок.

– Здравствуйте, миссис Сантино, – поздоровался я. – Вот принес вам кое-что. Надеюсь, вы не против поесть итальянской еды. – Я глянул на часы. – В двадцать минут первого ночи.

Она шмыгнула носом и захлопнула дверь. Загремела цепочка, и дверь открылась снова, на этот раз достаточно широко, чтобы миссис Сантино смогла выхватить пакет из моей руки. Поджав губы, она пробежала по мне взглядом вверх-вниз, а потом опять шмыгнула носом и закрыла дверь.

Я усмехнулся и покачал головой.

– Доброй ночи, миссис Сантино.

Подойдя к квартире 2Е, я открыл замок и щелкнул выключателем. Крошечную прихожую залил неприятный свет от единственной люминесцентной лампы под потолком. Я провез велосипед по тонкому ковролину и оставил его в углу рядом с ванной.

Всего десять шагов, и я оказался на кухне. Достав бутылку воды из маленького холодильника, сделал жадный глоток и подошел к окну. Мой бруклинский квартал дремал в сгущавшейся ночи, которая все равно не сможет накрыть его абсолютной тьмой – не позволят городские огни.

Зельда была где-то там, на Манхэттене, по другую сторону реки. В хостеле, который она окрестила «дерьмовым». Хотелось верить, что в безопасности. Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Я сыграл свою роль. Проводил ее до дверей.

Береги себя, Зельда.

Я присел за небольшой стол у окна, внезапно охваченный неодолимым желанием поговорить. «Выразить себя», как говорила миссис Браунинг, моя школьная учительница английского, постоянно подталкивая меня к писательству.

«Выражай то, что чувствуешь, Бекетт. Сними замок со своего сердца. Твои слова прекрасны. Они обладают силой».

Тогда все это казалось мне высокопарной ерундой, но за прошедшие годы я так и не забыл ее совета. Мне хотелось верить, что слова действительно обладают силой. Способностью изменить прошлое. Починить то, что было сломано. Исцелить. Если я запишу их на бумаге, возможно, им удастся сотворить какую-нибудь магию с человеком, который их прочитает.

У меня был только один читатель. Миссис Джей. Месяц уже подходил к концу, а я еще не написал ей письмо. Просто до сегодняшнего вечера не знал, о чем написать.

Я достал из ящика ручку и бумагу.

29 ноября

Дорогая миссис Джей,

В старшей школе со мной училась девочка, которую звали Ханна Уолтерс. Ханна хотела стать актрисой, и, если бы отец-придурок не убедил ее поступать на юриста, сейчас она бы блистала в Голливуде. Или, может быть, на Бродвее. Она получала главную роль во всех школьных пьесах. Другие девочки всегда злились, что ей достается вся слава, но только до премьеры. Потом даже они понимали, что Ханна ее заслужила.

Мы были в выпускном классе. Весной того года в нашей школе PS 241 решили поставить пьесу “Расёмон”. Вы ее видели? По ней еще сняли фильм. В общем, это японская история о самурае, его жене и одном бандите. Бандит убивает самурая и насилует его жену. Ну, по крайней мере, так гласит одна версия. В другой версии жена соблазняет бандита и помогает ему убить самурая. А еще в одной самурай убивает себя сам. Каждый человек – бандит, жена и мертвый самурай (с помощью медиума, который может общаться с духами) – рассказывает свою историю, после чего зрители задаются вопросом: кто же из них говорит правду?

Мы с друзьями решили напиться и прийти на премьеру. Мы не собирались смотреть, просто хотели поржать. Но пьеса оказалась слишком хороша. Смеяться было не над чем. Мои друзья ушли после второго акта, чтобы сохранить лицо. Я остался до того момента, как опустился занавес.

Ханна Уолтерс играла медиума. Выйдя на сцену, она превратилась в какое-то одержимое, почти призрачное существо. Она извивалась и взывала к духам, пока погибший самурай не начал рассказывать свою историю ее устами. Она была одета в белые лохмотья, которые сияли в огнях рампы. Ее лицо казалось очень бледным, а глаза превратились в темные, черные ямы, способные заглянуть в загробный мир. Ее голос срывался на крик, как будто дух, говоривший ее голосом, причинял ей физическую боль. Я сидел как зачарованный и не мог оторвать от нее глаз.

После представления я подошел к Ханне и сказал, что на сцене больше не на что было смотреть, кроме нее. Вместо ответа она меня поцеловала. Мне кажется, она была пьяна успехом, с которым прошла пьеса – или, возможно, под кайфом от собственного выступления. Мне было плевать. Я поцеловал ее в ответ, чувствуя на ее губах меловую белизну грима. Я словно попробовал на вкус толику той магии, которую она создала.

Мы встречались целых три месяца, пока ее папа не сказал, что отрежет мне член садовыми ножницами, если еще раз увидит меня рядом с ней. Я был недостаточно хорош для его дочери. Слишком беден. Слишком груб. Высокий парень в потрепанной одежде, живший с больным дедушкой, которому не хватало сил, чтобы его дисциплинировать.

Расставание с Ханной не стало наиглавнейшим событием в моей жизни. Но любил ли я ее? Не знаю. Ее игра в “Расёмоне” запомнилась мне почти так же ярко, как она сама. Но в Ханне жила какая-то магия. Мне кажется, именно это в ней я и любил.

С тех пор у меня было немало женщин. Уточню: мы вместе спали. Ничего серьезного. Ничего, что мне хотелось бы сохранить. Ни в одной из них не жила магия. Это звучит банально? Возможно; но в этом мире слишком много дерьма, поэтому, когда находишь нечто, сияющее посреди грязи и тьмы, начинаешь к этому стремиться.

Сегодня вечером я встретил девушку.

Сначала я не увидел в ней ничего магического – абсолютно ничего. На самом деле, она была той еще занозой в заднице. Но остроумной. Ростом метр с кепкой, очень красивая, с большими зелеными глазами – кажется, во многие мили глубиной. Длинные черные волосы, похожие на шелк. Мне пришлось бороться с желанием к ним прикоснуться.

Она уезжает из Нью-Йорка уже завтра. Собеседование прошло неудачно, и это печально. Но, черт, она молодец, что попыталась! Попробовала выстрелить и промахнулась, но хотя бы не побоялась рискнуть. Она художница. Рисует комиксы. Я хотел задать ей миллион вопросов. Хотел спрашивать еще и еще, потому что не сомневался: я могу говорить с Зельдой дни напролет, но вещи, которые я хочу о ней узнать, не будут заканчиваться.

Да, ее зовут Зельда. Фамилию я не знаю. Потому что не задал ей этот вопрос – как и сотни других вопросов, которые вертелись на языке. Она уезжает из Нью-Йорка, но я промолчал не поэтому. Все дело в вас, миссис Джей.

Видите ли, наша история немного напоминает “Расёмон”. В ней три действующих лица: вы, ваш муж и я. Жена, мертвый самурай и бандит, который его убил. Только в отличие от пьесы, нашу историю можно трактовать только одним образом. Придя домой, вы обнаружили там грабителей. Сердце вашего мужа не выдержало, и он умер. Другой версии нет.

Я не позвал ту девушку – Зельду – выпить со мной кофе. Не спросил у нее номер телефона. Я проводил ее до хостела и ушел. Ведь стоило ей задать мне пару вопросов, как выяснилось бы, что я преступник, осужденный на два года за вооруженное ограбление. Вряд ли это произвело бы на нее приятное первое впечатление. Здесь нет места магии.

Да и вообще, кто я такой, чтобы позволить себе хотя бы попытаться завести отношения с девушкой? Вы были замужем за мистером Джей в течение двадцати семи лет. Я помню из отчета окружного прокурора. Но мы с друзьями – с моими друзьями-бандитами – положили всему конец, так ведь? Я принял в этом участие.

Мертвый самурай остается мертвым. Этот факт не меняется, кто бы ни рассказывал историю.

Мне жаль. Мне так жаль. Это тоже никогда не изменится.

Бекетт Коуплэнд

Я перечитал письмо, положил его в конверт и подписал «Миссис Джей» своим крошечным, аккуратным почерком. Дедушка говорил, что мой почерк один в один напоминает шрифт печатной машинки. На самом деле печатной машинки у нас не было, а позволить себе компьютер мы не могли, поэтому я писал все школьные работы от руки.

Я бросил конверт на стол и обвел комнату взглядом, пытаясь увидеть ее глазами моего инспектора по надзору – завтра Рой собирался нанести мне ежемесячный визит. Нужно было немного убраться, поэтому я присел на корточки рядом с коллекцией виниловых пластинок, стоявших у стены рядом с письменным столом. Раньше их было больше, но зимний сезон начался тяжело. Для курьерских компаний вообще и для службы «Аполлон», в которой я работал, в частности.

Я выбрал пластинку с лучшими хитами группы Journey и поставил ее на свой двухскоростной виниловый проигрыватель Crosley C10. На EBay пишут, что я могу получить за него 400 долларов, но я скорее продам почку, чем его.

Я опустил иголку на пластинку. Раздалось потрескивание, а потом квартиру заполнили звуки песни «Don’t stop believing». Я убрал кое-какие вещи, помыл пару тарелок и положил грязную одежду в пакет, чтобы потом постирать. Песня еще не успела закончится, а я уже все сделал. Если бы в такой маленькой комнате была куча хлама, я бы с ума сошел.

Слушая музыку, я приоткрыл окно и выкурил сигарету. Хороший альбом. Немного банальный, но мне иногда кажется, что мы называем «банальным» то, что людям удалось объяснить самым простым образом.

Don’t stop believing. Не переставай верить.

Вот и все. Никаких метафор. Никакой поэзии. Понятный совет, за который в любом ломбарде дадут долларов тридцать пять. Вероятно, мне придется заложить эту пластинку, хотя я буду по ней скучать.

– Но по крыше над головой ты будешь скучать больше, – сказал я себе, туша сигарету о подоконник.

Рою не нравилось, когда в квартире пахло сигаретами, поэтому я оставил окно открытым еще минут на пять. Отопление опять барахлило, так что вскоре от каждого моего выдоха стало подниматься облачко пара. Я захлопнул окно и пнул находившийся под ним радиатор. В ответ он застонал, и наружу вырвалось немного теплого воздуха. Его хватило, чтобы минуту погреть руки, а потом обогреватель вернулся в свой обычный режим – тепла будет достаточно лишь для того, чтобы я за ночь не отморозил себе яйца.

Я нехотя снял утепленную ветровку и непромокаемые штаны и быстро натянул спортивные штаны и две футболки. Напялив сверху толстовку, я залез в кровать, завернулся в одеяло и начал ждать, когда наконец согреюсь. Знакомая холодная боль дрожью прошла по моей коже, а потом сконцентрировалась внизу живота.

Я хотел, чтобы в постели со мной была женщина.

Я задумался, не найти ли девушку на завтрашнюю ночь, но потом откинул эту идею прочь. Это повлекло бы за собой сложности, которые мне были не нужны. Как я и сказал миссис Джей, о том, чтобы заводить серьезные отношения, не могло идти и речи.

Но все-таки мне этого хотелось. Я хотел слышать чье-то дыхание, кроме своего собственного. Хотел обнимать женщину и прижимать ее к себе. Чтобы она крепко обвила меня руками и ногами, и наши тела защищали друг друга от холода. Справляться с зимой в одиночестве будет тяжело. А вот если бы вдвоем, вместе с кем-то…

Вместе. Слово, которое я никогда не использовал.

– Смирись, – прошептал я в холодную подушку. Подушка миссис Джей тоже была холодной. А кровать – пустой. Из-за меня ей теперь тоже не приходилось пользоваться словом «вместе».

Я провалился в сон, и мне снилась Ханна Уолтерс в роли кричащего медиума. Только ее устами говорил не мертвый самурай, а мистер Джей.

Ханна носилась по сцене, изображая мужчину среднего возраста, ошарашенного тем, что четыре вора грабят его особняк. Рука Ханны прижалась к груди, когда у мистера Джей случился сердечный приступ. Ханна закричала. А, может быть, это кричала миссис Джей, глядя, как ее муж падает на пол. Как жизнь покидает его глаза еще до того, как его голова ударяется о половицу.

Я следил за разворачивавшейся драмой так же завороженно, как когда-то в школе за сюжетом «Расёмона». Не мог отвернуться. Я должен был стать свидетелем того, что натворил.

«Не отводи глаз, смотри!» – вопила Ханна.

«Смотри, как умирает человек…

…и знай, что это случилось из-за тебя».

Бах!

Ровно в восемь утра в дверь позвонили. К тому времени я успел встать, одеться и уже заваривал кофе. Когда я открыл дверь, лицо Роя Гудвина расплылось в улыбке. У него были усы, как у Тома Селлека, а одевался он обычно как учитель по обществознанию – его гардероб мог похвастаться обилием синтетических брюк и рубашек на пуговицах. Иногда он даже надевал жилет.

Но этим утром никаких жилетов. Рой стянул с себя ветровку, зацепившись за значок департамента исполнения наказаний, который был прикреплен к карману его рубашки.

Я не сомневался, что некоторые из досрочно освобожденных, находившихся под опекой Роя, считали его мягким человеком. Возможно, особо отчаявшиеся даже пытались его обдурить. И зря. Несмотря на полноватую фигуру, Рой был хорошо обучен и умел быстро реагировать. Раньше он работал в ФБР, но пять лет назад решил перевестись на должность инспектора по надзору. Сказал, что хватит с него гоняться за преступниками – пора начинать им помогать. На мой взгляд, получалось у него неплохо.

– Как дела, Бекетт? – спросил Рой, засовывая доску-планшет под мышку и потирая одной рукой другую.

– Не жалуюсь, – отозвался я. – Как Мэри?

– У нее все чудесно. Передает тебе привет.

– И вы ей от меня передавайте, – сказал я. – Будете кофе?

– Да, спасибо, – ответил Рой. – Нас ждет адски суровая зима, я уже вижу.

Он окинул взглядом мою крошечную полупустую квартиру.

– Я приступлю к делу, пока ты заваришь мне чашечку, ладно? Один пакетик сливок и без сахара.

– Понял.

Я занялся приготовлением кофе, а он направился в ванную. Проверил душ, корзину для белья, выдвижные ящики под раковиной и медицинский шкафчик. Он работал обстоятельно, но с уважением, что я очень ценил. Мой первый инспектор по надзору был козлом, который каждый раз переворачивал мою квартиру вверх дном, как будто производил обыск для телевизионного шоу о копах. Он наблюдал за мной всего месяц, а потом меня перевели к Рою. Я так и не узнал почему. Сам я, конечно, никаких дурацких жалоб не оставлял.

Рой вышел из ванной, делая записи на планшете. Засунув его обратно под мышку, он опустился на четвереньки, чтобы заглянуть под мою кровать. Он осмотрел обе диванные подушки, пространство под кофейным столиком и содержимое единственного ящика. Потом, словно в награду за труды, его пальцы пробежали по моей коллекции пластинок. Он присел на корточки и вытащил альбом «Chicago 17» группы Чикаго.

– Ого. Вот это находка.

Он поднял на меня взгляд.

– Только не говори, что кто-то сдал эту красотку на уличную распродажу.

– Нет, это пластинка из дедушкиной коллекции, – сказал я. – Понятия не имею, где он ее нашел и почему заинтересовался. Ему больше нравилась музыка в духе Фрэнка Синатры. Хотите, поставлю?

– Ты еще спроси, срут ли медведи в лесу. Еще бы!

Рой передал мне пластинку и, пока я ставил ее на проигрыватель, сделал еще несколько заметок на планшете.

– Ну, теперь можно и кофе попить, – проговорил он, улыбнувшись мне сквозь усы. Комнату заполнили звуки песни «You’re the inspiration».

На одно мгновение меня охватило странное чувство, словно я стал героем комедийного сериала из 80-х, где папа всегда относится к сыну с пониманием, как бы сильно тот ни лажал, и где у каждой серии есть счастливый конец.

«У тебя крыша едет, Коуплэнд, – подумал я. – Все дело в песне и в усах, как у Тома Селлека».

От этой мысли я улыбнулся. Ро, как обычно, провел обыск так, чтобы на меня не давить. С другой стороны, я тоже не усложнял ему задачу: у меня не было ни картин на стенах, за которыми могли лежать пакетики с наркотой, ни ваз, в которых могло быть спрятано оружие. Никаких дурацких украшений.

Рой присел на крохотный диванчик, напротив которого на двух пластиковых коробках стоял еле живой плоскоэкранный телевизор. Я опустился на ветхий стул слева от него. Комната была такой маленькой, что, если бы я протянул руку назад, то практически дотронулся бы до кровати. Рой поставил кружку на деревянный кофейный столик, испещренный царапинами. Он по-прежнему улыбался, но я видел, что на самом деле он внимательно меня изучает.

– Ничего не принимаешь? – спросил он почти извиняющимся тоном.

– Вы еще спросите, срут ли медведи в лесу, – ответил я, и Рой рассмеялся.

Тест на наркотики не входил в условия моего досрочного освобождения. Но если бы у Роя возникли сомнения на этот счет, он имел право провести его в любой момент. Каждый месяц он спрашивал меня, не употребляю ли я, и я отвечал ему правду. Рой чуял ложь так же хорошо, как обычные люди по утрам чувствуют запах кофе.

К тому же моя проблема была не в наркотиках. Моя проблема заключалась в том, что я отчаянно хотел жить другой жизнью – не той, которую приходилось вести нам с дедушкой. А еще в том, что я пытался создать себе новую жизнь за счет других. Но смерть мистера Джей на моих глазах и два года в исправительном учреждении «Отисвилл» излечили меня от подобных поисков.

– Как работа в «Аполлоне»? – спросил Рой, опустив планшет на колени.

– Заказов не много, – ответил я.

Он тут же встревоженно нахмурился, и я быстро добавил:

– Но в декабре работы обычно становится больше. Когда приближаются праздники, люди постоянно оформляют доставку для покупок, которые им нужно сделать в последний момент. И заказывают много еды. Им не хочется вылезать на холод в обеденный перерыв.

– Я слышал, что «Убер» отнимает у курьерских компаний значительную часть заказов.

– У меня все хорошо, Рой.

Рой написал что-то на планшете.

– А как идут дела в «Джованни»?

– Все в порядке.

– Тебе через два дня платить за квартиру. – Он медленно отпил кофе из кружки, не отрывая от меня взгляда. – Проблем не предвидится?

Этот парень явно обладал даром ясновидения. Но я не видел смысла ему врать.

– Денег немного не хватает, но я с этим разберусь.

– Как? – мягко спросил он.

У меня сжалось горло. Рой был того же возраста, что и мой отец… Если, конечно, тот не успел свести себя в могилу, упиваясь алкоголем. Они с матерью бросили меня, когда мне было восемь. Я понятия не имел, живы ли они. И плевать на это хотел.

– Тем же самым законным образом, как и обычно, – ответил я.

Рой откинулся на спинку дивана.

– У меня сегодня еще смена в ресторане, – добавил я. – Я справлюсь.

Я не стал добавлять, что шанс заработать восемьдесят долларов за одну ночь, убирая посуду со столиков в ресторане, был микроскопическим. Но я разговаривал с Роем, поэтому говорить это вслух мне было необязательно.

– Конечно, это против правил, – медленно произнес он. – Мне не полагается предлагать тебе…

– Вот и не предлагайте, – перебил его я и выдавил улыбку, чтобы уравновесить резкость своего тона. – У меня все хорошо, Рой. Я выживу. У меня это всегда получается.

Я получу половину суммы, если продам альбом «Journey». Сдам кровь – и доберу остальное. Забавно, но оба плана вызывали во мне похожие чувства. Лишиться альбома – было все равно что отдать часть себя.

Судя по виду Роя, он хотел возразить, но потом передумал.

– Хорошо, тогда давай вернемся к делу. Ты каким-нибудь образом связывался с мистером Карлайлом, мистером Лоуренсом или мистером Нэшем?

– Нет, – ответил я.

Это тоже было правдой. Никто из парней, которые участвовали в том грабеже, не пытался со мной связаться. А сам я уж точно не собирался искать с ними встреч.

– Хорошо.

– Я думал, Нэша отправили обратно в «Райкерс»[2], – сказал я.

Рой нахмурил брови.

– Где ты это слышал?

– Дарлин говорила, – ответил я. – О таких вещах она знает больше, чем желтая пресса о жизни знаменитостей.

– Будь с ней поосторожнее, – предостерег меня Рой. – Торчки похожи на черные дыры – рано или поздно затягивают в свою тьму всех подряд. Я бы не хотел, чтобы ты общался с ней или с парнем, который продает ей наркоту.

– Она ни у кого не покупает наркоту, – возразил я. – Она уже несколько месяцев ничего не принимает.

Я не стал добавлять, что, несмотря на всю свою долбанутость, Дарлин Монтгомери была моей подругой. Хорошей подругой. У меня не было привычки выбрасывать друзей из жизни, если они делали ошибки. Я сам совершил ошибку. Причем огромную. Но Дарлин и наша маленькая компания друзей не осуждали меня за это. Я не мог не отплатить им как минимум тем же.

Рой сделал пометку, задал еще несколько стандартных вопросов, а потом окончательно опустил свой планшет.

– Так что у тебя нового, Бекетт? Расскажи мне что-нибудь хорошее.

Я встретил девушку…

– Да говорить особенно не о чем, – ответил я.

– Ты с кем-то встречаешься?

Как он это делает, черт его побери? Я опустил взгляд, чтобы не видеть улыбку Роя, которая призывала по-мужски пообсуждать личные темы.

– Да не, особо ни с кем. К тому же парней с судимостью обычно пролистывают влево, и до свиданий дело не доходит.

– Пролистывают влево?

– В приложении для свиданий. – Я махнул рукой. – Не обращайте внимания. Просто дурацкая шутка.

Рой кивнул и задал еще один вопрос:

– Есть какие-нибудь планы на праздники? – В его голосе прозвучала смесь надежды и сомнения.

– Конечно, Рой. Полечу на Ямайку, – отозвался я. – Буду лежать на пляже, пить ром и не вернусь сюда, пока не наступит весна. – Я криво ему улыбнулся. – Еще не поздно сделать запрос, чтобы меня выпустили?

Рой невесело усмехнулся.

– Слегка поздновато.

Первый год моего условно-досрочного освобождения закончился, оставалось еще два. До этого времени я не мог выехать из штата без разрешения комиссии, и даже при его наличии мог отсутствовать лишь в течение месяца – и то, только если Рой даст мне рекомендацию. Возможность покинуть страну даже не рассматривалась.

– Я тут подумал… – медленно начал Рой, нагнувшись ко мне и сложив руки домиком. – Моя святая супруга готовит потрясающую рождественскую ветчину. Обкладывает ее кружочками ананаса, а в середину каждого просовывает коктейльную вишню. Видел такой рецепт? И украшает все это головками гвоздики. Ты даже не представляешь, какой ровный получается узор!

Он хлопнул ладонью по моему колену.

– Если ты откажешься попробовать ее в этом году, я приму это за оскорбление насчет моей жены!

Он сказал это несерьезным тоном. Как и в прошлом году. Мой дедушка умер через месяц после того, как я погрузился в преступный мир, и теперь семейное древо Коуплэндов состояло из меня, еще раз меня и моего я. Мне было страшно неприятно, что Рой об этом знал. Неприятно, что моя жизнь была для него файлом, который можно открыть и прочесть в любой момент. Но таковы последствия, если ты совершил преступление третьего класса. Я оставался осужденным. Даже когда закончатся два оставшихся года условного заключения, моя судимость будет и дальше меня преследовать.

Это цена, которую необходимо заплатить…

Я выдавил улыбку.

– Может, и заскочу к вам.

Мы оба понимали, что на самом деле я имел в виду другое: «Ни за что на свете». С тех пор как меня оставили родители, у меня не было привычки сближаться с людьми. Рой оставался моим инспектором по надзору. Как только выйдет срок, он исчезнет из моей жизни. Я не видел смысла усложнять ситуацию.

Рой смотрел мне в глаза еще секунд десять, и все это время я не моргал. Наконец он сдался и нарушил давившую на нас тишину, хлопнув ладонями по коленям.

– Ладно, Бекетт. Но это разобьет Мэри сердце!

Он мягко улыбнулся, и мы оба поднялись на ноги. Он пошел к двери. Я сделал три шага к столику у окна, взял конверт с подписью «Миссис Джей» и протянул его Рою.

– Передадите это ей?

В улыбке Роя по-прежнему читалась теплота.

– Конечно.

Рой прекрасно знал, что делать. Я писал миссис Джей по письму в месяц с тех пор, как попал в тюрьму. Он передал ей уже тридцать семь писем и сейчас держал в руке тридцать восьмое.

– А она… – я откашлялся и опустил взгляд на пол. – Она ничего не отвечала? Хотя бы пару слов?

– Нет, – тихо ответил Рой.

Я кивнул.

– Возможно, она выбрасывает их, не читая. Я не виню ее, но…

Я осекся, когда Рой открыл конверт и начал читать то, что я написал. Он был обязан это сделать. Он не мог ничего передавать жене человека, которого мы убили, не проверив содержимое заранее. Но отсутствие права на личные тайны снова ранило меня, будто ножом.

Рой поднял на меня взгляд. На его лице играла странная улыбка.

– Зельда. Как жена Фицджеральда.

– Вот и я так сказал, – радостно ответил я и только потом вспомнил, что не хотел об этом говорить.

Наши глаза снова встретились, и пространство между нами наполнилось словами, которые Рой хотел мне сказать: о том, что чувство вины отравляло и разрушало все то, что я пытался построить, выйдя из тюрьмы. Я почти слышал его молчаливую просьбу, чтобы я простил себя, и чувствовал на языке отказ, готовый пулей вырваться наружу. Когда мистер Джей умер, меня не осудили за убийство, потому что у него было больное сердце. Но, на мой взгляд, это ничего не меняло. Его проблемы со здоровьем ни черта для меня не значили.

Я не сказал этого Рою. Мы уже все это обсуждали. В другой жизни я мог бы полюбить Роя Гудвина. Мог бы проводить праздники с ним и его святой женой, пробуя ветчину, украшенную кружочками ананаса и коктейльной вишней. Но Рой ошибался насчет прощения. Мистер Джей умер, и единственным человеком, который мог меня за это простить, была его жена.

У двери Рой натянул куртку и помахал пальцем перед моим лицом.

– Скажи уже хозяину квартиры починить чертово отопление, понял? Здесь холодно.

– Починить? – переспросил я с усмешкой, чтобы его успокоить. – Я специально снижаю температуру обогрева. Это бодрит.

– Ха, конечно!

Держа в одной руке мое письмо для миссис Джей, Рой протянул другую к моему лицу и потрепал меня по щеке. Точно так же, как когда-то делал дедушка. Слишком личный жест для инспектора по отношению к своему подопечному, но он все равно его сделал, и я позволил ему. Его рука оказалась теплой и какой-то отеческой.

Я отстранился.

– Береги себя, Бекетт. Звони, если что-нибудь понадобится. Увидимся в следующем месяце.

Я кивнул, мысленно благодаря его за то, что он больше ничего не сказал и не предложил. Потом я закрыл за ним дверь.

Сняв с проигрывателя пластинку Чикаго, я поменял ее на Фрэнка Синатру, установив иголку на третий трек. Квартиру заполнили звуки песни «My way».

Песни, которую так любил дедушка.