Читать книгу Игра в имитацию - Эндрю Ходжес - Страница 3

Социальное происхождение Алана Тьюринга, сына Британской империи, восходило к древнему дворянскому роду. Все его предки: купцы, солдаты и священнослужители, – принадлежали к среднему классу, но не могли прочно обосноваться в одном месте. Многие из них завоевали свое положение в обществе во время колониальной экспансии Великобритании.

Корни семьи Тьюрингов восходят к XIV веку, к старому шотландскому роду Тьюринов из Фоврэна графства Абердиншир. Первым в роду носителем титула баронета стал Джон Тьюринг, которому он был дарован в 1683 году. Девизом рода Тьюрингов был «Audentes Fortuna Juvat» (Удача благоволит смелым), но несмотря на всю свою храбрость, удача им вовсе не благоволила. В годы гражданской войны в Англии 1642–1652 годы, зародившейся в Шотландии и Ирландии, сэр Джон Роберт Тьюринг поддержал сторону роялистов, которые в итоге потерпели поражение, и Фоврэн вскоре был разграблен сторонниками «Национального ковенанта». Отказавшись от возмещения убытков после Реставрации, Тьюринги оставались в безвестности в течение всего XVIII века.

В 1792 году сэр Джон Роберт Тьюринг вернул из Индии своему роду благосостояние и восстановил почетный титул. К несчастью, как и старшие поколения рода Тьюрингов, он умер, не оставив после себя наследника мужского пола, и к 1911 году из древнего рода Тьюрингов в мире остались лишь три небольших семейства. Восьмым наследником титула баронета стал восьмидесятичетырехлетний британский консул в Роттердаме. Затем титул перешел к его брату и его наследникам, которые образовали голландскую ветвь рода Тьюрингов. Одним из потомков их двоюродного брата является Джон Роберт Тьюринг, дед Алана.

Джон Роберт Тьюринг в 1848 году получил степень математика в Тринити-Колледже Кембриджского университета и стал одиннадцатым в ранге, а затем оставил математику ради посвящения в духовный сан и позже получил должность викария в Кембридже. В 1861 году он женился на девятнадцатилетней Фанни Бойд, покинул Кембридж и переехал в графство Ноттингемшир, расположенное в центральной части Англии, где стал отцом десяти детей. Двое умерли в младенчестве, и оставшиеся в живых четыре мальчика и четыре девочки были воспитаны в бедности на скромное жалование священнослужителя. Вскоре после рождения младшего сына Джон Роберт перенес инсульт и скончался в 1883 году.

Отец Алана Тьюринга Джулиус Мэтисон Тьюринг был вторым сыном в семье. Он родился 9 ноября 1873 года. Но в отличие от Джона Тьюринга, его больше привлекала не математика, а гуманитарные науки – литература и история. В 1894 г. он получил степень бакалавра в Корпус-Кристи-Колледже Оксфордского университета. Он никогда не забывал свои ранние годы вынужденной бережливости и так и не смог заплатить «смехотворные» три гинеи, чтобы получить степень магистра. Вместе с тем он никогда не упоминал о том, в каких лишениях он провел свое детство, будучи человеком гордым. Он не стал жаловаться на свою судьбу и добился всего сам. Для своего юного возраста он был образцом преуспевающего молодого человека. Так, на правах конкурсной программы во время Великой либеральной реформы 1853 года он получил должность в государственной гражданской службе Британской Индии, которая в то время пользовалась репутацией, превосходящей даже Министерство иностранных дел. Он занял седьмое место в списках из 154 кандидатов в общем конкурсе в августе 1895 года. Его научные работы в области индийского правоведения, тамильского языка, распространенного в юго-восточной Индии, и истории Британской Индии были оценены по достоинству, и он снова занял седьмое место в заключительной части конкурсной программы в 1896 году. И уже 7 декабря 1896 года он был направлен на службу в администрацию округа Мадраса, который включал в себя большую часть южной Индии, став старшим по званию из семи новых жителей этой провинции. Британская Индия во многом изменилась с тех пор, как ее покинул сэр Роберт в 1792 году.

Взяв у друга семьи 100 фунтов взаймы, он приобрел себе пони и снаряжение для него, и был послан во внутренние районы Индии. В течение десяти лет он служил в районах Беллари, Курнул и Визигапатам в качестве помощника сборщика налогов и магистрата. В его обязанности входило делать объезды по деревням, создавать отчеты об уровне сельского хозяйства в регионе, о состоянии канализаций, оросительных систем, вакцинации населения, вести счета и контролировать службу других государственных чиновников. Тогда он выучил язык телугу и стал главным помощником сборщика налогов в 1906 году. В апреле 1907 года он впервые навестил родную Англию. Нет ничего удивительного в том, что молодой человек после десяти лет труда в одиночестве и вдали от дома созрел для мысли о поисках жены. И тогда во время путешествия домой он встретил Этель Стоуни.

Со стороны матери Алана целые поколения также вносили свою лепту в строительство Британской Империи. Этель Сара Стоуни происходила из протестантской ирландской семьи, потомков Томаса Стоуни из Йоркшира (1675–1726), который в юности приобрел земли в самой старой колонии Англии после революции 1688 года и стал одним из протестантских землевладельцев в католической Ирландии. Его поместья в Трипперэри перешли по наследству его пра-правнуку Томасу Джорджу Стоуни (1808–1886), у которого было пять сыновей. Самый старший из них унаследовал земли, а остальные отправились искать удачу в разные части растущей Британской Империи. Третий сын стал инженером-гидротехником и занимался проектированием шлюзов Темзы Манчестерского судоходного канала и Нила. Пятый сын эмигрировал в Новую Зеландию, а четвертый, Эдвард Уоллер Стоуни (1844–1931), дед Алана по материнской линии, отправился в Индию в качестве инженера. Там он накопил значительное состояние, став главным инженером Мадрасской железной дороги. Под его руководством был построен мост Тангабудра. Также он был известен изобретением запатентованного бесшумного вентилятора Стоуни.

Хотя семья Стоуни не испытывала недостатка в средствах, ее детство было таким же безрадостным, как и ранние годы Джулиуса Тьюринга. Все четверо детей Стоуни были отправлены в Ирландию получать образование. Подобное было повсеместным явлением в Британской Индии, и жизни детей, обделенных родительской любовью, были частью большой цены, уплаченной за Империю.

В течение семи лет Этель и ее сестра Эви вели жизнь, подобную остальным юным девушкам Кунура: совершали поездки в экипаже, рисовали акварелью, участвовали в любительских театральных постановках и посещали официальные обеды и пышные балы. Однажды, когда отец взял семью провести отпуск в Кашмире, Этель влюбилась в врача-миссионера, и он ответил ей взаимностью. Но родители воспротивились союзу влюбленных, поскольку миссионер был беден. Чувство долга ставилось выше любви, и она оставила своего возлюбленного. Таким образом ничто не могло препятствовать встречи Этель Стоуни с Джулиусом Тьюрингом на борту корабля, направляющегося в Англию весной 1907 года.

Алан появился на свет 23 июня 1912 года в лондонском роддоме в Пэддингтоне 7 июля его крестили в церкви Святого Спасителя и дали имя Алан Мэтисон Тьюринг. Затем отцу пришлось вернуться в Индию, чтобы занять новую должность и оставить миссис Тьюринг с двумя сыновьями – младенцем Аланом на руках и его четырехлетним старшим братом Джоном. В сентябре 1913 года она также покинула своих детей. Мистер Тьюринг решил оставить сыновей в Англии, чтобы уберечь их хрупкое здоровье от жаркого климата в Мадрасе. Несмотря на то, что Индия сыграла огромную роль в судьбе обоих семей – Тьюрингов и Стоуни – Алану Тьюрингу так никогда и не довелось увидеть ярких красок Востока. Ему было суждено провести детство среди холодных ветров Ла-Манша, поневоле оказавшись «изгнанником» на родине.

Мистер Тьюринг оставил сыновей на попечении друга семьи – отставного полковника Уорда и его жены. Они жили в Сент Леонардс-он-Си, приморском городке вблизи города Гастингс. Их огромный дом, известный своим названием «Бастон Лодж», располагался чуть выше уровня моря. Через дорогу в большом доме проживал сэр Райдер Хаггард, прославившийся книгой «Копи царя Соломона». Однажды, когда Алан был постарше, он, как обычно, плелся вдоль сточной канавы без дела и случайно нашел бриллиант и кольцо с сапфиром, принадлежавшие леди Хаггард, за что получил награду в два шиллинга.

Семейство Уордов были людьми другого сорта и не могли позволить себе случайно потерять драгоценности. Миссис Уорд приложила все свои силы, чтобы воспитать мальчиков достойными людьми. Тем не менее именно она подарила им тепло и материнскую ласку, и оба мальчика привязались к ней и любовно называли миссис Уорд своей «бабушкой». Между тем основным воспитанием детей занималась Нэнни Томпсон, управляющая детским садом и гувернантка классной комнаты. В доме росли и другие дети: кроме четырех дочерей Уордов, в доме в качестве пансионера проживал еще один мальчик. Позже Уорды приютили еще и двоюродных братьев маленьких Тьюрингов – троих детей майора Кирвана. Алан очень любил вторую дочь Уордов Хейзел, но ненавидел ее младшую сестру Джоан, которая была чуть старше Алана и младше его брата Джона.

Этот дом не был родным мальчикам. Родители навещали их по возможности, но даже в те редкие случаи воссоединения семьи, они не чувствовали себя, как в своем родном доме. Когда миссис Тьюринг вернулась весной 1915 года, она устроилась вместе с сыновьями в доме с мебелью и прислугой в Сент Леонардс – мрачных комнатах, украшенных вышитыми картинами со строчками из церковных гимнов. К тому времени Алан уже научился говорить и мог привлечь внимание незнакомцев своими не по годам проницательными и язвительными замечаниями, а также как своенравного сорванца, который мог тут же вспыхнуть и устроить скандал, если не получал желаемого. Но кто бы мог подумать, что эксперименты юного исследователя, закапывающего сломанных солдатиков в землю в надежде, что, подобно растениям, они отрастят свои конечности, не были чистой шалостью ребенка. Алан еще не умел находить ту тонкую грань, отличающую инициативу от непослушания, и всеми способами противился повиноваться в детстве.

Первая мировая война почти никак не коснулась семейства Тьюрингов. Все, чем был ознаменован 1917 год: война с массовым использованием новейших видов оружия, длительные осады немецкими подводными лодками, воздушные налеты, вступление Америки в войну, начало революции в России, – должно было обозначить картину мира, которую унаследует новое поколение. Но все это повлияло лишь на личное решение миссис Тьюринг остаться в Англии. В мае того же года Джона, старшего брата Алана, отправили в подготовительную школу Хазелхерст, расположенную неподалеку от минеральных источников Танбридж-Уэлс в графстве Кент, и миссис Тьюринг осталась с одним Аланом. Одним из ее излюбленных занятий было регулярное посещение церкви, и в Сент Леонардс она стала прихожанкой англиканской церкви, расположенной далеко от дома, и каждое воскресенье Алан нехотя плелся на службу. Ему не нравился запах ладана, за что он называл церковь «дурнопахнущей». Также миссис Тьюринг любила проводить время за акварелью, и в этом проявлялся ее истинный талант. Она часто брала сына на встречи художников, где этот большеглазый мальчишка в соломенной шляпке выдумывал причудливые выражения и слова (например, он назвал крики чаек «куоканьем»), чем приводил в восторг учениц художественной школы.

Читать Алан научился сам за три недели по книге под названием «Чтение без слез». И еще быстрее он научился считать и имел раздражающую маму привычку останавливаться у каждого фонарного столба и зачитывать вслух его порядковый номер. Он был одним из тех уникальных людей, которые с трудом различают понятия «лево» и «право» и поэтому рисовал на большом пальце левой руки красную точку, которую называл «опознавательным знаком».

В детстве он говорил, что хочет стать врачом, когда вырастет. Подобная цель была одобрена родителями: отец был согласен оплатить взнос на обучение мальчика, а мать была рада выбору достойной и уважаемой профессии. Для этого необходимо было заняться образованием сына. И летом 1918 года миссис Тьюринг отправила Алана в начальную школу Святого Михаила изучать латынь.

Джордж Оруэлл был старше Алана на девять лет, и его отец тоже был служащим в Британской Индии. Он называл себя выходцем из «нижнего-верхнего-среднего класса». Перед началом войны он писал:

ты был либо «джентльменом», либо «неджентльменом», и если вам все же посчастливилось принадлежать к высшему классу, вы изо всех сил старались вести себя соответствующим образом, несмотря на свой доход. … Скорее всего, отличительной чертой верхнего среднего класса можно было назвать то, что его традиции ни в коей мере не были коммерческими, а в основном военными, должностными и деловыми. Люди этого класса не владели землей, но ощущали себя землевладельцами в глазах Бога и поддерживали полуаристократические взгляды на жизнь, предпочитая работу в противопожарной службе торговле. А маленькие мальчики во время обеда перебирали косточки сливы на тарелке и пытались угадать свою судьбу, бубня под нос «армия, флот, церковь, медицина, право».

Семья Тьюрингов подходила под это описание. В жизни их сыновей не было ничего интересного и выдающегося, кроме, быть может, тех дней, что семья провела в Шотландии. Роскошью для них были походы в кинотеатр, на ледовый каток и возможность наблюдать, как трюкач выполняет прыжок с пирса на велосипеде. В доме Уордов происходило постоянное очищение от грехов, от запахов, чтобы отличить их отпрысков от остальных детей в городе. «Я тогда был очень маленьким, мне еще не исполнилось шести лет, – вспоминал Оруэлл, – когда я впервые узнал суть социально-классовых различий. Раньше героями моего детства были обычно люди рабочего класса, ведь они, казалось, всегда заняты такими интересными вещами, например рыбаки, кузнецы или каменщики. … Но мое восхищение длилось до того момента, как мне запретили играть с детьми водопроводчика, ведь они были «из народа», и мне сказали избегать общения с ними. Это было настоящее проявление снобизма, если хотите, но также было необходимо, ведь люди среднего класса не могли себе позволить, чтобы их дети выросли с простонародным говором».

Тьюринги не могли позволить себе ничего лишнего, ведь даже при высокооплачиваемой должности отца необходимо было откладывать средства на будущее. И все, на что им были необходимы средства, – частная школа. В этом вопросе ни война, ни инфляция, ни разговоры о революции не могли ничего изменить. Сыновья Тьюрингов обязаны были пойти в частную школу, и все силы семьи были направлены на достижение этой цели. Более того, отец никогда не позволял мальчикам забыть о том, чем они обязаны отцу за свое образование. Долгом Алана было получить образование, не вызывая проблем, и в частности в нужной мере выучить латынь, которая была необходима для поступления в частную школу.

Во время краха Германской империи и начала унизительного перемирия, Алан сел за прописи и учебники по латыни. Его не интересовала латынь, более того, он испытывал трудности с письмом. Казалось, мозг не успевал скоординировать мелкую моторику руки. Мальчику пришлось целых десять лет провести в борьбе со скрипучими перьями и протекающими ручками, и за все эти годы ни в одной из его записей не обошлось без зачеркиваний, клякс и постоянно меняющегося почерка.

В феврале 1919 года мистер Тьюринг вернулся в семью после трехлетней разлуки. Ему пришлось постараться, чтобы снова завоевать уважение Алана, который отличался своенравным характером и дерзил старшим. Если у него имелось мнение по какому-нибудь вопросу, он высказывал его со словами «я знаю» или «я всегда знал». Так, он «всегда знал», что запретным плодом в садах Эдема было не яблоко, а слива.

Тем не менее в декабре того же года родители снова покинули своих сыновей, и Алан вновь остался на попечении Уордов, а Джон вернулся в Хазелхерст. На этот раз отца отправили в центр Мадраса на службу в департаменте доходов, а Алан остался в Сент Леонардс-он-Си, пораженный смертельной скукой, все свое время проводя за составлением рецептов. Он настолько отставал от своих сверстников в учебе, что к приезду матери в 1921 году, когда ему было около девяти лет, он еще не научился выполнять деление в столбик.

По возвращении мать заметила изменения в поведении Алана, произошедшие за время разлуки: из «живого, общительного и дружелюбного» Алан превратился в «замкнутого мечтателя». На фотографиях десятилетний мальчик всегда предстает с задумчивым и отрешенным лицом. Вскоре мать решила увезти сына из Сент Леонардс, провести лето в Бретани. Отчасти из-за потраченных на поездку денег, она приняла решение самостоятельно обучить Алана в Лондоне и была немало изумлена его пристрастию к опытам с магнитом и железными опилками. Тем временем в мае 1921 года мистера Тьюринга вновь повысили до должности секретаря департамента развития в правительстве Мадраса, ответственного за сельское хозяйство и торговлю всей провинции. И он снова вернулся в декабре, чтобы на этот раз отвезти семью в швейцарский курортный городок Санкт-Мориц, где Алан научился кататься на лыжах.

Директор школы Святого Михаила, мисс Тейлор, на все лады хвалила Алана, заявляя, что «он гений». Но в прокрустово ложе школьной программы юное дарование вписаться никак не смогло. И в начале 1922 года мать определила его в пансион Хезельхерст, где учился старший брат.

Хезельхерт в те годы представлял собой небольшое учебное заведение, в котором одновременно проходили обучение тридцать шесть мальчиков в возрасте от девяти до тринадцати лет. Кроме директора мистера Дарлингтона, воспитанием подопечных занимался учитель математики мистер Бленкинс, учитель рисования и музыки – в основном из репертуара Муди и Санки – мисс Джиллет, и смотрительница пансиона. Джону нравилось обучение в пансионе, и в последний семестр своего обучения он был назначен старостой.

А вот его младший брат не разделял восторгов, и режим Хезельхерста показался ему мукой. «Теперь он не мог заниматься своими привычными делами», – объясняла его неприязнь к пансиону мать. Теперь весь его день был расписан: уроки, время на игры и обеды, – и Алану оставались жалкие минуты на удовлетворение своих интересов. Когда Алан приехал в пансион, он увлекался оригами. И как только остальные мальчишки узнали о его хобби, пансион тут же наводнили бумажные лягушки и кораблики. Джон не разделял этот интерес, и следующее разочарование ожидало его, когда мистер Дарлингтон узнал о пристрастии Алана к картам. Директор решил провести всеобщий тест на знание географии, в котором Алан занял шестое место, обойдя своего старшего брата, которому эта наука всегда казалась довольно скучной. В другой раз Алан сидел в последнем ряду на школьном концерте и задыхался от смеха, в то время как Джон исполнял гимн «Земля надежды и славы».

Джон покинул Хезельхерст перед Пасхой и перешел в школу-пансион Мальборо. Летом мистер Тьюринг снова отвез семью в Шотландию, на этот раз в город Лохинвер. Там Алан воспользовался возможностью изучить географию местности и горных путей и рыбачил на озере наравне с Джоном. Братья испытывали чувство конкуренции, но их соперничество никогда не доходило до драки. Вместо этого они устраивали игры, как, например, во время ужасно скучных вечеров, когда семью навещал дедушка Стоуни. Очки получал тот, кому удастся отвлечь дедушку от невероятно скучных историй его клуба. А в Лохинвере Алан постоянно одерживал победу над остальными членами семьи в послеобеденной игре «кто дальше выплюнет шкурку от крыжовника», которая миссис Тьюринг казалась плебейской. Умело надувая шкурки, Алан умудрялся выплюнуть их за забор.

В те моменты, когда отец возвращался со службы, казалось, жизнь ничем не была омрачена. Но уже в сентябре Алану пришлось вернуться в Хезелхерст, и родители с разрывающимися сердцами наблюдали из окна такси, как их сын бежит за машиной с раскинутыми руками. Теперь Тьюринги отправились в Мадрас вдвоем. Алан продолжил свое обучение безо всякого интереса к занятиям и школьной жизни. По свидетельству преподавателей, мальчик находился в каком-то отрешенном состоянии и получал средние оценки. В ответ Алан нелестно отзывался о своих учителях. Когда мистер Бленкинс начал свой курс элементарной алгебры, в своем письме старшему брату Алан не преминул отметить, что «учитель допустил ошибку, неправильно определив значение «x».

Хотя ему нравилось принимать участие в небольших представлениях и школьных дебатах, он ненавидел и старался избегать уроков физкультуры и послеобеденное время для спортивных игр. Зимой мальчики играли в хоккей, и Алан по большему счету только бегал от мяча. Впрочем, ему нравилось выступать в роли судьи, и он всегда старался точно определить, пересекла ли линию шайба. В конце семестра ученики вместе исполняли песню, и Алану были посвящены следующие строчки:

Дальше идут строчки, описывающие, как Алан наблюдает за ростом маргариток, пока остальные играют в футбол. Этот образ вдохновил его мать на создание причудливой картины карандашом. И хотя это была лишь детская шутка, в которой высмеивалась мечтательность мальчика, она была правдива – с Аланом вновь происходили некоторые изменения.

В конце 1922 года некий благодетель подарил мальчику книгу «Чудеса природы, о которых должен знать каждый ребенок». Позже Алан скажет матери, что именно эта книга открыла ему природу вещей и научный взгляд на мир. На самом деле, именно тогда Алан впервые познакомился с понятием науки. Более того, она стала для него книгой жизни. Как и многие другие новые вещи, эта книга прибыла в Англию из США.

Книга впервые была издана в 1912 году, и ее автор Эдвин Тенней Бревстер так описывал ее:

…первая попытка познакомить юных читателей с определенными слабо связанными, но современными темами, как правило объединенными под названием «общая физиология». Скорее даже попытка приучить детей от восьми до десяти лет сначала задумываться над вопросом: «Что общего между мной и другими живыми существами и чем я отличаюсь от них?» Кроме этого в книге я попытался помочь родителям, зачастую сбитым с толку каверзными вопросами детей, попробовать ответить на них самим, в особенности на самый трудный из всех: «Каким образом я появился на свет?»

Другими словами можно сказать, что книга охватывала многие темы – о науке и не только. Первая глава отвечала на вопрос «Как зарождается цыпленок в яйце?», а следующие главы повествовали «О других видах яиц» и «Из чего сделаны мальчики и девочки». Бревстер приводит цитату из старого детского стишка и замечает, что: он достаточно правдив относительно того, что мальчики и девочки не похожи друг на друга, и не стоит пытаться переделать их сущность.

Тем не менее, основная суть половых различий не была раскрыта в книге, умело отклоняясь от темы, автор размышлял о природе яиц морских звезд и морских ежей и вдруг снова возвращался к физиологии человека:

Таким образом, устройство человека больше похоже на кирпичный дом. Мы сделаны из маленьких живых «кирпичиков». Мы вырастаем, потому что кирпичики начинают делиться пополам, и эти половинки тоже начинают расти. Но каким образом они узнают когда и где им следует расти быстрее, и когда расти медленнее, и когда им следует не расти вовсе, пока малоизвестно науке.

«Чудеса природы» оставили без ответа, откуда появляется первая клетка человека, сделав лишь невнятный намек, что «само яйцо возникло в результате деления другой клетки, которая, несомненно, была частичкой тела родителя». Автор, по-видимому, оставил этот вопрос для объяснения «сбитому с толку каверзными вопросами» родителю.

Тем не менее в других вопросах «Чудеса природы» обладала более «современными научными сведениями», и была не просто «книгой о природе». В ней нашла выражение идея о существовании причины, почему именно так устроен мир, и что эту причину нужно искать не в религии, а в науке. В тексте объяснялось, почему мальчики любят бросать вещи, а девочкам нравится играть в кукол, а также доказывалось на примере устройства живого мира, почему идеал Отца должен отправляться на работу в офис, а идеалу Матери надлежит оставаться дома. Этот образ идеальной жизни американской семьи был довольно далек для понимания сыну находящихся на службе в Индии родителей, и в большей степени Алана могло заинтересовать описание работы мозга:

Теперь Вам стало понятно, почему Вам приходится по пять часов проводить в школе за неудобными партами, изучая вещи на первый взгляд менее интересные, чем возможность сбежать с урока и отправиться плавать? Это необходимо для создания новых мыслительных процессов в вашей голове. … Когда мы молоды, наш мозг все еще растет и развивается. За многие и многие годы работы и приобретения знаний мы постепенно развиваем мыслительные процессы тех частей мозга, что располагаются у нас за ушами. Эти области будут работать до конца нашей жизни. И когда мы становимся взрослыми, мы больше не сможем создать новые точки мыслительных процессов.

Человек представлялся «более умным», чем другие создания, но уже без упоминания наличия «души». Процессы деления и дифференцирования клеток еще не были изучены, но уже исключалось предположение о божественном вмешательстве. Поэтому, если Алан действительно «наблюдал, как растут маргаритки», он, возможно, в это время думал, что, хотя это и выглядело так, будто маргаритки сами знали, как им расти, на самом деле все зависело от сложно устроенной системы клеток, работающих как единый механизм. А как насчет него самого? Как он понимал, что должен сделать? Так что у юного исследователя было множество вопросов, из-за которых он витал в облаках, пока остальные мальчишки неподалеку гоняли шайбу.

Помимо изучения маргариток Алану нравилось изобретать новые вещи. В письме от 11 февраля 1923 года он написал:

Дорогие мама и папа,

У меня теперь есть киноаппарат который мне дал Майкл силз и вы можете сами нарисовать новые пленки для него я сейчас делаю его копию в качестве подарка вам на пасху я отправлю его в другом конверте если вам будут нужны новые пленки напишите в каждой пленке по шестнадцать картинок но я решил что смогу нарисовать и «Мальчик стоял у чайного столика» помните стишок из «касабьянки» на этой неделе я снова занял второе место. Смотрительница передает вам привет ГБ сказал раз у меня такой толстый почерк мне нужны новые перья «T. Wells» так что теперь я пишу ими завтра будет лекция Уэйнрайт на этой неделе был предпоследним это чернила моего собственного изготовления

Преподаватели приложили все усилия, чтобы воспрепятствовать несоответствующим научным интересам Алана, но не могли остановить его деятельность юного изобретателя – в частности механизма для решения проблем с почерком, которые постоянно изводили его:

1 Апреля (День Дурака)

Угадайте, чем я пишу. Это мое собственное изобретение, авторучка наподобие этого: (черновая схема) видите чтобы наполнить ее нужно надавить на Е (мягкий кончик наполнителя авторучки) и отпустить и тогда чернила сами набираются в ручку. Я устроил механизм так чтобы при нажиме выливалось меньше чернил но пока ручка продолжает постоянно забиваться.

Интересно, Джон уже видел статую Жанны д’Арк, ведь она находится в Руане. В прошлый понедельник юнцы выступали против скаутов было довольно интересно на этой неделе не было службы надеюсь Джону нравится в Руане не думаю что мне удастся сегодня еще что-нибудь написать простите. Смотрительница говорит, что Джон что-то прислал.

Это послужило темой для следующих двух строчек в песне об авторучке, что «течет за четверых». В другом письме, написанном в июле, уже зелеными чернилами, которые были (скорее всего) запрещены для пользования учениками, описывалась достаточно грубая схема печатной машинки. Пребывание Джона в Руане было частью больших изменений, происходивших в семье Тьюрингов. Перед началом учебы в Марлборо он сообщил отцу о своем намерении покинуть дом Уордов и получил его согласие. Родители нашли дом священника в Хартфордшире и летом 1923 года переехали в новый дом. Тем временем перед Пасхой Джон впервые оставил своего младшего брата и уехал в Руан, где остановился у мадам Годьер. А уже летом Алан («просто мечтающий об этой поездке») отправился вместе с братом, знакомиться с культурой Франции на несколько недель. Там Алан произвел неизгладимое впечатление на представительницу мелкой буржуазии мадам Годьер. По ее словам, Алан вел себя «comme il est charmant», когда его заставляли мыть уши, в отличие от брата, который тут же получал выговор от хозяйки дома. Джон искренне ненавидел мадам Годьер, но ее ласковое отношение к Алану позволяло ему устраивать вылазки в кино.

Более счастливая жизнь ждала мальчиков в новом доме в Хартфордшире, куда они приехали провести оставшуюся часть лета. Это был дом приходского священника из красного кирпича времен правления короля Георга в небольшом городке Уоттон-эт-Стоун, где жил архидиакон Ролло Мейер, очаровательный и умудренный годами старик, интересы которого составляли уход за розарием и теннисный корт, в отличие от Уордов с их дотошными придирками и строгой дисциплиной. Джону и Алану понравилась новая обстановка: Джона больше привлекало присутствие девушек на теннисном корте (ему уже было пятнадцать, и он был весьма заинтересован в их обществе), а Алана возможность побыть в одиночестве, устраивать прогулки на велосипеде по лесу и учинять в своей комнате такой беспорядок, как ему заблагорассудится, поскольку новый хозяин не особо обременял себя заботой о чистоте комнат. Также Алан вырос в глазах миссис Мейер, когда во время церковного праздника цыганка предрекла ему судьбу гения.

Но попечительство Мейеров длилось недолго, поскольку мистер Тьюринг внезапно решил оставить свою государственную службу в Индии. Он был недоволен положением своего конкурента, некоего Кэмпбелла, который выпустился в том же 1896 году и получил более низкий результат на вступительном экзамене, но был продвинут по службе до должности главного секретаря правительства Мадраса. Таким образом, мистер Тьюринг махнул рукой на свои собственные возможности продвижения по карьерной лестнице. И родители Алана так и не получили звания сэр Джулиус и леди Тьюринг на родине, хотя они обладали высоким доходом в размере 1000 фунтов пенсионных.

Но Тьюринги не вернулись в Англию, поскольку отец Алана принял решение избежать высоких налогов. Налоговое управление позволило ему избежать подоходного налога при условии пребывания в Великобритании не более шести недель в году, поэтому Тьюринги обосновались в французском курортном городе Динар, расположенном напротив портового города Сен-Мало на берегу Ла-Манша. Впредь мальчики должны были уезжать во Францию на время рождественских и пасхальных каникул, в то время как родители планировали навещать их в Англии летом.

В результате нового положения Алан теперь видел смысл в изучении французского языка, и вскоре у него появился новый любимый школьный предмет. Но ему больше нравилось изучать язык как некий шифр, на котором он написал открытку матери о намечающейся «la revolution» в Хазельхерсте, о которой, как предполагалось, мистер Дарлингтон без знания французского не сможет узнать.

Но именно в науке он находил особенное очарование, как поняли родители по возвращении домой, увидев сына, повсюду таскающего с собой «Чудеса природы». Их реакция была неоднозначной. Троюродный брат дедушки миссис Тьюринг, Джордж Джонстоун Стоуни (1826–1911) был известным ирландским физиком, которого она однажды видела в Дублине, будучи еще ребенком. Прежде всего он был известен введением термина «электрон», который он придумал в 1894 году еще до того, как была установлена валентность электрического заряда. Миссис Тьюринг очень гордилась тем, что в ее семье значится член Королевского общества, поскольку на нее всегда особое впечатление производили титулы и звания. Она также могла бы показать Алану изображение Пастера на французских почтовых марках как пример великого научного благодеятеля для всего человечества. Возможно, она вспомнила того врача миссионера в Кашмире. Но между тем был также тот очевидный факт, хотя она и облекала свои идеи в соответствующую благовоспитанную форму, она все еще представляла семейство Стоуни, которые заключали браки между представителями прикладной науки и расширяющейся империи. Однако отец Алана, возможно, высказал свое веское мнение, что доход ученого не мог составлять выше 500 фунтов в год, даже состоящего на государственной службе.

Но он по-своему способствовал научным интересам Алану. Так, во время обучения в школе в мае 1914 года Алан писал:

… Вы (папа) рассказывали мне о топографической съемке из поезда, из книг я узнал, как они рассчитывают высоту деревьев, ширину рек и протяженность долин и т. д., также я выяснил, как они находят высоту горных вершин, не поднимаясь на них.

Алан также читал, как нарисовать карту местности, и добавил это достижение к списку остальных интересов: «родословная, шахматы, географические карты и т. д. (в целом мои любимые развлечения)». Летом 1924 года семья ненадолго остановилась в Оксфорде по желанию тоскующего по родине мистера Тьюринга. И затем в сентябре они провели отпуск в одном из пансионов Северного Уэльса. Родители остались там провести еще некоторое время, а Алан вернулся в одиночестве в Хазельхерст («Я оставил неплохие чаевые швейцару и таксисту… Я не оставил чаевые парню из Франта, но ведь я и не должен был. Или все же стоило?»), где он составил карты горных вершин национального парка Сноудония. («Можете сравнить ее с картой военно-геодезического управления и прислать ее обратно?»).

Всевозможные карты были его давним пристрастием: ему также нравилось изучать родословные, в особенности запутанное фамильное древо рода Тьюрингов, переходы титула баронета с одной ветви на другую и многочисленные связи с другими семействами викторианской эпохи, и эти упражнения ума развили в нем оригинальное мышление. Шахматы для него представляли возможность пообщаться:

В ближайшее время в школе не планировалось проведение шахматного турнира, поскольку мистер Дарлингтон не замечал особого интереса учеников к шахматам, но пообещал организовать турнир, если я найду достаточное количество участников и составлю список всех, кто играл в этом семестре. Мне удалось заинтересовать многих учеников, так что турнир все-таки состоится.

Он также считал, что уроки математики были «намного интереснее». Но все остальные интересы бледнели на фоне его увлечения химией. Алану всегда нравилось изучать рецепты, странные варева и чернила собственного изобретения, а также пробовал обжигать глину во время пребывания у четы Мейер. Таким образом, он уже понимал суть химических реакций. А во время летних каникул в Оксфорде его родители впервые позволили ему играть с набором химикатов.

Родители Алана не были особо сведущи в вопросах химии, но уже в ноябре он нашел более надежный источник знаний: «Мне очень повезло: я нашел здесь энциклопедию в библиотеке первого класса». И на Рождество 1924 года он получил в подарок набор реагентов, тиглей и пробирок, которые мог использовать в подвале Кер Сэмми, их виллы на Рю-дю-Казино. Однажды Алан прихватил с пляжа целую кипу водорослей, чтобы извлечь небольшое количество йода. Этот эксперимент изумил Джона, для которого Динар больше представлялся английской колонией эмигрантов шумных 1920-х годов, где большую часть времени проводил, играя в теннис и гольф, а также на танцах в Казино.

Теперь Алан знал, что является его основной страстью. Жажда простых и обычных вещей, которая могла появиться позже, была для него не просто увлечением вроде «обратно к природе», а скорее освобождением от реалий современного мира. Для него это и было сутью самой жизни, своим миром, а все остальное лишь отвлекало его от истинной цели.

У его родителей были несколько другие приоритеты. Мистер Тьюринг никогда не задавался, он мог настоять на том, чтобы пройтись пешком, чтобы не брать такси. Это был человек «островного мышления». Но ничто не изменило тот факт, что для родителей химия была просто развлечением, которым Алану разрешали заниматься на каникулах, а первостепенным делом было его поступление в частную школу в возрасте тринадцати лет. Осенью 1925 года Алан сдал общий вступительный экзамен в Марлборо, и, к удивлению всех, сдал его успешно. (Хотя ему не разрешили сдать экзамен на стипендию.) Здесь Джон сыграл решающую роль в судьбе своего странного брата. «Ради Бога, не посылайте его сюда, – писал в письме Джон, – это разрушит всю его жизнь».

Алан представлял собой проблему. Разумеется, он должен был приспособиться к жизни в частной школе. Но что частная школа могла предоставить мальчику, которого в основном занимали лишь эксперименты с грязными банками в подвале с углем? Здесь была логическая несообразность. Мнение миссис Тьюринг было таковым:

Хотя его любили и понимали в более узком и более семейном кругу подготовительной школы, я предвидела возможные трудности с преподавателями в частной школе и поэтому приложила все усилия, чтобы найти достойное для него место, ведь если ему все-таки не удалось влиться в школьную жизнь, он мог бы стать еще одним чудаком с высокими умственными способностями.

Ее поиски не продлились долго. У нее была подруга миссис Джервис, жена учителя школы Шерборн, частной школы в графстве Дорсет. Весной 1926 года Алан повторно сдал экзамен и был принят в Шерборн.

Перед поступлением Алана в школу миссис Тьюринг навестила жену директора. Она поведала миссис Науэлл Смит, «что можно ожидать от него», и та «сравнила ее описание с более благоприятным мнением других родителей о своих сыновьях». Вероятно, именно она предложила, чтобы Алан остановился в школе-пансионе «Уэскотт Хаус», которым руководил Джеффри О’Хэнлон.

Летний семестр должен был начаться в понедельник 3 мая 1926 года, по случайности, первый учебный день совпал с началом Всеобщей забастовки. На пароме в Сен-Мало Алан узнал, что ходить будут только молочные поезда. Поэтому Тьюрингу пришлось преодолеть расстояние около 100 км от Саутгемптона до Шерборна на велосипеде:

Так что я решил поехать на велосипеде, оставил свой багаж у работника причала и начал свой путь около 11 утра нашел карту Саутгемптона, которая заканчивалась приблизительно в трех милях до Шерборна. Весь в ужасе от волнения нашел главный почтовый офис отправил телеграмму О’Хэнлону. Затем купил велосипед, потратил 6 пенсов. Отправился в путь в 12 часов перекусил, 11 километров до Линдхерста, купил яблоки 2 пенса затем до Бирли 8 километров педаль пришла в негодность за починку отдал 6 пенсов дальше ехал до Рингвуда 6 километров.

Улицы Саутгемптона были полны людей, участвующих в забастовке. Насладился поездкой по Нью-Форесту, а затем по торфянику до Рингвуда, затем снова по ровной местности до Уимборна.

Алан провел ночь в лучшей гостинице в небольшом городке Блэндфорд-Форум – решение, которое впоследствии не одобрит отец. (Алану буквально пришлось отдавать перед отцом отчет за каждый потраченный пенс, в конце письма он писал «Посылаю письмом 1-0-1 × фунтовыми банкнотами и однопенсовую марку») Но владельцы потребовали номинальную сумму, и уже утром Алан отправился дальше:

Только в окрестностях Блэндворда было много приятных спусков, затем сплошь холмистая местность и только в конце был долгий спуск по склону.

От Западного Холма он мог видеть конечный пункт маршрута: небольшой городок Шерборн, построенный во время правления короля Георга, и саму школу неподалеку от аббатства.

Никто не ожидал такого подвига от мальчика его социального класса. История его поездки тут же попала на страницы местной газеты. Пока Уинстон Черчилль призывал к «безоговорочной капитуляции» «вражеских» шахтеров, Алан наилучшим образом воспользовался сложившейся ситуацией. Он насладился двумя днями полной свободы вне рамок заложенной системы. Но время свободы длилось недолго.

Преподаватель Эндрюс был несомненно «удивлен», что Алан уже так много знал. С первых дней в школе он запомнился, как «удивительно бесхитростный и неиспорченный» мальчик. И староста «Уэскотт Хаус» Артур Харрис, впечатлившись готовностью Алана преодолеть огромное расстояние на велосипеде, чтобы попасть в школу, сделал его своим «фагом», то есть по сути своим слугой. Тем не менее, ни научное образование, ни в некотором роде личная инициатива не являлись приоритетами Шерборнской школы.

По традиции директор выступал перед учениками с проповедью, в которой разъяснял, какое значение должна приобретать школа в глазах учащихся. Учеба в Шерборнской школе, объяснял он в своих речах, не была всецело посвящена «привносить ясность ума», хотя «в течение длительного периода времени… это было основной задачей школы». В действительности, говорил директор, существовала «постоянная возможная опасность забыть об изначальных целях школы». Ведь в Англии частная школа сознательно превратилась в нечто вроде «маленького государства». Этот процесс произошел в условиях беспощадной реальности и обошелся без запудривания мозгов, спекулируя такими понятиями как свобода слова, равное правосудие и парламентарная демократия, и сделал упор на понятиях старшинства и власти. Как директор выразил в своей речи:

В аудитории, столовой или общежитии, на спортивной площадке и на построении в ваших отношениях с нами, преподавателями, и в отношении между собой по старшинству, вы знакомитесь с такими понятиями, как авторитет и повиновение, сотрудничество и верность, а также учитесь ставить дом и школу выше своих желаний…

Основным предметом вышеупомянутого порядка «старшинства» являлся баланс привилегированного положения и повиновения, который представлял собой более достойную сторону Британской Империи. Впрочем, при таких поставленных школой приоритетах, «привнесение ясности ума» в лучшем случае рассматривалось, как что-то неуместное и бесполезное. Викторианские реформы возымели успех, и частные школы стали проводить конкурсные экзамены. У тех, кто был стипендиатом, была возможность быть принятым в круг интеллигенции в этом «маленьком государстве», которое не осуждалось, пока не вмешивались в школьные дела особой значимости. Тем не менее Алан, который не принадлежал этому кругу учеников, вскоре отметил, насколько «до нелепости» в школе низкие требования по части образования. И фактически именно на спортивном поле, во время командных игр вроде регби или крикета, большинство учеников Шерборна на протяжении многих лет находили свое призвание и закаляли характер. Даже социальные изменения послевоенного времени не повлияли на абсолютно интровертированный, обладающий самосознанием уклад школьной жизни в условиях постоянного внимания общества и контроля над каждым отдельным учащимся. Это и были истинные приоритеты школы.

И лишь в одном отношении была сделана формальная уступка по отношению к викторианской реформе. В 1873 году школа пригласила преподавателя естественно-научных дисциплин, но прежде всего это было сделано ради возможности подготовки к медицинской деятельности. Не ради «мастерской мира», которую клеймили, как слишком прагматичную по духу, чтобы занимать мысли и время джентльмена. Семейство Стоуни, возможно, и могли построить мосты Империи, но руководила ими выше стоящая каста людей. Так и наука не воспользовалась возможностью проводить исследования независимо от их полезности, чтобы отыскать истину.

Такой была маленькая, окаменелая Великобритания, где хозяева и их слуги знали свое место, а шахтеры, по их мнению, были изменниками сложившейся идеологии. И пока мальчики принимали на себя роли слуг, занимаясь погрузкой цистерн с молоком в поезда, пока забастовка не была прекращена главами их страны, в их среду проник легкомысленный Алан Тьюринг. Его ум не занимали мысли по поводу проблем претендующих на звание землевладельца, строителей империи или управляющих, – все они принадлежали системе, которой до него не было дела.

Само слово «система» постоянно звучало рефреном, и пресловутая система функционировала практически независимо от отдельных личностей. «Уэскотт Хаус», в котором проживал Алан, впервые принял своих первых пансионеров лишь в 1920 году и все же уже существовал с таким укладом, что прислуживание новичков старшим ученикам и избиения в туалете расценивались, как естественные законы природы. Это происходило даже при том, что директор Джеффри О’Хэнлон имел свое собственное мнение по любому вопросу. Оставшийся холостяком в свои сорок лет и прозванный (скорее всего, некоторыми снобами) Учителем, он расширил изначальное здание дома на свои собственные средства, полученные с продажи ланкаширского хлопка. Сам он не приветствовал идею вылепить из мальчиков заурядных личностей, и не мог разделить любовь других заведующих пансионом к футболу. В последствии его пансион приобрел сомнительную репутацию своей «пассивностью». Он поощрял занятия музыкой и живописью, испытывал неприязнь в случаях травли учеников старшими и прекратил традицию исполнения новичками песни вскоре после поступления в школу Алана. Руководство такого директора приближало, насколько это было возможно, к либеральному правлению в «маленьком государстве». И все же система была превыше во всем кроме одной детали. Можно было подстроиться, сопротивляться или игнорировать ее – и Алан выбрал последнее.

«Он кажется очень замкнутым и склонен оставаться в уединении, – писал О’Хэнлон. – Такое поведение возникает, скорее всего, не из-за подавленного состояния, а из-за застенчивости». В школе у Алана не было друзей, и по крайней мере один раз другие мальчишки запирали его в подвале общей гостиной. Там продолжал свои химические опыты, которые были встречены ненавистью остальных, которые видели в этом задатки зубрилы, к тому же в ходе экспериментов выделялись неприятные запахи. «Нельзя сказать, что его внешний вид неопрятен, – характеризовал его О’Хэнлон в конце 1926 года, – наоборот, он сам понимает, когда ему нужно исправиться. Склонен поступать по-своему и не вызывает симпатию у сверстников: он кажется неунывающим, но я не всегда могу быть уверен, что его веселье не напускное». «Его поведение зачастую вызывает насмешки других, но я не нахожу его несчастным. Несомненно, его нельзя назвать «нормальным» мальчиком в полном смысле этого слова, вследствие чего он ощущает себя менее счастливым», – отметил он в школьном отчете уже в конце весеннего семестра 1927 года. Директор в своем отчете был более однозначен:

Ему придется постараться, чтобы найти свое призвание; между тем он мог бы добиться большего, если бы попытался направить все свои усилия, чтобы влиться в школьный коллектив – у него должен быть командный дух.

Миссис Тьюринг замечала то, чего больше всего опасалась – что Алану так и не удастся влиться в жизнь частной школы. К тому же он не был популярен среди остальных учеников, и среди преподавателей тоже. И в этом он потерпел неудачу. С начала первого семестра его отправили в промежуточный класс, который назывался «Шелл», вместе с мальчиками на год старше, испытывающими похожие трудности в учебе. Позднее его перевели в другой класс, для учеников со средними результатами. Алан едва заметил перемену. Лица преподавателей сменялись одно за другим: в общей сумме семнадцать за четыре семестра. И ни один из них так и не понял одного мечтательного мальчика среди остальных двадцати двух учеников класса. Его бывший одноклассник так описывал тот период учебы:

он был ходячей мишенью по крайней мере для одного преподавателя. Алан умудрялся испачкать свой воротничок чернилами, и тогда преподаватель поднимал его на смех перед всеми: «И снова Тьюринг измазался чернилами!». Досадный пустяк, можно было подумать, но этот пример никак не выходит у меня из головы, как порой жизнь чувствительного и безобидного мальчика… может превратиться в сущий ад за стенами частной школы.

Школьные отчеты составлялись дважды за семестр, и можно себе представить, как нераскрытые конверты, полные обвинений, утром ложатся на стол перед мистером Тьюрингом, «подкрепившимся раскуриванием трубки-другой и чтением «Таймс». Алан в таком случае попытался бы сказать нечто вроде: «Папа читает табель успеваемости, словно ведет застольную беседу» или «Папе стоило бы хоть раз взглянуть на успеваемость остальных мальчиков». Но отца не интересовала успеваемость остальных, и он видел лишь то, что его с трудом накопленные деньги растрачиваются попусту.

Его не волновало необычное поведение сына или, по крайней мере, он относился к нему с крайней долей терпимости. В действительности и Джон, и Алан во многом походили на своего отца, они любили говорить напрямую и реализовывать свои идеи решительно, порой приходя в чистое безумие. В семье именно мама была голосом общественного мнения, но ее вкусы и суждения в глазах остальных были по-простецки провинциальны. Именно она, а не муж, и даже не Джон, сочла необходимым изменить Алана. Тем не менее, терпимость мистера Тьюринга не распространялась на такое важное дело, как получение образования. Тогда его финансовое положение казалось особенно шатким. В конце концов, он устал находиться в изгнании и приобрел небольшой дом на окраинах Гилфорда, в самом центре графства Суррей, но, помимо оплаты подоходного налога, ему теперь было необходимо устроить карьеру старшего сына. Он отговорил своего сына идти по его стопам и вступать на службу в Индии, предугадав, что закон индийского правительства 1919 года в итоге приведет к антианглийским волнениям в стране.

Однако Алан не видел смысла в получении образования, о котором так пеклись его родители. Даже занятия французским языком, некогда его любимые, больше не приносили ему радости. Преподаватель французского языка писал: «Меня разочаровывает отсутствие в нем интереса к предмету, кроме тех случаев, когда его что-то забавляет». У него была удивительная способность, которая приводила в недоумение остальных, отсиживаться на занятиях в течение всего семестра, а затем оказываться одним из первых по результатам экзамена. Тем не менее, занятия по греческому языку, к изучению которого ему впервые пришлось приступить в Шерборне, он полностью проигнорировал. На протяжении трех семестров он получал самые низкие результаты на экзаменах, после чего его мнение услышали и ему неохотно позволили бросить курс греческого языка.

Учителя математики и естественно-научных дисциплин в характеристике ученика были более благожелательны, и все же им тоже было на что жаловаться. Летом 1927 года Алан показал своему учителю математики Рандольфу одну свою работу. Это было представление тригонометрической функции (котангенса) в виде десятичного ряда с использованием чисел Бернулли. Алан вывел ее самостоятельно, без использования элементарного дифференциального исчисления (он еще не был с ним знаком). Рандольф был поражен, и тут же сообщил классному наставнику о гениальности ученика. Но эта новость была воспринята с явным неодобрением. Алана едва не перевели в класс ниже, и сам Рандольф неблагосклонно отозвался о его достижении:

Плохо, что он проводит много времени, по всей видимости, самостоятельно изучая высшую математику и пренебрегая работой в классе. В любой дисциплине всего важнее усвоить основы. Его работа никуда не годится.

Директор в свою очередь сделал предупреждение:

Надеюсь, он не совершит ошибку. Если он останется в школе, то должен поставить перед собой цель – стать образованным. Если же он должен быть только ученым, то напрасно тратит здесь свое время.

Эта угроза упала камнем на кофейный столик мистеру Тьюрингу, поставив под сомнение все, за что боролись и о чем молились мистер и миссис Тьюринг. Но Алан нашел лазейку в школьной системе, которую Науэлл Смит назвал «необходимость поддерживать известность и славное имя английской частной школы». Вторую часть семестра он провел в санатории, переболев там свинкой. Но когда он вернулся в школу, чтобы как обычно сдать экзамены, он стал победителем в рамках конкурсной программы. Директор отметил:

Своей победой он полностью обязан математике и естественно-научным дисциплинам. Тем не менее он показал улучшения и по ряду гуманитарных предметов. Если он будет продолжать в том же духе, он станет блестящим учеником.

Настало время для инициации Англиканской церкви, и Алан принял первое причастие 7 ноября 1927 года. Как и парад Корпуса военной подготовки, конфирмация была одной из тех обязанностей, которая должна была исполняться только по доброй воле. Но он действительно имел веру в Бога, или, по крайней мере, в некую высшую силу, когда он встал на колени перед епископом Солсбери и отказался от мира, плоти и дьявола. Тем не менее Науэлл Смит не преминул воспользоваться случаем, чтобы заметить:

Я надеюсь, что он отнесется к конфирмации со всей серьезностью. В таком случае он перестанет пренебрегать очевидными обязанностями, чтобы потворствовать своим собственным интересам, какими бы хорошими они ни были.

Эти обязанности: переводить глупые фразы на латынь, полировать пуговицы парадного мундира и остальные, – не были столь очевидными для Алана. У него было собственное представление по-настоящему значимых вещей. Слова директора больше говорили о внутреннем послушании, о котором писал Александр Во:

Как обычно случается с большинством мальчиков, конфирмация на Гордона никак не повлияла. Он не был атеистом; он принял христианство почти так же, как вступил в Консервативную партию. Все лучшие люди были верующими, поэтому ему казалось это верным решением. Но в то же время принятие веры никак не изменила его поведение. Если у него и была вера во что-то, то скорее в школьную футбольную команду…

Выпад Александра Во в сторону школьного уклада Шерборна, в общем, состоял в том, что школа приучала мальчиков, говоря метафорически, использовать обе половинки мозга независимо друг от друга. «Мышление» или скорее официальное мышление происходило в одном полушарии мозга, а индивидуальное – в другом. Это не было лицемерием: это было необходимо для того, чтобы не перепутать в голове два абсолютно разных мира. К такому разделению мыслей можно было привыкнуть, но опасность этого подхода таилась на границе двух полушарий. Позже, как выразился Во, настоящее преступление было раскрыто.

В 1927 году в школе произошли некоторые изменения в ее неофициальных обычаях. Например, когда мальчики читали «The Loom of Youth» («Станок молодости»). Разумеется, многие ученики читали этот запрещенный роман. Они были скорее удивлены показанной в ней терпимостью, или, по крайней мере, предполагаемой терпимостью к сексуальным связям. Во время встреч спортивных команд с игроками из другой частной школы они поражались свободе мыслей, которая дозволялась в других школах. Теперь мальчики из Шерборна отстаивали более пуританскую и менее циничную ортодоксальность, чем Александр Во в 1914 году. Науэлл Смит больше не обращался к независимым ученикам, чтобы искоренить в них то, что называл «грязью». Но он никак не мог воспрепятствовать химическим изменениям в организме подрастающих мальчиков, и даже холодные ванны не остановят их от «непристойных разговоров».

Алан Тьюринг был тем самым мальчиком с независимым характером, который в отличие от директора сыграл ему не на пользу. В случаях с другими учениками «скандал» был лишь поводом для насмешек и быстро забывался, и в школе все вновь становилось по-прежнему. Но в его случае этот инцидент затронул всю его жизнь. Ведь несмотря на то что он разумеется к тому времени уже знал все о пестиках и тычинках, сердцем он был где-то далеко. Тайна рождения тщательно скрывалась, но все знали о существовании этой тайны. В то же время Алан узнал в Шерборне другую тайну, которая вне его стен даже не существовала. И это был его личный секрет. Ведь его влекло всеми чувствами и желанием не только к «самым обычным природным веществам», но и к своему собственному полу.

Он был серьезным человеком и уж точно не из тех, кого Александр Во называл «обычными мальчиками». Он не укладывался в рамки всего традиционного и привычного и страдал из-за этого. Ему было необходимо найти причину для всего; и у каждого явления должен быть один смысл и только один. Но школа никак не помогала ему найти ответы, лишь помогла ему лучше понять свою сущность. Чтобы стать независимым, ему необходимо было проложить себе путь в обход общепринятых и неофициальных правил.

И если у Науэлла Смита и были какие-то оговорки и замечания по поводу системы частной школы, то у классного руководителя Алана за осенний семестр 1927 года, А. Х. Трелони Росса, их не было. Некогда бывший ученик Шерборна и выпускник Оксфордского университета он вернулся в школу в 1911 году уже в качестве преподавателя. За тридцать лет работы в Шерборне он ничему не научился и ничего не забыл. Ярый противник «слабости духа», он не разделял мнение директора по поводу рабского отношения в школе. Даже в стиле письма он разительно отличался от Науэлла Смита. Приведем отрывок из его «Письма о Доме» 1928 года:

Я хочу свести счеты с заведующим гостиной (рост 150 см). Он говорил всем о том, что я – женоненавистник. Этот слух несколько лет назад начала распространять одна дама, которой я показался недостаточно сентиментальным. На самом деле я считаю, что у каждого женоненавистника есть какое-то психическое отклонение, так же как и у феминисток, которых также великое множество…

Основную часть времени Алан посвящал своим интересам. Однажды Росс заметил его, выполняющего алгебраические вычисления во время одного из занятий, посвященных религии, и отметил этот случай в характеристике за полсеместра:

Я могу смотреть сквозь пальцы на его сочинения, хотя ничего ужаснее в жизни своей не видывал, я пытаюсь терпеть его непоколебимую небрежность и непристойное прилежание; но вынести потрясающую глупость его высказываний во время вполне здравой дискуссии по Новому Завету я, все же, не могу.

Безусловно он не должен быть в этом классе. Он безнадежно отстает от остальных учеников.

В декабре 1927 года Алан получил худшие результаты по английскому и латыни. К табелю об успеваемости учитель приложил запачканный чернилами лист, который ясно указывал на недостаточное прилежание в изучении деяний Гая Мария и Суллы. И все же Росс смягчил свою жалобу замечанием, что «лично мне он нравится». О’Хэнлон в характеристике указал «спасительное чувство юмора». Дома его опыты никого не интересовали и лишь вызывали недовольство оставленным беспорядком, но у него всегда находились забавные истории о науке или шутки по поводу его неуклюжести. Такое простодушие и скромность было невозможно не полюбить. Конечно, с его стороны было глупо не пытаться облегчить себе жизнь. Ленив и даже высокомерен в своей уверенности, что он знает, что будет лучше для него. Но он не был шумным, поскольку он был сбит с толку, когда дело касалось того, что не имело ничего общего с его интересами. По возвращении домой он не жаловался на Шерборн, поскольку, казалось, рассматривал обучение в частной школе как неизбежный этап жизни, который он должен пройти.

Как человек он нравился многим, но не как ученик. На Рождество 1927 года директор написал:

Он принадлежит к числу тех учеников, которые создают проблемы для любой школы и всего общества. Между тем я считаю, что именно у нас у него есть надежда развить свои способности и в то же время приспособиться к жизни в реальном мире.

Вскоре Науэлл Смит покинул свое место, возможно, ничуть не жалея, оставив позади противоречия школьной системы, а также проблемного ученика с независимым характером Алана Тьюринга.

Новый 1928 год ознаменовался изменениями, которые произошли в Шерборнской школе. Преемником Науэлла Смита стал К. Л. Ф. Боухи, который ранее был учителем в Марлборо. Так получилось, что отъезд директора совпал со смертью Кери, спортивного учителя, на замену которого встал брюзжащий Росс.

Эти изменения коснулись и Алана. Заведующий пансионом попросил Блэми, серьезного и такого же одинокого мальчика, всего на год старше Алана, сделать совместный проект. Блэми должен был оказать определенное влияние на мальчика: приучить к аккуратности, «помочь влиться в коллектив, а также показать, что жизнь полна других занятных вещей, кроме математики». Первая задача оказалась для мальчика невыполнимой, в отношении второй он столкнулся с определенной сложностью, ведь Алан «обладал удивительной способностью сосредотачивать все свое внимание на одном деле, он был полностью поглощен решением очередной глубокомысленной задачи». Блэми считал своим долгом в такой момент «прервать его размышления и напомнить, что пора идти в часовню, на спортивное поле или на занятия» в зависимости от обстоятельства, действуя из лучших побуждений помочь образовательной системе работать, как отлаженный механизм. О’Хэнлон в характеристике указал:

Можно сказать точно, что он невыносим, и он теперь должен понимать, что я не допущу подобного случая, когда я нахожу его с бог весть каким колдовским варевом на подоконнике с двумя оплывшими свечками. Тем не менее, он очень бодро перенес свои беды и приложил больше усилий, например, в спортивных дисциплинах. Этот мальчик не безнадежен.

Единственным сожалением Алана относительно его «колдовского варева» было то, что О’Хэнлон «так и не увидел, какими яркими красками сияют испарения нагретой сальной свечи». Алан все так же увлекался химией, и ничто не могло помешать ему провести очередной эксперимент. Отзывы учителей математики и естественно-научных дисциплин пестрили замечаниями о «постоянных огрехах и неаккуратности в работах… ужасной неопрятности в письменных и экспериментальных работах», что доказывало отсутствие у него способности работать сообща, несмотря на его потенциал. «Его манера представлять свою работу просто отвратительна, – отмечал О’Хэнлон, – и не приносит должного удовольствия от ее результатов. Он не понимает, что имеется в виду, когда я говорю о его невоспитанности, плохом почерке или нечитаемости цифр».

Росс отправил его в другой класс, но весной 1928 года его результаты оставались одними из худших среди остальных. «В настоящее время в его голове царит полный хаос и поэтому ему так сложно порой выразить себя. Ему стоит больше читать», – отметил учитель, возможно, лучше чувствующий натуру мальчика, чем Росс.

Перспектива отказа в выдаче Алану свидетельства об окончании школы казалась весьма правдоподобной. О’Хэнлон и учителя естественно-научных дисциплин хотели дать ему шанс, остальные выступали против. Решение должен был принять новый директор школы, который ничего не знал об Алане. В планы Боухи входило изменение существующих порядков и священных традиций школы. У старших учеников вызвала отвращение его всеобщая лекция о «непристойных разговорах». (Они решили, что он судит о Шерборне по стандартам Мальборо). Весь учебный состав пришел в ужас, когда он перед всей школой дал распоряжение не проводить заупокойную службу по Керри в школьной часовне. Эта оплошность решила его судьбу. В официальной истории школы было отмечено:

Его застенчивость могла быть воспринята как равнодушие к школьным делам… ему приходилось справляться со своим слабым здоровьем, подорванным еще во время его военной службы, и ему с большим трудом давались публичные выступления или частные визиты, которые неизбежно требует положение директора.

По причине или в результате этого он, как бы выразился Бревстер, был «отравлен» алкоголем. Школа привыкла к борьбе за влияние между Россом и Боухи, борьбе старого и нового, которая и определила будущее Алана. Боухи из принципиальных соображений посчитал мнение Росса ошибочным, и тем самым позволил Алану сдать выпускной экзамен.

На время летнего семестра 1928 года для подготовки к выпускному экзамену Алана снова перевели в другой класс, руководителем которого значился преподобный В. Дж. Бенсли. Он не видел смысла изменять свои привычки, и снова занял последнее место по успеваемости в классе. Тогда Бенсли опрометчиво пошутил, что готов пожертвовать миллиард фунтов на благотворительность, если Алан сдаст латынь. Более проницательный О’Хэнлон однажды предсказал судьбу:

У него ума не меньше, чем у любого другого ученика. И его хватит, чтобы сдать даже такие «бесполезные» дисциплины, как латынь, французский язык и литература.

О’Хэнлон был знаком с некоторыми работами Алана. По его мнению, они были «на удивление лаконичными и разборчивыми». Алану удалось набрать проходные баллы по английскому языку, французскому языку, элементарной математике, высшей математике, физике, химии, и латыни. Бенсли так и не выполнил своего обещания, власть имущие имеют исключительное право менять правила игры.

Экзамены остались позади, и Алан нашел свое место в системе в качестве «гения математики». Однако Шерборн не предоставлял возможности перейти в шестой класс с математическим уклоном, как в некоторых других школах, в особенности – в Уинчестере. Вместо него существовал класс с естественно-научным профилем, где математике – любимому предмету Алана – уделялось мало внимания. И при этом Алан не сразу перешел в шестой класс, в осеннем семестре 1928 года он продолжал учиться в пятом с разрешением посещать занятия по математике для шестого класса. Занятия вел молодой учитель Эперсон, лишь год назад закончивший Оксфордский университет. Вежливый молодой человек с прекрасным образованием сразу же снискал уважение учеников. Настал момент, когда система могла, наконец, спасти себя, отступить от буквы закона. И Эперсон сделал то, чего так добивался Алан – оставил его в покое:

Я могу сказать только то, что мое решение предоставить ему свободу в учебном процессе и оказывать поддержку при необходимости позволило его математическому гению развиваться самостоятельно…

Он понял, что Алан всегда предпочитал свои собственные методы решения задач примерам, указанным в учебниках, и, действительно, за все время обучения в школе Алан все делал по-своему, лишь иногда уступая школьной системе. Пока учебный совет решал, допускать ли его к экзамену, он занимался изучением теории относительности Эйнштейна на примере его известной работы. Книга затрагивала только знания курса элементарной математики, но при этом способствовал тем идеям, которые выходили за рамки учебной программы. И если «Чудеса природы» открыли для Алана постдарвиновский мир науки, Эйнштейн увлек его революционными открытиями в физике XX века. Алан делал заметки в своей маленькой красной записной книжке, которую затем передал своей матери.

«Здесь Эйнштейн ставит под сомнение, – писал он, – работают ли аксиомы Евклида по отношению к твердым телам. (…) Поэтому он собирался проверить выполнимость законов Ньютона». Из этой записи можно сделать вывод, что Тьюринг не только ознакомился с работой Эйнштейна, но и разобрался в ней до такой степени, что он смог экстраполировать из текста сомнения Эйнштейна относительно выполнимости Законов Ньютона, которые не были высказаны в статье в явном виде. Алан все ставил под сомнение, ничто не было для него очевидным. Его брат Джон, до этого смотревший на Алана свысока, теперь утверждал:

Можно было с уверенностью сказать, если вы высказываете некоторое самоочевидное суждение, например, что земля круглая, Алан тут же мог привести целый ряд неопровержимых доказательств, что она скорее плоская, эллиптической формы или даже имеет точные очертания сиамского кота, которого пятнадцать минут кипятили при температуре в тысячу градусов по Цельсию.

Эти декартовские сомнения стали неотъемлемой частью жизни в школе и дома. Навязчивая манера Алана подвергать все критике воспринималась по большей части с юмором. Тем не менее, всему интеллектуальному миру потребовалось долгое время задаться вопросом, действительно ли такие «очевидные» Законы Ньютона верны. Только к концу девятнадцатого века наука признала, что они не работают с известными законами электричества и магнетизма. И только Эйнштейн решительно высказал мысль, что общепринятые основы механики были в своем корне неверными, и позже создал Специальную Теорию Относительности в 1905 году. Она оказалась несовместимой с законами тяготения Ньютона, и, чтобы избавиться от этого несоответствия, Эйнштейн пошел еще дальше, подвергнув сомнению даже аксиоматику Евклида, что привело к созданию Общей Теории Относительности в 1915 году.

Смысл достижения мысли Эйнштейна заключался вовсе не в его экспериментах. Для Алана она показала необходимость подвергать любое утверждение сомнению, воспринимать любую идею серьезно и следовать ей до логического конца. «Теперь у него есть свои аксиомы, – писал Алан, – и теперь он может снова следовать своей логике, отбросив старые представления о времени, пространстве и т. д.».

Алан также заметил, что Эйнштейн избегал философских размышлений о том, «какими в действительности являются время и пространство» и вместо этого сосредоточивал свое внимание на том, что могло быть осуществлено на практике. Эйнштейн придавал большое значение измерению пространства и времени, как части практического подхода к физике, в котором понятие расстояния, к примеру, имело значение только относительно определенного режима измерений. Алан по этому поводу выразил свои мысли:

Бессмысленно ставить вопрос о постоянстве расстояния между двумя т(очками), если вы принимаете это расстояние за единицу, и вы тем самым привязаны к этому определению. (…) Эти методы измерения по сути условны. Вы можете изменить законы под используемый вами метод измерения.

Отказываясь подчиняться правилам других, он предпочел сам проделать работу по доказательству теории, которая была изложена Эйнштейном, «поскольку только тогда я смогу убедиться сам и поверить, что в ней нет ничего «магического»». Он изучил книгу от корки до корки и мастерски вывел закон[1], который в Общей Теории Относительности отменяет аксиоматику Ньютона, что тело, не подвергающееся никакой внешней силе, двигается по прямой с постоянной скоростью:

Теперь ему необходимо было открыть общий закон движения тел. Разумеется, этот закон должен подчиняться общему принципу относительности. К сожалению, он не приводит его, поэтому это сделаю я. Он гласит: «Расстояние между двумя событиями в истории частицы должно быть максимальным или минимальным при измерении относительно ее мировой линии».

Чтобы доказать его, он приводит принцип эквивалентности, который гласит: «Любое естественное гравитационное поле эквивалентно искусственно созданному». Предположим тогда, что мы заменяем естественное гравитационное поле искусственным. Поскольку теперь оно является искусственным, у этой т(очки) возникает система Галилея, поэтому частица будет двигаться равномерно, то есть по прямой мировой линии. В евклидовом пространстве у прямых линий существует максимальное или минимальное расстояние между т(очками). Поэтому мировая линия удовлетворяет приведенные выше условия одной системы, а, значит, и всех остальных.

Как отметил Алан, Эйнштейн не написал об этом законе движения в его известной работе. Возможно, Алан просто додумался до этого сам. С другой стороны, также вероятно, что он нашел эти сведения из другой работы, опубликованной в 1928 году и с которой он был уже знаком к 1929 году – «Природа физического мира» Сэра Артура Эддингтона, профессора астрономии Кембриджского университета. Эддингтон занимался физикой звезд и развитием математической теории относительности. Этот значительный труд, однако, был одной из его известных работ, в которой он собирался отобразить значительные изменения в научной картине мира, известной с 1900 года. В этой в некотором роде импрессионистической работе был изложен закон движения, хотя без приведенных обоснований, что и побудило Алана изложить свои мысли на этот счет. Несомненно, в той или иной форме Алан не только изучил работу, но и объединил несколько идей для себя.

Алан приступил к изучению этой работы по собственной инициативе, и Эперсон даже не догадывался о том, чем интересуется его ученик. Он мыслил независимо от его окружения, которое не могло предложить ему ничего, кроме вечного недовольства и бесконечных выговоров. Ему пришлось обратиться к своей матери за поддержкой. И тогда случилось нечто невероятное, что позволило ему выйти на связь с окружающим миром.

В параллельном классе, классе Росса, учился мальчик, которого звали Морком. Тогда еще Алан знал лишь его фамилию, и лишь некоторое время спустя тот назвал свое имя – Кристофер. Впервые Алан заметил Кристофера Моркома в далеком 1927 году и поразился в большей части потому, что Кристофер был невероятно низким мальчиком для своего возраста. (Этот светловолосый и худощавый мальчик был на год старше Алана и учился на класс выше). Знакомство состоялось также потому, что Алан «снова хотел взглянуть на его лицо, поскольку он был очарован». Позднее, в 1927 году, Кристофер на время покинул школу и вернулся, как заметил Алан, с еще более тонкими чертами лица. Он разделял страсть Алана к науке, но был совсем другим человеком. Система, которая для Алана была непреодолимым препятствием, расценивалась Кристофером, как способ легкого достижения успеха, источником стипендиальных средств, всевозможных наград и похвалы. В этом семестре он снова позже вернулся в школу, но на этот раз его ждал Алан.

Его бесконечное чувство одиночества наконец дало о себе знать. Но было не так-то легко подружиться с мальчиком старше и из другого дома. И при этом Алан не умел вести непринужденную беседу. И решение этого вопроса он вновь нашел в математике. «Во время того семестра мы с Крисом начали обсуждать интересующие нас вопросы и обсуждать наши любимые методы их решения». Для их возраста казалось невозможным разделять общие интересы и не проникнуться чувствами к собеседнику. Это была первая любовь, которую сам Алан рассматривал, как одну из многих привязанностей к представителям своего пола. Чувство, которое его переполняло, было похоже на своего рода полную капитуляцию («был готов целовать землю, по которой он ходил»), он видел перед собой свет бриллианта, на фоне окружающего его серого мира («По сравнению с ним, все остальные казались такими заурядными»). В то же время самым важным было то, что Кристофер Морком оказался чуть ли не единственным человеком, который отнесся серьезно к его научным идеям. И постепенно, как это порой бывает, он стал воспринимать и самого Алана всерьез. («В моих самых ярких воспоминаниях о Крисе, он всегда говорил мне что-то доброе».) Таким образом, Алан нашел все те человеческие качества, в которых он нуждался, и теперь ничто не могло помешать их общению.

Теперь перед началом уроков Эперсона и после них он мог проводить время за обсуждением с Крисом теории относительности или показывать ему свои не менее интересные работы. Так, приблизительно в это время он вычислил значение π с точностью до тридцати шести десятичных знаков. Вероятно Алан выполнил это вычисление, чтобы получить функцию арктангенса, и какое разочарование ожидало его, когда он заметил ошибку в определении последнего десятичного знака. Через некоторое время Алан нашел новую возможность встречаться с Кристофером. Случайно обнаружив, что в определенное время по средам днем Крис направляется в библиотеку, а не в свой «дом». (Росс не допускал совместной работы мальчиков без надзора учителей из-за создаваемого чувства сексуального напряжения.) «Я наслаждался обществом Криса в библиотеке настолько», – писал Алан, – что с тех пор все свое свободное время проводил в библиотеке, забросив свои исследования».

К несчастью, вскоре Кристофер простудился и до конца зимы не посещал занятия, поэтому Алан смог провести с ним только последние пять недель весеннего семестра.

«Работы Криса всегда превосходили мои, потому что он основательно подходил к любому делу. Несомненно он был очень умен, но при этом никогда не пренебрегал деталями и, например, редко допускал ошибки при арифметических вычислениях. Он обладал редким качеством находить способ решить поставленный вопрос наилучшим путем. В качестве примера его невероятных способностей приведу тот случай, когда он с погрешностью в полсекунды определил, когда прошла минута. Порой он мог разглядеть Венеру на небе в дневной час. Разумеется, у него от рождения было прекрасное зрение, но мне все же кажется, что это тоже некий дар. Его таланты распространялись на все сферы жизни будь то игра в «пятерки» или бильярд.

Никто не мог удержаться от восхищения такими способностями, и, конечно, я сам хотел бы ими обладать. Во время выступлений Крис принимал такой восхитительно горделивый вид, и я полагаю, что именно он вызвал во мне состязательный дух, которым он мог бы однажды быть очарован и который стал бы предметом его восхищения. Это чувство гордости распространялась и на его вещи. Он умел описать достоинства его авторучки «Research» так, что у меня тут же появлялось страстное желание заполучить такую же, а затем однажды признался, что пытался вызвать у меня чувство зависти».

Немного противоречиво Алан продолжал:

Крис всегда мне казался очень скромным человеком. Он, например, никогда бы не смог сказать мистеру Эндрюсу, что его идеи далеки от истины, хотя возможность указать на его ошибки возникала снова и снова. В частности, ему не нравилось обижать человека, он больше извинялся (перед учителями в особенности) в тех случаях, когда любой другой мальчик не стал бы раскаиваться.

Любой другой мальчик, если верить школьным слухам, отнесся бы к преподавателю с презрением – в особенности к «Вонючке», учителю химии и естественных наук. Это было очевидным бунтом против системы. Но Кристофер был выше всего этого:

В Крисе самым необычным, на мой взгляд, было то, что у него были четкие границы дозволенного. Однажды он рассказывал о своем эссе, которое он написал на экзамене, и как он подвел свою мысль к рассуждению на тему «что хорошо и что плохо». «У меня есть четкое представление, о том, что хорошо, а что плохо», – сказал он тогда. Так или иначе я никогда не сомневался в верности принятых им решений и поступков, и думаю, в этом было нечто большее, чем просто слепое обожание.

Возьмем, к примеру, случаи непристойного поведения. Мысль о том, что Крис когда-нибудь будет иметь нечто с чем-то подобным, казалась мне просто смехотворной. Разумеется, я ничего не знаю о его жизни в «доме», но, думается мне, ему скорее было легче предотвратить инцидент, нежели чем возмущаться после. Это, конечно, говорит о той черте его характера, которая всегда восхищала меня. Я помню случай, когда нарочно сделал ему замечание, которое не осталось бы незамеченным в общей гостинной, чтобы просто посмотреть на его реакцию. И он заставил меня пожалеть о сказанном, не унизив своего достоинства.

Не смотря на все эти удивительные достоинства, Кристофер Морком был простым смертным. Однажды он уже чуть не попал в беду, когда бросал камни в трубы проезжающих поездов с железнодорожного моста и случайно попал в железнодорожника. Еще одно его деяние заключалось в его попытке направить наполненные газом шары через целое поле в Шерборнскую школу для девочек. Также за ним числились случаи несерьезного поведения в лаборатории. Один ученик, крутой нравом спортсмен по имени Мермаген, присоединился к ним, чтобы провести практические эксперименты в небольшом флигеле рядом с классом, в котором проходило занятие мистера Джервиса. В классной комнате повсюду были развешены лампочки вытянутой формы, раскрашенные колбы, которые он использовал для работ с электрическим сопротивлением. Его любимым выражением было: «Возьми-ка другую лампочку-сардельку, мальчик!». И это навело троих ребят на мысль придумать пародию на их занятие, для которой Кристофер подобрал музыку».

Алан получил 1033 балла по математике, в то время как Кристофер набрал 1436.

Семья Моркомов были отнюдь не бедной семьей, в которой все занимались наукой или искусством, получая доход от инженерной компании в Мидлендсе. Неподалеку от города Бромсгроув в графстве Вустершир они отстроили жилой дом, сохранившийся еще со времен правления Якова I, превратив его в большой загородный дом, «Клок Хаус», где вся семья жила и воспитывала детей со своим собственным видением.

Дедушка Кристофера был предпринимателем в компании по производству стационарных паровых двигателей, и Бирмингемская компания Белисса и Моркома, которой его отец, полковник Реджинальд Морком, недавно стал председателем, теперь тоже занималась паровыми турбинами и воздушными компрессорами. Мать Кристофера была дочерью сэра Джозефа Свона, который вырос в обычной семье, а в 1879 году, независимо от Эдисона, изобрел электрический свет. Полковник Морком сохранил свой активный интерес к научным исследованиям, а миссис Морком разделяла его энергию в своих собственных делах. Неподалеку от их загородного дома она управляла собственной козьей фермой, также она выкупила и отремонтировала дома в соседней деревне Катсхилл. Каждый день она уходила из дома решать дела связанные со своими проектами или благоустройством графства. Образование она получила в лондонской Школе изящных искусств Феликса Слейда и в 1928 году вернулась в столицу, где в центре сняла квартиру и студию. И начала ваять изысканные и монументальные скульптуры. Для ее творческой натуры ничего не стоило по возвращению в школу продолжать называть себя мисс Свон, чтобы потом, пригласив своих друзей в «Клок Хаус», после, порой доходящих до абсурда притворств, объявить себя наконец миссис Морком.

Вскоре после химии появилось увлечение астрономией, с которой Кристофер познакомил Алана ранее в том же году. На семнадцатилетие Алан получ ил от матери книгу Эддингтона «Внутреннее строение звезд», а также приобрел 11/2-дюймовый телескоп. У Кристофера уже имелся четырехдюймовый телескоп («Он мог часами рассказывать о своем чудесном телескопе, если считал, что собеседнику будет интересно о нем узнать»), а на восемнадцатилетие получил атлас звездного неба. Помимо астрономии Алан также обстоятельно изучал «Природу физического мира». Так, в своем письме от 20 ноября 1929 года он приводит основную мысль одной главы из книги:

В квантовой теории Шредингера для каждого рассматриваемого электрона применяются три квантовых числа. Он считал, что эта теория должна дать объяснение поведению электрона.

Эта мысль возникла из описания Эддингтоном еще одного изменения основных физических понятий, намного более таинственных, чем теория относительности. Квантовая теория отмела идеи девятнадцатого столетия о представлении частиц в виде шаров и субэфирных волнах и заменила их на представление некоторой сущности, обладающей свойствами и частицы, и волны: бугорчатую, но похожую на облако.

У Эддингтона было множество идей, поскольку 1920-е годы ознаменовались стремительным развитием в области физики рядом открытий, совершенных на рубеже веков. В 1929 году квантовой теории Шредингера исполнилось лишь три года. Мальчики также изучали труды еще одного физика-теоретика и астронома из Кембриджского университета – сэра Джеймса Джинса, который сделал важный вклад в развитие нескольких областей физики. К этому времени было установлено, что некоторые туманности за пределами Млечного пути представляли собой облака из газа и звезд, и некоторые туманности представляли собой целые галактики. Представление о вселенной существенно изменилось. Алан обсуждал эти идеи вместе с Кристофером, и в ходе дискуссий они «обычно не приходили к единому мнению», как отмечал Алан. Алан сохранил «некоторые записанные карандашом идеи Криса и мои пометки чернилами поверх его мыслей. Таким образом мы вели тайную переписку на уроках французского».

Отец Алана был исключительно рад, если не поражен, происходившим изменениям в успеваемости сына. И хотя его интерес к математике ограничивался подсчетом подоходного налога, он испытывал чувство гордости за успехи Алана, как и Джон, который восхищался, как его брату удалось влиться в систему и начать существовать в симбиозе с ней. В отличие от своей жены, мистер Тьюринг никогда не утверждал, что имеет хоть малейшее представление о том, чем занимается его сын. Это послужило идеей для каламбурного рифмованного двустишия, которое Алан зачитал из письма своего отца на научном докладе:

Казалось, Алан был весьма доволен этим проявлением невежества со стороны доверчивого отца. Миссис Тьюринг, напротив, придерживалась политики осуждения в общении с сыном. Часто от нее можно было услышать фразу: «Я же тебе говорила». Кроме того, она постоянно напоминала, что ее выбор школы был единственно верным. Конечно, она с определенным вниманием относилась к Алану, и ее не так заботило воспитание в нем добродетели, поскольку ей нравилось думать, что она разделяет его любовь к науке.

У Алана теперь была возможность попытаться получить грант на обучение в университете, который означал бы не только академический успех ученика, но и получение денежных средств, чтобы обеспечить достойную студенческую жизнь. Вместе с тем обычная стипендия, которая присуждалась конкурсантам, не набравшим достаточное количество баллов, означала намного меньшие блага. От Кристофера, которому уже исполнилось восемнадцать лет, все ожидали получение гранта, что он пойдет по стопам своего старшего брата. Честолюбие побудило Алана попытаться получить стипендию в свои семнадцать лет. В области математики и естественных наук Тринити-Колледж поддерживал свою высокую репутацию среди остальных колледжей университета, который сам по себе после Геттингема в Германии был научным центром всего мира.

Одной из основных задач частных школ являлась подготовка учащихся к чрезвычайно трудным испытаниям на получение стипендии в классических университетах страны, и Шерборнская школа выделила Алану субсидию на 30 фунтов в год. Но это еще не гарантировало успеха. Экзамены на получение стипендии отличались заданиями на сообразительность и творческий подход, к которым нельзя было подготовиться. Вопросы позволяли учащимся почувствовать вкус взрослой жизни. Но не только это подстегивало интерес Алана. Вскоре Кристофер должен был покинуть Шерборн, и оставалось непонятным, когда состоится его отъезд: предположительно, на пасхальные праздники 1930 года. Потерпеть неудачу на вступительном экзамене означало бы потерять Кристофера на целый год. Вероятно именно из-за этой неуверенности в будущем у Алана появилось мрачное предчувствие в ноябре: в голове постоянно крутилась навязчивая мысль о том, что нечто должно помешать Кристоферу поступить в Кембридж.

Подготовка к вступительным экзаменам в Кембриджский университет позволяла мальчикам провести целую неделю вместе, и никакие школьные правила не могли бы им помешать: «Я с нетерпением ожидал возможность провести неделю с Крисом, как и возможность увидеть Кембридж своими собственными глазами». В пятницу шестого декабря школьный друг Кристофера, Виктор Брукс, собирался совершить поездку в Кембридж из Лондона на машине и пригласил мальчиков поехать с ним. Они прибыли в Лондон поездом, и там должны были встретиться с миссис Морком. Пригласив ребят в свою студию, она позволила им позабавиться, откалывая кусочки мрамора от бюста, над которым она в тот момент работала, а затем устроила для них обед в своей квартире. Кристофер привык подтрунивать над Аланом, его излюбленной темой для шуток были «ядовитые вещества. Так, он говорил, что ванадиум, содержащийся в столовых приборах из сплава стали и ванадиума, является «смертельно-опасным веществом»».

В Кембридже всю неделю они могли жить, как два молодых джентльмена, в своих собственных комнатах и без комендантского часа. В Тринити-Колледже устраивали званый обед, все гости щеголяли в своих вечерних нарядах, пока на них сверху смотрел Ньютон со своего портрета. Такое мероприятие стало хорошей возможностью познакомиться с поступающими из других школ и сравнить себя с ними. Алан успел завести лишь одно новое знакомство с Морис Прайс, с которым он легко завязал общение на общие интересные темы из области физики и математики. Прайс уже второй раз пытался поступить в колледж. Год назад он однажды сел под портретом Ньютона и пообещал себе сделать все возможное для поступления. И хотя Кристофер был пресыщен разговорами об этом, но именно это чувство разделяли все мальчики: в жизни грядут большие изменения.

«Это был, – как писал Алан, – очень вкусный обед, после чего ребята отправились играть в бридж с другими выпускниками Шерборнской школы в Тринити-Холл. Мы должны были… вернуться обратно в свой корпус к десяти часам, и когда оставалось лишь четыре минуты» Крис решил сыграть еще одну партию. Я не мог позволить нам опоздать из-за его игры, и мы вернулись вовремя. На следующий день, в субботу, мы снова играли в карты, на этот раз в «Рамми». После десяти часов мы продолжили играть. Я очень ясно помню, как лицо Криса расплылось в широкой улыбке, когда мы решили, что мы еще не готовы идти обратно в свои комнаты. Так мы продолжали играть до четверти первого часа. Несколькими днями позже мы попытались проникнуть в Обсерваторию. Один друг-астроном Кристофера пригласил нас посетить Обсерваторию в любое удобное для нас время. Но наше понимание любого удобного времени не совпало с мнением друга.

Результаты экзаменов были опубликованы в «The Times» 18 декабря, когда подошел к концу учебный семестр. Это был настоящий крах. Кристофер успешно прошел испытания и получил стипендию в Тринити, а Алан – нет. Вскоре он получил ответ на свое письмо с поздравлением, написанное в исключительно дружеском тоне:

20 декабря 1929 года

Дорогой Тьюринг,

Большое спасибо за твое письмо. Я был так же несчастен узнать о твоей неудаче, как и был рад узнать о своем поступлении. Слова мистера Гоу говорят о том, что ты мог бы получить именную стипендию, если бы подал заявку на нее…

…Последние ночи были очень ясными, я такого неба еще никогда не наблюдал. Впервые я так отчетливо видел Юпитер и смог различить около пяти или шести его колец и даже какую-то деталь на одном из его больших средних колец. Вчера вечером я видел, как первый спутник показался на фоне затмения. Его появление было достаточно внезапным (всего лишь на несколько секунд), он был немного дальше Юпитера и мне показался очень красивым. Также мне удалось увидеть очень четко туманность Андромеды, но тоже недолго. Видел сияние Сириуса, Поллукса и Бетельгейзе, а также яркую полосу туманности Ориона. В настоящий момент собираю спектограф. Обещаю написать снова позже. Счастливого Рождества и все такое…

Всегда твой К. К. М.

В Гилдфорде у Алана не было таких возможностей, чтобы создать свой собственный спектограф, вместо этого он взял сферический стеклянный абажур от старой лампы, залил в него гипс, сверху обклеил бумагой и начал отмечать на нем созвездия неподвижных звезд. Как обычно, он настоял на том, чтобы отмечать звезды, только исходя из своих собственных наблюдений ночного неба, хотя было бы проще и точнее это сделать по атласу звездного неба. Он приучил себя просыпаться в четыре часа утра, чтобы отметить те звезды, которые не были видны вечером в декабре. Из-за его ранних пробуждений просыпалась мать, ей казалось, что в дом пробрался грабитель. Как только он завершил свой проект, Алан поспешил написать о нем Кристоферу, заодно спросив у него совета, будет ли благоразумным решением попробовать поступить в другой колледж в следующем году. Если Алан вновь хотел таким образом проверить чувства своего друга, он был весьма доволен ответом Кристофера:

5 января 1930 года

Дорогой Тьюринг,

… я не могу тебе ничего посоветовать насчет другого колледжа, поскольку это никак меня не касается, и мне кажется, я не вправе что-нибудь писать по этому поводу. Колледж, в котором учится Джон, несомненно хорош, но я лично хотел бы, чтобы ты поступил все-таки в Тринити, тогда я смог бы часто тебя видеть.

Мне бы очень хотелось увидеть твою карту звездного неба, когда ты закончишь ее составлять, но я боюсь, что принести ее в школу или куда-нибудь еще – задача не вполне осуществимая. Мне всегда хотелось сделать глобус звездного неба, но так и не взялся за дело, а теперь у меня есть атлас звездного неба с изображением космических объектов до шестой звездной величины. (…) Недавно я пытался разглядеть туманности. Следующей ночью мы смогли найти некоторые, одна была обнаружена в созвездии Дракона седьмой звездной величины, десять дюймов. Также мы пытались разглядеть комету восьмой звездной величины в созвездии Дельфина. … интересно, сможешь ли ты найти ее, но все же сомневаюсь, потому что в твой телескоп невозможно разглядеть такие мелкие объекты. Я попытался вычислить ее орбиту, но потерпел неудачу: одиннадцать нерешенных уравнений с десятью неизвестными мне оказались не под силу.

Продолжал заниматься изготовлением пластилина. Руперт приготовил дурнопахнущее мыло и жирные кислоты из… рапсового масла.

Обратным адресом на этом письме была указана квартира его матери в Лондоне, где ему предстояло «проведать дантиста… а также попробовать избежать очередного танцевального вечера, устраиваемого дома». На следующий день он снова написал уже из загородного дома:

…я сразу же нашел комету в ее указанном положении. Открывшаяся мне картина оказалась очень четкой и более интересной, чем я мог себе представить… надо сказать, что это почти седьмая звездная величина. Ее… можно увидеть и в твоем телескопе. Лучше всего будет выучить наизусть звезды четвертой и пятой величины и медленно двигаться по указанному курсу, не выпуская из вида все знакомые звезды. (…) Где-то через полчаса мне снова нужно будет проверить, насколько ее ясно видно (небо только что затянулось облаками) и попытаться обнаружить ее путь среди звезд, а также посмотреть, как она выглядит, если использовать более сильный окуляр (х 250). Группа звезд четвертой и пятой величины в созвездии Дельфина появляются в видоискателе по парам.

Твой К. К. Морком.

Алан уже успел разглядеть комету, но удалось ему это совершенно случайно.

10 января 1930 года

Дорогой Морком,

Горячо благодарю за карту с описанием места нахождения кометы. Кажется, в воскресенье мне все-таки удалось ее увидеть. Я рассматривал созвездие Дельфина, полагая, что это созвездие Малый Конь, и вдруг увидел нечто похожее на это (маленький черновой рисунок), нечто туманное и около трех дюймов длиной. Боюсь, мне не удалось более тщательно изучить этот объект. Дальше я стал искать комету где-то в пределах созвездия Лисичка, полагая, что это Дельфин. В The Times писали, что в тот день в созвездии Дельфина проходила комета.

…Погода действительно невыносимая для астрономии. И в среду, и сегодня небо оставалось довольно ясным до заката, а затем вдруг вереница плотных облаков заволокла ту часть неба, где располагается созвездие Орел. В среду небо прояснилось, как только я установил расположение кометы. (…)

Твой А. М. Тьюринг

Алан проследил за курсом движения кометы, отметив ее ускорение от созвездия Малый Конь к созвездию Дельфин на зимнем небосклоне. Ему все-таки удалось взять с собой в школу самодельный шар с картой звездного неба, чтобы показать его Кристоферу. Блэми уехал на Рождество, и Алан должен был приступить к занятиям в новой аудитории, в которой собирался повесить свой шар. На нем было отмечено всего несколько созвездий, но даже это поразило остальных учеников.

Через три недели после начала нового учебного семестра, 6 февраля, несколько музыкантов и певцов выступили на школьном вечере, исполнив сентиментальные прощальные песни. Алан и Кристофер присутствовали на этом вечере, и Алан смотрел на своего друга и убеждал себя: «Ты же не в последний раз видишь Моркома». Той ночью он проснулся в темноте. Вдали слышался бой часов аббатства, было четверть третьего. Он встал с кровати и выглянул из окна общежития на звездное небо. У него была привычка укладываться спать вместе со своим телескопом, чтобы лучше рассмотреть другие миры. Луна сияла позади «дома» Росса и Алану – она показалась знаком «прощания с Моркомом».

В то же самое время Кристоферу внезапно стало плохо. На машине скорой помощи его отвезли в Лондон, где ему сделали две операции, но это не помогло. Спустя шесть дней нестерпимой боли в полдень четверга 13 февраля 1930 года Криса не стало.