Читать книгу Охотники за нацистами - Эндрю Нагорски - Страница 5

16 октября 1946 года по приговору Международного военного трибунала были казнены десять из двенадцати главных нацистов.[6] Виселицу для них спешно возвели в спортивном зале Нюрнбергской тюрьмы, где за три дня до казни американские охранники играли в баскетбол.

Среди этих двенадцати был и правая рука Адольфа Гитлера – Мартин Борман, который в последние дни войны сбежал из бункера в Берлине и бесследно исчез; так что приговор ему вынесли заочно.

Первым должны были повесить Германа Геринга – самого влиятельного нациста и преданнейшего соратника Гитлера, который занимал при нем различные должности, включая посты президента рейхстага и главнокомандующего военно-воздушными силами. Вердикт суда однозначно утвердил его роль: «Нет никаких смягчающих обстоятельств. Геринг часто, почти всегда был движущей силой преступлений нацистов, вторым только по сравнению с Гитлером. Политический и военный лидер, он руководил программой рабского труда и был создателем политики угнетения евреев и других рас как внутри страны, так и за границей. Совершение всех этих преступлений он открыто признал».[7]

Однако Герингу удалось избежать виселицы: незадолго до казни он раскусил капсулу с цианидом. За две недели до этого, после оглашения приговора, он вернулся в камеру «бледным и с вытаращенными глазами», по словам Г. М. Гилберта, тюремного психолога, работавшего с заключенными.[8] «Его рука дрожала, несмотря на все усилия казаться спокойным, – сообщил Гилберт. – Глаза были влажными, и он часто и тяжело дышал, пытаясь справиться с эмоциональным потрясением».[9]

Геринга и других заключенных особенно возмутил избранный способ казни. Капрал Гарольд Берсон, двадцатичетырехлетний журналист из Мемфиса, по судебным документам готовивший ежедневные сводки о Нюрнбергском процессе, писал: «Единственное, о чем беспокоился Геринг, – это воинская честь. Он не раз заявлял, что его могли бы просто взять и расстрелять, дать ему умереть смертью солдата. И не было бы никаких проблем. Проблема была в том, что он думал, будто повешение – худшее, что может случиться с солдатом».[10]

Фриц Заукель, курировавший в Третьем рейхе программу рабского труда, разделял чувства Геринга. «Уж повешение я никак не заслужил, – возмущался он. – Смертный приговор – хорошо, но такое… такое я не заслужил».[11]

Фельдмаршал Кейтель и его заместитель генерал Альфред Йодль умоляли избавить их от петли. Они просили расстрела – смерти, которая, по словам Кейтеля, «приличествует воину во всех армиях мира, если он приговорен к смертной казни».[12] Адмирал Эрих Редер также просил Контрольный совет союзников «заменить смертный приговор расстрелом из соображений милосердия». Эмили Геринг позже заявила, что ее муж планировал использовать капсулу с цианидом лишь в том случае, «если его ходатайство о расстреле будет отклонено».[13]

Таким образом, всего десять человек предстали перед палачом. Им был мастер-сержант армии США Джон Вудс.

Герман Обермайер, молодой солдат-еврей, который в конце войны поставлял Вудсу веревки и древесину для виселиц, вспоминал позднее, что этот раскормленный тридцатипятилетний уроженец Канзаса «вопреки всем правилам не чистил ботинки и не брился».[14] «Он вечно выглядел неряшливым, – добавлял Обермайер. – Штаны были грязными и мятыми, в кителе он словно спал всю неделю, сержантская нашивка едва держалась на двух-трех стежках желтой нитью, а фуражку он всегда носил не под тем углом».

Единственный американский палач на Европейском театре военных действий утверждал, что за пятнадцатилетнюю карьеру отправил на тот свет 347 человек,[15] включая американских военнослужащих, осужденных за убийства и изнасилования, а также немцев, обвиняемых в убийстве пилотов с подбитых самолетов союзников и в других военных преступлениях. Этот «пропойца» с «кривыми желтыми зубами, вонючим дыханием и немытой шеей», как выразился Обермайер, мог не заботиться о своем внешнем виде, потому что начальство нуждалось в его услугах.

В Нюрнберге же, по словам Обермайера, Вудс внезапно стал «одним из самых важных людей в мире», причем совершенно спокойно относился к своему заданию.

В спортивном зале возвели три деревянные виселицы, выкрашенные в черный цвет. Две из них предполагалось использовать поочередно, третью держали про запас на тот случай, если вдруг сломается механизм одной из основных. К эшафоту вели тринадцать ступеней, веревки свешивались с балок, поддерживаемых двумя столбами. Для каждой казни веревку меняли. Кингбери Смит, делавший репортаж с места событий, писал: «Когда веревка выпрямлялась, повешенный выпадал из поля зрения и оказывался во внутренней части виселицы. Ее нижняя часть с трех сторон была заколочена досками, а с четвертой завешена темной тканью, чтобы никто не видел предсмертных мук людей, повисших со сломанными шеями».

Йоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел нацистов, вошел в спортивный зал первым, в 1:11 ночи. Изначально хотели разрешить осужденным идти к виселице со свободными руками, но после самоубийства Геринга правила изменили. Риббентроп вошел со скованными руками, в зале наручники сменили на кожаный ремень.

Поднявшись на эшафот, «бывший дипломатический кудесник нацистского царства», как его иронично назвал Смит, возвестил собравшимся: «Боже, храни Германию». Получив разрешение на короткое продолжение, человек, сыгравший решающую роль в развязывании войн против многих стран, сказал: «Мое последнее желание – чтобы Германия вновь обрела единство, чтобы было достигнуто взаимопонимание между Востоком и Западом. Я мечтаю о мире во всем мире».

Вудс надел ему на голову черный мешок, поправил веревку и дернул за рычаг, открывая под ногами Риббентропа люк.

Две минуты спустя в зал вошел фельдмаршал Кейтель. Смит справедливо отметил, что он был «первым военачальником, казненным согласно новой концепции международного права: профессиональный военный не может избежать наказания за развязанную агрессию и военные преступления против человечества, ссылаясь на то, что он всего лишь добросовестно выполнял приказы начальства».

Кейтель сохранял выправку до последнего. Стоя на эшафоте с петлей на шее, он громко отчеканил, не выказывая ни малейших признаков страха: «Я прошу всемогущего Господа быть милосердным к народу Германии. Более двух миллионов немецких солдат погибли за отчизну до меня. Я иду вслед за моими сыновьями – во имя Германии».

Пока Риббентроп и Кейтель еще висели в петле и обе виселицы были заняты, объявили перерыв. Американский генерал, представлявший Контрольную комиссию союзников, позволил собравшимся – их было около тридцати человек – закурить. Почти все тут же полезли за сигаретами.

Вскоре врачи из США и СССР со стетоскопами исчезли за занавесом виселицы, чтобы подтвердить смерть приговоренных. Когда врачи вернулись, Вудс поднялся по ступенькам первого эшафота, достал нож и перерезал веревку. Тело Риббентропа, чья голова по-прежнему была закрыта черным мешком, на носилках отнесли в угол спортзала, закрытый черной завесой. Туда же затем последовали все остальные тела.

Перерыв закончился, американский полковник скомандовал: «Джентльмены, уберите, пожалуйста, сигареты».

В 1:36 настала очередь Эрнста Кальтенбруннера; тот сперва возглавлял СС в Австрии, а позднее сменил убитого Рейнхарда Гейдриха на посту начальника Главного управления имперской безопасности (РСХА) – той самой организации, которая отвечала за массовые казни и работу концлагерей. Среди тех, кто ему подчинялся, были Адольф Эйхман, возглавлявший в РСХА отдел по еврейскому вопросу, и Рудольф Хёсс, комендант Освенцима.

В отличие от Кальтенбруннера, которого под конец войны американцы выследили в убежище в Австрийских Альпах, Эйхману на тот момент удалось скрыться. А вот Хёсса уже схватили в Северной Германии, и он давал показания на Нюрнбергском процессе, хотя сам встретится с палачом позже.

Даже стоя на эшафоте, Кальтенбруннер настаивал (как и в недавних беседах с американским психологом Гилбертом[16]), что ничего не знал о преступлениях, за которые был осужден: «Я всем сердцем любил немецкий народ и родину. Я выполнял свой долг согласно законам моей страны. Мне жаль, что мой народ возглавили люди, которые не были солдатами, и что были совершены преступления, о которых я не знал».

Когда Вудс надел ему черный мешок, Кальтенбруннер добавил: «Будь счастлива, Германия!»

Казнь Альфреда Розенберга, одного из первых членов НСДАП, считавшегося первосвященником расистского культа «расы господ», заняла меньше всего времени. От последнего слова он отказался. Несмотря на показной атеизм, его сопровождал протестантский священник, который продолжал молиться, когда Вудс дернул за рычаг.

После очередного короткого перерыва ввели Ганса Франка, гауляйтера, или генерал-губернатора, оккупированной Польши. В отличие от остальных, он сказал Гилберту после объявления приговора: «Я это заслужил, и я этого ожидал».[17] Франк, в тюрьме обратившийся в римско-католическую веру, был единственным, кто улыбался во время казни, хоть и часто сглатывал слюну, что выдавало нервозность. Однако, по свидетельству Смита, он явно испытывал облегчение, что скоро искупит свои грехи.

Последние слова Франка это подтверждали: «Я благодарен за хорошее обращение во время моего заключения и прошу Бога принять меня с милостью».

Вслед за ним последовал Вильгельм Фрик, министр внутренних дел Третьего рейха, который сказал напоследок лишь: «Да здравствует вечная Германия!»

В 2:12, по свидетельству Смита, к виселице подошел «уродливый коротышка, похожий на гнома» – Юлиус Штрейхер, редактор и издатель злобной нацистской газеты «Дер Штюрмер». Его лицо заметно подергивалось. На просьбу назвать себя он заорал: «Хайль Гитлер!»

Смит, редко описывающий в статьях собственные эмоции, на этот раз признался: «По спине у меня побежали мурашки».

Когда Штрейхера силой заставили подняться на виселицу и встать перед Вудсом, он обернулся к свидетелям и крикнул: «Пурим 1946 года!», тем самым намекнув на еврейский праздник в честь казни Амана, который, согласно Ветхому Завету, хотел убить всех евреев в Персидской империи.

Вместо последнего слова Штрейхер прокричал лишь: «Большевики и вас когда-нибудь повесят!» А когда на него надевали черный капюшон, успел произнести: «Адель, моя дорогая жена».

Однако драма только начиналась. Когда люк со стуком открылся и Штрейхер упал вниз, веревка туго натянулась и начала бешено вращаться, а из-под виселицы послышались стоны. Палач неторопливо сошел вниз и скрылся за черным занавесом. Вскоре стоны прекратились и веревка замерла. Смит и другие свидетели не сомневались, что палач схватил Штрейхера, с силой потянул вниз и задушил.

Что-то пошло не так – или все было спланировано? Лейтенант Стэнли Тилс, контролировавший ход казни, позднее утверждал, что Вудс намеренно сдвинул узел на петле, чтобы осужденный не сломал шею при падении и его пришлось бы душить. «Все отвлеклись на спектакль, который устроил Штрейхер, а на Вудса никто не смотрел. Я знал, как тот ненавидит немцев… и видел, что он весь идет пятнами и сжимает зубы», – писал Тилс, добавив, что намерения Вудса были более чем очевидны: «Я видел, как он ухмылялся, когда дергал за рычаг виселицы».[18]

Шествие нераскаявшихся грешников продолжалось – как и «промахи» палача. Заукель, ответственный за организацию использования рабского труда, с вызовом крикнул: «Я умираю невинным. Приговор несправедлив. Боже, защити Германию и сделай ее снова великой. Да здравствует Германия! Боже, защити мою семью!» После его падения в люк из-под виселицы снова слышались стоны.

Альфред Йодль, одетый в мундир вермахта с перекошенным воротником, лишь кратко сказал: «Приветствую тебя, Германия».

Последним из десяти был Артур Зейсс-Инкварт, который помог нацистам установить власть в своей родной Австрии, а затем управлял оккупированной Голландией. Припадая на одну ногу, он поднялся на виселицу и, подобно Риббентропу, заявил, что ратует за мир: «Надеюсь, что эта казнь будет последней трагедией Второй мировой войны и что случившееся послужит уроком: между народами должны быть мир и взаимопонимание. Я верю в Германию».

Он умер в 2:45 ночи.

Вудс подсчитал, что от первой до последней казни прошло 103 минуты. «Быстрая работа»,[19] – отметил он.

Пока тела последних казненных еще болтались на веревках, охранники вынесли на носилках одиннадцатое тело. Оно было укрыто одеялом армии США, из-под которого высовывались большие босые ноги и одна рука в черном шелковом рукаве пижамы.

Полковник велел снять одеяло, чтобы избежать любых сомнений в личности умершего. Лицо Германа Геринга «все еще было искажено мукой предсмертных мгновений и последней в его жизни гримасой пренебрежения, – отметил Смит. – Тело вновь быстро накрыли одеялом, и этот нацистский военачальник, погрязший, подобно персонажу времен династии Борджиа, в крови и наслаждениях, проследовал за холщовый занавес и на черные страницы истории».

В интервью для «Старс энд страйпс» после казни Вудс утверждал, что процедура прошла именно так, как он планировал:

«Я повесил в Нюрнберге десятерых нацистов и этим горжусь. Работа была отличная, по высшему разряду… Лучшая казнь в моей жизни. Жаль только, что этот парень, Геринг, от меня ускользнул. Уж я бы с ним постарался. Нет, я не нервничал. Я никогда не нервничаю. В моей работе нервы ни к чему. Но эту работу в Нюрнберге – я ее хотел. Хотел так сильно, что специально ради нее задержался, хотя мог вернуться домой пораньше».[20]

Однако после казни Вудс подвергся яростной критике. Согласно отчетам Смита, было понятно: с казнью Штрейхера возникли проблемы, и с Заукелем, скорее всего, тоже. Публикация лондонской «Стар» утверждала, что высота виселицы была слишком мала, а осужденных связали чересчур слабо, поэтому они бились головой о люк и «умирали от медленного удушья».[21] В своих мемуарах генерал Телфорд Тейлор, который помогал подготовить Международный военный трибунал против главных нацистов, а затем стал главным прокурором в последующих двенадцати судебных процессах, отметил, что фотографии тел подтверждают эти подозрения. Более того, на некоторых лицах видна кровь.

Так и возникли спекуляции, что Вудс сработал халатно. Альберт Пирпойнт, опытный палач британской армии, не хотел открыто критиковать коллегу, однако в интервью все-таки упомянул о «некоторый неуклюжести… которой способствовали традиционная высота эшафота в пять футов и, как по мне, старомодный ковбойский узел».[22] В своем отчете о Нюрнбергском процессе немецкий историк Вернер Мазер утверждал, что Йодль умирал восемнадцать минут, а Кейтель – «никак не меньше двадцати четырех».[23]

Эти сведения не совпадали с отчетом Смита, и, возможно, цифры были намеренно преувеличены ради сенсации. Тем не менее казни прошли не так гладко, как утверждал Вудс. Он пытался ответить на критику, говоря, что иногда во время повешения осужденный прокусывает язык – отсюда и кровь на лицах.[24]

Впрочем, развязавшаяся дискуссия лишь подчеркнула проблему, которую подняли еще осужденные: почему их решили повесить, а не расстрелять? Сам Вудс искренне предпочитал именно первый способ казни. Обермайер, который хорошо его знал по прошлым экзекуциям, вспоминает один «хмельной» разговор,[25] когда кто-то из солдат спросил палача, хотел бы он сам умереть от веревки. «Я думаю, – ответил Вудс, – это чертовски хороший способ. Наверное, в конце концов так я и умру».

«Ох, господи, ты серьезно? О таком не шутят», – поразился другой солдат.

Но Вудс не смеялся. «Я чертовски серьезен, – возразил он. – Это чистый, безболезненный и традиционный способ». А потом добавил: «Палачи по традиции сами себя вешают в старости».

Обермайер, впрочем, не разделял его убеждений о мнимых преимуществах казни такого рода. «Повешение – это очень унизительно, – говорил он, вспоминая свои споры с Вудсом. – Знаете почему? Потому что в момент смерти сфинктер расслабляется, и запросто можно обгадиться». Неудивительно, что нацистские генералы так отчаянно требовали расстрела.

Тем не менее, Обермайер не сомневался: Вудс искренне верил, что выполнил свою работу со всей душой. Пирпойнт, британский палач, чьи отец и дядя были его коллегами, в конце карьеры заявил о том же: «Я действовал от имени государства и убежден: это самый гуманный и достойный способ казни для преступника».

Среди жертв Пирпойнта во время его работы в Германии были, в частности, «бельзенские звери» – бывший комендант концлагеря Берген-Бельзен Йозеф Крамер и печально известная надзирательница-садистка Ирма Грезе, которая отправилась на виселицу в возрасте всего лишь двадцати одного года.

В отличие от Вудса, Пирпойнт дожил до старости и в конце жизни разуверился в эффективности высшей меры наказания: «Смертная казнь, с моей точки зрения, не приносит ничего, кроме мести».[26]

Обермайер, который вернулся в Соединенные Штаты еще до проведения казней, утверждал, что Вудс все свои экзекуции, в том числе и самую известную, исполнял с надлежащим профессионализмом. «Для него это была всего лишь работа. Уверен, что он считал себя наемным работником, скорее мясником со скотобойни в Канзасе, нежели безумным фанатиком вроде тех, кто обезглавил Марию-Антуанетту на площади Согласия».

Однако неудивительно, что после холокоста понятия мести и правосудия смешались воедино, невольно сказавшись и на действиях палачей.

Что до Вудса, то он ошибся насчет собственной смерти. В 1950-м палач случайно погиб от удара электричеством, когда чинил проводку на Маршалловых островах.