Читать книгу Демонолог - Эндрю Пайпер - Страница 9

Я сижу на корме кораблика, ловя ртом воздух. Пытаюсь думать только о Тэсс, о возвращении к Тэсс, о бегстве вместе с Тэсс. Отпустить няньку, позвонить в аэропорт, заказать водное такси. И оставить позади этот тонущий город.

И все же другие мысли так и лезут в голову. Мой профессорский мозг придумывает сноски, предлагает интерпретации. Обрабатываемый и анализируемый при этом текст – это последний час моей жизни. А его чтение – бессмысленное, неостановимое – заключается в том, что я пытаюсь вспомнить, что было написано при моих предыдущих знакомствах с описаниями встреч человека с демоном.

Я пытаюсь вызвать в памяти лицо Тэсс, чтобы оно встало перед моим мысленным взором. Но вместо него там появляется мужчина в кресле. Кожа слезает с его лица, обнажая истинную физиономию того, что находится внутри него.

От этого зрелища мои мысли уходят куда-то в сторону, к чему-то другому.

К демону из земли Гадаринской. Он дважды упоминается в Евангелиях – от Луки и от Марка. Как там рассказывается, однажды Иисусу встретился «один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, в одежду не одевавшийся и живший не в доме, а в гробах». Увидев Христа, демон попросил, чтобы тот его не мучил. Иисус спросил, как его зовут, и в ответ услышал: «Легион; потому что много бесов вошло в него». И Спаситель изгнал их из него, переселив их в стадо свиней, пасшихся неподалеку.

Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло.

Мужчина, привязанный к креслу по адресу Санта-Кроче, номер 3627, связанный так же, как тот одержимый бесами человек из земли Гадаринской, которого неоднократно и безуспешно связывали, он тоже утверждал, что у него нет имени, хотя он состоит из множеств. А потом стадо свиней, топающих по направлению ко мне в этой паутине улочек и переулков. Либо у меня была галлюцинация, либо это совпадение, исключающее любую случайность.

«Прекрати!» – велит мне О’Брайен, сидящая у меня в голове.

Но это невозможно прекратить.

Еще один старинный текст, на сей раз апокрифический. Compendium Maleficаrum[25], написанный братом Франческо-Мария Гуаццо в 1608 году, был принят Ватиканом и другими церковными организациями и теологами в качестве первостепенного руководства в вопросах одержимости бесами и их изгнания, экзорцизма. Гуаццо предлагает пятьдесят способов для подтверждения того, что одержимость действительно имеет место, в число которых входит ощущение мурашек («муравьев») под кожей, а также способность точно предсказывать события и голоса, звучащие в голове одержимого и говорящие то, чего он не может понять, но что при этом, несомненно, истинно.

Все эти три знамения были, в частности, явлены мне в моем вроде как гриппозном состоянии, симптомы которого включают в себя и сводящую с ума чесотку, которая заставила меня даже подумать о том, чтобы спрыгнуть с вапоретто и немного остудиться в водах Канале Гранде. И как мне следует понимать весь этот список городов, которые мне перечислило это нечто, обитающее внутри мужчины, вместе с приложенными к ним цифрами? Это какой-то код? Адрес? Номера телефонов? Чем бы они ни были, они как-то связаны с датой, которая наступит через несколько дней. 27 апреля. Когда «мир будет отмечен пришествием наших множеств».

А потом голос моего отца. Говорящий мне, что это должен был быть я.

«Я же велела тебе не задумываться», – говорит Элейн.

Все эти достопримечательности, про которые я вычитал в путеводителях, мелькают мимо, когда вапоретто приближается к отелю, но я сейчас не в состоянии припомнить их названия, не говоря уж о подробностях их прошлого, которые я узнал оттуда же. Это просто старые красивые здания. Я уже не испытываю к ним вчерашнего почтения: сегодня их фасады говорят только о фальши, а изысканные украшения означают лишь попытку скрыть, замаскировать ненасытную алчность их владельцев. У меня нет сил на это смотреть. Такое ощущение, что этот мой грипп, который вовсе и не грипп, словно превратил меня в рентгеновский аппарат, дал возможность заглядывать внутрь этих зданий, видеть людей, которые их построили, и понимать их истинные мотивации. Положение, приводящее в ужасное полное отчаяние. Клаустрофобия, вызванная тем, что я человек.

Это ощущение предваряет возврат памяти. Того, что я искусно и профессионально избегал вспоминать в течение своей научной деятельности и семейной жизни с помощью таких маленьких трюков и приемов изворотливости, которым можно научить свой мозг, чтобы он действовал так каждый день. Теперь эти воспоминания вернулись ко мне с такой ясностью и четкостью, что я не в силах закрыться от них.

Мой братец, он тонет.

Его руки колотят по воде реки позади нашего семейного домика, его голова уходит под воду и больше не появляется. Потом и руки тоже перестают двигаться. Он плывет вниз по течению. Медленнее, чем катится река, словно его ноги волочатся по дну, сопротивляясь даже после смерти.

Мне тогда было шесть лет.

– Мистер Аллман?

Надо мной кто-то стоит. Мужчина в черном костюме протягивает мне руку.

– Да?

– С возвращением в «Бауэр»! Вам понравилась ваша поездка?

Я бросаюсь наверх, в наш номер. Это занимает всего минуту или две, но кажется, что время тянется мучительно долго. Что его растягивает, так это новые чудовищные видения того, что я сейчас обнаружу, как только открою дверь номера.

Тэсс ранена.

Тэсс рычит и бьется, как тот мужчина в кресле, а нянька не в силах ее успокоить и унять.

Тэсс нет на месте.

Я упустил ее, я ее ужасно подвел, подставил. Меня заманили в ловушку, обдурили, направили в этот дом в Санта-Кроче – это был всего лишь отвлекающий маневр. Цель была не в том, чтобы заснять на камеру некий феномен, а в том, чтобы разделить нас, убрать меня подальше от дочери в этом чуждом городе, чтобы потом ее можно было увезти.

И все же, когда я пинком распахиваю дверь в наш номер, она там. Стеклянные двери гостиной раскрыты настежь, за ними сверкает Канале Гранде. Тэсс пишет что-то в своем дневнике, сидя на диване, нянька смотрит мыльную оперу по телевизору.

– Папа!

Дочь бросается ко мне. Вознаграждает меня крепким объятием, чего почти достаточно, чтобы заставить мое болезненное состояние убраться прочь.

– Ты весь такой горячий, – говорит она, прикасаясь к моим рукам и щекам.

– Сейчас приду в норму, и все будет о’кей.

– А твои глаза!

– Что с ними?

– Они у тебя все типа серьезно покраснели!

– Это просто легкий грипп. Не волнуйся, моя милая.

Нянька стоит позади Тэсс, стараясь сохранять на лице улыбку. Но она тоже находит мой внешний вид пугающим. Один взгляд в зеркало в передней, и я и сам вижу почему.

– Спасибо. Grazie.

Я передаю женщине стопку евро, это почти двойная плата в сравнении с оговоренной суммой, но тем не менее она берет ее с некоторой опаской, словно то, чем я заболел, может через бумагу передаться ей.

Когда она уходит, я говорю дочери, что нам надо уезжать.

– Потому что ты заболел?

– Нет, детка. Потому что… Мне здесь не нравится.

– А вот мне здесь нравится!

– Нет, это неподходящее место. Я хочу сказать… – начинаю я и замолкаю, пытаясь придумать правдоподобное объяснение. А потом решаю сказать правду: – Я хочу сказать, что не уверен, что нам тут безопасно оставаться.

Я не намерен пугать девочку. Да она и не пугается. Ее лицо демонстрирует совсем другое выражение, которое я не вполне понимаю. Что-то вроде решимости. Гримаса, которая показывает желание продолжать спор.

Что бы это ни было, это все по моей вине. Какого черта меня дернуло сказать ей именно это?

Ответ очевиден: это сказал не я. Это то, что преследовало меня всю дорогу до отеля. Нечто, присутствующее сейчас в этом номере, помимо Тэсс и меня самого.

– Собирай свои вещи, – говорю я. – А мне нужно сделать пару звонков.

Возможно, всему виной та сосредоточенность, которая потребовалась мне, чтобы набрать на айфоне номера аэропорта для выяснения, какой рейс отправляется нынче вечером (к счастью, оказалось, что есть рейс «Алиталии» до Лондона, а потом рейс «Бритиш Эйруэйз» до Нью-Йорка). Или, может быть, дело в том, что мне просто необходимо оказаться как можно дальше от того мужчины в доме номер 3627. В любом случае мне почти сразу становится намного лучше. Ветерок, проникающий сквозь распахнутые двери, высушивает пот у меня на шее, помогает мне остыть. Желудок перестает бунтовать, успокаивается. А что еще лучше – черные мысли, преследовавшие меня на всем пути назад на вапоретто, уже ушли, отступили, оставив меня более успокоенным и бодрым, чем когда-либо в последние несколько недель. Был ли этот день настолько странным и даже сверхъестественным? Несомненно. Какой-то заговор, состряпанный где-то в нижнем мире? Не слишком похоже, черт побери.

Но что теперь делать с видеокамерой? Покончив с телефонными разговорами, я замечаю ее на кофейном столике. Глаз объектива смотрит прямо на меня. Внутри этой машинки – человек в кресле. Его зубовный скрежет и судороги. А еще города и номера. Безжизненный голос. Мой отец.

Я сперва решаю оставить камеру здесь, но вместо этого быстро ее упаковываю, прячу под носками, словно опасаюсь, что она может как-то уничтожить свое содержимое. Я в данный момент слишком запутался, чтобы понять, откуда мне это известно, но то, что я с ее помощью задокументировал, может оказаться важным. Это не значит, что я когда-либо вознамерюсь снова просмотреть эту запись. Но сидящий во мне ученый – архивист, просвещенный противник уничтожения исторических документов – не одобряет, что она может пропасть, исчезнуть. Как и любой другой текст, эта видеозапись может содержать нечто чрезвычайно важное, чего можно не заметить при первом прочтении.