Читать книгу Джульетта - Энн Фортье - Страница 5

I.II

Оглавление

Вытаскивай свой меч: сюда идут двое из дома Монтекки!


Сколько себя помню, тетка Роуз держалась кремнем, чтобы не дать мне или Дженис съездить в Италию.

– Сколько раз вам повторять, – возмущалась она, – что это неподходящее место для приличных девушек?

Позже, поняв, что пора менять стратегию, тетка мелко трясла головой, стоило затронуть эту тему, и хваталась за сердце, словно собираясь умереть от одной мысли об Италии.

– Поверьте мне, – пифией вещала она, – Италия – сплошное разочарование, а итальянские мужчины – свиньи!

Меня всегда задевало необъяснимое теткино предубеждение против страны, где я родилась, но после достопамятной поездки в Рим я была готова с ней согласиться. Италия действительно разочаровала, а после знакомства с итальянцами – по крайней мере их подвидом в полицейской форме – свиньи сильно выросли в моих глазах.

Стоило спросить тетку Роуз о наших родителях, она заводила старую пластинку.

– Сколько раз вам повторять? – ворчала она, раздраженная, что ее отрывают от чтения газет, которые она брала в руки не иначе как в маленьких хлопковых перчатках, чтобы краска не пачкала руки. – Ваши родители погибли в автомобильной аварии в Тоскане, когда вам было по три года.

К счастью для Дженис и меня, продолжала тетка Роуз, они с покойным дядей Джимом, благослови Господь его душу, удочерили нас сразу после трагедии, плюс нам просто сказочно повезло, что у них никогда не было своих детей. Мы избежали итальянского сиротского приюта и не жуем спагетти каждый день, а живем себе припеваючи в насквозь прогнившем деревянном доме в Виргинии, и самое меньшее, что мы можем сделать в благодарность, это прекратить изводить тетку Роуз вопросами, на которые она не знает ответов. И пусть кто-нибудь из нас сделает ей еще один мятный джулеп, потому что от нашего бесконечного нытья у нее разболелись суставы.

Ночью на борту самолета, летевшего в Европу, глядя в иллюминатор на непроглядно-черный Атлантический океан, я перебирала в памяти старые ссоры, тоскуя даже по сердитой воркотне тетки Роуз. Вот бы побыть с ней хоть часок, пусть она даже брюзжала бы все шестьдесят минут. Теперь мне даже не верилось, что тетка доводила меня до того, чтобы я хлопнула дверью и, демонстративно топая, убежала наверх. Столько драгоценного времени бездарно потрачено на упрямое молчание в запертой ванной!

Тонкой салфеткой я сердито вытерла слезу, катившуюся по щеке, твердо сказав себе: сожаления – пустая трата времени. Надо было чаще писать тетке Роуз, чаще звонить и говорить, что я ее люблю, но теперь слишком поздно. Я не в силах исправить грехи прошлого.

К горю примешивалось что-то другое, не дававшее мне покоя. Мучили ли меня плохие предчувствия? Нет, предчувствия подсказывают, что впереди ждет что-то плохое. Я же не находила себе места, потому что не знала, ждет меня хоть что-нибудь или нет. Скорее всего и на этот раз я прокачусь без толку. Но в собственном банкротстве мне было некого винить, кроме себя.

Я выросла с уверенностью, что унаследую половину состояния тетки Роуз, и даже не пыталась заработать собственное. Мои ровесницы упорно карабкались вверх по скользкому карьерному шесту, изо всех сил впиваясь в него наманикюренными ногтями, а я выбирала работу, к которой лежало сердце, – например, летние лагеря с шекспировским уклоном, зная, что рано или поздно теткино наследство покроет мой растущий долг по кредитному счету. В результате сейчас мне практически было не на что надеяться, кроме призрачного сокровища матери, которую я почти не помнила, на давно потерянной родине.

После окончания аспирантуры я не обзавелась своей квартирой, ночуя в основном у друзей по антивоенному движению и съезжая всякий раз, когда подворачивалась халтурка с преподаванием Шекспира. Отчего-то пьесы Барда прочно засели в моей голове (остальное там не задерживалось), и мне совсем не надоедало в тысячный раз возвращаться к «Ромео и Джульетте».

Иногда я учила взрослых, но предпочитала работать с детьми, которые относились ко мне как к ровне. Я радовалась, хотя и понимала, что это, строго говоря, не комплимент. Должно быть, мудрые дети чувствовали, что я так и не повзрослела и в свои двадцать пять осталась неуклюжей девчонкой, пытающейся выразить – а чаще скрыть – поэзию, буйствующую в моей душе.

Карьере отнюдь не помогало то, что я совершенно не представляла, чему себя посвятить. Когда люди спрашивали, кем я хочу стать, я не знала, что ответить. Пытаясь представить себя лет через пять, я всякий раз словно заглядывала в большую черную воронку. Под плохое настроение я интерпретировала черноту как знак того, что мне суждено умереть молодой, а причину, по которой я не в состоянии представить свое будущее, видела в его отсутствии. Мои мать и бабушка, родная сестра тетки Роуз, прожили совсем мало – семью словно преследовал злой рок, и когда подворачивалась выгодная ипотека или рабочий контракт, я всякий раз отказывалась в последнюю минуту из тайного опасения не дожить до завершения начатого.

Всякий раз, когда я приезжала домой на Рождество или летние каникулы, тетка Роуз умоляла меня остаться у нее и покончить с этим бессмысленным существованием. «Ты же знаешь, Джулия, – говорила она, обирая сухие листья с цветка на окне или вешая на елку ангелочков, – что всегда можешь пожить у меня и подумать, к чему себя применить».

Искушение было сильным, но согласиться я не могла. Дженис, прекрасно зарабатывая на элитарном сватовстве, снимала трехкомнатную квартиру с видом на искусственное озеро, поэтому вернуться под теткино крылышко означало признать позорное поражение.

Теперь все изменилось. Возможность поселиться у тетки Роуз отпала навсегда. Мир, который я знала, принадлежал теперь Дженис, а мне оставалось довольствоваться содержимым коричневого конверта. Сидя в кресле самолета с пластиковым стаканчиком кислого вина, я перечитывала письмо тетки Роуз, с болью в сердце сознавая, что после ее смерти я стала совсем одинока. От прежней жизни у меня остался только Умберто.

Подростком я никогда не умела заводить друзей. В отличие от меня Дженис своих закадычных и задушевных и в двухэтажный автобус не затолкала бы. Всякий раз, когда сестрица тусовалась по вечерам со своей хихикающей свитой, тетка нервно кружила по комнате, притворяясь, что ищет увеличительное стекло или свой особый карандаш для кроссвордов, и в конце концов присаживалась на диван, якобы заинтересовавшись книгой, которую я читала.

«Ты же знаешь, Джулия, – говорила она, снимая крошечные ниточки с моих пижамных брюк, – я легко могу себя занять. Если ты хочешь куда-нибудь сходить с подругами…» Ее предложение на некоторое время повисало в воздухе, пока я наскоро придумывала подходящий ответ. Ведь дома я оставалась не потому, что жалела Роуз, просто мне было неинтересно ходить по клубам. Всякий раз, когда я позволяла вытащить себя в какой-нибудь бар, рано или поздно вокруг собирались разномастные придурки и офисные ботаники, уверенные, что они попали в сказку и, прежде чем кончится ночь, я выберу одного из них.

Воспоминания о тетке Роуз, деликатно, как умела только она, подсаживавшейся ко мне и настаивавшей, чтобы я отправлялась веселиться, болезненно отозвались в сердце. Печально глядя через засаленное маленькое окошко самолета в пустоту снаружи, я думала, уж не стала ли вся эта поездка наказанием за то, как я обращалась с теткой. Может, Бог собрался устыдить меня авиакатастрофой или мне суждено добраться до Сиены и узнать, что кто-то уже завладел семейным сокровищем?

Чем больше я об этом думала, тем крепче становилась моя уверенность, что все это «утка». Не исключено, что под конец тетка повредилась рассудком и сокровище на поверку окажется ее заветной мечтой. Даже если, против ожиданий, двадцать с лишним лет назад, когда мы уехали в Америку, в Сиене и оставалось что-то ценное, где гарантии, что оно до сих пор там? Учитывая плотность населения в Европе и изобретательность человечества в целом, я очень удивлюсь, если в центре лабиринта все же окажется кусочек сыра, когда – и если – я туда доберусь.

Единственное, что поддерживало меня в бессонном полете, – мысль, что с каждой крошечной порцией спиртного, предложенной улыбающимися стюардессами, я уношусь подальше от Дженис. Сестрица, наверное, бегает сейчас по дому, пританцовывая от счастья, и смеется над моей незадачливостью. Слава богу, она и понятия не имеет, что я лечу в Италию, потому что бедная старуха послала меня охотиться за золотым гусем. Если поездка, как всегда, закончится ничем, лучше, чтобы никто не плясал от радости.


Мы приземлились во Франкфурте при освещении, отдаленно напоминающем солнечный свет. Я вышла из самолета, шаркая шлепанцами, с набрякшими веками и застрявшим в горле куском яблочного штруделя. До самолета во Флоренцию оставалось больше двух часов. В зале ожидания я улеглась поперек трех сидений и закрыла глаза, подложив под голову сумку-макраме и от усталости махнув рукой на остальное.

Уже проваливаясь в сон, я почувствовала, что меня гладят по руке выше локтя.

– Ай-ай, – послышался голос, в котором смешивались кофе и табачный дым. – Mi scusi![5]

Я открыла глаза. Сидевшая рядом женщина торопливо стряхивала крошки с моего рукава. Пока я дремала, зал заполнился людьми, и на меня поглядывали как на бездомную – с брезгливым сочувствием.

– Не беспокойтесь, – сказала я, садясь. – Я все равно выгляжу как черт-те что.

– Возьмите. – Она протянула мне половинку своего круассана, видимо в качестве компенсации. – Вы, должно быть, голодны.

Я взглянула на незнакомку, удивившись ее доброте.

– Спасибо.

Слово «элегантная» по отношению к ней звучало бесцветно. Дама была в годах, но возраст явно не убавил ветер в ее парусах. Все у нее в наряде было тщательно подобрано и прекрасно сочеталось одно с другим: не только помада с лаком для ногтей, но и золотые жуки на туфлях, и сумочка, и броская шляпка поверх безукоризненно уложенных волос. Я сразу заподозрила – а дразнящая улыбка незнакомки убедительно подтвердила, – что эта женщина имеет все основания быть довольной собой. Обладательница крупного состояния (или мужа с толстым кошельком), она ничуть не беспокоилась о том, чтобы замаскировать закаленную опытом душу тщательным уходом за телом.

– Вы летите во Флоренцию? – спросила она с сильным, очень приятным акцентом. – Смотреть так называемые произведения искусства?

– Нет, в Сиену, – сказала я с набитым ртом. – Я там родилась, но ни разу не приезжала.

– Как чудесно! – воскликнула она. – Но как странно! А почему не приезжали?

– Это долгая история.

– Расскажите! Вы должны мне все рассказать. – При виде моей нерешительности она, спохватившись, протянула руку: – Извините, я ужасно любопытна. Меня зовут Ева-Мария Салимбени.

– Джу… Джульетта Толомеи.

Женщина чуть не упала с кресла.

– Толомеи? Ваша фамилия Толомеи? Ушам не верю! Это невозможно! Подождите, у вас какое место? В самолете? Дайте мне взглянуть… – Она ловко выдернула посадочный талон у меня из пальцев. – Секундочку! Никуда не уходите!

Я проводила ее взглядом до регистрационной стойки, соображая, всегда ли эксцентричная Ева-Мария Салимбени так себя ведет. Насколько я поняла, она пыталась поменять мое место, чтобы мы сидели рядом весь полет, и, судя по улыбке, ей это удалось.

– Вуаля! – вручила она мне новый талон. Взглянув на него, я чуть не засмеялась от радости: чтобы продолжать разговор, синьора Салимбени пересадила меня в первый класс.

Когда мы взлетели, Ева-Мария живо вытянула из меня всю историю. Единственное, что я утаила, – мои двойные имя-фамилию и якобы оставленное матерью сокровище.

– Итак, – подытожила синьора Салимбени, – вы направляетесь в Сиену смотреть Палио?

– Что смотреть?

Мой вопрос заставил ее поперхнуться.

– Палио! Скачки! Сиена славится скачками Палио! Разве домоправитель вашей тетки, этот умный Альберто, вам о них не рассказывал?

– Умберто, – поправила я. – Вроде бы рассказывал, но я не знала, что они проходят и сейчас. Его рассказы о Палио звучали как старинный роман, с рыцарями в сверкающих доспехах и прочим антуражем.

Ева-Мария закивала.

– История Палио уходит корнями в самую… – она замялась, подыскивая английское слово, – глушь Средневековья. Сейчас скачки проходят в Кампо перед зданием городской ратуши с участием профессиональных жокеев, а когда-то силами мерялись благородные юноши на боевых конях. Участникам Палио полагалось проскакать предместья и еще полгорода и остановиться перед Сиенским собором.

– Просто драма из старинной жизни, – сказала я, все еще несколько теряясь от столь активной любезности. Может, итальянка считает своим патриотическим долгом просвещать иностранцев об истории Сиены?

– О! – воскликнула Ева-Мария, округлив глаза. – Это величайшая драма нашей жизни. Месяцами сиенцы говорят исключительно о лошадях, соперниках и сделках с жокеями. – Она с любовью покачала головой. – Это у нас называется «дольче пауция» – «сладкое безумие». Однажды заразившись, не захочешь уезжать.

– Умберто всегда говорил, что Сиена не поддается объяснению, – сказала я, вдруг остро захотев, чтобы он оказался рядом и тоже послушал эту необычную даму. – Нужно быть там и услышать барабаны, чтобы понять.

Ева-Мария благосклонно улыбнулась, словно королева, принимающая комплимент.

– Он прав. Это нужно почувствовать… – она положила руку мне на грудь, – там.

У другой этот жест вышел бы крайне неприличным, но Ева-Мария принадлежала к тому сорту людей, которые умеют себя подать.

Стюардесса подливала шампанское, а новая знакомая все рассказывала мне о Сиене.

– Не попадите в неприятности, – поучала она, подмигивая. – Туристы вечно попадают в неприятности. Они не понимают, что Сиена – это не просто город, но семнадцать округов-контрад, и у каждой контрады своя территория, собственный магистрат и свой герб. – Ева-Мария с заговорщическим видом коснулась своим бокалом моего. – Если заблудились, ищите на углах домов маленькие фаянсовые таблички. Они помогут сориентироваться, в какой контраде вы находитесь. Ваша семья, Толомеи, принадлежит к контраде Совы; вашими союзниками являются Орел, Дикобраз и… остальных забыла. Для сиенцев контрады составляют смысл и суть жизни: это и ваши друзья, и ваши соседи, ваши союзники и ваши соперники. И так круглый год.

– Значит, моя контрада – Сова, – с удовольствием повторила я, вспомнив, как Умберто порой называл меня встопорщенной совой, когда я была не в настроении. – А к какой контраде принадлежите вы?

В первый раз за весь наш долгий разговор Ева-Мария опустила глаза: вопрос оказался ей неприятен.

– Ни к какой, – пренебрежительно сказала она. – Нашу семью изгнали из Сиены много веков назад.


Задолго до приземления во Флоренции синьора Салимбени настояла на том, чтобы подвезти меня в Сиену. Это ей по дороге домой в Валь-д’Орсию, объяснила она, и никакого тут беспокойства. Я возражала, что прекрасно доберусь на автобусе, но Ева-Мария явно не доверяла общественному транспорту.

– Dio santo![6] – воскликнула она, когда я отклонила ее сердечное предложение. – Почему вы хотите ждать автобус, который ходит раз в три часа, если можете прекрасно доехать со мной на новой машине моего крестника? – Видя, что я готова сдаться, она очаровательно улыбнулась и, приблизов ко мне лицо, выложила основной козырь: – Джульетта, я буду страшно разочарована, если нам не удастся продолжить этот интересный разговор!

Рука об руку мы прошли таможню, где офицер едва взглянул в мой паспорт, будучи не в силах оторваться от декольте Евы-Марии. Потом, когда я писала претензию на пропавший багаж, заполняя целый ворох бланков карамельного цвета, Ева-Мария стояла рядом, постукивая по полу лодочкой от Гуччи, а багажный клерк клялся жизнью, что лично займется поисками моих чемоданов, пусть даже для этого придется обыскать полмира, и в любое время дня и ночи привезет их в Сиену, в отель «Чиусарелли», – адрес, который Ева-Мария написала на листке губной помадой и сунула ему в карман.

– Понимаешь, Джульетта, – объяснила она, когда мы вместе вышли из терминала, катя в тележке одинокую сумочку Евы-Марии. – Пятьдесят процентов они видят, а остальные пятьдесят процентов им кажется, что они видят. А! – Она возбужденно замахала черному седану с работающим мотором, занявшему полосу для пожарных машин. – Вот и он! Прекрасный автомобиль, правда? – Она ткнула меня локтем и подмигнула: – Новая модель.

– Вот как? – вежливо сказала я. Машины никогда не были моей страстью, в основном потому, что к машине, как правило, прилагался парень. Дженис с ходу определила бы марку и модель и внесла бы в список дел непременно переспать с владельцем тачки, припарковавшись где-нибудь в живописном местечке на побережье Амальфи. Нет нужды говорить, что ее список дел радикально отличался от моего.

Ничуть не задетая моим равнодушием, Ева-Мария притянула меня поближе и прошептала на ухо:

– Ничего не говори, я хочу сделать сюрприз. О, ну какой же он у меня красавец! – Она воркующе засмеялась и повела меня к машине: – Чао, Сандро!

Молодой человек обошел седан, чтобы нас приветствовать.

– Чао, madrina![7] – Он расцеловал крестную мать в обе щеки и без возражений вытерпел поглаживание по густым черным волосам. – Bentornata![8]

Ева-Мария сказала правду. Ее крестник был убийственно хорош собой, и хотя меня вряд ли можно считать авторитетным источником в отношении типичного поведения женщин, думаю, при виде его женщины падали штабелями.

– Алессандро, я хочу тебя познакомить. – Было заметно, какого труда бедной женщине стоит сдержать ликование. – Это моя новая подруга, мы познакомились в самолете. Ее зовут… Джульетта Толомеи, представляешь?!

Алессандро заинтересованно посмотрел на меня глазами цвета сушеного розмарина, от которых Дженис заплясала бы румбу по всему дому, извиваясь в нижнем белье и подвывая в импровизированный микрофон из щетки для волос.

– Чао! – сказала я, соображая, уж не поцелует ли он и меня заодно.

Не поцеловал. Оглядев мои косички, мешковатые бермуды и шлепанцы, Алессандро криво улыбнулся и что-то сказал по-итальянски.

– Извините, я не понимаю по…

Увидев, что непривлекательная американка еще и ни бум-бум по-итальянски, крестник Евы-Марии потерял ко мне всякий интерес. Не повторив по-английски предыдущую фразу, он бросил:

– Багажа нет вообще?

– Куча. Но все отправилось в Верону.

Через пару секунд я уже сидела на заднем сиденье седана рядом с Евой-Марией, и мы мчались по прелестной Флоренции. Убедив себя, что угрюмое молчание Алессандро явилось сугубым следствием плохого знания английского – мне-то что? – я упивалась бурлившим внутри возбуждением. Я снова здесь, в стране, дважды выплюнувшей меня за свои границы, да еще и успешно просочилась в модный класс. Мне не терпелось позвонить Умберто и обо всем рассказать.

– Ну что, Джульетта, – сказала Ева-Мария, с удобством устроившись на мягком сиденье, – я буду осторожна и не скажу… слишком многим, кто ты.

– Я? – чуть не засмеялась я. – Я же никто!

– Как так – никто? Ты Толомеи!

– Вы мне только что сказали, что Толомеи жили очень давно.

Ева-Мария коснулась указательным пальцем кончика моего носа:

– Нельзя недооценивать влияние событий, случившихся много времени назад. Это прискорбный недостаток современных мужчин. Советую тебе, гостья из Нового Света, больше слушать и меньше говорить. Здесь родилась твоя душа. Поверь мне, Джульетта, здесь ты встретишь людей, для которых ты значишь очень много.

Я покосилась в зеркало заднего вида и встретилась взглядом с прищуренными глазами Алессандро. Виной тому английский или нет, он явно не разделял симпатии крестной мамы к моей особе, но был слишком хорошо воспитан, чтобы озвучить свое мнение. Поэтому он согласился терпеть мое присутствие в своей новой машине, коль скоро я буду благодарно знать свое место.

– Толомеи, – продолжала Ева-Мария, которую ничуть не заботила очевидная неприязнь ко мне ее крестника, – это одно из самых богатых и влиятельных семейств в истории Сиены. Они были частными банкирами и исконно соперничали с нами, Салимбени, за влияние в городе. Доходило до того, что наши предки поджигали друг другу дома и убивали детей в постелях.

– Так мы были врагами? – поразилась я.

– Еще бы! Смертельными! Ты в судьбу веришь? – Ева-Мария положила руку на мою и легонько сжала. – Я верю. Наши семейства, Толомеи и Салимбени, исстари враждовали, тяжко, кроваво… В Средние века мы бы резали друг дружке глотки, как Монтекки с Капулетти. – Она посмотрела на меня в упор: – В двух семьях, равных властностью и славой, в Сиене пышной разгорелся вновь вражды минувших дней раздор кровавый…[9] – знаешь эту пьесу?

Я молча кивнула, слишком взволнованная, чтобы ответить, и Ева-Мария ободряюще похлопала меня по руке.

– Не волнуйся, я уверена, что мы с тобой подружимся и похороним наконец эту старую распрю. Вот почему… – Она вдруг резко подалась вперед: – Сандро! Я рассчитываю, что ты позаботишься о безопасности Джульетты в Сиене! Ты меня слышишь?

– Мисс Толомеи, – сухо отозвался Алессандро, не поворачивая головы, – нигде не будет в безопасности, кто бы ее ни охранял.

– Это что за разговоры? – вскинулась Ева-Мария. – Она Толомеи, и наш долг ее защищать!

Алессандро снова взглянул на меня в зеркало заднего вида. У меня возникло ощущение, что он видит меня насквозь и понимает гораздо лучше, чем я его.

– Может, она сама не захочет нашего покровительства.

В его словах мне послышался скрытый вызов. Я поняла, что, несмотря на акцент, крестник Евы английский знает прекрасно. Значит, у его подчеркнутой сдержанности иные причины.

– Я очень благодарна вам за то, что подвезли, – сказала я, улыбнувшись самой очаровательной из своих улыбок. – Но я уверена: в Сиене совершенно безопасно.

Он принял комплимент, едва обозначив кивок.

– Что привело вас в эти края? По делу приехали или отдохнуть?

– Э-э… отдохнуть, конечно.

Ева-Мария восторженно захлопала в ладоши:

– Тогда мы должны позаботиться, чтобы ты не разочаровалась! Алессандро знает все тайны Сиены, не правда ли, caro?[10] Он покажет тебе достопримечательности, замечательные уголки, которых без него ты нипочем не найдешь! О, это будет лучший отпуск в твоей жизни!

Я открыла рот, но не нашлась что сказать, поэтому просто его закрыла. По хмурой мине Алессандро стало ясно, что водить меня по Сиене – последнее, чем он хотел бы заняться на неделе.

– Сандро! – Голос Евы-Марии стал резким. – Ты ведь позаботишься, чтобы Джульетта не скучала, да?

– Для меня нет большего счастья, – буркнул Алессандро, включая радио.

– Вот видишь! – Ева-Мария ущипнула меня за побагровевшую щеку. – Что бы ни писал Шекспир, мы все-таки можем быть друзьями!

Окружающий мир превратился в сплошной виноградник, за ботливо прикрытый широким, надежным голубым плащом небес. Это мой родной край, здесь я родилась, но тем не менее чувствовала себя чужой, непрошеной гостей, прокравшейся через черный ход, чтобы отыскать и присвоить то, что мне не принадлежит.


Когда мы наконец остановились перед отелем «Чиусарелли», я почувствовала огромное облегчение. Ева-Мария, более чем любезная всю поездку, много рассказывала мне о Сиене, но после бессонной ночи и потери багажа меня хватало только на краткие вежливые реплики.

Все мое имущество уместилось в двух чемоданах. В ночь после похорон я упаковала туда все мое детство и около полуночи уехала на такси под торжествующий хохот Дженис. Одежда, книги, всякие безделушки теперь отправились в Верону, а я оказалась в Сиене с зубной щеткой, недоеденной плиткой гранолы и наушниками от плеера.

Остановившись у отеля и галантно открыв мне дверцу машины, Алессандро сопроводил меня в вестибюль, чего ему делать явно не хотелось. Меня соответственно тоже не радовала эта вынужденная любезность, но Ева-Мария следила за нами с заднего сиденья, а я уже убедилась, что эта женщина умеет настоять на своем.

– Прошу, – сказал Алессандро, открыв мне дверь. – После вас.

Мне ничего не оставалось, как войти. Гостиница встретила нас холодным, безмятежным спокойствием. Гладкие мраморные колонны поддерживали высокий потолок, и лишь откуда-то снизу, из-под пола, доносились едва слышные звуки – пение и звяканье кастрюль и сковородок.

– Buongiorno! – Из-за приемной стойки с монаршим величием поднялся мужчина в костюме-тройке. Бронзовая табличка сообщала, что это диретторе Россини. – Benvenu… А! – перебил он себя, увидев Алессандро. – Benvenuto, capitano[11].

Положив руки на зеленый мрамор, я, как мне казалось, обаятельно улыбнулась.

– Здравствуйте, я Джульетта Толомеи. Для меня забронирован номер. Извините, секундочку… – Я обернулась к Алессандро: – Ну все, теперь я в безопасности.

– Простите, синьорина, – возразил диретторе Россини, – но у нас нет брони на ваше имя.

– Как же так, я была уверена… А что, мест нет?

– Сейчас же Палио! – развел руками диретторе. – Гостиница полна! Но… – Он постучал по монитору. – У меня есть номер кредитной карты на имя Джулии Джейкобс. Номер забронирован на неделю для одного человека, который должен приехать из Америки. Может, это вы?

Я покосилась на Алессандро. Он встретил мой взгляд с великолепной невозмутимостью.

– Да, это я.

Диретторе Россини удивился.

– То есть вы и Джулия Джейкобс, и Джульетта Толомеи?

– Э-э… да.

– Но… – Диретторе Россини сделал маленький шажок в сторону, чтобы лучше видеть Алессандро, и приподнял брови в вежливом вопросе: – С’è un problema?[12]

– Nessun problema[13], – отозвался Алессандро, глядя на нас обоих, как я уверена, с намеренным отсутствием какого-либо выражения. – Приятного вам пребывания в Сиене, мисс Джейкобс.

Не успела я глазом моргнуть, как крестник Евы-Марии ушел, оставив меня наедине с диретторе Россини в неловком молчании. Только когда я заполнила все бланки, которые он передо мной выложил, директор гостиницы позволил себе улыбнуться:

– Значит, вы подруга капитана Сантини?

Я оглянулась.

– Вы имеете в виду человека, который только что ушел? Нет, мы не друзья. Как, вы сказали, его фамилия? Сантини?

Диретторе Россини явно счел меня непонятливой.

– Его зовут капитан Сантини! Он, как это по-вашему сказать… Глава службы безопасности Монте Паски, что в палаццо Салимбени.

Наверное, у меня сделался ошарашенный вид, потому что Россини поспешил меня успокоить:

– Не беспокойтесь, у нас в Сиене нет преступников! Сиена – очень тихий город. Был один негодяй… – хмыкнул диретторе, вызывая звонком коридорного, – и того давно посадили.

Несколько часов я мечтала о том, чтобы завалиться спать, но теперь, оказавшись в номере с кроватью, принялась бегать из угла в угол, переживая, что Алессандро Сантини пробьет меня по полицейской базе и откроет мое темное прошлое. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то в Сиене вытащил на свет старое дело Джулии Джейкобс и досрочно прервал мои поиски сокровищ.

Чуть позже, когда я позвонила Умберто сказать, что добралась нормально, он, должно быть, что-то угадал по моему голосу.

– Ничего не случилось, – ответила я на его расспросы. – Просто один «костюм от Армани» разнюхал, что у меня два имени.

– Он же итальянец, – разумно возразил Умберто. – А итальянец сквозь пальцы посмотрит на мелкое правонарушение, если нарушительница в красивых туфлях. Ты в красивых туфлях? Ты надела туфли, которые я велел тебе надеть? Принчипесса?..

В отчаянии я посмотрела на свои шлепанцы.

– Мне хана.

Заснув наконец поздно вечером, я сразу увидела сон, который не повторялся уже несколько месяцев, но преследовал меня с самого детства.

Во сне я бродила по роскошному замку с мозаичными полами и сводчатыми, как в церкви, потолками, проходя через лес массивных мраморных колонн, открывая од ну позолоченную дверь за другой и гадая, куда подевались люди. Единственным источником света служили узкие витражные окна высоко над головой. Цветные лучи тускло освещали темные углы пустых громадных залов.

Бродя по замку, я чувствовала себя потерявшимся ребенком, но особенно пугало ощутимое присутствие иных существ, которые никогда не показывались. Если я останавливалась, они начинали перешептываться и толкаться вокруг подобно призракам. Но и эти эфирные создания тоже были в ловушке и метались в поисках выхода.

Только прочитав в старших классах шекспировскую пьесу, я поняла, что мои невидимые демоны шепчут отрывки из «Ромео и Джульетты» – не как актеры со сцены, но невнятно и со сдержанной силой, словно заклинания или проклятия.

5

Извините! (ит.)

6

Господи! (ит.)

7

Крестная мать (ит.).

8

С благополучным возвращением! (ит.)

9

В оригинальные строки шекспировской пьесы Ева-Мария вместо «Вероны» вставляет «Сиену».

10

Дорогой (ит.).

11

Добрый день… Добро пожаловать, капитан (ит.).

12

Это проблема? (ит.)

13

Никаких проблем (ит.).

Джульетта

Подняться наверх