Читать книгу Джульетта - Энн Фортье - Страница 9

Сиена, год 1340-й от Рождества Христова

Смертельного удара так и не последовало.

Вместо этого брат Лоренцо, все еще стоявший на коленях и шептавший молитву в шаге от негодяя, услышал короткий отвратительный хрип. Дрожь сотрясла всю повозку, послышался глухой звук упавшего на дорогу тела, и наступила тишина. Робко приоткрыв один глаз, брат Лоренцо убедился, что несостоявшийся убийца уже не нависает над ним с обнаженным мечом. Тогда чернец нервно вытянул шею – посмотреть, куда это бандит так внезапно исчез.

Он лежал на краю придорожной канавы, изломанный и окровавленный, – человек, который еще несколько секунд назад был самоуверенным предводителем шайки грабителей. Каким простым и хрупким он выглядит теперь, подумал брат Лоренцо, с кинжалом, торчащим из груди, и струйками крови, стекавшими из дьявольского рта в ухо, немало слышавшее напрасной слезной мольбы.

– Матерь Божья! – Чернец благодарно воздел к небесам сложенные руки. – Спасибо тебе, о Пресвятая Дева, спасшая жизнь твоего недостойного служителя!

– Пожалуйста, пожалуйста, брат, только я не дева.

Услышав какой-то загробный голос и спохватившись, что говоривший находится совсем близко и весьма грозно выглядит в шлеме с плюмажем, кирасе и с копьем в руке, брат Лоренцо вскочил на ноги.

– Святой Михаил! – воскликнул он с восторгом и ужасом. – Ты спас мне жизнь! Этот человек – негодяй, он едва не убил меня!

Святой поднял забрало, открыв юное лицо.

– Да, я так и понял, – сказал он вполне человеческим голосом. – Но вынужден снова тебя разочаровать – я и не святой.

– Кто бы ты ни был, благородный рыцарь, – вскричал брат Лоренцо, – твое появление поистине чудо, и я уверен, что Пресвятая Дева щедро вознаградит тебя за этот поступок в раю!

– Спасибо, брат, – отозвался молодой рыцарь. В его зеленых глазах заплясали лукавые искры. – Будешь говорить с ней в следующий раз, передай, что меня вполне устроит награда на земле. Другая лошадь, например. С этой я уж точно опозорюсь на Палио.

Брат Лоренцо моргнул раз-другой. Он постепенно начинал осознавать, что его спаситель сказал правду: он отнюдь не святой. А судя по вольным речам о Деве Марии, он, как ни прискорбно, еще и не слишком благочестив.

В тишине отчетливо послышался тихий скрип крышки гроба – его обладательница пыталась украдкой рассмотреть своего храброго спасителя. Брат Лоренцо поспешно уселся сверху, чтобы ей помешать. Чутье подсказывало ему, что эти двое молодых людей не должны знать друг друга.

– В каких краях ты воевал, доблестный рыцарь? – начал он, решив держаться учтиво. – Едешь ли ты в Святую землю или возвращаешься домой?

Собеседник в кирасе не поверил своим ушам:

– Откуда ты взялся, чудак? Уж монах-то должен знать, что времена Крестовых походов миновали! – Он показал на Сиену: – Эти холмы, эти башни и есть моя святая земля!

– Тогда я искренне рад, – поспешно заверил брат Лоренцо, – что прибыл сюда не с дурными намерениями!

Рыцарь, однако, не был в этом убежден.

– Позволь спросить, – начал он, прищурившись, – что привело тебя в Сиену, монах? И что ты везешь в этом гробу?

– Ничего.

– Ничего? – Рыцарь оглянулся на мертвое тело у канавы. – Станут Салимбени проливать кровь из-за пустяка! Уж наверняка у тебя там что-то ценное?

– Вовсе нет! – настаивал брат Лоренцо. Он еще не оправился от потрясения и не мог вложить достаточно убедительности в свои слова, чтобы развеять подозрения незнакомца, столь хорошо владеющего искусством убивать. – В этом гробу лежит один из моих бедных братьев, ужасно изуродованный после падения с нашей колокольни три дня назад. Я должен сегодня доставить его мессиру… семье в Сиену.

К огромному облегчению монаха, подозрительное выражение на лице рыцаря сменилось сочувствием, и он больше не расспрашивал о гробе. Отвернувшись, он нетерпеливо посмотрел на дорогу. Проследив за его взглядом, брат Лоренцо не увидел ничего, кроме закатного солнца, и тут же вспомнил, что лишь благодаря этому юноше, дерзкому посланцу Небес, он может продолжать свой путь, и, слава Создателю, без всяких опасностей.

– Кузены! – крикнул его спаситель. – Наш пробный заезд встретился с препятствием в лице этого несчастного монаха!

Только тут брат Лоренцо увидел пятерых всадников, возникших прямо на фоне солнечного диска. Когда они подъехали, он разглядел, что это совсем молодые люди, занятые какими-то состязаниями. Они не были вооружены; один из них, сущий мальчишка, держал большие песочные часы. При виде мертвого тела у края канавы он выронил свою ношу, и на стекле появилась большая трещина.

– Дурная примета перед скачками, – заметил рыцарь. – Может, наш святой отец отгонит нечистого парой молитв? Так что, брат, найдется у тебя благословение для моей лошади?

Брат Лоренцо гневно посмотрел на своего спасителя, подозревая какую-то каверзу. Но тот сидел в седле с совершенно искренним видом, словно в кресле у себя дома. Увидев, что монах нахмурился, молодой человек улыбнулся и сказал:

– Ладно, этой заезженной кляче все равно никакое благословение не поможет. Но скажи мне, прежде чем мы расстанемся, друга я спас или врага?

– Благородный господин! – Устыдившись своих сомнений в человеке, которого Господь послал избавить его от смерти, брат Лоренцо вскочил на ноги и прижал ладони к сердцу: – Я обязан тебе жизнью! Отныне и навсегда я твой преданный слуга!

– Хорошо сказано, но чей ты сторонник?

– Сторонник? – Брат Лоренцо в замешательстве переводил взгляд с одного на другого, как бы ища подсказки.

– Да, – сказал мальчишка, уронивший часы. – Чью сторону ты держишь на Палио?

Шесть пар глаз сузились, когда брат Лоренцо замялся с ответом. Взгляд чернеца упал на золотой клюв на украшенном плюмажем шлеме рыцаря, на черные крылья на штандарте, привязанном к его копью, и на огромного орла, распростершего крылья на нагруднике его кирасы.

– А, ну конечно, я держу сторону… орла! Да! Великого орла, властелина неба!

К его облегчению, ответ был встречен приветственными возгласами.

– Значит, ты и вправду друг, – заключил рыцарь. – Я рад, что убил его, а не тебя. Поехали, мы проводим тебя в город. Через ворота Камоллии после захода солнца не пропускают повозки, поэтому поспешим.

– Ваша доброта, – сказал брат Лоренцо, – оставляет меня в неоплатном долгу. Дозвольте мне узнать ваше имя, чтобы вечно повторять его в смиренной молитве!

Шлем с клювом коротко качнулся в сердечном кивке.

– Я из контрады Орла. Люди зовут меня Ромео Марескотти.

– Значит, ваше бренное имя – Марескотти?

– Что значит имя? Орлы живут вечно.

– Только Небеса, – возразил брат Лоренцо, чья природная въедливость временами пересиливала благодарность, – могут даровать вечную жизнь.

Рыцарь улыбнулся.

– Тогда орел, – ответил он, развеселив своих спутников, – любимая птица Девы Марии.

Когда Ромео и его кузены доставили монаха с повозкой к названному им дому в Сиене, сумерки уже сменила темнота и недоверчивая тишина накрыла город. Двери и ставни были закрыты, засовы задвинуты, чтобы в дома не проникла нечисть, просыпающаяся с приходом ночи, и если бы не луна или случайный прохожий с факелом, брат Лоренцо неминуемо заблудился бы в густом лабиринте крутых городских улиц.

Когда Ромео спросил, к кому он направляется, монах солгал. Он слишком хорошо знал о кровавой вражде между Толомеи и Салимбени, чтобы понимать – в случае неудачного стечения обстоятельств признание о его визите к великому мессиру Толомеи может оказаться роковым. Он не знал, как поступят Ромео и его кузены, при всей их готовности помочь, и какие непристойные сплетни поползут по городу, скажи он правду. Поэтому монах ответил, что едет в мастерскую маэстро Амброджио Лоренцетти – из всех сиенцев он знал лишь его одного.

Амброджио Лоренцетти был даровитый художник, снискавший широкую известность своими фресками и портретами. Брат Лоренцо никогда не встречал его лично, но помнил, как кто-то рассказывал, что этот великий мастер живет в Сиене. Не без трепета чернец назвал это имя Ромео, но когда молодой человек ничего не возразил, монах уверился, что поступил правильно.

– Ну что ж, – сказал Ромео, осаживая лошадь посреди узкой улочки. – Вот мы и приехали. Синяя дверь.

Брат Лоренцо огляделся, удивившись, что прославленный мастер живет в столь убогом месте. От мусора и помоев было некуда ступить, и тощие кошки сверкали глазами с порогов и из темных углов.

– Благодарю вас, – сказал он, слезая с повозки, – за неоценимую помощь, добрые господа. Небеса по справедливости вознаградят ваше великодушие.

– Отойди в сторону, монах, – отозвался Ромео, спешиваясь. – Мы внесем гроб в дом.

– Нет! Не трогайте его! – Брат Лоренцо попытался встать между Ромео и гробом. – Вы мне и так достаточно помогли.

– Чепуха! – Ромео едва не отпихнул монаха в сторону. – Как ты собираешься его втаскивать без помощи?

– Я не… Бог подскажет мне способ! Маэстро поможет!

– У художников острый глаз и верная рука, но не сила. – На этот раз Ромео действительно отодвинул собеседника в сторону, но сделал это мягко, помня, что имеет дело со слабым противником.

– Нет! – воскликнул он, чуть ли не кидаясь на гроб грудью, желая заботиться о нем в одиночку. – Я вас умоляю… Нет, я приказываю!

– Ты мне приказываешь? – чуть не рассмеялся Ромео. – Эти слова разжигают во мне любопытство. Я же спас тебе жизнь, монах! Отчего это ты вдруг не в силах принять мою доброту?

По другую сторону синей двери, в мастерской, маэстро был занят обычными для этого времени суток делами: смешивал и пробовал краски. Ночь принадлежит смелым, безумцам и художникам – часто в одном лице, – и это прекрасное время для работы, потому что все заказчики уже дома, едят, пьют и спят. Никто не побеспокоит маэстро после заката.

Поглощенный любимым занятием, маэстро Амброджио не обратил внимания на шум на улице, пока не зарычал его пес Данте. Прямо со ступкой в руках художник подошел к двери и попытался оценить ожесточенность спора, разгоревшегося, судя по звукам, буквально у его порога. Ему пришла на ум величественная гибель Юлия Цезаря, павшего под ударами кинжалов римских сенаторов и очень красиво умершего – с кровью на белом мраморе и в гармоничном обрамлении колонн. Может, какой-нибудь знатный сиенец погибнет похожим образом, позволив маэстро запечатлеть эту сцену на какой-нибудь местной стене?

В этот момент забарабанили в дверь. Данте залаял.

– Тихо! – сказал Амброджио псу. – Советую тебе спрятаться, на случай если сюда ворвутся разъяренные спорщики. Я знаю таких людей куда лучше, чем ты.

Едва он открыл дверь, как в мастерскую ворвался шум скандала – несколько мужчин говорили на повышенных тонах, – и маэстро сразу оказался вовлеченным в горячий спор о чем-то, что надлежало непременно внести в дом.

– Скажите им, мой дорогой брат во Христе, – умолял запыхавшийся монах. – Скажите, что мы справимся сами!

– С чем? – заинтересовался маэстро Амброджио.

– С гробом! – ответил кто-то другой. – С телом мертвого звонаря! Смотрите сами!

– Боюсь, вы ошиблись домом, – сказал маэстро. – Я это не заказывал.

– Умоляю вас, – просил монах, – впустить нас. Я все объясню.

Маэстро ничего не оставалось, как уступить. Он распахнул двери, чтобы молодые люди смогли занести гроб в мастерскую. Его поставили посреди комнаты. Маэстро ничуть не удивился при виде молодого Ромео Марескотти и его кузенов, занятых – в который раз! – очередной проказой; что на самом деле озадачило художника, так это присутствие ломавшего руки монаха.

– Это самый легкий гроб, который мне доводилось поднимать, – сказал один из спутников Ромео. – Ваш звонарь, должно быть, ничего не весил. В следующий раз выбирайте монаха потолще, чтобы не сдуло с колокольни.

– Обязательно! – клятвенно заверил брат Лоренцо, едва сдерживая нетерпение. – Позвольте же поблагодарить вас за доброе дело, благородные господа. Спасибо вам, мессир Ромео, за спасение наших жизней… Моей, моей жизни! Вот, прошу принять… – Откуда-то из-под рясы он извлек маленькую погнутую монетку – чентезимо[24] за беспокойство.

Его рука с монетой повисла в воздухе. Никто чентезимо не взял. Помедлив, брат Лоренцо затолкал ее обратно под рясу. Уши его горели, как угли при внезапном порыве ветра.

– Все, чего я прошу, – повторил Ромео, больше для потехи, – это показать нам содержимое гроба, потому что, клянусь жизнью, там не монах, ни толстый, ни тощий.

– Нет! – Тревога брата Лоренцо сменилась настоящей паникой. – Я не могу этого допустить! Свидетельница мне Пресвятая Дева, я клянусь вам, каждому из вас, что гроб должен оставаться закрытым, или огромное несчастье постигнет нас всех!

Маэстро Амброджио пришло в голову, что он незаслуженно обходил вниманием своеобразие птиц. Маленький воробушек, выпавший из гнезда, со встопорщенными перьями и испуганными глазками-бусинками – именно так выглядел молодой монах, окруженный известными сиенскими буянами.

– Брось, монах, – увещевал Ромео. – Я же спас тебе жизнь. Разве я не заслужил толику твоего доверия?

– Боюсь, – сочувственно сказал маэстро Амброджио брату Лоренцо, – вам придется исполнить угрозу и навлечь на нас всех несчастье. Это уже дело чести.

Брат Лоренцо безнадежно покачал головой.

– Ну что ж, будь по-вашему. Я открою гроб. Но позвольте мне сперва объяснить… – Его глаза заметались по комнате – чернец придумывал объяснение, но уже через секунду кивнул и сказал: – Вы правы, в гробу лежит не монах, но не менее святое существо. Это единственная дочь моего щедрого патрона… – Он откашлялся и заговорил громче: – Которая трагически скончалась два дня назад. Он послал меня отвезти ее тело к вам, маэстро, чтобы запечатлеть ее черты на картине, прежде чем тлен навсегда исказит их…

– Два дня назад? – ужаснулся маэстро Амброджио, позабыв обо всем на свете, кроме нового заказа. – Она мертва уже два дня? Дорогой мой… – Не дожидаясь позволения монаха, он приподнял крышку гроба, чтобы оценить изменения. Но, к счастью, покойница еще не была тронута тлением. – Похоже, время еще есть, – сказал он, приятно удивленный. – Но все равно придется начать прямо сейчас. Ваш хозяин уточнил, в каком роде делать портрет? Обычно я пишу поясную фигуру в стандартном образе Девы Марии. В вашем случае могу бесплатно пририсовать Младенца Иисуса, раз уж вы ехали издалека.

– Пожалуй, изобразите ее в виде Девы Марии, – сказал брат Лоренцо, нервно поглядывая на Ромео, который опустился перед гробом на колени, с восхищением глядя на мертвое лицо. – С нашим Божественным Спасителем на руках, раз уж бесплатно.

– Ай-мэ! – воскликнул Ромео, не обращая внимания на предупреждающий жест монаха. – Как Господь мог быть таким жестоким?

– Нельзя! – крикнул брат Лоренцо, но поздно: юноша уже коснулся рукой щеки девушки.

– Такая красавица, – мягко сказал он, – не должна была умереть. Наверное, даже смерти противен ее промысел. Смотрите, она еще не похитила алость ее губ…

– Будьте же благоразумны! – не своим голосом воззвал брат Лоренцо, пытаясь опустить крышку. – Вы не знаете, какую болезнь могут передать эти губы!

– Будь она моей, – продолжал Ромео, не давая монаху закрыть гроб и нимало не заботясь о своей безопасности, – я пошел бы за ней в рай и привел ее назад. Или навеки остался с ней там.

– Да-да-да, – не выдержал брат Лоренцо, захлопнув крышку и чуть не отдавив Ромео пальцы. – Смерть превращает всех мужчин в идеальных возлюбленных. Куда только девается их пылкость, когда их дамы живы?

– Истинно так, монах, – кивнул Ромео, поднимаясь на ноги. – Ладно, довольно с меня несчастий за один вечер. Таверна ждет. Оставляю тебя с твоим скорбным поручением и пойду выпью за упокой души бедной девицы. Пожалуй, что и не одну кружку. Быть может, вино отправит меня в рай, где я ее встречу и…

Брат Лоренцо подался вперед и прошипел, понизив голос:

– Держите себя в руках добрейший мессир Ромео, прежде чем скажете недопустимое!

Молодой человек ухмыльнулся:

– …и засвидетельствую свое почтение.

Только когда все гуляки покинули мастерскую и стук подков их лошадей стих, брат Лоренцо снова поднял крышку гроба.

– Опасность миновала, – сказал он. – Можно выходить.

Девушка наконец открыла глаза и села. Ее лицо осунулось от усталости.

– Боже всемогущий! – задохнулся маэстро Амброджио, перекрестившись ступкой. – Каким чародейством вы это…

– Молю вас, маэстро, – перебил его брат Лоренцо, заботливо помогая девушке встать, – проводить нас в палаццо Толомеи. Эта молодая госпожа – племянница мессира Толомеи, Джульетта. Она стала жертвой страшного несчастья, и я как можно скорее должен доставить ее в безопасное место. Вы поможете нам?

Маэстро Амброджио смотрел на монаха и его спутницу, все еще не веря своим глазам. Измученная путешествием, девушка все равно стояла очень прямо, ее спутанные волосы в свете свечей мерцали прелестными золотистыми бликами, а глаза были цвета неба в солнечный день. Несомненно, перед художником предстало самое прелестное создание, которое ему доводилось видеть.

– Могу я узнать, – начал он, – что заставило вас довериться мне?

Брат Лоренцо широким жестом обвел картины, прислоненные к стенам.

– Человек, умеющий видеть божественное в земных вещах, безусловно является братом во Христе.

Маэстро тоже огляделся, но увидел лишь пустые винные бутылки, незаконченную картину и портреты людей, расхотевших забирать заказы при виде счета.

– Вы слишком щедры на похвалу, – сказал он, покачав головой. – Но я не стану придираться. Не бойтесь, я отведу вас в палаццо Толомеи. Но удовлетворите же мое мужланское любопытство и расскажите, что случилось с этой юной девицей и почему она лежала в этом гробу подобно мертвой!

Тут впервые заговорила Джульетта. Ее голос звучал мягко и ровно, но лицо выдавало напряжение, будто она едва сдерживала слезы.

– Три дня назад, – сказала она, – в наш дом ворвались Салимбени. Они убили всех, кто носил имя Толомеи, – моих отца и мать, братьев и всех, кто пытался встать у них на пути, кроме этого человека, моего дорогого духовника, брата Лоренцо. Я была на исповеди в часовне, когда произошел налет, иначе и меня тоже… – Она отвела глаза, сдерживая отчаяние.

– Мы приехали сюда искать защиты, – продолжил брат Лоренцо. – И рассказать мессиру Толомеи, что произошло.

– Мы приехали сюда в поисках мести, – поправила Джульетта. Ее глаза расширились от ненависти, сжатые кулаки она прижала к груди, словно справляясь с искушением совершить акт возмездия. – Чтобы вспороть брюхо Салимбени и повесить это чудовище на его кишках…

– Кгхм, – решился вставить брат Лоренцо. – Как добрые христиане, мы, конечно, постараемся простить наших врагов…

Джульетта страстно кивнула, ничего вокруг не слыша:

– И скормить его же собственным собакам, кусок за куском!

– Я скорблю о вашем горе, – сказал маэстро Амброджио, больше всего желая заключить прелестное дитя в объятия и успокоить. – На вашу долю выпали такие испытания…

– Я не испытала ничего! – Ярко-голубые глаза пронзили сердце художника. – Не надо меня жалеть, лучше будьте любезны проводить нас в дом моего дяди без дальнейших расспросов… – Она сдержала гнев и добавила уже другим тоном: – Пожалуйста.

Доставив без приключений монаха и девицу в палаццо Толомеи, маэстро Амброджио вернулся в мастерскую не просто бегом, а буквально галопом. Никогда еще он не испытывал такого душевного волнения. В нем бурлила любовь, клокотал ад, он был как одержимый, ибо вдохновение било колоссальными крылами в его голове и когтило ребра, как прутья клетки, ища выхода из своей темницы – смертного тела талантливого человека.

Растянувшись на полу, не устающий дивиться человечеству Данте следил прищуренным, налитым кровью глазом, как хозяин смешал краски и начал набрасывать черты Джульетты Толомеи на почти готовое – оставалось прописать только лицо – изображение Девы Марии. Не в силах сдерживать себя, он начал с глаз. В мастерской не было красителя столь чарующего цвета; более того, во всем городе не сыскался бы такой оттенок. Маэстро составил его в эту необыкновенную ночь, почти в лихорадке, пока образ юной красавицы еще не высох на стене его памяти.

Ободренный немедленным результатом, он, не колеблясь, принялся писать незабываемое юное лицо, обрамленное волнистыми огненными прядями. Его кисть двигалась нечеловечески быстро и точно; если бы молодая особа позировала ему сейчас, желая остаться в истории, художник не мог бы точнее запечатлеть ее образ.

– Да! – сорвалось с его уст, когда он страстно, почти жадно вызвал к жизни удивительное лицо. Картина была закончена; маэстро отступил на несколько шагов и наконец взял со стола бокал с вином, которое налил себе еще в другой жизни – пять часов назад.

Тут в дверь снова постучали.

– Ш-ш! – цыкнул маэстро на залаявшего пса. – Вечно ты каркаешь! Может, это еще один ангел! – Но, открыв дверь посмотреть, кого черт принес в неурочный час, маэстро понял, что Данте был прав, а он сам ошибался.

Снаружи, освещенный неверным светом факела на стене, стоял Ромео Марескотти с пьяной улыбкой от уха до уха на обманчиво красивом лице. Маэстро слишком хорошо знал молодого человека – не далее чем в прошлом месяце все мужчины семьи Марескотти позировали ему, один за другим, для набросков, кои потом надлежало объединить в огромную групповую фреску на стене палаццо Марескотти. Глава семьи, команданте Марескотти, настаивал на изображении своего клана от истоков до нынешнего года, со всеми легендарными (а также нафантазированными) предками в центре, чтобы все были при деле в знаменитой битве при Монтеаперти, а живые Марескотти пусть парят в небесах над полем битвы в одеждах и позах семи добродетелей. Немало позабавив присутствующих, Ромео оделся совершенно неподобающим для его персонажа образом. В результате маэстро Амброджио пришлось сочинять не только прошлое, но и настоящее, искусно наделив величественную фигуру, восседавшую на троне Целомудрия, чертами известного сиенского гуляки и волокиты.

Сейчас воплощенное целомудрие отпихнуло своего доброго создателя и ввалилось в мастерскую, где посередине по-прежнему стоял закрытый гроб. Молодому человеку явно не терпелось открыть его и еще раз взглянуть на тело, но это означало бы грубо сбросить палитру маэстро и несколько влажных кистей, лежавших на крышке.

– Картина уже закончена? – спросил он вместо этого. – Я хочу посмотреть.

Маэстро Амброджио тихо закрыл за ним дверь. Он видел, что имеет дело с очень молодым человеком, который так напился, что не в силах твердо держаться на ногах.

– Зачем вам изображение мертвой девицы, когда кругом полно живых?

– Это правда, – согласился Ромео, оглядывая комнату, пока не заметил новую работу. – Но это было бы слишком просто. – Подойдя к портрету, он уставился на него взглядом знатока – не искусств, но женщин – и через некоторое время кивнул: – Неплохо. Удивительные глаза вы ей сделали. Но откуда…

– Благодарю вас, – поспешно перебил маэстро. – Но лишь Господь – истинный творец, мы же жалкие подражатели. Хотите выпить?

– Разумеется. – Юноша принял кружку и уселся на гроб, обогнув кисти с краской. – Что, поднимем кружки за вашего друга Бога и игры, в которые Он с нами играет?

– Уже поздно, – отозвался маэстро Амброджио, сдвинув палитру и присаживаясь на гроб рядом с Ромео. – Вы, должно быть, устали, друг мой.

Словно зачарованный стоявшим перед ним портретом, Ромео долго не мог отвести глаз и взглянуть на художника. Когда он наконец заговорил, в его голосе зазвучала непривычная искренность, новая даже для него самого.

– Я не очень устал, – сказал он, – раз не сплю. И еще никогда не ощущал себя настолько полно.

– В полусне это часто бывает. В такие минуты открывается внутреннее зрение.

– Но я не сплю и не хочу спать! Я вообще больше спать не лягу. Буду приходить каждую ночь и сидеть здесь вместо сна!

Улыбнувшись горячности Ромео, самой лучшей привилегии юности, маэстро Амброджио взглянул на свой шедевр:

– Значит, она вам нравится?

– Нравится?! – чуть не поперхнулся Ромео. – Да я обожаю ее!

– И вы поклонялись бы такой святыне?

– Разве я не мужчина?.. И как мужчина, я не могу не горевать при виде столь безвременно ушедшей красоты. Ах, если бы смерть можно было убедить вернуть ее назад…

– И что тогда? – Маэстро смог подобающе нахмуриться. – Что бы вы сделали, будь этот ангел женщиной из плоти и крови?

Ромео набрал в грудь воздуха для ответа, но заговорил сбивчиво, словно нужные слова покинули его:

– Я… не знаю. Любил бы ее, конечно. Я знаю, как нужно любить женщину. Я уже многих любил!

– Тогда, возможно, оно и к лучшему, что она ненастоящая. Мне кажется, любовь к этой девице потребовала бы от вас напряжения всех сил. Ухаживая за такой, нужно входить через переднюю дверь, а не лазить по балконной решетке, как ночной вор. – Увидев, что его собеседник со слегка запачканной охрой щекой промолчал, маэстро продолжал смелее: – Есть, знаете ли, распутство, а есть любовь. У них общие черты, но это совершенно разные вещи! Для первого достаточно медоточивых речей и смены платья; чтобы добиться второго, мужчине придется пожертвовать своим ребром. В ответ женщина искупит грех праматери Евы и приведет его обратно в потерянный рай.

– А как мужчине угадать, когда расставаться с ребром? У меня полно приятелей, у которых уже и ребер не осталось, а они и близко к краю не подошли!

При виде искренней обеспокоенности юноши маэстро Амброджио кивнул.

– Вы сами дали ответ, – сказал он. – Мужчина знает. Мальчик – нет.

Ромео расхохотался.

– Восхищен вашей смелостью! – сказал он, положив руку на плечо маэстро.

– А что такого замечательного в смелости? – ответил художник, почувствовав, что его приняли за советчика. – По-моему, эта добродетель погубила больше доблестных мужей, чем все пороки, вместе взятые.

И снова Ромео захохотал, словно он нечасто имел удовольствие сталкиваться с таким дерзким спорщиком, а маэстро неожиданно почувствовал, что ему очень импонирует этот юноша.

– Я часто слышу, как мужчины говорят, – продолжал Ромео, которому явно не хотелось оставлять тему, – что они на все готовы ради женщины. Но стоит ей о чем-то попросить, как они сразу поджимают хвост, как псы.

– А вы? Тоже поджимаете хвост?

Ромео сверкнул белым рядом здоровых зубов, удививших бы любого, кто был наслышан о его многочисленных стычках на кулаках.

– Нет, – ответил он улыбаясь. – У меня отличное чутье на женщин, которые не попросят больше, чем я захочу дать. Но если такая женщина существует, – он кивнул на картину, – я с радостью вырву себе все ребра, лишь бы добиться ее. Я даже войду через переднюю дверь, как вы сказали, и попрошу ее руки, прежде чем прикоснусь к ней хоть пальцем. И не только это! Я сделаю ее своей женой, и буду ей верен, и никогда не взгляну на другую женщину. Клянусь! Уверен, она бы того стоила.

Возрадовавшись услышанному и очень желая верить, что его живопись способна перевернуть душу молодого шалопая и отвратить его от прежних проказ, маэстро кивнул, в целом довольный проведенной за ночь работой:

– Она этого стоит.

Ромео посмотрел на него вдруг сузившимися глазами:

– Вы говорите так, словно она жива?

Секунду маэстро Амброджио молчал, вглядываясь в лицо молодого человека, словно испытывая силу его решимости.

– Джульетта ей имя, – сказал он наконец. – Полагаю, вы, друг мой, своим прикосновением пробудили ее от смертного сна. Когда вы уехали в таверну, я увидел, как этот дивный ангел восстал из гроба…

Ромео вскочил с крышки, словно под ней вдруг развели огонь.

– Это дьявольское искушение! Не знаю, отчего дрожит моя рука – от блаженства или ужаса?

– Вас страшат людские козни?

– Людские – нет. Дьявольские – да, и очень!

– Тогда утешьтесь тем, что я вам скажу. Не Господь и не дьявол уложили ее в гроб, но монах Лоренцо, из опасений за ее жизнь.

Рот Ромео приоткрылся от удивления.

– Вы хотите сказать, она вообще не умирала?

Маэстро Амброджио не сдержал улыбки при виде довольно комичной мины юноши.

– Живехонька, как мы с вами.

Ромео схватился за голову:

– Вы насмехаетесь надо мной! Я не верю вам!

– Это как вам будет угодно, – вежливо сказал маэстро, поднимаясь и собирая кисти. – А для уверенности откройте гроб.

Не столь обрадовавшись отсутствию в последнем доме его обитательницы, сколько разгневавшись, юноша взглянул на художника с подозрением:

– Где она?

– Этого я вам не скажу, а то получится, что я злоупотребил оказанным доверием.

– Но она жива?

Маэстро пожал плечами:

– Была жива, когда вчера я откланялся на пороге дома ее дяди, и помахала мне на прощание.

– Кто ее дядя?

– Этого я вам не скажу.

Ромео шагнул к маэстро, ломая пальцы:

– То есть мне придется спеть серенаду под каждым балконом в Сиене, прежде чем выглянет та, кого я ищу?

Данте вскочил, едва Ромео направился к его хозяину с угрожающим, как показалось псу, видом, но вместо рычания пес вдруг поднял морду и издал долгий выразительный вой.

– Она пока не выйдет, – отозвался маэстро Амброджио, нагнувшись и ласково потрепав собаку. – У нее сейчас нет настроения слушать серенады. Может, оно вообще не появится.

– Тогда зачем, – в отчаянии воскликнул Ромео, готовый от горя толкнуть мольберт с портретом на пол, – вы мне это рассказали?

– Затем, – ответил художник, исподтишка забавляясь огорчением юноши, – что глазу художника невыносимо видеть белоснежного голубя, теряющего время в компании ворон.