Читать книгу Мадам Пикассо - Энн Жирар - Страница 4

Часть I
Страсть, честолюбие, искусство
Глава 3

Оглавление

«Я не могу и не буду этого делать!»

Сначала она услышала свой голос, когда вспомнила, что произошло последний раз перед отъездом из дома, и эта сцена ярко разыгралась перед ее мысленным взором.

Родители Евы не реагировали на ее протесты. Мать молча стояла у плиты, помешивая борщ в железном котелке. Отец сидел напротив нее за маленьким кухонным столом, упершись локтями в крышку, и сжимал в мясистой руке полупустую кружку с вином. Он всегда становился раздражительным, когда пил дешевое кислое вино, но никто не осмеливался говорить ему об этом.

«Kochany tata»[5], – упорствовала Ева в надежде, что ласковые слова на родном языке смягчат его. Но она понимала, что ее голос звучит слишком резко, и не могла скрыть этого. Он непременно услышал ее тон, потому что хорошо знал свою дочь.

Запах свинины, имбиря и кислого вина казался еще более сильным из-за напряжения, сгустившегося в воздухе.

«Что не так с мсье Фиксом? – спросил ее отец. Он сгорбился и смотрел в кружку стеклянным взглядом, с полузакрытыми веками, как будто жизнь стала для него такой же обременительной, как и для ее матери. Ему еще не исполнилось сорока лет. – Ты слишком хороша для него, да?»

«Я не люблю его, папа».

«Пф, любовь! – проворчал он и махнул рукой. – Мы уже обо всем договорились. Такой девушке, как ты, нужен муж, дом, полный детей, и надежная жизнь рядом с родителями».

Ева отпрянула, как будто услышала смертный приговор. «Такой девушке, как ты». Он имел в виду провинциальную простушку, все еще незамужнюю в двадцать три года, не знакомую с мужчинами, отношениями и окружающим миром. Ева не знала, как ей следует ответить, чтобы не разгневать отца, поскольку она еще недостаточно отчаялась для такого брака. Единственное, чего она страстно желала, – добиться чего-то стоящего в жизни. Ее мать продолжала размешивать суп.

«Я не выйду за него замуж, даже если он будет единственным мужчиной, который захочет быть со мной».

«Нет, выйдешь».

«Ты не понимаешь меня, папа. Такая жизнь убьет меня, я знаю это!»

«Это первое серьезное предложение, которое ты получила. Богом клянусь, ты выйдешь за него».

«Я взрослая женщина! Ты слишком много просишь от меня».

«Ты всегда будешь моим ребенком, Ева Селеста Гуэль. Ты поступишь, как тебе говорят, и понимать здесь больше нечего», – объявила ее мать, наконец нарушив молчание. Она отбросила деревянную ложку, загремевшую по кафельному полу.

«Нет! Говорю тебе, этого не будет!»

Внезапно отец влепил ей пощечину, так что голова Евы откинулась в сторону от удара. Первый шок она испытала от изумления, потому что раньше отец никогда не бил ее. Родители ее любили. Когда она медленно повернулась к отцу, то ощутила вкус крови, стекавшей из разбитой губы.

«Ты наша дочь, и клянусь Господом Всевышним, ты будешь женой мсье Фикса, даже если это убьет тебя!»

«Пожалуйста, Ева, – заговорила мать. В ее глазах блестели слезы. – Он достаточно надежный человек и не бросит тебя, если ты заболеешь. Пневмония едва не погубила тебя прошлой зимой. У тебя всегда было слабое здоровье, особенно легкие. С тобой обязательно случится что-то плохое, если ты будешь там, где мы не сможем защитить тебя. Что-то ужасное, я знаю!»

– Ева! Ты меня слушаешь?

Воспоминание по-прежнему не хотело отпускать ее. Оно отступило, как темный фантом, в дальний уголок ее разума, когда она наконец расслышала голос Сильветты. В комнате было темно, поэтому Сильветта не могла видеть в ее глазах слезы. Из-за открытого окна доносились звуки игры в крикет, и Ева поняла, что Сильветта рассказывает ей историю, которую она не слушала.

– Ты снова думала о том, что случилось с твоими родителями? – осторожно спросила Сильветта.

– Это всего лишь яркое воспоминание, которое приходит по ночам… А так я в порядке.

– Хочешь поговорить об этом?

– Это не поможет. – Ева чувствовала, как слезы высыхают у нее на щеках. Она не потрудилась вытереть их. На какое-то время в комнате воцарилась тишина.

Маленькая комната, которую они делили друг с другом, была залита призрачным лунным светом. Обе девушки лежали на спине, глядя в потолок, и Ева слышала ритмичное дыхание Сильветты. Глубокое и ровное, оно успокаивало ее. Она посмотрела на маленькую деревянную тумбочку с фарфоровыми ручками, разделявшую их кровати. Секунду спустя Сильветта попыталась поднять ей настроение.

– Ты видела лицо Мистангет, когда ты сказала, что собираешься зашить ее панталоны? – Сильветта тихо рассмеялась. Звук ее смеха напомнил Еве перезвон колокольчиков. Она сама не сумела удержаться от улыбки, а потом обе рассмеялись в полный голос.

– Она ненавидит меня, – простонала Ева.

– Она ненавидит всех женщин, которые представляют для нее угрозу.

– Я вовсе не так уж красива, и у меня нет ее талантов, поэтому я не могу быть угрозой.

– Но у тебя есть определенное достоинство. Люди чувствуют это. И мужчины смотрят на тебя не так, как на женщин вроде нее. Ты очаровательная и невинная. Им хочется защитить тебя.

– Я не такая уж невинная и определенно не очаровательная.

Сильветта хихикнула.

– О, поверь мне, так оно и есть.

Воспоминания об отъезде из дома снова прокрались в мысли Евы. Собственная дерзость по отношению к близким не давала ей покоя. Через неделю после ссоры с родителями Ева набралась храбрости, купила билет до Парижа и даже не сказала родителям, куда она направляется. Она слишком боялась, что они не отпустят ее.

Ее родители вовсе не были ужасными людьми. Она знала, что мать изо всех сил старалась найти выход из бедности, которую в полной мере изведала в Варшаве, и мечтала выйти замуж и родить ребенка в мирном французском пригороде. Но Ева не разделяла эту мечту. Как только она вошла в вагон поезда в своих единственных сапожках на пуговицах, она тут же вытерла слезы. Ева понимала, какую боль она причиняет родителям, но она жаждала новизны и была исполнена надежд на нечто большее, чем могла найти дома.

– Сильветта?

– Хм-мм?

– Что случилось со швеей, которая работала до меня?

– Она не понравилась Мистангет, – ответила Сильветта после небольшой паузы.

– Она такая грозная!

– Наверное, мне следовало бы промолчать, но это может утешить тебя. На самом деле Мистангет зовут Жанной, но никто не осмеливается называть ее так.

– Почему?

– Потому что ее собственная мать была швеей. Думаю, она так же хочет расстаться со своим прошлым, как и ты. Властные манеры помогают ей в этом, но это и одна из ее слабостей. Прошлое до сих пор ранит ее, и в ответ она начинает бросаться на людей.

– Сильветта?

– Что?

– Спасибо, что помогла мне получить работу, – сказала Ева после очередной небольшой паузы.

– Не за что. Я лишь рассказала тебе об открытии сезона, а работу ты получила сама, – ответила Сильветта и зевнула. – Кроме того, однажды ты сможешь отблагодарить меня. Я уверена в этом.


На следующий день Ева и Луи вместе шли по оживленной набережной Орсэ под удивительно теплым весенним солнцем. Казалось, все парижане радуются хорошей погоде: они гуляли с раскрытыми летними зонтиками и в шляпах с широкими полями и перьями, колышущимися от легкого ветерка. Тротуары были украшены шаткими книжными прилавками, заполненными потрепанными сокровищами, переплетенными в кожу. Ярко раскрашенные лодки покачивались на блестящей ряби Сены.

Это была ее любимая часть города, и сегодня, с солнечным светом, проглядывавшим из-за Эйфелевой башни и парижских крыш на горизонте, все казалось по-настоящему волшебным.

Ах, как она любила дух этого города!

Потом они срезали путь через тенистую роскошь Люксембургского сада, с широкими песчаными дорожками и ровно подстриженными лужайками, греческими урнами, великолепными фонтанами и манящими пышными кронами деревьев. Буржуазные парочки неторопливо прогуливались рука об руку мимо фонтана Медичи: дамы вертели свои зонтики, а мужчины расхаживали в высоко повязанных шейных галстуках и котелках или соломенных шляпах с жесткими полями и модными тросточками в руках. Другие пары сидели на зеленых парковых скамьях, расположенных вдоль дорожек; некоторые кормили голубей.

На ходу они обсуждали последние новости. Все говорили о том, что газетчики называли «самым большим в мире океанским лайнером», готовившимся к спуску на воду в Ирландии. Его собирались назвать «Титаником» и гордо провозглашали, что он будет непотопляемым.

По словам Луи, путешествовать на этом судне означало искушать судьбу. Перспектива путешествия из Англии в Америку во время первого плавания выглядела абсолютно ужасающей. Однако разве жизнь не состоит в том, чтобы совершать поступки, которые когда-то пугали больше всего?

Чем выше риск, тем больше награда. Как ни странно, именно ее отец всегда говорил об этом.

– А ты отправился бы в плавание, если бы у тебя были деньги?

– Ни за что на свете! – Луи рассмеялся. – Я ненавижу океан. Он слишком большой, темный и неизвестный.

– Неизвестность иногда бывает лучшей частью жизни, – с широкой улыбкой парировала Ева.

Она была рада наконец смешаться с толпой, двигавшейся мимо Гран-Пале по широкому проспекту Николая II и вверх по величественной лестнице к белокаменному Пти-Пале[6], где проходила выставка. Ева временно отложила в сторону сомнения в лучших намерениях Луи и позволила себе восхищаться художественными произведениями, о которых говорили все вокруг. Она гордо вскинула подбородок, когда он вручил билеты привратнику у входа.

Само здание было великолепным, а стены внутри были расписаны огромными фресками с витражной ротондой на потолке. Там было множество залов, посвященных разным стилям живописи, и Ева с Луи целенаправленно продвигались через толпу к одному из них. Там Ева заметила группу мужчин и женщин, прижимавших к губам руки в перчатках. Она быстро поняла, почему, и захихикала от смущения. Они попали в зал с картинами Анри Матисса. Чувства Евы подверглись испытаниям многообразием ярких красок, грубых линий и первобытных форм, которые она раньше не могла себе даже вообразить. Она не имела представления, что нужно думать или чувствовать по этому поводу, но некоторые полотна были шокирующими, поскольку работы художника были лишены любых условностей. Несколько людей открыто смеялись и указывали на портрет «Женщина в шляпе». Ева подумала, что эта картина похожа на бурный поток со смелыми цветовыми мазками, впечатанными в холст, словно здесь поработал мастерок штукатурщика. Она казалась запретной и необузданной.

Ева была зачарована обнаженными женщинами на других картинах: тела выглядели как огромные чувственные комки масляной краски на холсте. Ей нужно было перевести дыхание.

«Так вот чем занимаются современные художники?» – подумала она, глядя на обнаженные груди, ноги и туловища, изображенные почти на всех картинах.

– Этот стиль был популярен несколько лет назад. Они пишут такие вещи и гораздо чаще, чего не осмеливаются выставлять здесь. Многие картины гораздо более откровенны и эротичны, чем эта обнаженная натура.

Луи укоризненно фыркнул.

– Ты видел что-то похуже? – спросила она.

– Разумеется. Но теперь в моду вошло новое веяние, которое называют кубизмом, и вся эта плоть отправилась в ретроспективную коллекцию по сравнению с чем-то еще более разнузданным. Пойдем, тебе нужно это увидеть! Экспозиция в соседнем зале.

Луи взял ее за руку и повел сквозь толпу. Все-таки он был ужасно нудным человеком, и его описание лучше всего свидетельствовало об этом. Она ненавидела прикосновение его влажной руки почти так же сильно, как и его предсказуемость. Но даже это не могло рассеять ее блаженство. Находиться здесь, на модной выставке, вместе с цветом парижского общества, было просто восхитительно, ее сердце просто пело от восторга.

– В прошлом году они заставили осла помахать хвостом, и получилась картина. Ее выставили здесь. Этот хлам продали за четыреста франков, а художник вроде меня едва может заработать на жизнь, – бубнил Луи, не оставлявший тщетных попыток утешить свое самолюбие и испортить настроение Еве.

Когда они вошли в следующий зал, Ева не знала, чего ей следует ожидать, но новый удар по чувствам еще сильнее потряс ее. Огромное пространство с игрой красок и света, заполненное множеством людей, бросило ее в жар. Там было много больших полотен, покрытых углами и линиями, с мертвенно-бледными кубами и запертыми внутри человеческими силуэтами, которые как будто пытались вырваться на свободу. При виде этих тревожных картин Еву охватила дрожь; она гадала, что пытались сказать художники. Вокруг толпилось слишком много людей, невозможно было сделать паузу и хотя бы немного подумать, но каждая картина как-то странно волновала ее.

– Этих проклятых художников следовало бы называть дикими зверями, а не фовистами, – проворчал Луи. – Для них в искусстве нет ничего священного. Только посмотри на эти бессмысленные формы! – Он тяжело вздохнул и добавил: – Один из них и впрямь заработал себе некоторое имя, хотя теперь уже ясно, что он на голову выше всех остальных. Какой-то испанец по фамилии Пикассо. Чертовы испанцы!

Он потер подбородок, глядя на огромный холст с серыми и бежевыми кубами.

– Но мне хотелось бы познакомиться с ним. Быть может, частичка его тупой испанской удачи перейдет и на меня. По крайней мере, я умею рисовать лучше, чем осел.

Разумеется, Ева слышала фамилию Пикассо. Все, кто что-то значил в Париже, говорили о нем и называли его настоящим ренегатом. Недавно она читала, что он прославился после того, как оставил стиль Матисса и стал основателем этого нового линейного стиля, презираемого Луи. Ева не разбиралась в живописи, но понимала, что эти картины буквально завораживают ее.

Когда Луи отвлекся на разговор с двумя своими знакомыми, Ева одна вернулась в предыдущий зал и подошла к углу, украшенному большим холстом с изображением обнаженной полулежащей женщины. Она наклонилась ближе. Анри Матисс, «Голубая обнаженная». В этой эротичности не было никакой фальши. В пяти футах за ней располагалось панно «Радость жизни», тоже подписанное Матиссом. На этом полотне были изображены обнаженные люди, отдыхавшие и гулявшие повсюду, тела которых были окрашены в сочные оттенки желтого, красного, розового и голубого цветов. Одна пара даже… о боже! Ева постаралась удержаться от изумленного вскрика.

Именно в этот момент она увидела его.

Он смотрел на огромный холст, висевший на стене перед ним, и выглядел довольно грубым субъектом. «Похож на хулигана, – подумала она. – Настоящий цыган из трущоб». Он выглядел опасным и чувственным, а не приличным и аккуратным, как Луи. Он носил черный вельветовый пиджак явно непарадного вида, черный свитер с высоким воротом, мятые бежевые брюки, потрепанный синий берет и обшарпанные туфли. Его толстые пальцы были запятнаны краской. Он был плотно сложенным и дюжим, как призовой борец.

А потом она вспомнила.

Это был мужчина, которого она видела в «Мулен Руж» вчера вечером. Эти глаза не могли принадлежать никому другому; они были черными, как полночь, и горели так ярко, как будто он хотел прожечь взглядом картину на стене. Его окружала аура угрюмой чувственности, и она невольно вздрогнула. Он смотрел на то же самое полотно Матисса с обнаженными людьми. К ее ужасу, он резко повернулся и перехватил ее взгляд.

Сердце Евы подпрыгнуло, и она внезапно почувствовала себя глупо. Потом, как будто они были единственными двумя людьми в зале, уголки его губ слегка приподнялись в небрежной улыбке, и он кивнул ей.

Время растянулось, и как будто разряд тока проскочил между ними. Воображение обмануло ее, и пока они смотрели друг на друга, она словно почувствовала, как его руки гладят ее спину и привлекают к себе. Потом его взгляд переместился ниже, и Ева поняла, что их мысли зеркально отражают друг друга. Его оценивающий взгляд, как у опытного любовника, сместился от шеи к бюсту. К счастью, никто в многолюдном зале вроде бы не заметил, как они заинтересовались друг другом, а Луи по-прежнему оставался в зале с работами кубистов.

Ева храбро ответила на улыбку художника. Она чувствовала себя такой отчаянной! Она хорошо понимала, что совсем не красавица и совсем не похожа на танцовщиц из «Мулен Руж», но во взгляде этого незнакомца явно читалось желание.

– Любопытная вещь, – заметил он, кивком указав на картину, которую они оба недавно рассматривали. Он говорил с таким сильным акцентом, что сначала она не вполне разобрала слова.

– Я этого не понимаю.

– А вы думаете, художник понимает?

– Ну, мсье Матисс написал эту картину, поэтому он должен понимать.

– Как вы думаете, что он пытается передать?

– Хаос. Дерзость и бесстрашие. Несомненно, бурные чувства, – задумчиво ответила она. – Должно быть, у него неистовый характер.

– Под стать его любовной жизни, – отозвался он и снова посмотрел на картину.

Ева была одновременно смущена и заинтригована, когда он обхватил подбородок большим и указательным пальцами, и тоже посмотрел на холст со сдержанной улыбкой.

– Что, если его душа управляет им, когда он рисует, а вовсе не его разум?

Она не вполне понимала, что он имеет в виду, и немного помедлила с ответом.

– Я просто не понимаю, почему он не может писать картины так же, как все остальные. Даже как Тулуз-Лотрек или мсье Сезанн. Они создали новые стили, но при этом были мастерами своего дела.

– Только не при своей жизни. Но, может быть, мсье Матисс жаждет свободы, чтобы быть откровенным в своем видении мира.

– Что вы имеете в виду?

– Возможно, он хочет изображать вещи так, как он чувствует их, а не так, как все остальные видят их.

Внезапно Ева поняла, о чем он говорит. Именно поэтому она сбежала из Венсенна – потому, что хотела освободиться и увидеть мир не так, как ее родители. Потому, что она хотела чувствовать. Она хотела быть похожей на цыганку из стихотворения Аполлинера.

– Ужасно, когда мир проглатывает тебя, и ты вынуждена видеть мир так же, как другие, – наконец сказала Ева, когда их взгляды снова встретились. – Когда ты не можешь поступать в соответствии со своими чувствами, это просто ужасно.

– Не могу не согласиться, сеньорита. Для многих из нас конформизм невозможен.

– Пикассо. Aqui![7] – чей-то голос вмешался в разговор, и молодой темноволосый человек подошел к ним из толпы. – Тебя искали, и фотограф уже спешит к тебе!

Ева почувствовала, как краска заливает ей щеки, когда они быстро вышли из зала. Это был Пабло Пикассо? Она только что флиртовала со знаменитым художником.

Нуждаясь в глотке свежего воздуха, она выбралась наружу и прислонилась к белой каменной колонне. Короткая игра в соблазнение ошеломила ее. Хотя Ева всегда утверждала, что не считает себя невинной девочкой, она оставалась наивной и чувствовала себя не в своей тарелке в обществе такого мужчины.

Она стояла неподвижно и старалась перевести дыхание, а ее голова кружилась от мощной смеси возбуждения и неуверенности. Ева никогда не чувствовала себя такой живой, как в этот момент. Это действительно были два самых необыкновенных дня в ее жизни, и она не смела вообразить, что ждет ее впереди.

5

«Дорогой папа» (польск.).

6

Гран-Пале и Пти-Пале (Большой дворец и Малый дворец) – дворцовый ансамбль в Париже, где теперь находятся художественные галереи. Проспект Николая II был переименован в проспект Уинстона Черчилля.

7

Вот ты где! (исп.)

Мадам Пикассо

Подняться наверх