Читать книгу Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри - Страница 3

– Леди Веспасия Камминг-Гульд, – объявил привратник, не спросив у приблизившейся дамы пригласительного билета.

Во всем Лондоне не было такого слуги, который не знал бы ее. Она была самой восхитительной женщиной своего поколения – и самой бесстрашной. Вероятно, Веспасия оставалась такой и сейчас. В глазах некоторых людей ей не было равных.

Леди Камминг-Гульд вошла в здание через двойные двери и остановилась у подножия лестницы, которая, изящно закругляясь, вела в танцевальный зал. Когда она появилась там, зал был уже на три четверти полон. На некоторое время мерный гул голосов стих. Эта леди все еще умела привлекать к себе всеобщее внимание.

Она никогда не была рабой моды, прекрасно понимая: то, что ей идет, гораздо лучше, чем последнее повальное увлечение. Тонкие талии и почти исчезнувшие турнюры этого сезона смотрелись великолепно, если рукава не были слишком экстравагантными. Леди Камминг-Гульд носила зеленовато-серый атлас с брюссельскими кружевами цвета слоновой кости на груди и рукавах и, конечно, жемчуг – как всегда – на шее и в ушах. Ее серебристые волосы были уложены в форме диадемы. Окинув своими ясными серыми глазами публику, она пошла в глубь зала, приветствуя знакомых и отвечая на их приветствия.

Разумеется, Веспасия знала большинство из присутствующих, тех, кому было за сорок, как знали ее и они, пусть даже и понаслышке. Среди них были и друзья, и враги. Невозможно отстаивать убеждения или даже просто сохранять верность принципам и при этом не вызывать у кого-то злобу или зависть. А она всегда боролась за то, во что верила, – не всегда в согласии со здравым смыслом, но всегда от всего сердца и руководствуясь своим недюжинным умом.

За полстолетия цели и мотивы изменились. Изменилась вся жизнь. Разве могла молодая королева Виктория – деспотичная, благочестивая, лишенная воображения – предвидеть появление прекрасной, амбициозной и аморальной Лилли Лэнгтри? И разве мог солидный, серьезный принц Альберт сказать что-либо искрометному и эксцентричному Оскару Уайльду, чьи произведения были проникнуты таким состраданием, а слова могли быть столь блестяще поверхностными?

Прошлое и настоящее разделила эпоха перемен, страшные войны, в которых погибло бесчисленное количество людей, и столкновения идей, вероятно унесших еще больше жизней. Открывались континенты, рождались и умирали мечты о реформах. Мистер Дарвин подверг сомнению фундаментальные основы бытия.

Веспасия слегка поклонилась пожилой герцогине, но не остановилась, чтобы перемолвиться с ней словом. Они уже давно сказали друг другу все, что могли сказать, и ни одна из них не желала повторяться. Леди Камминг-Гульд лишь удивилась, с какой стати эта женщина присутствует на подобном дипломатическом приеме. На ее взгляд, здесь собралась чрезвычайно пестрая публика, и ей потребовалось некоторое время для того, чтобы понять, что объединяет этих людей. Она поняла, что это стремление развлечься – для всех, кроме герцогини.

Принца Уэльского было легко узнать – он был весьма заметен. Помимо характерной внешности, хорошо знакомой Веспасии, поскольку она встречалась с ним бессчетное число раз, этому способствовала небольшая, но бросающаяся в глаза дистанция, которую соблюдали окружавшие его люди, стоявшие в почтительной позе. Какой бы забавной ни казалась шутка, как бы увлекательно ни звучала сплетня, никто не осмеливался приближаться к наследнику престола на недопустимое расстояние и злоупотреблять его хорошим настроением.

Кто это, интересно, ему улыбается? Ах, это маленькая бесстыдница Дейзи Уорвик! Вероятно, она полагала, что всем присутствующим уже известно об их близких отношениях и никому нет до этого дела. Дейзи никогда не предавалась такому пороку, как лицемерие, а такую добродетель, как благоразумие, проявляла избирательно. Вне всякого сомнения, она была прекрасна, и ей была свойственна элегантность, достойная восхищения.

Веспасии никогда не хотелось быть королевской любовницей. Она считала, что связанные с этим опасности значительно перевешивают преимущества, не говоря уже об удовольствиях. И в данном случае старая леди не испытывала к принцу Уэльскому ни симпатии, ни неприязни. Она лишь сочувствовала бедняжке принцессе. Будучи глухой, та жила в собственном, весьма ограниченном мире, но тем не менее знала о вольностях, которые позволял себе ее муж.

Гораздо большей трагедией была для нее смерть ее старшего сына в начале этого года. У герцога Кларенса, как и у его матери, имелись серьезные проблемы со слухом. Между ними существовала прочная связь, сближавшая мать и сына в их почти безмолвном мире, и теперь принцесса переживала свое горе в одиночестве.

В десятке шагов от Веспасии принц Уэльский от души смеялся тому, что рассказывал ему высокий мужчина с мощным, слегка искривленным носом. На волевом лице этого человека лежала печать интеллекта и было написано нетерпение, хотя в данный момент он улыбался. Камминг-Гульд не была с ним знакома, но знала, кто он: Чарльз Войси, судья апелляционного суда, чрезвычайно образованный человек, пользовавшийся блестящей репутацией среди коллег и даже внушавший им благоговейный трепет.

Принц Уэльский увидел ее, и его лицо осветилось радостью. Веспасия была старше его на целое поколение, но он всегда отдавал должное женской красоте и помнил эту женщину в ее лучшие годы, когда сам был молод и исполнен надежд. Теперь же он устал ждать, устал от обязанностей, не вознаграждаемых уважением, оказываемым монарху. Он попросил прощения у Войси и направился к своей старой знакомой.

– Леди Веспасия, – произнес принц с нескрываемым удовольствием. – Я очень рад, что вы смогли прийти. Без вас этот вечер не был бы столь великолепен.

Пожилая дама встретилась с ним глазами, прежде чем присесть в реверансе. Это движение все еще получалось у нее необычайно грациозным. Спина ее оставалась абсолютно прямой, а равновесие – идеальным.

– Благодарю вас, ваше высочество. Действительно чудесный вечер.

У Веспасии промелькнула мысль, что этот прием столь же чудесен, как и многие другие подобные мероприятия того времени: расточительный, с огромным количеством еды и лучшими винами. Повсюду слуги, музыка, ослепительные люстры, множество живых цветов… Более пышную роскошь и не вообразить. Прежде на приемах и балах было больше смеха, больше радости, и обходились они значительно дешевле. Пожилая дама вспоминала те времена с ностальгией.

Уже на протяжении длительного времени принц Уэльский жил не по средствам. Давно никто не удивлялся устраиваемым им грандиозным вечеринкам и лукулловым пирам, охотничьим вылазкам по уик-эндам, гигантским суммам, проигрываемым на скачках, и чрезмерно щедрым подаркам, которые он делал своим фавориткам. Даже говорить об этом почти перестали.

– Вы знакомы с Чарльзом Войси? – осведомился он.

Поскольку тот стоял рядом с ним, этого требовали светские приличия.

– Войси, леди Веспасия Камминг-Гульд, – представил принц своих собеседников друг другу. – Мы знаем друг друга так давно, что ни один из нас не способен вспомнить, как именно долго. Нам следовало бы сжать этот временной промежуток. – Принц свел ладони вместе энергичным жестом. – Отбросить все скучные моменты и оставить только смех, музыку, замечательные обеды, увлекательные беседы и, возможно, немного танцев. Но тогда нам следовало бы находиться в соответствующем возрасте, не правда ли?

Веспасия улыбнулась.

– Это лучшее предложение из тех, что я слышала за многие годы, сэр, – с воодушевлением произнесла она. – Я даже не возражала бы против того, чтобы оставить некоторые трагические события и ссоры. Давайте избавимся от нескольких лет пустого общения, обмена ничего не значившими фразами и вежливой ложью.

– Вы правы, правы, – с готовностью согласился принц. – Только сейчас я осознал, как мне недоставало вас. Больше этого нельзя допускать. Я потратил годы своей жизни на выполнение долга перед обществом и отнюдь не убежден в том, что те, кто находился все это время вместе со мной, удовлетворены больше меня. Мы делаем в высшей степени предсказуемые замечания и получаем столь же предсказуемую реакцию на них.

– Боюсь, это часть королевских обязанностей, сэр, – вступил в разговор Чарльз Войси. – Пока мы имеем престол и монарха на нем, я не вижу, каким образом можно было бы изменить подобное положение вещей.

– Войси – судья апелляционного суда, – пояснил принц Веспасии, – и это дает мне основание предположить, что он во всем руководствуется принципом прецедента. Если чего-то не было раньше, лучше не делать этого теперь.

– Напротив, – возразил Чарльз, – я всей душой за новые идеи, если они действительно хороши. Отсутствие прогресса равносильно смерти.

Веспасия посмотрела на него с интересом. Весьма необычная точка зрения для того, чье внимание, в силу особенностей его профессии, обращено в прошлое. Судья не ответил на ее улыбку, что, вероятно, сделал бы менее уверенный в себе человек.

Принц тем временем уже думал о чем-то своем. Судя по всему, его восхищение идеями других имело чрезвычайно узкие пределы.

– Разумеется, – сказал он беззаботным тоном. – В последнее время делается невероятно много открытий. Всего десять лет назад мы и представить не могли, что можно сделать с помощью электричества.

Войси едва заметно улыбнулся, и его глаза на мгновение задержались на Веспасии.

– В самом деле, сэр. Остается лишь гадать, что еще ждет нас в ближайшем будущем.

Он был безупречно вежлив, но леди Камминг-Гульд уловила легкую нотку презрения в его голосе. Судья был человеком больших идей, широких концепций и революции сознания. Его не интересовали детали – они существовали для людей менее крупного масштаба, взгляды которых формировались на более низком уровне.

К ним подошел известный архитектор с женой, и беседа приняла более общий характер. Принц взглянул на Веспасию с улыбкой сожаления и принялся говорить банальности. Пожилая леди извинилась и направилась в сторону политического деятеля Сомерсета Карлайла, с которым водила знакомство на протяжении многих лет. Тот выглядел усталым, но в то же время оживленным. Его лицо было изборождено морщинами, и в нем чувствовался сильный характер. Им с леди Камминг-Гульд было что вспомнить о совместных политических кампаниях, о триумфах и трагедиях, а порой и комедиях.

– Добрый вечер, Сомерсет, – поприветствовала его Веспасия с искренним удовольствием. Она успела забыть, с какой симпатией относилась к нему когда-то. Он переживал одинаково с достоинством и поражения, и победы.

– Леди Веспасия, – сказал политик с зажегшимися в глазах огоньками, – вы словно неожиданное дуновение свежего воздуха.

Он едва коснулся губами протянутой ею руки. Это был скорее символический жест, чем реальное действие.

– Хотелось бы мне предпринять вместе с вами какую-нибудь новую кампанию, но, боюсь, нам это уже не под силу, – добавил мужчина.

Он окинул взглядом шикарно убранный зал и постепенно заполнявшую его толпу весело беседовавших гостей. Шелк и парча вечерних платьев женщин, как и бледная кожа их лиц, отражали блеск бриллиантов. В глазах Сомерсета появилось жесткое выражение.

– Общество уничтожит себя… если не осознает смысл своего существования в течение ближайшего года-двух. – В его голосе прозвучало смятение, смешанное с горечью. – Почему они не видят этого?

– Вы действительно так думаете? – спросила Веспасия.

На мгновение ей показалось, что он преувеличивает, чтобы произвести драматический эффект, но внезапно она заметила его поджатые губы и грусть в глазах.

– Ведь вы… – заговорила она снова, но осеклась.

Ее собеседник повернулся к ней.

– Если Берти не сократит значительно свои расходы, – сказал он, кивнув в сторону принца Уэльского, громогласно смеявшегося чьей-то шутке в десяти ярдах от них, – а королева не вернется в общественную жизнь и не начнет опять добиваться популярности среди своих подданных…

В этот момент недалеко от них снова раздался взрыв смеха.

Сомерсет понизил голос:

– Многие из нас пережили горе. Большинство из нас потеряли то, что любили. Мы не можем позволить себе все бросить и перестать трудиться из-за этого. Население страны состоит из нескольких аристократов, сотен тысяч докторов, юристов и священников, миллиона-двух разного рода торговцев и фермеров, а также десятков миллионов простых мужчин и женщин, которые работают от зари до зари, поскольку им нужно кормить своих детей и стариков. Мужчины умирают, у женщин разрываются сердца. Но мы продолжаем жить.

Где-то в дальнем конце зала заиграла музыка, раздался звон бокалов.

– Людям нельзя морочить голову до бесконечности, – продолжал политик. – Она больше не одна из нас. Она стала бесполезной. А Берти чересчур один из нас с его аппетитами – только он удовлетворяет их не за свой собственный счет, как это приходится делать нам.

Веспасия знала, что Сомерсет говорит правду, но ей никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то еще проявлял такую смелость. Карлайл всегда отличался безответственным остроумием и эксцентричностью, о чем ей было хорошо известно. Она вспомнила о том, какие сражения они вели в прошлом и какие нелепые поступки совершал этот человек, пытаясь добиться проведения реформ. Но она слишком хорошо знала его и понимала, что сейчас он не шутит и не преувеличивает.

– Виктория будет последним монархом, – произнес Сомерсет едва ли шепотом с отчетливой ноткой сожаления в голосе. – Если определенные люди достигнут своей цели… Поверьте мне, в стране зреет бунт, гораздо более серьезный, чем все то, что произошло за два последних столетия, или даже больше. Бедность населения в некоторых районах просто ужасающа, не говоря уже об антикатолических настроениях, о страхе перед евреями-либералами, наводнившими Лондон после революции сорок восьмого года в Европе; ну и, конечно же, об ирландцах.

– Совершенно верно, – согласилась пожилая дама. – Но почти все это было всегда – так почему же опасность велика именно сейчас, Сомерсет?

Некоторое время Карлайл молчал. Мимо собеседников прошла группа людей – один из них говорил, остальные лишь кивали, не перебивая.

– Не могу сказать точно, – вздохнул Сомерсет наконец. – Сочетание факторов. Время. Прошло почти тридцать лет со дня смерти принца Альберта, и все это время мы живем без эффективного монарха. Выросло целое поколение, которое начинает понимать, что мы можем довольно успешно обходиться без него. – Он слегка приподнял одно плечо. – Лично я не согласен с ними. На мой взгляд, сам факт существования монарха, независимо от того, делает тот что-либо или нет, служит гарантией от многих злоупотреблений властью. Мы не осознаем этого – вероятно, потому, что на протяжении столь длительного времени имели этот щит. Разумеется, должна быть конституционная монархия. Премьер-министр должен быть головой нации, а монарх – ее сердцем. Я думаю, не следует наделять обеими этими функциями одну фигуру. Это означает, что мы можем изменить свое мнение, когда выясним, что ошибаемся, не совершая самоубийства.

– Да, пожалуй, – сказала Камминг-Гульд столь же мягким тоном. – Мы имеем монархию на протяжении тысячи лет, и я не думаю, что нужно что-то менять.

– Я тоже. – На лице политика неожиданно появилась веселая ухмылка. – Я слишком стар для этого.

Он был моложе Веспасии по меньшей мере на тридцать пять лет, и она обдала его ледяным взглядом, способным заморозить на расстоянии двадцати шагов, хотя и знала, что на него это не подействует.

К ним подошел худощавый мужчина ростом чуть выше леди Камминг-Гульд, с копной темных волос и сединой на висках. У него были темно-карие глаза, длинный нос и четко очерченный чувственный рот, и он производил впечатление умного, ироничного и усталого человека – словно многое повидал в жизни и все больше разочаровывался в ней.

– Добрый вечер, Наррэуэй. – с интересом посмотрел на него Карлайл. – Леди Веспасия, разрешите представить вам Виктора Наррэуэя. Он глава Особой службы[3]. Не знаю, следует ли хранить это в тайне, но вы знаете немало людей, которых могли бы спросить, если вас интересует это. Виктор, это леди Веспасия Камминг-Гульд.

Наррэуэй наклонил голову.

– Я полагал, вы слишком заняты, выслеживая анархистов, чтобы тратить время на болтовню и танцы, – сухо заметил Сомерсет. – Сегодня Англии ничего не грозит, как вы считаете?

Виктор улыбнулся.

– Не все опасности таятся в темных аллеях Лаймхауза, – ответил он. – Чтобы представлять реальную угрозу, нужно обладать гораздо более длинными щупальцами.

Веспасия внимательно изучала его, пытаясь определить, разделяет ли он взгляды Карлайла, но никак не могла понять, как может сочетаться его явно веселое настроение с грустью в глазах. Спустя некоторое время Наррэуэй сделал какое-то замечание в адрес министра иностранных дел, и беседа приняла тривиальный оборот.

Спустя час леди Камминг-Гульд сидела в одиночестве, наслаждаясь вкусом великолепного шампанского. До ее слуха доносились звуки ритмичной мелодии вальса, и вдруг она увидела в десяти футах от себя принца Уэльского, который беседовал с крепко сбитым мужчиной среднего возраста, с приятным, серьезным лицом и редеющими на макушке волосами. Судя по всему, они говорили о сахаре.

– …Не так ли, Сиссонс? – спросил принц с вежливым, но скучающим выражением лица.

– Главным образом через порт Лондона, – ответил его собеседник. – Разумеется, это весьма трудоемкая отрасль.

– Неужели? Вынужден признать, я ничего не знаю об этом. Мы воспринимаем это как должное. Ложка сахара в чай и так далее…

– О, сахар содержится во многих продуктах! – с чувством произнес Сиссонс. – В пирогах, кондитерских изделиях и даже там, где вы никогда не заподозрили бы его присутствие. Например, небольшое количество сахара невероятно улучшает вкус томатов.

– В самом деле? – Принц слегка приподнял брови, делая вид, будто эта информация представляет для него интерес. – Я всегда считал, что вкус им придает соль.

– Сахар в большей степени. Львиную долю его себестоимости составляют трудозатраты.

– Прошу прощения?

– Трудозатраты, сэр, – повторил Сиссонс. – Поэтому район Спиталфилдс подходит идеально. Тысячи людей, нуждающихся в работе… почти неиссякаемый источник рабочей силы. Разумеется, весьма изменчивый.

– Изменчивый? – Принц явно все еще был занят собственными мыслями.

Веспасия заметила неподалеку нескольких человек, прислушивавшихся к этому довольно бессвязному разговору. Среди них находился лорд Рэндольф Черчилль – пожилая леди была знакома с ним, а до него знала его отца. Ей было известно о его уме и приверженности своим политическим убеждениям.

– Там живут очень разные люди, – пояснил Сиссонс, – по происхождению, религиозной принадлежности и так далее. Католики, евреи и, конечно, ирландцы. Много ирландцев. Потребность в работе – это единственное, что их объединяет.

– Понятно.

Принц чувствовал, что сказал достаточно для соблюдения приличий и может с извинениями удалиться, чтобы прекратить этот чрезвычайно скучный разговор.

– Это должно принести хорошую прибыль, – продолжал предприниматель; его лицо раскраснелось, а голос звучал настойчиво.

– Ну, я думаю, имея в своем распоряжении пару заводов, вы сможете проверить это. – Наследник престола доброжелательно улыбнулся, словно давая понять, что вопрос исчерпан.

– Нет, – резко возразил Сиссонс, сделав шаг вперед, в то время как принц шагнул в сторону. – В действительности три завода. Но главное – это не прибыльность, а необходимость обеспечить работой тысячу человек во избежание хаоса и беспорядков, которые могут последовать, если не сделать этого. – Он стал говорить все быстрее и быстрее. – Я даже не берусь гадать, к чему все это может привести. По крайней мере в этой части города. Понимаете, им просто некуда идти.

– Идти? – Принц Уэльский нахмурился. – А зачем им нужно куда-то идти?

Веспасия внутренне сжалась. Ей было хорошо известно об ужасающей нищете, царившей в некоторых районах Лондона, особенно в Ист-Энде, сердцем которого являлись Спиталфилдс и Уайтчепел.

– В поисках работы. – Возбуждение Сиссонса нарастало; об этом свидетельствовали капельки пота на его лице, сверкавшие отблесками света люстр. – Без работы они умрут от голода. Бог свидетель, они уже на грани этого!

Принц молчал. Он явно испытывал смущение. Подобная тема представлялась ему совершенно неуместной во время этой пышной демонстрации радости жизни. Это было дурным вкусом – напоминать мужчинам с бокалами шампанского в руках и женщинам, увешанным бриллиантами, о том, что всего в нескольких милях от них тысячи людей не имеют еды и крова. Все они чувствовали себя сконфуженными.

– Необходимо, чтобы я остался в бизнесе. – Голос Сиссонса слегка возвысился на фоне гула голосов и отдаленных звуков ритмичной музыки. – Я должен быть уверен в том, что соберу все свои долги… чтобы иметь возможность продолжать платить им.

Принц озадаченно смотрел на него.

– Разумеется. Да… пожалуй. Это очень похвально.

У Сиссонса судорожно дернулся кадык.

– Абсолютно все… сэр.

– Да… конечно.

Наследник британской короны выглядел совершенно несчастным. Его стремление выбраться из этого нелепого положения было очевидным.

Рэндольф Черчилль взял на себя смелость вмешаться в ситуацию. Веспасию это не удивило. Она знала об их длительных отношениях с принцем Уэльским, которые со временем претерпевали радикальные изменения. Черчилль возненавидел принца лютой ненавистью из-за дела Эйлсфорда в 1876 году, когда тот вызвал его на дуэль на пистолетах, которая должна была состояться в Париже, поскольку в Англии дуэли находились под запретом. Шестнадцать лет назад принц публично отказался переступать порог дома всех тех, кто принимал у себя Черчиллей, и впоследствии почти все эти люди были подвергнуты остракизму.

Постепенно страсти улеглись, и Дженни Черчилль, жена Рэндольфа, настолько очаровала принца, что стала одной из множества его любовниц. Он стал охотно ужинать в их доме на Коннот-плейс и дарил ей дорогие подарки, а Рэндольф вновь вернул себе его расположение. Помимо того что он был назначен спикером палаты общин и канцлером казначейства – то есть получил две высших должности в стране, – Черчилль стал ближайшим доверенным лицом принца, участвовал вместе с ним во всех официальных и увеселительных мероприятиях, давал ему советы и пользовался полным его доверием. И вот теперь он пришел на помощь своему патрону.

– Все правильно… э-э-э… Сиссонс, – бодро произнес он. – Только так и можно управлять бизнесом. Но сейчас время для развлечений. Выпейте еще шампанского, оно превосходно.

Затем он повернулся к королевскому наследнику.

– Должен поздравить вас, сэр, прекрасный выбор. Понять не могу, как вам это удается.

Лицо принца просветлело. Перед ним был его человек, на которого он мог положиться не только в политическом, но и в социальном плане.

– Великолепно, не правда ли? – спросил он.

– Превосходно, – с улыбкой согласился Черчилль.

Это был мужчина среднего роста, с правильными чертами лица и с длинными, закрученными вверх усами, которые выделяли его среди других, одетый с большим вкусом и отличавшийся безупречными манерами.

– Мне кажется, оно требует того, чтобы закусить его чем-нибудь сочным. Может быть, распорядиться, чтобы вам прислали закуски, сэр?

– Нет-нет, я пойду вместе с вами. – Принц Уэльский с радостью ухватился за возможность прервать неприятный разговор. – Кстати, мне нужно побеседовать с французским послом. Хороший парень. Извините нас, Сиссонс.

Он повернулся и удалился в сопровождении Черчилля – настолько поспешно, что Сиссонсу не оставалось ничего иного, кроме как пробормотать что-то вполголоса и отправиться восвояси.

– Сумасшедший, – негромко произнес стоявший рядом с Веспасией Сомерсет Карлайл.

– Кто? – спросила она. – Этот сахарный человек?

– Вообще-то насчет него я тоже не уверен, – сказал политик с улыбкой. – Во всяком случае, он крайне нудный. Но если это безумие, то под замок надо посадить полстраны. Я имею в виду Черчилля.

– О да, конечно, – произнесла леди Камминг-Гульд небрежным тоном. – Но вы далеко не первый, кто говорит это. По крайней мере, теперь он знает, в чем заключается его преимущество. Вероятно, ситуация с Эйлсфордом послужила ему хорошим уроком.

– Знаете этого седого мужчину с пристальным взглядом? – спросил ее собеседник.

Веспасия посмотрела в указанном кивком направлении и затем снова повернулась к Карлайлу.

– Не помню, чтобы я видела его раньше, но он излучает почти евангельскую страсть.

– Это Торольд Дисмор, владелец газеты. Сомневаюсь, что ему понравились бы ваши слова о нем. Он республиканец и убежденный атеист. Но вы правы, в нем есть что-то от прозелита.

– Никогда не слышала этого имени. А я всегда считала, что знаю всех владельцев газет в Лондоне…

– Не думаю, чтобы вы когда-нибудь читали его издание. Оно вполне солидное, но Дисмор имеет обыкновение недвусмысленно выражать через него свои взгляды.

– В самом деле? – Она вопросительно подняла брови. – И почему это должно было мешать мне читать его газету? Я никогда не думала, что люди сообщают новости, не отфильтровав их через свои собственные предрассудки. Они у него сильнее, чем у большинства людей?

– Думаю, да. И он пропагандирует их при каждом удобном случае.

По спине пожилой леди пробежал холодок. Стоило ли удивляться? Она снова, на сей раз внимательнее, посмотрела на издателя. Пронзительный взгляд, мужественное, умное лицо, отражающее сильные эмоции… Он показался ей человеком, не привыкшим уступать в чем-либо кому бы то ни было, обладающим добрым нравом, но при этом чрезвычайно вспыльчивым и страшным в гневе. Но первое впечатление могло быть обманчивым.

– Не хотите познакомиться с ним? – спросил Карлайл, взглянув на Веспасию с любопытством.

– Возможно, – ответила она. – Но я определенно не хочу, чтобы он знал об этом.

Ее собеседник ухмыльнулся.

– Я позабочусь о том, чтобы он не узнал. Он будет уверен в том, что это его идея, и будет очень благодарен мне за помощь в ее осуществлении.

– Сомерсет, ваше поведение граничит с дерзостью, – сказала Веспасия, испытывая к нему прилив нежности.

Он был смелым, нелепым и непоколебимым в своих убеждениях. Под налетом легкомысленности в нем скрывалась своеобразная, утонченная натура. А леди Камминг-Гульд всегда импонировали эксцентричные люди.

* * *

Было уже за полночь, и Веспасия начала подумывать, имеет ли смысл оставаться здесь дольше, когда до ее слуха донесся голос, отбросивший ее на полстолетия в прошлое, в незабываемое римское лето: 1848 год, год революций, разразившихся по всей Европе. Это было бурное время, слишком короткое и наполненное эйфорией. Подобно лесному пожару, мечты о свободе захлестнули Францию, Германию, Австро-Венгрию и Италию. Но этим мечтам не суждено было сбыться. Рушились баррикады, гибли люди, священники и короли вновь обретали власть. Надежды на реформы были растоптаны солдатскими сапогами. В Риме это были сапоги французских солдат Наполеона III.

Пожилая леди даже не повернула головы. Это могло быть только эхо, игра воображения. Вероятно, это был голос какого-нибудь итальянского дипломата – возможно, из той же области и даже из того же города. Она думала, что забыла его, забыла тот беспокойный год, исполненный страсти и надежды, насыщенный смелостью и болью и завершившийся утратой…

После этого Веспасия приезжала в Италию, но больше никогда не была в Риме. Она всегда находила предлог, чтобы не заезжать туда, будучи не в состоянии объяснить почему. Это была отдельная часть жизни, далекая от ее замужества, Лондона и даже от недавних приключений с замечательным полицейским Томасом Питтом. Мог ли кто-нибудь вообразить, что Веспасия Камминг-Гульд, олицетворение аристократизма, связанная кровными узами с половиной королевских домов Европы, способна объединить усилия с сыном егеря, который стал полицейским? Но беспокойство по поводу того, что могут подумать о них другие, подорвало здоровье половины ее знакомых, лишив их радостей жизни.

Она все-таки повернулась на голос. Это было сильнее ее.

В десяти футах от пожилой дамы стоял мужчина примерно ее возраста. Когда они познакомились, ему было двадцать с небольшим. Он был стройным, темноволосым, гибким, словно танцовщик, с голосом, наполнявшим ее сны. Теперь же его волосы поседели, фигура стала чуть более грузной, но разлет бровей и улыбка оставались прежними.

Он беседовал с каким-то мужчиной и, словно почувствовав взгляд Веспасии, повернулся к ней. По его глазам нетрудно было догадаться, что он мгновенно узнал ее – без каких-либо сомнений или колебаний.

И тут Веспасия испугалась. Могла ли действительность соответствовать воспоминаниям? Не обманывалась ли она по поводу того, что произошло в реальности, путая желаемое с действительным? Напоминала ли она сейчас, хотя бы отдаленно, себя в молодости? Не лишили ли ее приобретенные с возрастом опыт и мудрость способности мечтать? Нуждалась ли она в том, чтобы увидеть его в расцвете молодости – с освещенным римским солнцем лицом, с ружьем в руке, стоящего на баррикаде, готового отдать жизнь за республику?

Мужчина направился в ее сторону. Леди Камминг-Гульд охватила паника, но выработанная годами самодисциплина не позволила ей двинуться с места. Он остановился перед ней, и ее сердце гулко забилось в груди. За свою жизнь она любила неоднократно – иногда со страстью, иногда со смехом, а чаще всего с нежностью, – но никого так, как Марио Корена.

– Леди Веспасия, – сказал он довольно официальным тоном, словно они были всего лишь знакомыми.

Однако ее имя мужчина выговорил с нежностью – в конце концов, оно имело древнеримское происхождение, о чем она узнала от него столько лет назад. Император Веспасиан отнюдь не был героем.

Следовало ли и ей держаться с ним столь же официально? Ведь когда-то их объединяли надежда, страсть и трагедия. Это было похоже на отречение.

Поблизости никого не было.

– Марио…

Так странно было произносить это имя вновь. В последний раз Веспасия шептала его в темноте. Тогда в горле у нее стоял комок, а лицо заливали слезы. В Рим входили французские войска. Мадзини сдался, чтобы спасти людей. Гарибальди ушел на север, в направлении Венеции; его беременная жена сражалась рядом с ним, одетая в мужскую одежду, с ружьем в руках. Вернувшийся Папа одним росчерком пера отменил все реформы и упразднил все свободы.

Но это было в прошлом. А Италия впоследствии объединилась – по крайней мере, эта мечта нашла свое воплощение.

Корена пристально всматривался в лицо своей давней возлюбленной. Она надеялась не услышать от него слов о ее немеркнущей красоте; для него ее красота никогда не имела значения.

Может быть, ей нужно что-нибудь сказать, чтобы опередить его? Какая-нибудь банальность была бы сейчас невыносима. Но если она заговорит, то никогда не узнает… Времени для игр не оставалось.

– Я часто представлял нашу встречу, – сказал наконец Марио. – Никогда не думал, что она может произойти… вплоть до сегодняшнего дня. – Он едва заметно пожал плечами. – Я приехал в Лондон неделю назад, и все это время, находясь здесь, не мог не думать о вас. Никак не мог решить, следует ли разыскать вас или лучше не тревожить душу. Затем кто-то упомянул ваше имя, и прошлое вернулось ко мне, как будто все это произошло вчера, и я ничего не мог с собой поделать. Я подумал, что вы будете здесь.

Он окинул взглядом великолепный зал с его гладкими колоннами и ослепительными люстрами, наполненный музыкой и смехом. Веспасия прекрасно понимала, что он хотел сказать. Это был ее мир – мир денег и привилегий, добытых кровью. Может быть, они и были заработаны в далеком прошлом, но отнюдь не этими мужчинами и женщинами, собравшимися здесь.

Леди Камминг-Гульд легко могла бы возобновить старый спор, но не хотела этого. С таким же отчаянием, как и он, Веспасия верила в революцию в Риме. Во время осады она дни и ночи трудилась в госпиталях – ухаживала за ранеными, приносила солдатам воду и еду, а потом даже стреляла из ружья, стоя плечом к плечу с последними защитниками. И она поняла, почему, когда Марио пришлось выбирать между любовью и республикой, он выбрал свои идеалы. Душевная боль от этого так никогда и не покинула ее до конца, даже по прошествии всех этих лет. Но если б он сделал другой выбор, было бы еще хуже. Веспасия не могла любить его точно так же, поскольку знала, во что он верил.

Она улыбнулась ему в ответ.

– У вас есть преимущество. Я никогда, даже в самых безумных грезах, не думала встретить вас здесь, рядом с принцем Уэльским.

Взгляд его смягчился, глаза увлажнились. Вспомнились старые шутки.

– Туше́, – признал Марио. – Но сегодня поле битвы повсюду.

– Так было всегда, – отозвалась пожилая леди. – Здесь все сложнее. Немногие вещи так же просты и понятны, какими они представлялись нам тогда.

Корена не сводил с нее глаз.

– Они были просты и понятны.

Как мало он изменился внешне, подумалось ей: всего-то лишь поседели волосы, появились едва заметные морщины… По всей вероятности, он стал мудрее, и наверняка его тело покрывали шрамы, но былые надежды и мечты явно не умерли у него в душе.

Леди Камминг-Гульд забыла, что любовь может быть такой всепоглощающей.

– Мы хотели республику. Право голоса народу, землю бедным, дома бездомным, больницы страждущим, свет заключенным и безумным. Это было легко представить, легко осуществить, если б у нас была власть… в течение короткого промежутка времени перед возвратом тирании.

– У вас не было для этого средств, – напомнила она ему.

Он заслуживал того, чтобы ему говорили правду. В конце концов, пришли бы французские войска или нет, республика все равно пала бы, поскольку у нее не хватило бы денег для поддержания ее тщедушной экономики.

Кровь бросилась Марио в лицо.

– Я знаю.

Он окинул взглядом роскошный зал, все еще наполненный музыкой и гомоном.

– Одних только имеющихся тут бриллиантов нам хватило бы на несколько месяцев. Как вы думаете, сколько денег тратится в неделю на проведение подобных банкетов? Сколько несъеденной еды потом выбрасывается за ненадобностью?

– Достаточно для того, чтобы накормить бедноту Рима, – ответила Веспасия.

– А бедноту Лондона? – спросил ее друг с усмешкой.

– Для этого недостаточно, – ответила она, и в ее голосе прозвучала горечь.

Корена молча смотрел на праздную толпу. Его лицо выражало усталость. Усталость от долгой борьбы со слепотой и глухотой человеческих сердец. Пожилая леди наблюдала за ним, понимая, о чем он думал все эти годы в Риме, и не сомневаясь в том, что эти мысли не дают ему покоя и сейчас. Тогда был Папа со своими кардиналами, теперь – принц со своими придворными, поклонниками и прихлебателями… Это была корона Британии и ее империи, а не тройная тиара Папы, но все остальное было то же самое: блеск и безразличие, бездумное употребление власти, человеческие слабости…

Зачем он приехал в Лондон? Хотела ли Веспасия знать это? Вероятно, нет. Это была сладостная минута. Здесь, в этом шумном, сверкающем зале, она ощущала лицом тепло римского солнца, видела пыльные улицы и чувствовала, как содрогаются камни мостовой под ногами легионеров под красными гребнями шлемов, марширующих с высоко поднятыми орлами, завоевавших все известные в те времена земли, выкрикивая: «Да здравствует Цезарь!» Она вновь оказалась там, где бросали на растерзание львам христианских мучеников, сражались гладиаторы, был распят вверх ногами святой Петр, расписывал Сикстинскую капеллу Микеланджело… И не хотела, чтобы настоящее затмевало прошлое. Оно было слишком дорого ей, слишком глубоко вплеталось в ткань ее грез. Нет, она не будет ни о чем спрашивать Марио.

В этот момент, прервав ее ностальгические воспоминания, к ним приблизился мужчина по фамилии Ричмонд. Он радостно поприветствовал их с Кореной и представил свою супругу, а спустя несколько секунд к ним присоединились Чарльз Войси и Торольд Дисмор, и беседа приняла общий характер. Она была вполне тривиальной, пока миссис Ричмонд не заговорила о древней Трое и сенсационных открытиях Генриха Шлимана. Усилием воли Веспасия вернула себя в настоящее.

– Замечательно, – согласился Дисмор. – Упорство этого человека достойно всяческих похвал.

– А найденные им артефакты? – с воодушевлением продолжала миссис Ричмонд. – Маска Агамемнона, ожерелье, принадлежавшее, по всей видимости, Елене… Это трудно вообразить! Персонажи древних легенд были столь же реальны, как обычные смертные люди из плоти и крови.

– Возможно, – сдержанно произнес Войси.

– О, я почти уверена в этом! – запротестовала женщина. – Вы читали эти замечательные статьи Мартина Феттерса? Вот поистине блестящий ученый. Он все подробно разъясняет доступным нам языком.

Возникла пауза.

– Да, – неожиданно сказал Дисмор. – Это большая утрата.

– О! – Лицо миссис Ричмонд залилось краской. – Я совсем забыла. Это ужасно… Мне очень жаль. Он… упал…

Она запнулась, явно не зная, что сказать дальше.

– Разумеется, он упал, – с раздражением произнес Торольд. – Одному Богу известно, о чем думали присяжные, вынося свой вердикт. Откровенная нелепость! Но апелляционный суд наверняка его отменит.

Он взглянул на Войси, Ричмонд тоже повернул голову в его сторону. Чарльз молча смотрел на них, а на лице Марио появилось изумленное выражение.

– Извините, Корена, пока я не могу высказать свое мнение. – Лицо Войси побледнело, а губы сжались. – Почти наверняка я буду одним из судей, призванных рассмотреть эту апелляцию. Насколько мне известно, этот проклятый полицейский Питт – амбициозный и безответственный человек, испытывающий неприязнь к знатным и состоятельным людям. Он использует власть, которой наделен в силу занимаемой им должности, чтобы демонстрировать свои возможности. Его отец был выслан за воровство, и это до сих пор не дает ему покоя. Его действия – своего рода месть обществу. Нет ничего ужаснее высокомерия невежественного человека, облеченного теми или иными полномочиями.

У Веспасии было ощущение, будто ей нанесли пощечину. Несколько секунд она не находила слов. В голосе Войси звучал гнев, а глаза его горели огнем. Хотя ее гнев был ничуть не меньшим.

– Я и не предполагала, что вы знакомы с ним, – произнесла она ледяным тоном. – Но я убеждена, что судья обязан судить любого человека, независимо от его происхождения или социального статуса, только на основании свидетельств, проверенных самым тщательным образом. Вы не должны допускать, чтобы на выносимое вами решение влияли слова и поступки других людей, и тем более ваши чувства. Правосудие одинаково для всех, или это не правосудие вовсе. – В ее словах сквозил откровенный сарказм. – Таким образом, вынуждена предположить, что вы знаете его гораздо лучше, чем я.

Чарльз побледнел так сильно, что на его лице стали видны веснушки. Он сделал глубокий вдох, но так и не произнес ни слова.

– Он мой родственник, по мужу, – закончила Веспасия.

Очень дальний родственник, подумала она про себя, но добавлять это не было нужды. Ее внучатый племянник, ныне покойный, приходился Питту свояком.

Миссис Ричмонд была поражена. Поначалу она нашла это чуть ли не забавным, но потом заметила, как все вдруг посерьезнели. В воздухе теперь чувствовалось почти физическое напряжение, словно перед грозой.

– Мне очень жаль, – сказал Дисмор, нарушив затянувшееся молчание. – Возможно, этот парень выполняет свои обязанности так, как считает необходимым. И все же апелляционный суд, вне всякого сомнения, отменит вердикт.

– Да, – согласился с ним Ричмонд. – Никаких сомнений.

Войси же от каких-либо высказываний воздержался.